Текст книги "Смерть швейцара"

Автор книги: Ирина Дроздова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Аристарх Собилло был удивительно щедр. Отмахнувшись от слабых возражений Ольги, как отмахиваются от лепета неразумного младенца, он повел ее в самый дорогой магазин Первозванска и провел по нему сквозь все залы до единого.

– Видишь, как удобно, – говорил он, заставляя ее примерять то один, то другой наряд. – При Совдепии понадобилось бы ехать в Москву, чтобы одеться, а сейчас – даже в таком медвежьем углу, как Первозванск, можно приобрести кое-что приличное.

Впервые в жизни Ольга надевала на себя костюмы от «Гренадин де Круа», обувь от итальянского торгового дома «Делла Ровере» и английские пальто «Леди Блэкуэлл».

Аристарх мотивировал свой аттракцион щедрости тем, что ее одежда пропала или была уничтожена при обыске. В каком-то смысле так оно и было, но потраченные на ее экипировку деньги – она-то знала – стократно превосходили понесенные ею потери. Казалось, Аристарху Викентьевичу доставляло удовольствие выбирать и предлагать подруге каждую мелочь, включая ажурные трусики в стиле «Иможин» и бюстгальтеры от «Мадлен Блаз».

Ольга все это благодарно принимала. То есть ей, конечно, хотелось в самом начале экскурсии выбежать из магазина с суровыми продавщицами, смотревшими на нее, как на удачливую шлюху, которую вдруг решил облагодетельствовать щедрый барин. Но она удержалась. Чуть позже она сама стала слегка покрикивать на этих продавщиц с сонными взглядами, которые, по сути, и являлись настоящими шлюхами, готовыми лечь с любым клиентом из магазина, купившим им трусики «Оулд фармер» за два доллара.

Как бы то ни было, из магазина «Одежда для всех» Ольга вышла в пальто, не уступавшем качеством верхней одежде Главного герольдмейстера. И февральский снежок она теперь попирала тонкой подошвой стильного сапожка «Эухения де ла Моска», а свою платиновую головку закрывала коричневым, с кожей, беретом английской фирмы «Лорд Кэдогэн».

Как всякий влюбленный эгоист, Аристарх Викентьевич хотел, чтобы его подруга занималась исключительно им и обсуждала только его проблемы. Кроме того, к раздражению Аристарха примешивалась еще и ревность. Ольга, разумеется, чувствовала, что он ревнует, и про себя тихонько потешалась над этим.

Ну как, спрашивается, такой умный и красивый мужчина, как Листик, может ревновать меня к администратору? Ведь Александр Тимофеевич мне вроде старшего родственника, он – как дядя, – думала она, неторопливым шагом следуя по главной авеню Первозванска. Признаться, ей давненько не приходилось прогуливаться по незнакомому городу без всякой спешки – да еще с таким роскошным кавалером, как Собилло. Хотя город, надо прямо сказать, ей не очень нравился, состояние, в котором она пребывала, можно было охарактеризовать одним только словом – счастье, и ей, конечно же, хотелось его продлить как можно дольше.

На них оглядывались, и часто. Счастливая и красивая пара, к тому же хорошо одетая и, на первый взгляд, не знающая трудностей – большая редкость в исконно русских землях. Не то чтобы их не было вовсе – таких счастливых пар. Просто с некоторых пор они стали укрываться от зависти толпы в дорогих автомобилях, еще больше подчеркивая разницу между теми, кто уныло, сгорбив спину, бредет по улице по своим ничтожным делам, и избранниками судьбы, которые проносятся мимо в «Ягуарах» и «БМВ». Они не желали, да и не умели делить копеечные заботы этих согбенных граждан, составлявших, тем не менее, подавляющее большинство страны.

Аристарх и Ольга шли открыто. И их счастье мог наблюдать всякий, кто бы удосужился поднять голову и окинуть прохожих взглядом. Они ели семечки в торговом ряду, взяв, как и все, газетные кулечки в руки, хохотали точно так же, как девчонки и ребята на ступенях не открывшейся еще кассы дискотеки, и точно так же, как жители Первозванска, вдыхали в себя прозрачный воздух этого города.

