Текст книги "Смерть швейцара"

Автор книги: Ирина Дроздова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Вот с этого места, Александр Тимофеевич, поподробнее, если можно, – попросила Ольга. – Мне не терпится узнать, когда на сцене появился Заславский.

– Вы же сами отлично знаете, Оленька, – сказал администратор, отхлебнув красного вина. – В день открытия вернисажа – вы же встретили его вечером в ресторане.

– Судя по всему, Александр Тимофеевич, он заявился раньше, за день до открытия, – с уверенностью заявила Ольга. – Убил швейцара и забрал у него этюд. Кто же еще, кроме него, мог это сделать?

– Ваша точка зрения, Оленька, в корне ошибочна, – весело выкрикнул Меняйленко, выкатываясь из-за стола, как шарик ртути. – Заславский потому и приехал на открытие вернисажа, что не знал ничего определенного об «Этюде 312». Имел, скажем так, кое-какие сведения, но не более...

– Что-то вы, Александр Тимофеевич, много тумана напустили – высказался Собилло. – Какие такие сведения были у Заславского? Мы о них ничего не знаем. Объясните...

– Сейчас, – сказал Меняйленко, оставляя в покое стул и снова принимаясь маячить взад-вперед перед гостями. – Все дело в том, что пока не было произнесено ни слова еще об одном действующем лице драмы, хотя некоторые из нас, – тут он устремил пронизывающий взгляд на Ольгу, – с ним хорошо знакомы. Я говорю о Павле Александровиче Каменеве. Он являлся ближайшим другом и сотрудником Заславского. В его обязанности входило ездить по городам и весям нашей Родины и отыскивать для Заславского новые источники приобретения предметов искусства.

Ольга сначала побледнела, потом покраснела и опустила глаза.

– Неужели Ауэрштадта убил Паша? – едва слышно сказала она. – Он мне всегда говорил, что не в его привычках нарушать закон.

– А он и не нарушал его, – парировал администратор, – до поры до времени. Ездил себе по городам, выяснял, у кого имеется ценная коллекция картин, и докладывал все Алексею Витальевичу. Захаживал и в краеведческие музеи, знакомился с художниками и просто с краеведами-любителями, надеясь почерпнуть от них интересующую его информацию. Словом, вел самую настоящую разведывательную деятельность. Ну и как у всякого разведчика, у него имелась своя агентура. Алексей Витальевич, в свою очередь, щедро оплачивал Пашины услуги, и тот был довольно состоятельным парнем.

Ольга представила потертую куртку своего бывшего любовника, не слишком частые и дорогие подарки с его стороны и окончательно поникла головой. Паша оказался совсем другим человеком, чем она его себе представляла.

«Какая же я дура, – сказала она себе, – не смогла раскусить мужика, с которым жила под одной крышей!»

– Зря расстраиваетесь, Оленька, – пришел на помощь Меняйленко, заметив ее удрученное состояние. – Паше удалось провести даже своего благодетеля Заславского, а уж его наивным или излишне доверчивым никак не назовешь. Паша, оказавшись в очередной раз по делам Заславского в Первозванске, познакомился в Краеведческом музее с Ауэрштадтом. Колоритная фигура Николая Павловича, конечно же, не могла не привлечь его внимания. Они поговорили об искусстве, познакомились, выпили, и Ауэрштадт пригласил его к себе домой. Паша чуял, что набрел на золотую жилу, а потому подливал и подливал несчастному швейцару. Тот, по-видимому, находился в очередном припадке страсти к «Этюду 312», поэтому через некоторое время, вероятно, раскололся и выболтал все, что он знал о картине княжны Усольцевой. О том, в частности, что под яркими треугольничками и квадратиками скрывается шедевр Рогира ван дер Хоолта. Тогда Павел Александрович Каменев решил выступить в роли благодетеля и предложил старику взять все заботы по реализации картины на себя – в том, разумеется, случае, если ее удастся похитить. Они договорились, что при первой же удобной возможности

Николай Павлович выкрадет картину и сразу же даст об этом знать телеграммой Паше.

