Текст книги "И придет волчица…"

Автор книги: Ирина Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

      – Это должна была быть твоя спальня. Здесь поставили бы кроватку в виде маленького кораблика с пологом-парусом. Тут – сундук для игрушек. Огромный пиратский сундук.

      – Откуда ты знал? – снова набегают на глаза слезы. – Про море?

      – Я не знал. Это она, твоя мама. Я сердился тогда, но она ничего не хотела слушать – как только ей становилось лучше, шла сюда. Смешивала краски, взбиралась на стремянку и расписывала потолок, потом стены. Первый ковер, который заказали по каталогу, отправила назад в магазин. Сказала, цвет не естественный, не похож на настоящий песок.

      – Но ты ведь мог...

      – Мог. Но она так не хотела. Никакой магии. Все по-настоящему. Хлопоты, заботы. Запах краски. Бесконечные коробки и пакеты... А вторую комнату так и не закончила. Просто не знала, какой она должна быть. Или знала, что в ней уже некому будет жить. Она ведь не была волшебницей или провидицей, но отчего-то всегда тонко чувствовала мир вокруг, предугадывала все наперед. И что случится с ней, она знала. Еще с самого начала, еще тогда, когда я сам был уверен, что все у нас будет хорошо. И меня... Прости меня, малыш, я виноват перед тобой. Не послушал ее и бросил тебя. А ведь она просила. Даже не понимала, что я собираюсь сделать, но просила этого не делать. Говорила, так будет лишь хуже. А я...

      Он с удивлением проводит пальцами по лицу и долго смотрит на оставшиеся на них блестящие капли.

      – Вот видишь, как? Я не думал, что так бывает. Меня ведь нет. Только память, воспоминания и знания, которыми я хотел с тобой поделиться. Я думал, что оставлю тебе лишь это. А свою боль заберу с собою.

      – Папочка!

      Какие же мы с тобой оба...

      – Не надо, маленькая, не надо. Для меня это уже ничего не значит, а тебе не нужны лишние слезы. Ничего ведь уже не изменишь, правда? Тебе нужно думать о будущем. Да, солнышко?

      – А оно будет?

      Белое облако снова прячет от заплаканных глаз комнату-море, в которой никто и никогда уже не поставит кораблик-кроватку и сундук с детскими сокровищами.

      – Будет, малыш. Все у тебя еще будет, поверь. Ты ведь мой маленький дракончик, умненький и сильный...

      – А ты был большим драконом. Разве это спасло тебя, когда ее не стало?

      И опять его крепкие руки прижимают меня к груди, стирают с лица слезы. И так не хочется думать, что это всего лишь сон. Да еще и последний.

      – Ты многого не знаешь, – тихо шепчет мне на ухо его память. – Не знаешь, как я виноват перед тобой, перед твоей мамой. Я должен был остаться с тобой, она просила об этом, просила не делать глупостей. Как я сейчас тебя об этом прошу... Но я так не хотел ее отпускать.

      – О чем ты?

      – Ты ведь знаешь, что такое "разделенное сердце"? Одно сердце на двоих?

      Всхлипываю, и короткий стон мимо воли срывается с губ вместо ответа. Я знаю.

      – Это старая сказка, малыш. Красивая и грустная. Наверное, единственная Сказка, повторившаяся хотя бы раз в каждом из сопредельных Миров. Кроме одного. В Мире Драконов никогда не было такой сказки. Ни один дракон не умер оттого, что лишился своей половинки...

      – Но...

      – Не перебивай меня, пожалуйста. Просто слушай. Ни один дракон за все тысячелетия существования нашего народа никогда и никого не любил так сильно, чтоб лишится жизни, лишившись объекта своей любви. Мы просто не умеем так любить. Это – часть нашей природы, неотъемлемая часть знаменитого драконьего иммунитета. Мы живем настолько долго, что хоронить знакомых и терять любимых уже входит в привычку. Да, это тяжело, это больно, но ни один из нас не умирал от подобных потерь. Мне было немало лет, малыш. Да что уж там, мне было немало веков. Я простился за это время с таким количеством друзей и возлюбленных, что их хватило бы на то, чтобы заселить целую планету. Это оставляло шрамы на сердце, но каждый раз, когда такой шрам затягивался и грубел, сердце становилось все более и более нечувствительным к такого рода потерям и однажды оно совсем, наверное, превратилось бы в сплошной, твердый как камень рубец. Это было бы правильно. Мы, драконы, все таковы. Мы – цельные. Мы не делим свои души напополам. Мы...