И постепенно к ним начали привыкать. В торговых рядах тетки в платках предлагали семечки, не гонясь за ценой, румяные молодки уговаривали их отведать капусты или соленых огурчиков, и даже мрачные джентльмены с кавказскими усами указывали на свой товар с заискивающим подмигиванием.

И дело было не в мелком подхалимаже перед богатыми и щедрыми клиентами: счастье привлекает к себе души, даже если это счастье избранных, а не тех, кто близок к тебе.

Но прогулка по центру Первозванска и по его торговым рядам являлась всего лишь прелюдией к делу. Аристарх с Ольгой направлялись в центральный архив, чтобы окончательно прояснить обстоятельства с пропавшей картиной. Ольге хотелось собственными глазами прочитать заключение экспертов, где бы черным по белому было написано, что «Этюд 312» ни гроша не стоит. Тогда можно было бы с чистой совестью утверждать, что усилия людей, перевернувших вверх дном комнату Ауэрштадта, были направлены на поиски какого-то другого предмета, скажем, спрятанных швейцаром драгоценностей. Из всех, кто занимался проблемой пропавшей картины, одна только Ольга продолжала упорно верить, что этюд представляет собой какую-то ценность.

Главный архив Первозванска располагался в постройке церкви «Всех святых» XVIII века. Большевики приспособили ее для своих нужд. В храме снесли купола, заново перекрыли крышу и поставили решетки на окна. Господь и все святые, таким образом, оказались словно бы в заточении.

Впечатление острога усиливалось еще больше, когда посетитель толкал скрипучую деревянную дверь и оказывался в крохотной прихожей. Стены там были окрашены в казенный, так называемый «заборный» цвет. Церковь изнутри была полностью перепланирована, чтобы лучше соответствовать своей нынешней цели – хранению многочисленных папок с документами, иные из которых датировались XVI—XVIII веками. За прихожей открывался вход в коридор, похожий на тоннель метрополитена, где по сторонам были врезаны желтые, покрытые тусклым, исцарапанным лаком двери. Ольга почувствовала себя неуютно и в надежде возвела глаза на Аристарха.

– Может, ты сам сходишь к этим архивным крысам? – жалобно попросила она, дергая его за рукав пальто. – Ты же в этих архивах, как рыба в воде. А меня библиотекари и архивариусы почему-то не любят, хотя я – ей-Богу! – ничего им дурного в жизни не сделала. Хотя бы просто потому, – тут она лукаво улыбнулась, – что всю свою сознательную жизнь старалась как можно реже ходить в такие учреждения.

– Ив библиотеки, стало быть, тоже? – добродушно осведомился Аристарх, не сводя с девушки влюбленного взгляда.

Собилло, несмотря на наличие в своих венах изрядного количества голубой литовской крови, относился к самому распространенному типу русских людей, которые долго запрягают, но быстро ездят. Ему стоило значительных усилий признаться себе в том, что он влюбился в Ольгу, но теперь, когда этот факт был подтвержден, его нежные чувства не знали границ, и он готов был сдувать с предмета своего воздыхания пылинки. Его с головой затопила нежность, придававшая ему восхитительное чувство легкости, так что, случись рядом подходящее облако, он без сомнения бы по нему прогулялся.

Прогуливаться, однако, предстояло по коридору архива, где пахло плесенью, кошачьей мочой и еще чем-то неуловимо мерзким, должно быть, потом архивариусов, – сказал себе Аристарх Викентьевич, разглядывая в невероятной, пугающей близи продолговатые глаза Ольги.

Она ласково улыбалась ему в ответ, и ее египетские глаза лучились светом радости и говорили:

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Я же работаю и учусь. И работа, конечно же, забирает у меня большую часть времени. К тому же я учусь в платном заведении, а там смотрят только на бланк с печатью об уплате, а ходишь ты в библиотеку или куришь на лекции марихуану – дело твое.

– Очень мило, – ответил Аристарх, с нежностью прижимаясь губами к теплым губам девушки, благо, в коридоре никого, кроме них, не было. – В наше время все было по-другому.

