Текст книги "Все девушки любят опаздывать"
Автор книги: Ирина Ульянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава 10
УЖИН С ПАЛАЧОМ
Я бежала достаточно долго, до тех пор пока икроножные мышцы не завыли от нестерпимой боли. На таких отяжелевших, непослушных ногах можно передвигаться только при помощи костылей. Изнемогшая, загнавшая саму себя, остановилась возле неведомого дома, во дворе которого светилась скамеечка. Я села на нее и подумала: ну, куда дальше? Домой пойти не могу: там стены в коридоре забрызганы кровью и все напоминает о взломщиках, посягателях, предателях, надзирателях. К родителям тоже поехать нельзя: они расстроятся из – за того, что я не попала на званый ужин к новому непьющему и неагрессивному поклоннику с машиной. Может, переночевать в офисе? Но пустит ли меня старина охранник? Он обычно задраивает двери и храпит как пожарник… Машинальным движением я достала сигареты и закурила, но сделала это совершенно напрасно: дым вызвал жестокое першение в горле и надрывный кашель.
– Угости – ка пахитосочкой, – произнес рядом низкий женский голос, переиначивший слово «папиросочка» то ли на декадентский, то ли на блатной манер.
Покрутив головой, я узрела около скамейки крайне опустившуюся личность: опаршивевшая физиономия в несмываемом загаре, коричневая, как злополучный ватник; губы и крылья широкого, провалившегося носа – в коростах. От невообразимо заношенного пальто разило хлеще, чем от всех уток и суден, которые мне сегодня довелось тягать в больнице.
– Держите, – протянула я сигарету.
Бомжиха схватила ее распухшими, узловатыми пальцами и потребовала:
– Дак ты прикурякай мне пахитосочку – то!
Отдавать зажигалку в ее заразные лапы не хотелось: потом не отмоешь; я чиркнула – но пламя задуло ветром. Опустившаяся особь, не церемонясь, выхватила источник огня. Закурила, глубоко затягиваясь и жмурясь от удовольствия, а зажигалку сунула в свой карман. Я не возражала, ожидая, когда она уйдет, отворачивая нос от нестерпимого смрада, брезгуя даже смотреть в ее сторону.
– Стебешься? – хмыкнула наглая тетка. – А денежек дашь?
– Нет у меня денежек, – ответила я.
– Ну, дай маленько на пивко, чисто здоровье поправить.
– Я же ясно сказала: денег нет, самой бы кто дал! – повторила я.
– Чё, жаба давит? А если я тебя пощупаю, бабульки найдутся?
– Отстаньте! – Я вскочила, прижала к животу сумочку и выронила сигарету на рыхлый, талый снег.
Бомжиха мгновенно воспользовалась моей оплошностью, подобрала окурок и спрятала его туда же, куда и зажигалку. Потом сменила тактику: заныла жалобно и гнусаво, приплясывая на месте большими, растоптанными мужскими ботинками, корча омерзительные обезьяньи гримасы:
– Дай денежек – то, Юльке погулять хоц – ца…
– Какой Юльке? – переспросила я.
– Я – Юлька! – стукнула себя по отворотам плешивого воротника бомжиха и заржала, обнажив искрошившиеся, гнилые зубы. – Ха – ха – ха! Не жидись, гнида новорусская! Гони бабло, вместе разбушлатимся, не пожалеешь! Век Юльку помнить будешь!.. Хошь, я тебе что – то завлекательное покажу? – Оборзевшая тварь, зажав сигарету в сизых губах, двумя руками потянула вверх подол пальто.
Акта эксгибиционизма я не вынесла – вскочила и помчалась из чужого двора как ошпаренная. Кошмарная тезка топала следом и хрипло лаяла:
– Эй, ты, гнида, отдай Юльке пахитоски! Курящая женщина кончает раком, мы с Минздравом предупреждаем! Ха – ха – ха!