      Его слова обрываются тишиной, горькой как слезы его воспоминаний.

      – Я был плохим драконом, малыш. А когда встретил ее, то понял, что так им и останусь... Но я бы пережил то, что случилось. Наверняка пережил бы. Остался бы с тобой и никогда не бросил. Но я не хотел ее отпускать. Был один шанс из тысячи... Я знаю, что это слишком мало, но даже будь у меня один шанс на миллион, я сделал бы то, что сделал. Драконы не делят свое сердце любовью. Но они могут разделить свою жизнь силой собственной крови. Даже не разделить свою, а взять чужую жизнь и привязать ее к своей. Это сложно и требует определенных познаний в магии. Это опасно, потому что проводится подобный ритуал, когда тот, с кем ты хочешь поделиться своей силой, находится на грани между жизнью и смертью, и та связь, что проводишь ты между вашими судьбами, может сыграть с тобой злую шутку. И не ты привяжешь к себе уходящего в небытие, а он утянет тебя за собой...

      И вновь тишина.

      – С тобой так и случилось?

      – Да. Когда она умерла, я понял, что и мне осталось не долго. И изменить ничего уже не мог. Прости, малыш, я должен был подумать о тебе. Настоящий дракон так и сделал бы: взвесил все "за" и "против" и принял бы верное решение. Но я уже говорил тебе, я никогда не был правильным драконом. Надеюсь, ты поймешь меня.

      Я понимаю. Теперь понимаю. И если бы у меня был этот самый призрачный шанс, то я использовала бы его, не задумываясь. Прости, малыш...

      – Не повторяй моих ошибок, родная. Не нужно...

      – Мне это и не удастся. Я ведь не проводила никаких ритуалов, связывающих наши жизни.

      – А это и не обязательно. Ты ведь у меня тоже неправильный дракон. И твоя человеческая половинка уже протянула между вами крепкую ниточку. А люди... Только люди, малыш, умеют любить раз и на всю жизнь.

      – Потому что их жизнь зачастую короче любви.

      – Нет. Потому что они люди. И если бы я был жив сейчас, то просил бы тебя об одном. Отпусти его. Назад ты его уже не перетянешь, не вернешь. А он тебя к себе может. Слишком крепко вы оказались завязаны, малыш. Как в той старой и грустной сказке о разделенном сердце. И я не хочу, чтобы ты ушла вслед за ним...

      А я хочу. Безумно хочу к нему в тот чудесный край, что, не сговариваясь, придумали храмовники всех известных мне Миров, но как выяснилось, даже драконы не знают наверняка, есть ли он на самом деле.

      – Не нужно. Поверь мне, в твоем случае это будет еще хуже, – взгляд серебристых глаз, так похожих на те, что глядят на меня из зеркала, наполняется печалью.

      – Почему?

      – Потому, что только человек потянется за своей половинкой сердца. А дракон останется. Ты же не хочешь, малыш, чтобы в тебе умер человек? И то, что останется не будет уже тобой. А кем оно будет, даже я не могу предсказать. Отпусти его.

      – Отпустить – это значит забыть?

      – Нет.

      – Не думать?

      – Нет. Ты знаешь, о чем я.

      Он прав, я действительно знаю. Отпустить – это значит разорвать по живому ту самую связывающую нас нить, с кровью и болью вырвать ее из своего сердца вместе с глупой невероятной надеждой на невозможное чудо. Раз и навсегда сказать себе, что все то, что было между нами, навсегда останется лишь тускнеющим с годами воспоминанием. Но я не могу так. Пока еще не могу. Слишком нужен он мне, как и эта несбыточная надежда.

      – Не играй с Судьбою, малыш. Никому еще не удавалось ее обмануть. Мне, по крайней мере, не удалось. И поверь, мне больно было оставлять тебя, почти так же больно, как прощаться с твоей матерью. Хотя я и знал, что Лайс позаботится о тебе...

      – Рошан. Ты ведь оставил меня на Земле, с Рошаном.

