Текст книги "Смерть швейцара"
Автор книги: Ирина Дроздова
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Наконец-то у Ольги появилась возможность зайти на Главпочтамт, чтобы дозвониться до Арманда Грантовича и продиктовать ему свой репортаж. Он уже давно созрел у нее в голове и теперь оставалось только донести материал до адресата. Хотя далеко еще не все точки в этой истории были расставлены. Прежде всего, следовало написать об открытии вернисажа, а она на открытии как раз и не была. Здесь ей на помощь пришел Аристарх. В тот злополучный вечер, когда Ольга с таксистом Вовой уходила на «Волге» от погони, он блуждал в лакированных ботинках по просторным залам «Аглицкого» клуба и со слегка брезгливой усмешкой обозревал шедевры первозванского собрания, изредка отпуская едкие замечания по поводу увиденного. У Собилло, на счастье, оказалась цепкая память, и он подробно рассказал журналистке, кто побывал на открытии вернисажа, сообщил о представителях столичных печатных агентств, которые почтили открытие своим вниманием, и перечислил восемь-десять громких имен тех, кто посчитали нужным «засветиться» по такому случаю. Кроме того, он припомнил несколько реплик из заумных разговоров так называемых ценителей искусств. Короче говоря, лучшего корреспондента светской хроники, чем Аристарх Викентьевич, трудно было и пожелать.
Когда Ольга сказала ему об этом, он хмыкнул и пообещал перейти работать к ним в газету, если гербы и изысканное искусство геральдики снова упадут в цене.
– А до тех пор, – сказал он, одаривая Ольгу лучезарной улыбкой в тридцать два белоснежных зуба, – я собираюсь возводить в дворянское достоинство всяких там Шпаков и Сукоедовых. Я вижу свое предназначение, в том, чтобы хоть на гран улучшить человеческую породу.
Ольга была поверхностно знакома с теорией Аристарха, что дворянское достоинство в состоянии исправить человека и сделать его лучше, а если не его, то хотя бы его потомство, – но, признаться, не совсем ее разделяла. В такие минуты ей приходили на ум представители высшего общества, у которых руки были, что называется, по локоть в крови. Ей вспомнились барон Жиль де Рец по прозвищу «Синяя борода», который был настолько ужасен, что сделался героем страшных сказок; Мария Медичи, отравившая собственного сына; ублюдочная Салтычиха, запоровшая насмерть не один десяток сенных девушек; и еще десятки других, не менее зловещих персонажей.
– Где же голос дворянской крови? – спрашивала она в таких случаях у Аристарха. – Где благородство, о котором ты прожужжал мне все уши?
– Да это же просто выродки, – мрачно отвечал тот. – А выродки существуют у любого племени, даже у ангелов. Кто такой, по-твоему, сатана, как не выродок? Господь приблизил его к себе, а он решил устроить против него бунт! Нет, главный девиз любого дворянина – преданность и верность.
Они с Ольгой сидели на Главпочтамте в том его отделе, что именовался казенными словами «Телефон и телеграф», и время от времени заходили в кабинки с аппаратами – каждый в свою. Ольга пыталась дозвониться до редакции, Аристарх же, вспомнив старое обещание, данное Меняйленко, хотел связаться с пресс-атташе Столичного северного дворянского общества княжной Базильчиковой.
– Скажи, Аристарх, а ты тоже преданный и верный?– поинтересовалась Ольга. Это было отнюдь не праздное любопытство. Всякая женщина на ее месте согласилась бы, что когда уходит мужчина – это, как минимум, больно и унизительно. А от Ольги только что ушел любимый человек, поэтому в сознании девушки постоянно совершалась работа: она все еще пыталась выяснить, кто из двух мужчин занимает в ее душе главенствующее место – Собилло или Паша Каменев.
Аристарх сильно походил на кинозвезду. Он был не просто красив, он был ослепителен, и Ольга, временами представляя его рядом с собой, думала, что жить с таким – все равно что жить на солнце. К солнцу тянулись все – и мужчины, и женщины, и даже дети.