Я вышвырнула на снег пачку Virginia slim и метнулась в арку между девятиэтажными домами. Мне чудились хриплый смех и топот преследования за спиной, меня душил смрад, и я бежала без остановки, пока не попала в бетонный тупик. Остановившись, оглянулась: вокруг – никого. Только снег медленно валил, покрывая мои следы, похожие на тире и точки, проставленные подошвами и тонкими каблуками. Я набрала полные пригоршни чистого снега и потерла распаленное лицо, пытаясь смыть омерзение, прогнать дух бомжихи, прийти в себя. Но опаршивевшая бомжиха упрямо стояла перед глазами, заставляя гадать: что есть наша встреча – случайность или страшное предзнаменование, предупреждение судьбы?.. Если и дальше для меня продлится бездомное, затравленное, полуголодное и бессонное существование, что со мной станется? Неужели я превращусь в подобие опустившейся тезки?!
В городе, где для меня не было убежища, уже настала ночь – светлая от снега и флуоресцентных фонарей, тихая, как покойник. Выбравшись из незнакомого квартала, я брела вдоль трассы и с тоской посматривала на чужие окна. Там, где было темно, наверное, уже спали; кое – где бледно отсвечивали экраны телевизоров, реже попадались зажженные окна, занавешенные шторами – желтыми, зелеными, красными, – как очи светофоров. Я завидовала всему городу, даже забинтованному Саньке, который лежал сейчас на мягкой койке, в теплой палате. Предзимняя промозглость пробрала меня до глубинки, смешалась с кровью, разжижила костный мозг. Ступни в протекающих сапогах намокли, косынка отсырела от талого снега, и мне хотелось окончательно потерять чувствительность, раствориться в снегопаде. Я с горем пополам добралась до знакомого района: улицы Челюскинцев, оттуда до вокзала Новосибирск – Главный было рукой подать.
Вокзал – вот мое спасение, мое укрытие от холода и мрака! Я приободрилась, представив постовых милиционеров, стерегущих покой граждан, и витрины буфетов, в которых продают горячий чай и кофе, а еще – сосиски, булочки, курочек, жаренных на гриле, шаурму… Это же прелесть – вкуснота непередаваемая!.. Кто никогда не попадал в отчаянные ситуации, тот вряд ли меня поймет, вряд ли представит, как сильно может манить зал ожидания с креслами, на которых вполне можно перекантоваться до утра.
Я очень надеялась, что подкреплюсь, чем буфетчица пошлет, покемарю в зоне безопасности, а утром прямо с вокзала отправлюсь на работу: ведь на двенадцать я назначила собеседование… Все сложилось вопреки задуманному. Дорогу к вокзалу мне перекрыли ушлые тетеньки с картонными табличками на груди: «Сдаются квартиры и комнаты по часам и суткам. Недорого».
– Недорого – это сколько? – полюбопытствовала я, словно дьявол дернул меня за язык.
– А сколь у тебя имеется? – поинтересовалась одна из теток.
– Рублей четыреста найдется, – прикинула я объем наличности, оставив полтинник про запас.
– Четыреста хватит, пойдем! – сноровисто подхватила меня под руку разбитная бабенка в мохеровом берете, похожем на сдобную, жареную пышку. Впрочем, мне повсюду мерещилось съестное…
Смуглостью огрубевшей физиономии бабенка в берете смахивала на бомжиху, только одета была чище и пристойнее, с некоторой претензией на форс: куртка с песцовой опушкой и ботики с меховыми отворотами, как у Кота в сапогах. Я не дала взять себя на арапа, уточнила:
– А ваша комната с удобствами? Ванна, туалет, горячая вода есть?
– Да все есть, не сомневайся!
– А далеко квартира расположена?
– Прям так далеко, в двух шагах, – заверила пышка.
Я с сожалением оглянулась на монументальное здание вокзала, раздумывая, нужна ли мне чужая ванна? Может, пренебрегу удобствами, зато никуда не нужно будет идти…
– Идем! – мертвой хваткой вцепилась в меня бабенка и потянула вперед с целеустремленностью железнодорожного локомотива. – Поспешать надо, а то я мясо тушиться на плиту поставила и картошка, поди, поспела.
При упоминании мяса с картошкой я сглотнула набежавшую слюну, – кроме слипшейся лапши и бутерброда, пожертвованного доброй кассиршей, в мой желудок сегодня ничего не попадало.
…Мы чапали какими – то окольными путями, невразумительными, хаотично застроенными и почти неосвещенными закоулками настолько долго, что меня тянуло упасть в разверзшуюся хлябь и забыться в ней сладким сном, как поросенку. Квартирная хозяйка только поначалу волокла меня за собой, затем она опустила руки и предоставила мне возможность спотыкаться самостоятельно, сколько влезет.