      – Глупенькая, – вновь обнимает меня теплая память моего отца. – Я оставил тебя на Земле с Любой. Потому, что ты нужна была ей даже больше, чем она тебе. А потом я полагался только на Лайса. Ведь Рошан, каким бы хорошим он не был, все же дракон. А драконы, как я уже говорил, не умеют любить так сильно и искренне, как люди или карды. А я хотел, чтобы тебя любили. Лайс не бросит тебя, поверь. Это у него в крови: человеческая любовь, эльфийская преданность и негасимые кошачьи инстинкты киа Пилаг: согреть обиженного детеныша, пусть даже чужого, приласкать, приободрить тихим мурлыканьем, а если надо, то и угомонить грозным шипением. И непременно отдать ему частичку своего сердца. Сначала тому издерганному мальчишке-эльфу... Да, я помню его, малыш. Помню, сколько хлопот доставлял он в свое время Эн-Ферро, и сколько вместе с тем дарил радости. Он умел и удивлять, и радовать... Но все же, будь я жив, то сказал бы, что моя дочь сделала плохой выбор.

      – Скажи, – прижимаюсь я крепче, и мои настоящие слезы оставляют влажные пятна на его рубашке, сотканной, как и сам он из обрывков воспоминаний. – Скажи. Все отцы осуждают выбор своих дочерей. Это нормально. Я так хочу быть нормальной. Обычной. Хочу, чтобы у меня был отец, которому бы не нравился мой парень. Хочу, чтобы у меня был этот самый парень. И ему бы тоже не очень нравился мой отец. Это нормально. А потом, со временем, они все равно нашли бы общий язык. И каждый понял бы, что второй не так уж и плох. И хотя один из них дракон, а второй эльф...

      – Это было бы замечательно, малыш. Но прости, так уже никогда не случится. Во всяком случае, отца у тебя уже нет. Зато у тебя есть строгий хвостатый братец, и поверь, во всем Сопределии не найдется парня, которого магистр Эн-Ферро сочтет достойным моего солнышка...

      – Это уже не важно. Потому что во всем Сопределии просто нет уже того парня...

      – Не зарекайся. Не хорони свое сердце раньше срока. Сейчас ты не можешь и подумать о таком, но однажды, я верю... Я верил бы, будь сейчас жив, и надеялся бы всей душой на то, что рана на твоем сердце, затянется, как это и бывает у драконов, делая его лишь сильнее. А та частичка человека, что живет в тебе, снова полюбит так же горячо и искренне.

      – Нет, – отчаянно трясу головой. – Не хочу. Как ты это себе представляешь? Любить, разрывая душу напополам, терять и снова склеивать разбитое сердце до тех пор, пока оно не обрастет рубцами драконьей безучастности? Не хочу.

      И не смогу. Никого уже не смогу я полюбить так же, как любила его. Так же, как люблю его...

      – Прости, малыш. Наверное, все же я слишком дракон, а в тебе так много человеческого. Так много от твоей матери. Ты вообще похожа на нее. У тебя ее улыбка. Ее нос. Тот же тонкий абрис лица...

      – И твои глаза.

      – Глаза – это мелочи. У тебя ее сердце. Человеческое сердце, которое умеет любить по-настоящему.

      Мы снова молчим, и тишина окутывает нас белым пушистым облаком.

      – Ты сказал, что это – последний наш сон.

      – Да. Я ведь только воспоминание, которое оставил для тебя, прощаясь. И я не хотел, чтобы это воспоминание заменило тебе живых. Но у нас еще есть время, малыш. И здесь, в этом сне я могу растянуть это время на столько, сколько потребуется мне, чтобы рассказать тебе все, что ты должна знать. Я покажу тебе свои Миры. Отведу тебя в склеп, где хранится прах твоей матери и брата. Даже укажу место, где я завещал похоронить себя. Но это не все, чем я хотел бы с тобой поделиться, моя маленькая чародейка. Я расскажу тебе о том, чему не научат в человеческих школах волшебства. Надеюсь, тебе пригодятся знания, которые я хочу тебе дать. Основы драконьей магии, которая однажды откроется тебе. Главные правила и обряды. Теория создания и управления Вратами. Ты ведь откроешь для Лайса Свайлу? Он так давно не был дома...

      – И магия крови?

      – И магия крови.

      – Ты научишь меня связывать жизни?