Паша же больше походил на камень – шершавый, теплый и надежный. И такой же немногословный и сдержанный. Даже фамилия у него была подходящая. Именно из таких вот камней складывают пресловутую стену. За ней, как считается, женщине очень удобно и приятно находиться: чистить, к примеру, перышки, воспитывать детей и вести хозяйство.
При всем том события, в центре которых невольно оказалась Ольга, доказывали обратное. Надежный, как каменная стена, Паша оставил ее, а подобный голливудской звезде Собилло последние дни следовал за ней, как приклеенный, не отпуская от себя ни на шаг. Что это было с его стороны? Легкое увлечение? Прихоть? Или сама любовь? При этой мысли Ольга незаметно постучала по деревянному стулу, на котором сидела, чтобы не сглазить. Хотя к новому большому чувству она не была готова, но чувствовала, как ее существо уже раскрывается, и рука умелого садовника могла бы помочь этому цветку...
Ольга снова направилась в кабинку таксофона и – о чудо! – услышала, наконец, в трубке голос Арманда Грантовича.
– Ты где это пропадаешь? – сурово вопрошал ее начальник. – Мы с ума сходим – ждем не дождемся от тебя обещанных статеек. Хотя бы нескольких строк. Сразу надо было позвонить в редакцию – в первый же день после приезда.
– Да тут такое началось, что у меня ни минуточки свободного времени в запасе, – сказала, будто оправдываясь, Ольга. Потом, правда, она решила, что вины за ней нет, и перешла в наступление: – А вы тоже хороши. Забыли, что позвонить в Москву из другого города – это проблема. Слушайте теперь меня внимательно, я диктовать буду. И так уже рука отсохла монеты в приемник бросать.
И она, не отвлекаясь, застрочила как из автомата, рассказывая о первозванских событиях последних дней. В трубке слышно только было, как шуршали страницы блокнота, которые переворачивал редактор. Ольга диктовала четко и ясно, как по писаному, хотя перед ней никаких заметок, кроме начерно набросанного на клочке бумаги плана, не было.
Когда Ольга закончила свою не без волнения произнесенную речь – как никак, это был ее первый большой репортаж – ответом ей было молчание. Казалось, редактор раздумывал перед вынесением приговора: сразу ли завернуть материал или немного помучить автора перед тем, как его отвергнуть. Ольга ждала – как говорится, приговоренному не след торопить исполнение казни.
– Девочка моя, – произнес наконец редактор. – У тебя же получился грандиозный репортаж! Но что же за этим последует? – Уже другим, деловым голосом осведомился он. – Надо же дать понять читателю, какого черта этот старый хрен Ауэрштадт слямзил «Этюд»?
У Ольги сразу же полегчало на душе. Главный хвалил кого-либо редко, но всегда за дело.
– Значит, берете? – коротко осведомилась Ольга, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства. – Или еще потребуется согласование?
– Считай, что материал в номере. Кстати, выбери себе псевдоним – яркий и хлесткий. Сейчас это в моде. Когда станешь знаменитой журналисткой или писательницей, оценишь смысл того, о чем я говорю. Только побыстрее давай – у меня времени нет. Хочу, чтобы твоя статья вышла завтра же!
«Псевдоним? – подумала Ольга. – Какого черта? Чем плохи мои собственные имя и фамилия? С другой стороны, почему бы и не пошутить? Не «постебаться»?» И она недрогнувшим голосом произнесла в трубку:
– Если вы настаиваете, Арманд Грантович, пусть моим псевдонимом будет «Ольга Собилло». Хлестко и звучно, как вы думаете?
– Прелестно, – пропел в трубке редактор. – Откуда ты только это имечко выкопала? Уж не из средневековой ли истории? Обладатель-то возражать не будет?
Ольга посмотрела сквозь зеленоватое стекло телефонной будки на сидевшего в зале Аристарха и тихонько хихикнула.
– Так ведь имечко из древней истории – вы же сами сказали. Кому же возражать-то?