– Где мы находимся? До чего неблагоустроенная местность, – недоумевала я, оглядывая улицы приземистого частного сектора, на которые завела меня смуглянка в ботах.
– Гарный поселок, не журись, – отчего – то перешла она на украинский язык и не утаила горькой правды. – То Нахаловка!
Моя душа упала даже не в пятки – прямо в стылую лужу: про Нахаловку любой новосибирец знает – это трущобы, в которых собрался самый убогий люд: деградировавшие алкаши, безработные, уголовники…
– Но вы же обещали комнату со всеми удобствами! – дрожащим от страха голосом напомнила я.
– А у мини удобно, – не дрогнув, заявила подлая обманщица и втолкнула меня в калитку перед кособоким строением.
Вот тебе и ванна, и горячая вода, невесело усмехнулась я. Сколько меня жизнь ни учит, ни колотит, никак глупую доверчивость не выбьет!.. Я ступила на подгнившее, шаткое крыльцо, но тетка, шедшая сзади, окликнула:
– Не, нам не туда, сюда! – и указала на дощатую сараюшку, похожую на птичью стайку. В этот курятник вели три двери. Распахнув первую, бабеха пригласила: – Заходи, располагайся, спатки будешь туточки.
– Но здесь темно, ничего не вижу! – возмутилась я.
– Сейчас, сейчас. – Повозившись со спичками, хозяйка зажгла огарок свечи, воткнутой в консервную банку. – С тебя четыре сотни.
Пламя, колышущееся от сквозняка, выхватило грудастую девицу в купальнике на плакате, наклеенном на занозистую, щелястую стену. Мне показалась, что девица сочувственно подмигнула, молчаливо признавшись, что ей здесь тоже не жарко и не сладко. Под плакатом стоял топчан, покрытый засаленным ватным одеялом без пододеяльника. В узком проходе между топчаном и противоположной стеной виднелось подобие стола, похожего на малярные козлы, сколоченные из грубого, неотесанного горбыля.
– У вас так все… не приспособлено, – окончательно приуныла я.
– Зато воздух свежий, тихо, спокойно, только утром петухи запоют. Чисто курорт, – уверила меня мохеровая пышка и нетерпеливо прикрикнула: – Мозги не пудри, деньги гони!
– Но… как… – Я понимала, что ни за что не найду обратной дороги к каменному, ярко освещенному, надежно охраняемому милицией вокзалу, и все – таки сделала шаг к порогу.
– Чего ты выделываешься? Чего егозишь? Наколоть меня хочешь? – с угрозой прошипела тетка. – Кончай выеживаться!
Я кончила выеживаться: отсчитала восемь полтинников и протянула ей, а девятый сунула себе за пазуху. От алчной пройдохи этот жест не укрылся. Она предложила принести самогонки и закуски – все вместе за пятьдесят рублей и заговорила ласковее:
– Шибко добрий самохон, як для сэби зроблен! Уси беруть и нэ пукають! Крепче спаты будэшь.
За тонкой переборкой действительно слышались бульканье, чавканье, звяканье стаканов и неразборчивые мужские голоса, свидетельствовавшие о том, что от самогона пока никто не умер.
– Несите! – разрешила я, без сожаления простившись с последней ассигнацией. Никогда не пробовала самодельных напитков, но сейчас хватанула бы и медицинского спирта, потому что промерзла пуще, чем в подвале дома Ярцевых. Там хоть об трубу можно было погреться, а здесь только ветер свистел из всех щелей.
Принесенный бабехой паек оказался скудным: газетный сверток уместился у меня на ладони. Развернув его, я обнаружила клеклую картофелину, сваренную в мундире, краюшку черного хлеба, сморщенный соленый огурец и луковицу. В тюрьме лучше кормят!.. На четок мутной жидкости, заткнутый кляпом из скомканной бумажки, был насажен перевернутый вверх дном непромытый граненый стакан. Джентльменский набор закоренелого алкоголика… Впрочем, предъявлять претензии было некому, кроме самой себя, зато и смотреть на меня было некому, кроме девахи с плаката для сексуально озабоченных.