Александр Тимофеевич помолчал и потер волосы на затылке, будто в ожидании, что ему станут возражать или о чем-то спрашивать. Поскольку возражений не последовало, администратор вновь промочил горло бокалом красного вина и продолжил свой рассказ.

– Но Паша Каменев не до конца поверил в россказни Ауэрштадта – мало ли что мог наболтать чокнутый пьяный старик, – поэтому отправился в архив, где и навел соответствующие справки. Сверив два описания собрания князя Усольцева – дореволюционное и то, что было сделано специалистами при большевиках, – он выяснил, что холст Рогира ван дер Хоолта в первом, дореволюционном описании значился, а во втором – нет. Зато на его месте оказался тот самый «Этюд 312», которого не было в коллекции раньше. Далее оставалось только сверить цифры: и в первом и во втором случае общее число полотен оставалось неизменным. Это, конечно, не было стопроцентным доказательством истинности слов Ауэрштадта, но в значительной степени их подтверждало. На всякий случай, Паша решил ничего не говорить о своих изысканиях Заславскому. Уж слишком велик казался куш. Его полностью можно было положить себе в карман в случае удачного завершения предприятия и ни с кем не делиться.

– Так это, стало быть, Паша Каменев выдрал страницу из каталога? – осведомился Аристарх, недовольно покривившись при упоминании этого имени.

– Точно так, – подоспел с ответом Меняйленко. – Он вполне справедливо рассудил, что все возможные следы существования картины Рогира ван дер Хоолта необходимо уничтожить.

– Получается, что упомянутый Ауэрштадт после того, как вынес этюд из Благородного собрания, сразу же поспешил на почту и дал телеграмму Каменеву: «Приезжай, мол, милый друг, картина у меня»? – произнес со смешком искусствовед Владимир Александрович. – Нет, вы только подумайте – девяностолетний старец с украденным полотном под мышкой составляет на почте негнущимися пальцами текст шифрованной телеграммы. Каково зрелище! Загляденье!

– А что, очень может быть, что так оно и было. Только с шифром вы переборщили. Вряд ли старец был в состоянии отправить что-нибудь сложнее, чем «Этюд у меня, жду. Палыч», – заметил Меняйленко. – Я посмотрел кое—какие бухгалтерские документы и обнаружил, что к концу жизни он не мог написать даже свою фамилию и, расписываясь, выводил «Палыч» вместо «Ауэрштадт». Вот, Оленька, – администратор поворотился к ней, – почему ваш знакомый Паша так внезапно исчез. Но не волнуйтесь, – администратор подмигнул девушке, стараясь ее ободрить. – Ваш Паша не убийца. Старика Ауэршадта настолько взволновали все эти события, а главное, тот факт, что желанная картина оказалась наконец у него в руках, что он, выпив с примчавшимся к нему прямо с вокзала Пашей водки, – как говорится, за успех операции – скоропостижно скончался действительно от сердечного приступа, что впоследствии подтвердило вскрытие. Таким образом, Паша оказался в чужом городе в комнате, где на диване лежал покойник, а рядом стояла картина в два десятка миллионов долларов. Так, по крайней мере, считал Паша.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Меняйленко усмехнулся, заметив, как кровь стала снова приливать к щекам Ольги. Определенно, после этого заявления администратора на душе у нее стало немного легче.

– Знаете что, – мягко сказал он ей, – на свете мало найдется людей, которые были бы способны устоять перед подобным искушением. Вы только вдумайтесь в цифру – два десятка миллионов долларов – а это ведь минимальная цена такого холста. Кроме того, картина эта считалась утерянной, а Паша был уверен – и не без оснований, – что из-за несчастного «Этюда 312» не станут поднимать слишком большого шума. Короче, он взял картину, сунул ее в захваченную с собой большую матерчатую сумку – из тех, какими пользуются разъездные торговцы – и был таков. Уехал он, скорее всего, на следующий день. Возможно, сдав сумку в камеру хранения, он даже покрутился перед отъездом несколько часов у дома, где жил швейцар. Хотел удостовериться, все ли спокойно и не объявлен ли всероссийский розыск в связи со смертью старика. Но это только мои предположения.