– Понятное дело. В ваше время и трава была гуще, и клубника краснее. Не знаю только, что ты делал со своей голубой кровью в университете – наверное, сдавал ее в помощь тем, у кого она недостаточно голубая. Мне мама рассказывала, что тогда студенты в качестве общественной работы сдавали бесплатно кровь.

– Правда? – искренне изумился Собилло. – Меня не заставляли. Ты, кстати, представляешь, какая во мне адская смесь?

– Какой бы она ни была, я уверена, что всякий раз в ваши вены попадала кровь только самого высокого качества. Вы, помнится, упоминали германских Оттонов. – Ольга запечатала его уста поцелуем. – Довольно, Листик. Я в тебе уверена. Ты – ходячее хранилище голубой крови самых знатных фамилий всего мира. Но как нам все-таки быть с архивариусами?

– Ты права, – сказал Аристарх, с неохотой выпуская девушку из объятий. – Туда мне придется идти одному. Знаю я этих серых крыс. Любое женское лицо, в особенности такое красивое, как у тебя, выводит их из душевного равновесия. В такие моменты, должно быть, они понимают, что на свете есть и другая жизнь, и страшно звереют. А что ты собираешься делать, пока я буду воевать с этими мегерами? Меняйленко запретил нам разлучаться даже на минуту.

– Я сделаю самое простое: посижу в коридоре и подожду тебя. Ты подарил мне столько красивых вещей, и мне еще нужно с ними освоиться.

Аристарх похлопал девушку по плечу и прошел в дверь с надписью «Директор архива», а Ольга расположилась на деревянной скамейке и принялась созерцать носок своего красно-коричневого сапожка, изготовленного умельцами из Болоньи.

«Умеют же делать, – думала она, не отдавая себе отчета в том, что точно так же комментировала свою покупку ее мать лет двадцать пять назад, имея в виду, правда, не итальянское, а всего лишь югославское изделие. – Чем город Первозванск хуже, спрашивается, той же самой Болоньи? Да ничем, – отвечала она себе, – вспоминая, что по древности он не уступил бы, возможно, этому итальянскому местечку, а если бы и уступил – то, наверное, самую малость.

Или, вот говорят, татары, татаро-монгольское иго, – шуршала про себя незлобиво Ольга, поскольку влюбленные люди обычно добры ко всему миру. – Но татары, между прочим, сапоги шили – будьте любезны. И кожа у них была отличная, лучшая в мире кожа, и строчку они делали – залюбуешься!

Ольга вспомнила, как в каком-то музее – уже много лет назад, когда были в моде сапоги «казачок» – она видела изумительный татарский сапог, рядом с которым западная продукция даже «рядом не валялась». Сапог был произведен в XVII веке. Но что мешало татарам и впредь тачать обувь не хуже болонской? Неизвестно. Возможно, отсутствие материальных стимулов. А ведь материальные стимулы – великая вещь. из-за них и Ауэрштадта пришили. Но нет, тут все намного глубже – так глубоко, что я ничего не вижу, как ни вглядываюсь в этот проклятый омут. И не только я, но и Меняйленко».

Аристарх почему-то выпадал из ее модели расследования. Не то чтобы она считала его человеком недалеким; скорей всего относила к тому типу людей, которые были заняты «чистым искусством» и не имели ни времени, ни желания участвовать в мирской суете. Между тем это в нем ей и нравилось, особенно если учесть, что отрешенное от земных забот занятие Листика, как ни странно, приносило ему большие деньги.

Но дело не в них, не в деньгах. Ольга интуитивно чувствовала, что Аристарх был на удивление светлым человеком. И именно такого человека ей сейчас не хватало в жизни. Что бы она там себе ни думала, ее любимый Паша был личностью темноватой. Вернее, если бы его можно было окрасить соответствующим цветом спектра, он – в сознании Ольги – приобрел бы странный золотисто-коричневый оттенок. Его трудно было бы приписать мраку целиком, но, равным образом, и светлому началу. Он находился где-то посередине, между светом и тьмой. Ольга чувствовала это, но, тем не менее... все еще оставалась под властью его обаяния. Даже после появления Аристарха!