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Сержант Лена Тарабрина несла дежурство в центре, отбывала, так сказать, особую повинность, выпадавшую на долю каждого сотрудника, имевшего несчастье проживать и нести службу на окраине Первозванска. Каждый участок обязан был выделять людей для дежурства в центре города: центральные отделения, укомплектованные не лучше окраинных, со своей миссией не справлялись. Это была своеобразная дань. Лена про себя называла ее «татарской»: во-первых, потому, что уклониться от этой повинности было невозможно, а во-вторых – по той причине, что в эти дежурства всякий раз вовлекали ровно десятую часть всего личного состава отделения. В стародавние времена татары тоже брали у населения десятину – десятую часть от имущества, скота и, конечно же, людей, – чтобы служили великому хану Золотой Орды. Потом эти отатарившиеся русские били своих ничуть не хуже татар природных, или, по-научному, этнических.
Эти соображения, правда, Лену сейчас волновали мало, но ходить не на свой участок она – как и все ребята в отделении – считала за наказание.
Впрочем, наказывать Лену было за что. Начальник отделения майор Кильватер долго смотрел на них с Кругляком немигающим взглядом совиных глаз и, чтобы продлить их мучения, молчал, перекладывая с места на место какие-то бумаги у себя на столе.
– Значит, инициативу решили проявить? – справился он загробным голосом и оглядел подчиненных. Лене как персональной врагине майора предназначался взгляд особой холодности. – Кто вас просил в погоню пускаться, да еще при этом стрельбу открывать? Вас что – на задержание отправили? что-то не припомню.
– Так ведь, товарищ майор, они же из опечатанной квартиры вырвались, – оправдываясь, сказал тогда Кругляк. – И обыск, между прочим, там учинили – все вверх дном перевернули. Что же нам было делать?
– Что-что? Тихонечко констатировать случай вандализма и ехать спокойно домой – в отделение. Мать вашу за ногу! А там бы вышестоящие командиры решили, как быть дальше с этой комнаткой, – покрикивал на подчиненных Кильватер, оглаживая на груди новый китель. – Подумаешь, печать сорвали? В квартиру покойника зашли. Банк что ли, по-твоему, Кругляк, ограбили? Ты знаешь, сколько сейчас по городу психов бродит? То-то. Приехали бы мы на следующий день, чин-чинарем все осмотрели и снова бы эту чертову печать навесили. И не было бы дела на весь город. А теперь что получается? – Кильватер прошел к окну и посмотрел, как сержант Смык меняет на милицейском «козлике» колесо. – Погоня с перестрелкой, а в результате – нуль. Нуль. Осознаешь ты это, Кругляк, или нет? – обратился он к старлею, хотя Лена понимала, что в большей степени это восклицание относится к ней. У нее вообще складывалось ощущение, будто начальник полагает, что она подбила Кругляка на всю эту авантюрную затею. – Да еще и пенсионера зачем-то с собой прихватили! Зачем, Кругляк, вы повезли с собой старика Савельева? – с иронией поинтересовался Кильватер, искоса поглядев на себя в висевшее в кабинете зеркало и убедившись, что новый мундир сидит на нем, как влитой.
– Да мы просто не успели его высадить, товарищ майор, – сказала сержант, подоспев Кругляку на помощь. Старший лейтенант при всей его меланхоличности девушке нравился, и она считала, что в неудаче была виновата ничуть не меньше дознавателя. – Мы сразу рванули с места и совсем забыли про Савельева.
– И плохо, что забыли, очень плохо! – гаркнул Кильватер. – Кажется, не без его помощи ваша машина ткнулась в забор. Что я теперь должен говорить руководству? Что мои сотрудники гнались за неизвестным «Мерседесом» на угнанной машине, да еще и стреляли? Мать вашу за ногу! – Майор озверело дернул за плохо пришитый женой погон, поскольку этот недостаток в форме только что сделался объектом его внимания. – И добро бы преступник был пойман. Нет, из-за того что в салоне машины оказался какой-то пенсионер, неожиданно лишившийся ума, машина оперативников упустила «мерс». Это мне, что ли, прикажете докладывать начальству?
Сотрудники молчали. В самом деле, крыть им было нечем. Печать с двери Ауэрштадта была сорвана, «Мерседес» с неизвестными укатил прочь, а Савельева пришлось доставить в ближайшую психиатрическую клинику. Другими словами, афронт был полный. Теперь оставалось только дожидаться оплеух. И они не замедлили последовать. Вот почему Лена Тарабрина оказалась на дежурстве в центре Первозванска у Главпочтамта.