– Это совершеннейшая правда, – ровным голосом заявила Ольга, глядя прямо перед собой. – После того как мы с вами, Александр Тимофеевич, побывали на квартире у Ауэрштадта и вы с Аристархом отправились на открытие вернисажа, я, поговорив с жильцами дома, от нечего делать пошла гулять по городу и оказалась на вокзале. С детства люблю смотреть, как от платформы отходят поезда, – повернулась она к присутствующим, словно желая объяснить свой поступок. – Так вот, в поезде, который отходил на Москву, я разглядела в окне вагона Пашу.

Она замолчала, и в комнате установилась настороженная тишина. Ее нарушил Меняйленко, задав Ольге вполне естественный в данном случае вопрос:

– Но почему же вы раньше не сказали об этом?

Ольга помолчала, помялась, а потом ответила:

– Не сказала, потому что не была в этом уверена. Решила, что это мне привиделось.

Вдруг заговорила княгиня Анастасия Собилло, одарив администратора ироническим взглядом.

– Оставьте девочку в покое, Александр Тимофеевич. Разве вы, мужчины, в состоянии понять некоторые сверхтонкие чувства, которые иногда овладевают женщиной? Я бы на ее месте поступила точно так же – не сказала бы вам ни слова и при этом ни на волос не ощущала бы себя виноватой. Я считала бы, что сделала доброе дело: избавила своего хорошего знакомого от вашего, господин Меняйленко, пристального внимания.

Администратор поднял вверх руки, будто давая понять, что доводам княгини ему противопоставить нечего, а Ольга снова покраснела, поняв, что княгине кое-что известно о ее отношениях с Павлом Александровичем Каменевым.

Обстановка разрядилась и тут-то загалдели все разом, как бы вознаграждая себя за вынужденное молчание в течение получаса, когда Меняйленко выступал со своей лекцией.

– Но Заславский-то, Заславский как об этом узнал? – горячась, спросила Ольга, невольно повышая голос, чтобы быть услышанной.

Меняйленко вновь завладел всеобщим вниманием. Как опытный актер, он помолчал с минуту, дожидаясь, когда шум голосов уляжется, после чего произнес:

– Заславский – достаточно проницательный и вдумчивый человек. К тому же он хорошо знал Пашу. Он проработал с ним не один год, и пришел к выводу, что тот скрывает от него что-то чрезвычайно важное. В конце концов, Паша не был профессиональным разведчиком, и наверняка в общении со своим боссом допустил кое-какие просчеты. Кроме того, у Заславского имелись свои источники информации в Первозванске. В частности, небезызвестный вам, Оленька, Сенечка Кантакузен, личность в своем роде примечательная и хорошо информированная.

Тут Меняйленко счел нужным кое-что уточнить – хотя бы для того, чтобы избежать дополнительных вопросов.

– Сутенер Сенечка пользовался немалой известностью, потому что поставлял дам легкого поведения для развлечения местных бизнесменов и других заметных и значительных лиц в городе. Его проститутки слыли девушками экстракласса и их с распростертыми объятиями принимали в ночных клубах, на вечеринках и прочих сборищах, куда господа приходили, чтобы расслабиться. Но в обязанности девушек – помимо того, что они ублажали клиентов, – входила еще такая статья, как сбор информации. По этой причине Сенечка – человек, надо сказать, весьма далекий от искусства – был прекрасно осведомлен о картине Рогира ван дер Хоолта. Так вот, с помощью Сенечки – уже без посредничества Паши Каменева – Заславский провернул в Первозванске несколько крупных сделок, скупая картины у частных владельцев и выплачивая сутенеру значительный процент. Тот же Сенечка и проинформировал Алексея Витальевича о том, что Паша зачастил в город. Заславский, зная скрытный характер своего сотрудника, понимал, что тот вышел на что-то действительно уникальное. Вот тогда у Заславского и зародилось подозрение, что Паша что-то разнюхал о судьбе полотна Рогира ван дер Хоолта.