      Нереально прекрасный образ светловолосого дракона, чья могила осталась где-то на потерянной Алеузе, после моего вопроса наполняется вдруг тревогой.

      – Зачем тебе это, малыш? Я же рассказал, насколько это может быть опасно для тебя.

      – Я знаю. Но еще я знаю, что больше не хочу никого терять. Научи меня, пожалуйста. Пусть у меня будет хотя бы один шанс из тысячи.

      – Хорошо. Но учти, этот ритуал дракон может провести лишь единожды. Ты не привяжешь к себе всех своих друзей и близких – тебе придется выбирать одного. А с остальными учиться расставаться...

      Утро уже смотрится в мое окно, стучит в стекло зеленой веткой, врывается в комнату криками парящих над водою чаек. И сегодня это совершенно другое утро. И я сегодня совсем другая.

      – Нам пора прощаться, малыш.

      – Навсегда?

      – Навсегда. Если у тебя еще остались вопросы, задавай их сейчас, пока еще есть время.

      – Только один. Почему ты не называешь меня по имени, а только "малыш" или "солнышко"?

      – Я зову тебя так, как звал в те три месяца, пока ты была со мной. Когда я говорил тебе "Галла", ты хмурилась и надувала щечки. А когда называл малышом или солнышком, улыбалась и верещала.

      – Ты часто говорил со мной тогда?

      – Я непрерывно говорил с тобой тогда. А как по твоему я отдал тебе свою память? А теперь, тебе действительно пора идти.

      – Куда?

      – Назад, в жизнь. Только в жизнь, малыш, и никак иначе...

      Я не знаю, как, папа, но я верю, что у меня получится.

      ...Выпад. Укол. Медленный отход. Разворот... Нет, не так.

      Должно получиться. Обязательно.

      ...Опять разворот. Ноги проваливаются в песок. Колени подгибаются совсем некстати. Рука уже отвыкла направлять удары, и меч дрожит, норовя выскользнуть... Выпад. Укол. И резко назад... Совсем не так...

      А как? Как нужно, Ил? Я ничего уже не помню... Как же я стану жить без тебя, любимый, если даже простейшее упражнение не могу повторить без твоих подсказок, без твоей одобрительной улыбки или очередной язвительной шпильки?

      ...В сторону. Рубящий удар по невидимому врагу. Еще удар. Шаг в сторону. Разворот...

      Я не знаю, как буду теперь жить, но жить буду. Потому что теперь есть еще и он.

      ...Меч обратным хватом. Лезвие вытягивается вдоль руки, чтобы в следующую секунду со свистом полоснуть по воздуху. И вперед. Кажется, это зовется "песней ветра"...

      Смотри, малыш, как мама умеет. Только это ерунда по сравнению с тем, как получалось у твоего отца. Жаль, что ты никогда этого не увидишь. Это было похоже на танец, завораживающий и устрашающий одновременно: его тело то скользило над самой землей, то вдруг срывалось в полет, руки с зажатыми в них мечами становились похожими на смертоносные крылья, волосы взметались вверх короткими язычками темного пламени, и изумрудными звездами сияли горящие глаза...

      ...Снова выпад...

      Нет, ты увидишь это, солнышко. Ты увидишь. Когда ты подрастешь, я отдам тебе часть своих воспоминаний. И не думай, что это мало. Иногда этого бывает достаточно, чтобы понять очень важные вещи. И вернуться.

      ...Удар. А теперь назад. И легкий поклон...

      Вернуться в жизнь. Только в жизнь, малыш, и никак иначе...

__________

      Лайс проснулся мгновенно, как только услышал крик, и попытался тут же соскочить с кровати, но не получилось. Потому что кровати не было. Комнату он уступил Маризе, на диване спал теперь Ласси, а сам Эн-Ферро проводил ночи на постеленном в углу гостиной одеяле.

      – Пап, иди скорей!

      Вот неугомонный мальчишка!

      – Ты зачем к тете Галле в комнату залез? Она же говорила...

      – Ты посмотри только!

      Зачем отпрыск забрался к Галле в комнату, непонятно, но то, на что он показывал в распахнутое настежь окно, того стоило.

      – Здорово, правда?

      – Правда, – кивнул мужчина, сглатывая подступивший к горлу комок.