Восемь лишних часов! Лена подумала, сколько необходимых и удивительно приятных вещей она смогла бы сделать за это время, и загрустила. Проклятый Киль! Он специально сунул ее сюда, поскольку ничего скучнее патрульной работы на свете не бывает. Пятачок, очерченный ей начальником, включал собственно здание Главпочтамта, часть парка, запорошенного снегом, и кусок улицы, где изредка парковались машины. Машинами Лена называла только иномарки, поскольку у ее отца имелась «Таврия», и тот все свое свободное время проводил под ее колесами.
Когда же, в таком случае, думать о душе и о самом главном, вопрошала она себя, – если тратить все свое свободное время на ремонт? Лена считала, что основное предназначение человека – размышлять о сути бытия. Она с удовольствием посвятила бы этому жизнь, но для осуществления означенного проекта требовались средства, и Лена пошла работать в милицию. Ей хотелось хоть в самой малой степени одновременно с получением необходимых для жизни доходов сделать меньше гнет преступности, обрушившейся с недавних пор на жителей православного Первозванска. Она верила во многое необъяснимое и чудесное и совершенно справедливо полагала, что наука не в состоянии объяснить те или иные явления – или пока не в состоянии, но знала, что явления эти существуют. Она была странной девушкой – и странной не только для милиционеров, но и для всех своих близких.
Зато Лена умела подмечать необычное в жизни. Вот и теперь она не спускала взгляда с необычной – на ее взгляд – комбинации. К стоянке, где редко останавливались иномарки, разве только на короткое время, подкатил «Мерседес» с номерами Дворянского собрания.
Лена зафиксировала это про себя и прошла чуть дальше – мало ли по какой причине местные дворяне явились на почтамт? Может, они хотели разослать приглашения к очередному балу?
Краем глаза, однако, Лена заметила, как из машины вышли двое. Это, по всей вероятности, были настоящие дворяне: очень красивая девушка в стильном драповом пальто и не менее красивый мужчина, похожий на кинозвезду, в смокинге и накинутом поверх него пальто из верблюжьей шерсти. В их фигурах Лене привиделось что-то знакомое, но она отогнала от себя эту мысль: обыкновенный мираж, не более. Ясное дело, что с этими господами она не имела прежде ничего общего – разве что видела их на экране телевизора. Девушка и мужчина, оживленно переговариваясь, прошли в здание Главпочтамта, а водитель «Мерседеса» вышел из машины и внимательно осмотрелся.
Под мышкой у него что-то топорщилось, и Лена сразу поняла, что он вооружен.
«Телохранитель» – хладнокровно констатировала она и отправилась дальше – мерить шагами отпущенный ей майором Кильватером участок. После случая с пенсионером Савельевым проявлять инициативу ей как-то не улыбалось, тем более, она была уверена заранее, что разрешение на ношение оружия у телохранителя находится в полном порядке. Слишком красноречиво об этом свидетельствовали автомобильные номера Дворянского клуба.
Минут через десять-двенадцать после этого к стоянке Главпочтамта подкатила машина синего цвета марки «Сааб» – не самой последней модели и далеко не новая. Лена Тарабрина мысленно на всякий случай взяла на заметку и этот факт. Надо же было ей, черт возьми, брать на заметку хоть что– нибудь!
«Вот если бы сейчас было часов девять-десять вечера, – мечтательно подумала она, глядя, как подошвы ее форменных сапог отпечатывают на снегу две параллельные линии, – мне наверняка бы попалась кучка дебоширов, которых я бы с чистой совестью отправила в кутузку и считала бы после этого свою задачу выполненной».
На маленькой аккуратной площади у Главпочтамта располагались два самых респектабельных ресторана Первозванска, и первые посетители, решившие по той или иной причине свести между собой счеты, появлялись без верхней одежды из дверей примерно в это самое время. В помещении ресторанов подобного рода выяснение отношений было строжайше запрещено, и потому джентльменам приходилось выходить на холод, где они и становились легкой добычей дежурного патруля.
Не то чтобы Лене хотелось разнимать драчунов, она жаждала хоть какого-нибудь дела, которое смогло бы скрасить бесконечно тянувшиеся часы дежурства.