– Помню, помню, – сказала Ольга. К ней вернулась прежняя говорливость после того, как она поняла, что княгиня Собилло – ей не враг. – Шофер такси Вова упоминал, что не раз возил жриц любви в разные хорошие дома и даже к вам, Александр Тимофеевич – в ваш «Аглицкий» клуб. Как, кстати, здоровье Вовы?

– С Вовой все хорошо, – рассеянно ответил Меняйленко. Его несколько покоробили слова Ольги относительно того высокого учреждения, где он был полноправным распорядителем. – Что же касается встреч жриц любви с некоторыми членами Благородного собрания, скажу только, что это – частное дело. Люди, знаете ли, существа, по преимуществу слабые и легко поддаются соблазнам. И господа дворяне Первозванска в этом смысле не исключение. Суть, однако, в другом, – добавил он, взмахнув рукой, словно давая всем понять, что не собирается больше муссировать тему продажной любви. – Главное, что Заславский стал догадываться, что Паша ведет свою собственную игру. Он знал, сколько стоит картина Рогира, и отдавал себе отчет в том, что ради двадцати миллионов долларов можно пожертвовать даже дружескими отношениями. Стало быть, – подытожил Александр Тимофеевич, снова сделав глоток красного вина, – Заславский отправился в Первозванск не столько для того, чтобы поучаствовать в открытии вернисажа, сколько за тем, чтобы, как говорят в армии, произвести разведку на местности. Но и посещение вернисажа для него имело определенный смысл – это была самая большая художественная выставка в Первозванске за последнее время и, по мысли Алексея Витальевича, существовала вероятность, пусть и ничтожно малая, что полотно Рогира ван дер Хоолта, правда, в новом обличье, будет представлено там. «Когда могли записать полотно? – задавался, по-видимому, он вопросом и сам же себе отвечал: Скорее всего, сразу после революции, чтобы спрятать его и сохранить от превратностей судьбы». А выставка, как мы знаем, была составлена из картин, украшавших прежде дворянские усадьбы. Заславский путем логических умозаключений подошел – и довольно близко – к разгадке тайны картины Рогира ван дер Хоолта.

– Я, Александр Тимофеевич, – заволновалась Ольга, – все равно не понимаю, какое место занимала в этом деле моя скромная особа. Уж Заславский-то должен был знать, что я здесь совершенно ни при чем!