Удивительно. Ольга и сама не могла разобраться, отчего ее по-прежнему привлекал ее ветреный любовник? К примеру, если бы он появился сейчас в коридоре архива, Ольга, наверное, ушла бы с ним, погоревав, может быть, немного об Аристархе. Или это ей только казалось? Пока что она знала одно: ей не хотелось, чтобы в эту самую минуту судьба начала ставить над ней злые эксперименты, где пришлось бы выбирать между Пашей и Листиком. Она чувствовала себя счастливой, и этого уже было достаточно.

– Ну и как? – раздался вопрос у нее над ухом. – Хорошо греют? Или эта обувка не для России?

Ольга рывком подняла голову и увидела человека, напоминавшего видом самого обыкновенного просителя. Типы вроде него десятками протирали брюки в префектурах, чтобы выиграть грошовое дело. По сути же, как думала Ольга, их основным предназначением было проводить время на людях в публичных местах. Вид увлечения, не более того, считала девушка, а потому посмотрела на человека с некоторым предубеждением.

– Давайте подадим на них в суд, – радушно улыбнулась незнакомцу Ольга, устанавливая сапожок в строго вертикальное положение и расправляя пальто на коленях.

– Это на кого же? – не понял субъект в плаще на овчинной подкладке, вглядываясь водянистыми, выцветшими глазами в Ольгу.

– На всех, разумеется. Прежде всего на Россию – за то, что она не научилась делать нормальных сапог, ну а потом – на город Болонью, который, наоборот, эти сапоги делать научился.

– Странная вы какая-то дамочка, – протянул субъект. – И разговоры ведете странные. Одеты, как картинка, а сидите в дрянном архиве. И что только вам здесь надо?

– А вы зачем здесь сидите? – вопросом на вопрос ответила девушка. – Бумажки собираете, чтобы подкрепить свой иск против какой-нибудь гражданки по поводу отчуждения у нее трех квадратных метров огорода?

Человек присмотрелся к Ольге повнимательнее. Он даже не поленился встать и отойти на шаг в сторону, чтобы иметь возможность взглянуть на нее со стороны.

– Нехорошо говорите. по-вашему, если человек в архив пришел, он просто обязан хлопотать исключительно о своих мелких нуждишках? Извините, архив – да будет вам известно – учреждение общественное. Я, к примеру, – тут незнакомец подсел к Ольге, – уже какой год пытаюсь выяснить, когда и в какой части Богородицкого собора нашего города произошла позднейшая запись ранних фресок.

Мужчина доверительно приблизил к Ольге лицо, и она заметила, что он вовсе не так стар, как ей показалось сначала. Максимум лет пятьдесят – пятьдесят пять, да и глаза у него оказались не блеклыми и водянистыми, а просто светло-голубыми. Взяв девушку за рукав дорогого пальто, он продолжил свое повествование, с каждой минутой горячась все больше. Видно было, что тема эта его серьезно волновала.

– Князь здешний, Георгий, – сказал он, – это все еще до татар, кстати, было, когда Богородицкий собор строился, повелел своим богомазам – живописцам то есть, – изобразить себя в одном из приделов храма в виде Архангела Михаила.

– Зачем? – удивленно взметнула на незнакомца свои русалочьи глаза Ольга. Поступок князя показался ей чрезвычайно экстравагантным и даже кощунственным.

– Ну как вы не понимаете? – изумился он и даже всплеснул руками. – Архангел Михаил считается в соответствии с небесной иерархией начальником всего ангельского воинства, а князь Георгий в двенадцатом веке замыслил объявить себя великим князем и окончательно отложиться от Киева. Желал, чтобы его престол в Первозванске был не хуже киевского и ни в чем бы ему не уступал. Понимаете?

Постепенно Ольга стала понимать.

– Георгий этот, стало быть, решил, что его портрет в виде Архангела будет внушать прихожанам мысль, что он, а не Киевский князь, их главный защитник?