      Здорово. Она тоже так сказала, когда в первый раз увидела это. Может быть, именно тогда и взглянула, на нежеланного гостя как-то иначе, не со злостью и раздражением, а с таким же, как сейчас у Ласси восхищением. Может, именно с этого все у них и началось.

      – Пап, а ты так умеешь?

      – Нет. Это средний комплекс мечника, Школа Огненного клинка. Этому долго учиться надо.

      Несколько лет на Каэлере. Или пару месяцев тайком от него, где-нибудь в близлежащем лесочке.

      – Что у вас здесь? – видимо разбуженная криками сына, появилась в дверях Мариза.

      – Иди, глянь, – подозвал ее Лайс. – Как думаешь, ей сейчас это не вредно?

      Женщина поглядела на танцующую на морском берегу фигуру, на резкие удары длинного, узкого меча, оценила стремительные развороты, быстрые прыжки и глубокие выпады.

      – Ну, если не поранится этой штуковиной, то пока можно. Будем считать это гимнастикой для беременных. Только... – прищурилась она всматриваясь, – волосы ее где?

      – Что?! – теперь кард и сам заметил.

      – А вон они! – махнул рукой мальчик, не отрываясь от удивительного зрелища.

      Взрослые проследили за его жестом и одновременно остановили взгляды на письменном столе, в центре которого свернулась змеей тугая льняная коса.

      – Знаешь, Эн-Ферро, – поежилась Мариза. – Ей не генетик нужен, а психиатр.

      – Не преувеличивай. Все нормально.

      Действительно, захотелось девочке прическу сменить, с кем не бывает? Странно немного, но не более. А вот лежащие тут же на столе аккуратной стопочкой книги и тетради – очень хороший знак: собралась – значит, завтра в Школу пойдет.

      Жить будет, значит.

__________

      Завтра я снова пойду в Школу. Завтра я попытаюсь собрать все то немногое, что еще у меня осталось, и слепить из него свою новую жизнь. Да, в ней не будет теперь столько тепла и света, потому что гревшее меня солнце закатилось навсегда. В ней не будет уже той безумной любви, что в одно мгновенье заслонила от меня целый мир. Но останется этот самый Мир. И тысячи других Миров Сопределья, в которые приду я однажды. И моя странная «кошачья» семья. И мои друзья. И все те, кого я пока не знаю, но встречу когда-нибудь, чтобы впустить их хотя бы ненадолго в свое сердце. А еще в моей новой жизни есть уже замечательный малыш. Неожиданное чудо, живая память о моем недолгом, но таком ярком и удивительном счастье. О тех трех дланях, что я не променяла бы и на целые столетия.

      Завтра начнется эта новая жизнь.

      А сегодня мне нужно простится со старой.

      – Я поеду сама, Лайс. Так надо.

      Сама.

      Миновала галдящий поселок. Обогнула пустующую в весел Школу. Проехала под высокой аркой ворот. Мимо вытянувшихся вдруг по стойке смирно стражников. Мимо редких лоточников. Мимо того перекрестка, где встретилась когда-то с Миласой, несчастной и наивной девчонкой, мечтавшей украсть у Судьбы хоть немного счастья. Надеюсь, что она его все же получит.

      Встречные прохожие реагируют по-разному. Одни спешат убраться с дороги. Другие наоборот глазеют безо всякого смущения. На что они смотрят? На короткие, неровно остриженные волосы, развевающиеся на ветру? На пристегнутый к поясу меч? На лютню, которую я прижимаю к груди свободной рукой? Не знаю. Вижу только, что мало кто из них отваживается посмотреть мне в глаза.

      Недавно в Марони появился новый парк. За одну ночь выросли на месте сгоревшего посольства стройные красавцы-тополя и раскидистые клены. После разбили несколько клумб, на которых взошли и тут же расцвели пышным цветом азалии и герань. Наши маги-садовники знают свою работу. Здесь действительно очень красиво. Только вряд ли это чудное место облюбует для своих свиданий молодежь, а заботливые мамочки и нянюшки никогда не приведут сюда звонкоголосых малышей. Так как этот зеленый парк – самое прекрасное на свете кладбище.

      И пусть тут нет могил и надгробий, но есть гладкий серый камень в конце аллеи. Кто-то привязал ленточку Омсты к склонившейся к камню веточке. Кто-то сплел венок из кленовых листьев. Кто-то, судя по горстке пепла, разжигал здесь огонь памяти...