– Ошибаетесь! – сказал, словно выстрелил, Меняйленко. – Но обо всем по порядку. Итак, «Этюд 312» похищен швейцаром. Потом им завладевает Паша и, обремененный бесценным грузом, уезжает из Первозванска в Москву. Что же происходит в это время с нашим проницательным Заславским? Он, как и намеревался, прибывает в город к открытию вернисажа и, как все приглашенные, бродит по залам, разглядывая экспозицию. В этот момент у него, что называется, ушки на макушке – он куда больше слушает, нежели смотрит. Надеется извлечь из разговоров гостей хотя бы обрывки сведений, которые могли бы оказаться для него ценными. И, что самое поразительное, такие сведения он находит. Как мы ни старались держать в тайне случай с пропажей «Этюда 312», слухи об этом, конечно же, просочились и стали распространяться с быстротой звука. Как это произошло? – Меняйленко оглядел гостей, и его глаза лукаво блеснули. – Да как это обычно всегда происходит. Проболтался кто-то из рабочих. Место-то под этюд было ведь уже отведено, а его все не несли и не несли. Извините за дурной каламбур, вместо картины – пустое место. А тут еще смерть швейцара. Народная молва мгновенно увязала пропажу картины с его смертью. – Меняйленко усмехнулся и театрально понурил голову. – Вот ведь что получается, когда привыкаешь все усложнять. Оленька Туманцева – как истинный представитель народа – сразу же протянула нить между этими двумя событиями, а я все отказывался в это поверить. Каюсь. Ну, мне никак не хотелось принимать эту версию, поскольку не мог я понять, зачем девяностолетнему швейцару этюд в стиле супрематизма. Ну был бы это портрет генерала Скобелева или Государя императора – тогда еще куда ни шло. Но «Этюд 312»? Это было выше моего понимания! Связь между пропавшей картиной и смертью швейцара казалась мне слишком поверхностно-очевидной, натянутой, а оттого и глупой. Как, примерно, между дождем и внезапно взбесившейся собакой. Не оттого же, в самом деле, сбесился пес, что пошел дождь. Потом, правда, мои добрые друзья, – тут Меняйленко улыбнулся имениннику и его подруге, – ткнув мне под нос оберточную бумагу, в которую были запакованы картины, напомнили мне простую истину – «что охраняешь, то и имеешь». Но я сейчас не о том. Давайте снова вернемся к Заславскому, – администратор сделал широкий приглашающий жест рукой, так что можно было подумать, будто антиквар сию минуту явится перед собравшимися. – Видимо, у Алексея Витальевича были те же проблемы, что и у меня. Он отлично уяснил себе, что в Благородном собрании пропала какая-то картина, но известие об исчезновении и внезапной смерти швейцара не произвело на него никакого впечатления. Ну да это объяснимо, – с приятной улыбкой продолжал Меняйленко, – ведь Заславский думал тогда только об одном человеке – о Паше Каменеве. У антиквара мгновенно возникла в голове логическая цепочка: внезапное исчезновение из Москвы Паши и пропажа картины из зала Дворянского клуба. В свете того, что он прежде думал, эти два события отлично укладывались в его схему. Когда он покинул вернисаж и направился к Сенечке за дополнительной информацией, он был уже почти уверен в том, что Паша нашел-таки картину Рогира и похитил ее. Правда, он считал, что все это произошло буквально перед самым открытием вернисажа, а не за день до того. Сенечка только подлил масла в огонь, потому что, когда Заславский явился на площадь, тот, по-видимому, сообщил ему, что видел в городе Пашу и более того – разговаривал с ним.

– Странно, – протянула Ольга, задумчиво сводя брови на переносице, – зачем Паше было разговаривать с Сенечкой?

– Перефразируя слова героя одного фильма Альфреда Хичкока, можно сказать так: неизвестно, когда тебе вдруг может понадобиться сутенер, – заметил Меняйленко даже без намека на улыбку. – Вы, Оленька, должно быть, упустили из виду то, что я говорил раньше. Агентуру Заславскому вербовал именно ваш скромный друг и по этой причине он познакомился с Сенечкой еще до Алексея Витальевича. Это потом Заславский подмял ларечника под себя – все потому, что платил ему немалые деньги, а Паша словно бы отошел в сторону. Но это не значит, что Каменев не приходил к нему за информацией, когда оказывался в городе. Паша пришел к нему в ларек перед самым отъездом из города, чтобы убедиться, что все тихо и никто похитителя «Этюда 312» не разыскивает. Это было важно по двум причинам – для собственного успокоения, и для того, чтобы наметить план дальнейших действий. Согласитесь, что действовать в условиях, когда на тебя объявлен всероссийский розыск – одно, и совсем другое, когда выясняется, что ты никому со своим трофеем не нужен.

Ольга кивнула головой в знак того, что мысль администратора ей понятна и она вполне ее разделяет.

– Потерпите немного, Оленька, – сказал между тем Меняйленко, – скоро уже и до вас доберемся. Ведь вам не терпится узнать, отчего вас хотели пристрелить, верно?

– Верно, – коротко ответила Ольга.