– Именно! – воскликнул собеседник. – Вы, что называется, в самую точку попали. Оттого-то много позже, при Иване Третьем, Московском, портрет Георгия записали. Чтобы ни у кого, значит, больше не оставалось сомнений, что главный на Руси князь и защитник – князь Московский. Меня, между прочим, Евлампием зовут, – неожиданно представился мужчина, по-видимому, давая тем самым понять, что в отношении девушки окончательно сменил гнев на милость.

– Откуда у вас такое странное имя?

– Почему же странное? – удивился знаток движений души князя Георгия. – Самое обычное. Православное. Раньше, знаете ли, не мудрствовали лукаво, называя ребятишек, а смотрели в Святцы – и все.

– Вот и ваши родители посмотрели в Святцы и нарекли вас Евлампием, – с лукавой усмешкой произнесла Ольга. – Ребята, извините, в школе вас не дразнили? Лампочкой Ильича, например? Или еще как-нибудь в этом роде?

Поскольку обладатель странного имени заторопился перевести разговор на другую тему, Ольга поняла, что угодила в яблочко, но решила не касаться больше этого болезненного для Евлампия предмета. Как раз в эту минуту она подумала, что это знакомство может оказаться ей полезным.

– Вот вы о фресках говорите замазанных – я, честно говоря, в этом ничего не смыслю. Но хочу задать вам совершенно конкретный вопрос: вы слышали что-нибудь о собрании картин князя Усольцева?

– Как же, – оживился новый знакомый Ольги, – богатейшее собрание было. Боровиковский, Брюллов, Айвазовский. Князь по этой части знатоком слыл. Только вы опоздали. Его уже не существует в природе, собрания-то. Часть его – в Петербурге...

– Знаю, знаю, – заторопилась Ольга. Она уже не в первый раз слышала о судьбе коллекции князя. – А часть – в Москве, в Третьяковке. А третья часть – самая плохонькая – осталась здесь, в вашем краеведческом.

– Как, однако, вы хорошо осведомлены, – с чувством изрек Евлампий и даже приподнялся с лавки. – Хотя вы сами явно не местные, а приехали, скорее всего, из Москвы, ваша заинтересованность в культурном наследии первозванского края делает вам честь.

– Вы мне лучше вот что скажите, – произнесла Ольга, мановением ладони отметая потуги Евлампия преподнести ей комплимент. – Был ли в коллекции князя шедевр, который бы он ценил превыше всего. Такой, который бы составил украшение любого крупнейшего музея в мире. Директор краеведческого музея упоминал о картине Гейнсборо, но я знаю, что она находится в Эрмитаже.

Евлампий потер морщинистые руки и с минуту помолчал.

– Была такая картина у князя, кисти великого Рогира ван дер Хоолта. «Портрет молодого человека с молитвенно сложенными руками». Голландия, XVI век. В наши дни существует несколько ее неважных копий, но оригинал утерян. В годы революции, разумеется. Тогда, знаете ли, не только картины теряли, но и головы.

– Ну и как, по-вашему, могла сложиться ее судьба? – спросила Ольга, чувствуя, как у нее по спине волной прокатилась дрожь.

– Как, как? Сгорела в печке у какого-нибудь Михрюты, – сообщил Евлампий, доставая из кармана большие, на цепочке, часы луковицей и справляясь по ним о времени. – Или увез кто-нибудь за границу, и украшает она теперь частное собрание в очень богатом доме. Этого Ван дер Хоолта можно теперь разве что в дорогом каталоге увидеть, где, кстати, рядом всегда пишут – «полотно утрачено».

– Скажите, Евлампий – извините, не знаю, как вас по батюшке, – загораясь новой идеей, обратилась к знатоку первозванских древностей Ольга, – Рогир ван дер Хоолт – это кто?

Евлампий по поводу своего отчества ответа давать не стал. Ольга догадывалась, что оно было, скорее всего, не менее причудливым, чем его имя. Зато о Рогире ван дер Хоолте он произнес маленькую прочувствованную речь. Из нее явствовало, что означенный мастер был не только предтечей Иеронима Босха, Рубенса, Рембрандта, ван Дейка, но являлся основоположником голландского Возрождения как такового..