«Знал же Киль, куда меня упечь, – горевала она, меряя шагами маленькую площадь и поглядывая временами на то, что творилось вокруг. – Бездействие – вот что для меня самое страшное, и Кильватер отлично об этом знает. Для него ведь главное что? – спрашивала она себя, разглядывая тихий угол, где припарковались две иномарки. Во второй – синем «Саабе», стоявшем несколько поодаль от «Мерседеса», – она успела разглядеть двух пассажиров. Они, хоть и остановились у Главпочтамта уже довольно давно, никуда из машины не выходили. – Для него главное – показать, что перед ним ты ничто и права на собственные «закидоны» не имеешь, – думала Лена. – И не то что на «закидоны» – это бы еще ладно, но даже на сапоги, хотя бы чуточку изящнее уставных. Хорошо еще, что Кругляк промолчал про мой интерес к привидениям, а то было бы трепа на весь месяц, а то и на год».
Пока женская часть сознания сержанта Тарабриной обижалась на полковника Кильватера, другая, профессиональная, неожиданно стала подавать на центральный пульт – в красивую голову JIeны – тревожные сигналы.
Минутой позже пришло понимание, отчего в ее душе поселилась тревога. Она, как ни странно, была связана все с тем же синим «Саабом». Его экипаж упорно отказывался покидать автомобиль уже в течение получаса. Казалось бы, что здесь такого – стоит себе машина и стоит? Но нет, Лена стала подозревать, что сидевшие в ней люди не просто прячутся в салоне от непогоды, хотя погода, надо сказать, для февраля была на диво, – а ведут наблюдение за массивными дверьми Главпочтамта.
Лена подошла поближе к машине, чтобы видеть двери почтамта примерно под тем же углом, и отметила, что лучшего места для наблюдения не найти. Прежде всего, машина находилась от дверей на некотором удалении, на стоянке, так что всякий, кто вышел бы из здания и, не ожидая подвоха, смотрел бы только перед собой, не заметил бы ни «Сааба», ни сидевших в нем наблюдателей, в то время как те отлично видели всех выходящих.
«Уж не за той ли красивой парочкой, что вошла в здание почтамта, следят эти ребята из «Сааба»? – задалась вопросом Лена. Она находилась на площади уже примерно час, и другие люди, достойные, на ее взгляд, слежки, в двери Главпочтамта с тех пор, как она заступила на дежурство, не входили. Лена вспомнила о молодых людях еще и потому, что это, наверное, была самая красивая пара, которую ей только доводилось в жизни видеть. А красота нуждается в бережном отношении. Это она относила не только к молодым дворянам, но, отчасти, и к себе самой.
Затянув понадежнее пояс с кобурой на сером форменном пальто, Лена решительным шагом направилась к «Саабу». У нее возникла мысль проверить у тех двух молодцов, что сидели за тонированными стеклами, документы.
«Хуже от этого не будет, – рассуждала она, – а польза может быть большая. Вдруг это преступники какие-нибудь? Тогда Киль навесит на мою красивую грудь медаль и не посмеет больше делать замечаний насчет сапог». Форменные сапоги Лена не уважала и ничего не могла поделать с этой острой, как нож, антипатией к казенному изделию.
Лена, подходившая к «Саабу» с противоположной стороны от почтамта, оказалась у машины в тылу и поэтому отлично видела и вход в здание и все, что произошло на площади в следующую минуту.
Когда сержант уже мысленно отрабатывала основной вопрос: «Ваши документы?» – в ее голосе все еще недоставало государственной строгости и она с этим боролась – двери Главпочтамта в очередной раз распахнулись и выпустили ту самую молодую пару. И прекрасная дама, и ее великолепный кавалер были оживлены и о чем-то весело переговаривались. Разумеется, им никакого дела не было до синего «Сааба», припаркованного чуть позади, они сразу же направились к своей машине, откуда уже выскакивал водитель, чтобы открыть заднюю дверь и помочь устроиться в салоне.