По мере того, как рассказ администратора приближался к описанию не слишком приятных событий, участницей которых ей довелось быть, настроение у нее портилось – слишком живы были еще воспоминания о смертельной опасности. Тем не менее, она чувствовала, что просто обязана понять суть того, что с ней произошло в Первозванске. Понять и сделать соответствующие выводы. В противном случае, какая из нее, к черту, получится журналистка? Ольга любила свою профессию и верила, что журналист должен уметь докапываться до скрытых причин явлений современного мира. В этом смысле поездка в Первозванск – пусть даже она и была сопряжена с риском для жизни – явилась для нее бесценной школой жизненного опыта и источником познания сильных и слабых сторон своей души.

– Итак, – произнес Меняйленко, – мы остановились на том, что Алексей Витальевич Заславский, переговорив с Сенечкой, уверился в том, что картину Рогира украл Паша – это, в каком-то смысле, соответствовало истине – и что он сделал это непосредственно перед открытием вернисажа. Последний вывод Заславского был ошибочным и повлек за собой еще одно неверное предположение – что Паша по-прежнему находится в городе.

Иногда бывает, что и на умного человека нисходит затмение и он делается рабом какой-нибудь одной навязчивой идеи, – продолжал администратор. – А все потому, что он отказывается видеть слабые стороны своих теорий, то есть лишает себя возможности непредвзято оценивать события. Вот и Заславский – внушил себе, что Паша в городе – и шабаш. А раз так, то, стало быть, Пашу надо найти, отобрать у него картину и как следует наказать за предательство – то есть, попросту говоря, убить. Никак не меньше – прошу иметь это в виду! – громко выделил Александр Тимофеевич и, чтобы придать своим словам больше весу, намеренно сделал паузу и оглядел слушателей.

Радоваться тут, конечно, нечему, но таковы приметы нашей нынешней жизни, – произнес он чуть погодя печальным голосом. – Сейчас могут убить за пятьсот и даже за триста долларов, чего же тогда удивляться, что Заславский задумал рассчитаться с Пашей, когда речь шла о двадцати миллионах долларов, а за эту сумму Алексей Витальевич готов был не то что ухлопать одного неверного друга, но и – при необходимости – спалить весь Первозванск. Будто заранее предчувствуя, как сложатся события, антиквар вытребовал себе в качестве подручных парочку громил, снаряженных пистолетами с глушителями системы ТТ. Эти два киллера были не местные и прибыли из Усть-Волжска, где у Заславского имелись знакомства в среде местных авторитетов. В случае, если бы пролилась кровь, на него не должна была упасть даже тень подозрения – Алексей Витальевич чрезвычайно дорожил своей репутацией и положением в обществе.

Так вот, – Меняйленко перевел дух и продолжил свое повествование, – оказавшись в «Первозванском трактире», где у него была назначена встреча с его ландскнехтами, Заславский неожиданно наткнулся на Ольгу Туманцеву. А он знал, что она была подругой Паши. И тут с ним опять сыграла дурную шутку засевшая в его голове идейка. Раз девушка здесь, значит, и Каменев неподалеку.

– Но ведь я – еще до того, как уехать в Первозванск, – сама ему позвонила и сказала, что Паша пропал. Хотела у него узнать, где он, – вступила в разговор Ольга.

– Так Заславский вам, Оленька и поверил, – с усмешкой бросил администратор. – Я же говорю, что он оказался в плену навязчивого представления, что вокруг него организован самый настоящий заговор для того, чтобы лишить его драгоценной картины Рогира. Он был уверен, что вы с Пашей работаете заодно, а ваш звонок – не более чем отвлекающий маневр. Вы, по мнению Алексея Витальевича, являлись человеком, которому Паша должен был, что называется, «сбросить», передать украденную картину, поэтому ему нужно было установить, где вы поселились в Первозванске. Вы же ему об этом не сказали?

– Не сказала. Более того, я вела себя вызывающе и отказывалась отвечать на все его вопросы, касавшиеся нас с Каменевым.