– Ну это вы уж наверняка преувеличили, – сказала Ольга, оглядываясь, как школьница, и от волнения закуривая свои «Севн майлд». Православный человек Евлампий тоже попросил у нее сигарету и закурил. – по-вашему получается, что этот самый «молящийся юноша» стоит столько, что на него можно весь Первозванск купить?

– Не «Молящийся юноша», а «Юноша с молитвенно сложенными руками», – поправил ее Евлампий и опять сверился со своим будильником на цепи. – Да что, черт побери, он там делает, этот посетитель? – гаркнул он таким неожиданно зычным голосом, что Ольга поняла: любитель фресок когда-нибудь и в самом деле узнает, где и когда по распоряжению Ивана Третьего был замазан лик князя Георгия в виде Архангела Михаила.

– Полотна такого класса стоят несколько десятков миллионов долларов, но это, как вы понимаете, лишь самая приблизительная оценка, – сказал Евлампий, отвечая на вопрос собеседницы. Вспышка гнева, которая его посетила, прошла мгновенно. – Вы меня извините за вспыльчивость, но годы хождений по инстанциям окончательно расшатали мне нервы.

Ольга вспомнила Константина Сергеевича, бабку из раздевалки музея, всех тех чиновников, чьи кабинеты ей пришлось посетить в течение жизни, и пришла к выводу, что у Евлампия, принимая во внимание существование, которое он вел, выдержка все еще находится на должном уровне.

– Там, в кабинете директора, сидит мой друг, – пояснила она. – Так что вы не очень-то кричите. Я могу обидеться. Он, между прочим, тоже занимается делом. Пытается получить копию списка собрания картин князя Усольцева.

– С чем я вас и поздравляю, – едко бросил Евлампий, ударяя серой заячьей шапкой по коленке. – У этой мегеры фиг два что вытянешь. Да и где еще этот список? В последний раз коллекцию князя описывали большевики – году, примерно, в двадцатом. Поди ныне, сыщи его.

– Мой приятель по роду своей деятельности неоднократно имел дела с архивами и знает, как обращаться с архивариусами. Если этот список существует, клянусь, он его найдет! – с энтузиазмом сказала Ольга. – Мне прямо не терпится заглянуть в него хотя бы одним глазком и увидеть молодого человека, сложившего ручки.

– Если вашему приятелю повезет, описание картины вы, может, еще и получите, – сказал Евлампий. От желания попасть в заветный кабинет или от волнения другого рода он то комкал свою шапку в руках, то снова надевал ее на голову. – Но вот увидеть там ее репродукцию – хотя бы фотографию, вам не удастся. Утрачена ведь картина, сказано уже. – Тут знаток первозванских древностей важно развалился на лавке и со всего размаха хлопнул себя в грудь, да так гулко, что Ольга вздрогнула. – А у меня такая репродукция есть! Отличная, на старинной открыточке – любо-дорого посмотреть.

Хлопнула дверь, и из кабинета директора появился Аристарх с целой кипой бумажек в руках. Но на лице его Ольга особой радости не прочитала. Он подошел к лавке и плюхнулся рядом с Ольгой – с противоположной от Евлампия стороны. Последнему было настолько любопытно узнать, чем завершилась миссия друга Ольги, что он, забыв на время про собственные нужды и непременное желание попасть в кабинет директора архива, буквально прирос к скамье.

– Ну и как? – спросила Ольга, подпрыгивая на деревянной лавке от нетерпения. – Получил список?

Аристарх, краем глаза обозрев странного субъекта, сидевшего рядом с Ольгой, довольно робко произнес:

– Получил.

– Да, я забыла вас представить, – всколыхнулась вдруг подруга. Она поняла сомнения Аристарха Викентьевича и решила поскорее разрешить недоумение. – Это Евлампий, знаток местных ценностей. – Девушка указала на человека, которому Собилло вряд ли рискнул бы при обычных обстоятельствах пожать руку. – Он знает про коллекцию князя Усольцева как никто. Рассказал мне такие вещи, Листик, что закачаешься... Но ты-то чем недоволен, а?