То, что случилось потом, походило на кадры из западного боевика, только удивительно растянутые во времени – так, по крайней мере, показалось Лене. Пассажир «Сааба» распахнул дверцу, выскочил на улицу и наставил на молодую пару пистолет с глушителем. Момент был выбран удачный: шофер «Мерседеса» находился в это время к нападавшему спиной. В ту же секунду Лена принялась расстегивать кобуру со своим ПМ, одновременно падая на покрытый снегом асфальт площади, чтобы занять огневую позицию так, как ее учили в школе МВД.
Впрочем, за человеком из «Сааба» было преимущество внезапности. Он сразу же открыл огонь, целясь в девушку. Лена отчетливо увидела это, поскольку стекло в дверце «Мередеса», за которую красавица держалась затянутой в черную тонкую перчатку рукой, сразу же с хрустом треснуло. Красивый молодой человек отбросил свою подругу в сторону. Его рывок был настолько силен, что девушка упала на асфальт и, словно кегля, откатилась в сторону. Вслед за тем послышался еще один негромкий хлопок пистолета, и молодой человек, схватившись за грудь, стал клониться вперед. В эту минуту начала стрелять Лена. Четко, как на учениях, зафиксировав правую руку в запястье левой рукой, она стискивала рубчатую рукоятку пистолета Макарова и нажимала на спуск с промежутком в несколько секунд. Она целилась сначала в вооруженного человека, выскочившего из «Сааба», а потом в водителя иномарки. Отражатель отбрасывал в сторону стреляные гильзы, а ПМ при каждом выстреле подпрыгивал.
Шофер «Мерседеса» довольно быстро пришел в себя и тоже внес свою лепту в дело. Уложив на асфальт бледного, как смерть, молодого человека, на груди у которого начало расплываться темное пятно крови, он вырвал из-под переднего сиденья машины автомат Калашникова с откидным прикладом и принялся, широко расставив ноги, в упор расстреливать синий «Сааб». Он бил по его ветровому стеклу, по скрючившемуся за рулем силуэту водителя, по человеку с устремленной вперед вооруженной рукой.
Лена видела, как автоматные пули рвали человеческую плоть на кровавые ошметки, как падало в салон и крошилось тонированное ветровое стекло «Сааба», как пули дырявили надежное шведское железо. Нападавший уже лежал ничком на окрасившемся красным снегу. Его приятель за рулем ткнулся в руль головой и тоже затих, но автоматчик все продолжал стрелять. Он прекратил огонь в тот самый момент, когда в магазине кончились патроны. С брезгливой, как показалось Лене, гримасой, он вырвал пустой магазин из автомата, швырнул его на снег и лишь после этого нырнул в салон «Мерседеса», доставая телефон и торопливо набирая слегка дрожащими пальцами номер. Лена поднялась с земли и бросилась к распростертому на асфальте молодому человеку. Как ни стремителен был порыв сержанта, молодая женщина, которую отбросил в сторону джентльмен из дворянского клуба, – и тем, вероятнее всего, спас ей жизнь – ее опередила. Когда Лена нагнулась над телом молодого человека, его голова уже покоилась у неизвестной красавицы на коленях, и та дрожащей рукой пыталась белоснежным носовым платком остановить сочившуюся из раны в правой верхней стороне груди кровь. Бледные губы девушки безостановочно шевелились, но Лене не удалось ничего разобрать. Она поднялась на ноги и оглянулась: из переулка, надрывно завывая сиреной и мигая сигнальными фарами, на площадь въезжала машина подвижного патруля. Другая – точно такая же – въезжала на площадь со стороны улицы Ленина. Испуганные стрельбой прохожие, словно сквозь землю провалившиеся во время скоротечного боя, начали постепенно собираться в группки у расстрелянного «Сааба» и боязливо приближаться к раненому, чья голова по-прежнему лежала на коленях у красивой девушки. Она не сделала ни малейшей попытки подняться с земли, а кровь из раны ее кавалера, промочив в мгновение ока тонкий носовой платок, щедро орошала ее дорогое пальто.
Лена Тарабрина, окинув взглядом небольшую толпу напуганных граждан и сунув свой ПМ в кобуру, деловым голосом обратилась к собравшимся:
– Среди вас есть врач или хотя бы медсестра? Дело идет о жизни и смерти.