– Вот видите, – подчеркнул Меняйленко, – а еще удивляетесь, что Заславский вас невзлюбил. Впрочем, антиквар повел себя весьма тонко. Чтобы контролировать каждый ваш шаг, а самому остаться в тени, он решил использовать Сенечку. Когда вы вышли из ресторана и побрели по улице в поисках такси, он сначала медленно ехал за вами в своем «Вольво», а потом, убедившись, что вам так или иначе придется тащиться к площади у драмтеатра, обогнал вас, подъехал к ларьку, где Сенечка торговал, и, дав ему описание вашей внешности, попросил усадить вас в такси и проследить за тем, куда вы поедете. Оттого-то Сенечка и кинулся с таким энтузиазмом на поиски машины.

– Да я с самого начала сказала этому Сенечке, что живу в Усольцеве, – промолвила с недоумением Ольга, чуть пристукнув по столу фигурной ножкой высокого венецианского бокала, – он мог сразу сообщить об этом Заславскому.

– Сенечка тоже не ребенок, – произнес Меняйленко, – где у него, спрашивается, гарантия, что вы говорите правду? Предположим, вы сообщили ему, что живете в Усольцеве, а шоферу потом назвали совсем другой адрес – вот он и остался с носом.

– Да. Я помню, как он настоятельно вдалбливал Вове, чтобы он проводил меня прямо до двери. Но если все так просто, зачем каким-то типам нужно было гнаться за нами по шоссе да еще и стрелять по машине?

Рассказ Меняйленко стал постепенно превращаться в диалог между ним и Ольгой, но присутствующие не выказывали недовольства и слушали с неослабевающим интересом.

– А затем, что Сенечка нужен был Заславскому как прикрытие. Наверняка было множество свидетелей. Они могли видеть, как Сенечка сажал вас в такси. Стало быть, случись что – виноват кто угодно, но только не Заславский. На самом же деле милый антиквар послал вслед за вами своих громил. У них было задание остановить вашу машину на шоссе, основательно вас обыскать и выяснить всю подноготную – узнать не только ваш адрес, но, по возможности, и адрес Паши, а главное – где вы с ним прячете картину. Заславский не исключал возможности, что холст мог находиться при вас. Вы могли, скажем, вырезать его из рамы, сложить пополам и зашить в подкладку пальто. Не так уж она и велика – всего 48 на 50 сантиметров.

Ольга с минуту размышляла, потом потерла ладонью лоб и жалобно посмотрела на Меняйленко.

– Должно быть, я тугодумка, поскольку никак не уясню, зачем в таком случае Заславскому потребовалось убирать свое прикрытие – то есть отправлять на тот свет Сенечку?

Меняйленко пожал плечами.

– Наверное, тому несколько причин. Прежде всего, громилы из Усть-Волжска слишком уж наследили – открыли стрельбу, спровоцировали аварию, в результате чего пассажиры получили увечья. Дело стало завариваться нешуточное. В каком-то смысле те двое даже растерялись – не знали, как быть дальше. Они связались по мобильному телефону с Заславским, тот, вероятно, сразу просчитал возможные последствия инцидента и пришел к выводу, что ниточка может потянуться к нему. Поэтому он, обругав предварительно своих подручных олухов, потребовал, чтобы они, отъехав от места аварии подальше, обыскали вас как следует, а потом оставили на обочине.

– Так вот почему я очнулась в чистом поле, – с улыбкой произнесла Ольга, – а я уж было решила, что попала на тот свет. Сколько же я тогда пролежала? Наверное часа три или даже четыре – никак не меньше. Даже небо стало уже как будто голубеть и все вокруг казалось таким призрачным, расплывчивым...

– Это потому, что они вам дали понюхать эфира – чтобы вам лучше спалось. Потом, когда вы пришли в себя, с вами начал происходить довольно неприятный процесс. Он именуется «отходняком». Оттого-то у вас болела и кружилась голова, а перед глазами все расплывалось.

– А что было дальше?

– Дальше? – Меняйленко нахмурился. – Приблизительно в это же время – на рассвете – к площади у драмтеатра подъехал синий «Сааб», из него вылез человек, подошел к ларьку, где торговал Сенечка, и хладнокровно его пристрелил. – А знаете ли вы, что к его смерти косвенно причастны и мы с вами?