– Я недоволен тем, что из списка украли страницу, – строго ответил Аристарх. – Ту самую, где говорилось о пропавших шедеврах из коллекции князя. Вернее, одного.

– О Рогире ван дер Хоолте, да, Листик? – вскричала с торжеством Ольга, откидываясь на спинку скамьи и складывая на животе ладони. Можно было подумать, что она выиграла в лотерею.

– А ты откуда знаешь? – недовольно пробурчал Аристарх, приберегавший эту новость как сенсацию. Про Рогира ван дер Хоолта ему в качестве особой любезности сообщила директриса архива, сраженная напрочь его мужскими достоинствами и светской манерой объясняться. – Я сам об этом только что узнал.

– А я на что? – влез в разговор Евлампий, срывая с головы свою шапку-ушанку и хлопая ею по полированной доске скамьи. – Я уж, слава Богу, не один десяток лет в этом городе живу и знаю, что здесь к чему. Эта страница более всего и имела цену. Все остальные бумажки вы, Листик, – тут он с издевкой посмотрел на Аристарха, так и не пожелавшего официально с ним познакомиться, – можете выбросить в отхожее место. – Евлампий с торжествующим видом потер руки.

– Меня зовут не Листик, а Аристарх, – сообщил наконец свое имя Собилло и коснулся длинными ухоженными пальцами шершавой ладони Евлампия. – Если вы знаете о Ван дер Хоолте – честь вам, конечно, и хвала, но и я, с вашего позволения, вышел из кабинета тоже не с пустыми руками. Ты что, ему обо всем рассказала? – между делом поинтересовался Аристарх, вскидывая на Ольгу свои красивые глаза.

– Ну и что такого? – обиделась Ольга, не без основания полагая, что Аристарх считает, будто она сделала глупость. – Евлампий знает про коллекцию князя Усольцева лучше нас с тобой. И при этом, – тут она надула губы, – не принимает такого важного вида, как ты!

Собилло неожиданно расхохотался, и инцидент с Евлампием был сам собою исчерпан. Последний не догадывался, какие бури проносились в эту минуту в сознании этих двух молодых людей, но, будучи человеком неглупым, понимал, что какие-то изменения в их душах произошли несомненно.

«Какой он все-таки душка, мой Листик, – подумала Ольга. – Я бы на его месте, наверное, вообще с обычными людьми не зналась. Разговаривала бы только с избранными, да и то – через день. Видно, ему непросто переломить себя и вылезти из своей ракушки. Для этого нужно иметь не только ум, но решительность и характер».

– Послушайте, господа, что же мы здесь сидим? Прошу покорно пожаловать ко мне домой. Это совсем рядом, на улице Героев Панфиловцев. Всего две трамвайных остановки. Я вам репродукции покажу – того самого Рогира ван дер Хоолта. Я уже вашей знакомой говорил, – обратился Евлампий к Собилло, – у меня есть изображение «Молодого человека, с молитвенно сложенными руками». Неплохая литография, надо вам сказать, но за определенное вознаграждение, может быть, или гонорар, как вам будет угодно.

– А как же ваша фреска с замазанным ликом князя Георгия? – спросила краеведа Ольга и недвусмысленно посмотрела на Аристарха. Они переглянулись. Новый знакомый интриговал и возбуждал живой интерес к картине.

– А вы? – с изумлением спросил Евлампий, разглядывая Собилло. – Уж не князь ли вы Усольцев? Потомок древнейшего рода, явившийся, так сказать, чтобы выяснить, как распорядились наследием его предков на родине?

– Не потомок, не волнуйтесь, – ответил Аристарх, надевая перчатку кордовской кожи и делая ему знак, что согласен на предложение. – Хотя, если разобраться, – тут Собилло привычно возвел глаза к потолку, – князья Усольцевы приходились нам двоюродными кузенами через графов

Тарпановых – это по женской линии, и были в чуть более дальнем родстве через принцев Цу Гротенау.

Евлампий с благоговением снял шапку и в очередной раз скомкал ее в руках. Казалось, ничего более удивительного ему не приходилось в жизни слышать.