      А кто-то оставил у основания плиты букет желтых хризантем.

      – Ил...

      Я не умею говорить красивых слов.

      – Ил, я должна была сказать тебе это раньше. Я... люблю тебя. Любила... Нет. Люблю.

      Люблю. Я все еще люблю тебя, солнце мое.

      – Но мне нужно... нужно... Отпустить тебя. Попрощаться и жить дальше, потому что... – глотаю слезы. – Потому что ты все равно уже не... не вернешься ко мне. А я должна... Ты же не знаешь, я сама не знала, но у нас будет ребенок. У нас с тобой. В следующем апреле. Или в мае. Я знаю, это странно – до следующего мая еще целый год, а по правилам должно быть девять месяцев. Только у меня ничего не бывает по правилам... Я вообще неправильная... Человек я неправильный, а дракон из меня так вообще никакой... Но это уже не важно. Самое важное теперь – это наш Дэви... Дэвигард. Это я так придумала. Помнишь... Помнишь, ты рассказывал мне про разделенное сердце и неоконченное дело? А я плакала, потому что думала, что отец меня бросил и не захотел быть... А ты еще обнял меня. В первый раз обнял. И мне так хорошо стало... Я, наверное, тогда уже тебя любила, вот и прижалась так... Я же давно еще тебя полюбила. И вообще ты мне с первой встречи понравился... Не тогда, когда Лайс тебя домой к нам привел, нет. Ты в тот раз злой был какой-то, глядел на меня так... Тебе же Дивер этот неизвестно чего обо мне наговорил... А в первый раз я тебя еще на Земле увидела. Помнишь? Сижу я на своей станции, жду клиентов, думаю: денежку сейчас заработаю, на Изагр после смены смотаюсь на ярмарку. А тут телепорт открывается, и ты из него как вывалишься. А сверху еще и Эн-Ферро грохнулся. А ты как высказал свое непредвзятое... А я подумала: какой парень красивый, у меня такого никогда не будет... Накаркала.

      Милый мой, родной, любимый! Отчего я, дура, не сказала тебе всего этого раньше? И зачем теперь разговариваю с нагревшимся на солнце камнем, который даже не надгробие, и нет под ним твоей могилы...

      – Ил, любимый мой. Я пришла, чтобы проститься. Отец говорит... говорил, что так нужно. Проститься и отпустить. И если есть загробная жизнь, то мы все равно с тобой еще встретимся, а если нет... Если нет, то что тогда толку... Но она есть, я знаю. Есть. И мы встретимся еще обязательно, и я расскажу тебе про нашего Дэви. А ему, когда подрастет, стану рассказывать о тебе...

      Я не умею прощаться, любимый. А еще – я не хочу прощаться с тобой.

      – Папа сказал, что легче, если перевести эфемерное в вещественное... Он у меня дракон, и путано немного говорит. А простыми словами это значит, что нужно простится с какой-нибудь вещью, которая связана для меня с тобой... Потому что те... тела твоего нет, и могилы нет... чтобы я могла прийти и... – слезы, слезы, бесконечные слезы, словно два родника забили вдруг из моих глаз. – Я не знала, какую вещь... Думала, чашку, которую ты склеил... Потом – ожерелье. Но если ожерелье, то будет выглядеть так, будто я не приняла твое предложение... А я приняла, Ил. Я согласна... Хоть ты меня ни о чем и не спросил. А ожерелье... Смотри. Видишь, я его теперь не снимаю. Я решила, лучше лютню. Играть я все равно не умею, а лютня твоя... Я оставлю ее здесь на камне, как будто для тебя. Как будто я тебя провожаю надолго... Навсегда тебя провожаю... И еще нужно сказать...

      Нужно сказать: прощай. Оставить на камне лютню. Развернуться и уйти. Навсегда. Нужно просто сказать...

      – Я люблю тебя, Ил. Я очень-очень тебя люблю. И... Прости, но лютню я тоже заберу. Вдруг наш малыш захочет учиться музыке?

      Я не могу проститься с тобой сейчас, солнце мое. Слишком свежо еще все: и мои воспоминания, и тот шрам на сердце. А оно у меня не драконье...