– Как же, знаю, – промямлила в ответ Ольга. – Заславский думал, что я пойду в милицию и расскажу про Сенечку. Его вызовут на допрос, он там расколется и выложит все о поручении, которое дал ему антиквар на мой счет.

Меняйленко неопределенно хмыкнул.

– В ваших рассуждениях, несомненно, есть рациональное зерно, но все далеко не так просто. Мысль ликвидировать Сенечку окончательно созрела в голове у Заславского в ту самую минуту, когда парни из Усть-Волжска сообщили ему, что обнаружили в вашей сумке, помимо ключа с биркой санатория Усольцево, мою визитную карточку. Я, конечно, человек не слишком заметный, но кое-какие связи у меня есть. Если вы примете во внимание должность, которую я занимал в Первозванске прежде, то поймете, что меня Заславский боялся ничуть не меньше, а может даже и больше, чем официальные органы. В милиции, подчас, дела месяцами лежат без движения, а служба безопасности Дворянского клуба действует решительно и быстро. Алексей Витальевич понял, что стоит мне добраться до Сенечки, как тот мигом все расскажет.

– Выходит, разделавшись с Сенечкой, Заславский окончательно осмелел, поскольку знал наверняка, что в городе нет больше ни одного человека, который мог бы увязать происшествие на шоссе с его именем? – произнес Аристарх, решивший, наконец, внести в разговор свою лепту.

– Получается, что так, – сказал администратор. – Более того, утром – сразу же после убийства Сенечки – он укатил в Москву, чтобы обеспечить себе алиби, дав перед этим строгие указания своим громилам, как действовать дальше.

– И они – с его благословения – разгромили комнату Ауэрштадта и мой номер в Усольцеве? – мрачно произнесла Ольга, не то вопрошая, не то утверждая.

– Что ж поделаешь? Полотно Рогира искали, где только можно. Перед отъездом Заславскому, правда, с опозданием на двое суток, пришла в голову новая мысль – абсолютно, надо сказать, верная. Он догадался, что Паша был связан с Ауэрштадтом и, возможно, даже полагал, что его бывший приятель убил старика из-за картины.

– Но если убил, то, стало быть, картину унес он? – грудным, глубоким голосом проговорила княгиня Анастасия Собилло и с помощью экономки принялась разливать чай. Именинный торт, приготовленный на заказ, был великолепен и походил на крохотную модель Первозванского кремля. Ольга догадалась, что это был сюрприз администратора.

– Может да, а может и нет. Заславский, знаете ли, не хотел рисковать и решил не упускать даже самой ничтожной возможности отыскать полотно. Он вполне резонно предположил, что лучшего места для его временного сокрытия, чем опечатанная комната, не придумаешь. Когда же его громилы полотно у швейцара не обнаружили, им ничего не оставалось, как наведаться к Оленьке в номер, – развалившись на стуле, сообщил Меняйленко и стал тыкать позолоченной ложечкой в торт. Проглотив кусочек, он склонил голову набок, будто прислушиваясь к тому, как торт совершает свое путешествие по пищеводу, после чего удовлетворенно кивнул и добавил: – Не разучились еще делать, подлецы. Только вот, по-моему, рому малость пожалели.

– Да нет, Александр Михайлович, рому, по-моему, в самый раз, – заметила хозяйка дома. – Вы уж так нам угодили, так угодили. Десерт, можно сказать, уникальный.

– Да погодите вы, мама, с десертом, – несколько раздраженным голосом сказал Аристарх, отодвигая в сторону свою тарелочку с шоколадной башней. – Пусть господин администратор ответит, зачем Заславскому нужна была смерть Ольги.

– Да, почему он хотел меня убить? – подхватила Туманцева, глотнув чаю из чашки с золотым ободком. – Меня, знаете ли, почему-то особенно занимает этот вопрос.