– Ну что, подруга? Нам с тобой не до жиру, быть бы живу, – сказала я ей и, стараясь не дышать, жахнула полстакана самогона.
Организм среагировал рвотным рефлексом: норовил вытолкнуть обратно мерзостную жидкость, но я собрала всю волю, чтобы не дать пролиться ни капле. Несколько минут меня плющило и таращило. Кто не пил бурды, выгнанной на окраине Нахаловки, тот ничего не знает о силе отвращения!.. Наконец отвращение я преодолела, и клубок огня, осевший в желудке, распространил вожделенное тепло по организму. Чтобы закрепить результат, я накинула поверх шубы одеяло и, разувшись, поджала под себя озябшие, промокшие ноги. После второй порции самогонки опьянение стало ощутимым: дощатая стена напротив топчана закачалась и словно бы отодвинулась. Взор мой затуманился, конечности начали оттаивать, из носа закапало. Видел бы меня в подобном состоянии Ткач! Вот бы ужаснулся!.. Я сказала бы ему: «Ничего, бывает и хуже! Я‑то еще взорлю, а ты как был, так и останешься трусливым маменькиным сынком, недоразумением мужского пола…» От этого монолога почему – то сделалось еще печальней, и я заела упадническое настроение невкусным огурцом. Постепенно сжевала картофелину, жгучий лук, черствый хлеб. А прикончив остатки пойла, вплотную приблизилась к пониманию логики маргиналов: «Не мудрствуй лукаво, следуй инстинктам. Сыт, пьян и нос в табаке. Чего еще нужно? День прошел, и ладно!..» Теперь можно было и поспать…
Пользоваться подушкой, набитой комковатой, затхлой трухой, я не стала – сунула под нее сумочку. А сама уснула сидя, привалившись спиной к шероховатой стенке. Закрыла веки – и увидела ангелов. Маленькие, бело – розовые, словно вылепленные из фарфора, они летали надо мной, взмахивая стрекозьими, прозрачными крылышками, и хором, своими чистыми, детскими, благозвучными голосами распевали: «А где – то есть земля Глициния и город Кенгуру!» Ангелам вторили колокольчики: они звенели, звенели и вдруг застучали, заскрежетали, заглушая нежное детское пение. Вздрогнув, я очнулась, но не сразу поняла, где очутилась, в какую инфернальную дыру провалилась?! Дверь была распахнута, а в ее проеме виднелся черный человеческий силуэт.
– В-вы кто? – еле выдавила я из себя.
– Я – твоя смерть, – отозвался веселый мужской голос.
– Что за глупые шутки? – похолодела я. – Сейчас же закройте дверь, а то…
Он закрыл дверь, но не со стороны улицы, а изнутри, причем на задвижку. Приблизившись, насмешливо спросил:
– Ну как, Юля Малиновская, ты и теперь довольна?
Проклятье! Передо мной стоял дворник – убийца в коричневой телогрейке!
– А – а – а, – завыла я, как пожарная сирена. Инстинктивно попятилась, вжалась в угол между стенами.
– Вот тебе и «а», – усмехнулся он, присаживаясь на мой топчан, и прикрикнул: – Заткнись!..
– А – а – а. – Я никак не могла остановиться, но все же немного приглушила громкость воя.
Гость понюхал пустой стакан, заключил:
– Самогонкой баловалась. Чего же мне не оставила?
– Я… я вас не ждала. – Я решила, что перед смертью надо сохранять вежливость и достоинство, но неожиданно закашлялась, как от дыма, и прослезилась: все – таки обидно умирать, не произведя на свет ни мальчика, ни девочки, не поиграв со своими детьми в кубики, не прочитав им самых важных сказок и стихов. Еще обидно уходить из жизни, не встретив принца, не примерив свадебного платья, не долюбив и не увидев разных прекрасных стран, подобных Глицинии… Я одернула себя: не раскисай! Решила потянуть время, оттянуть свой последний час настолько, насколько это будет возможно. Задала палачу наивный вопрос: – Вы тут живете, в Нахаловке?.. Отличное местечко, тихое… как курорт, и экология тут… и петухи…
– Нравится? – Палач зашелся сатанинским, рокочущим смехом. – Все – то тебе, дурехе, нравится!.. Не мечтай, до петухов ты не дотянешь!
– Но выпить… мы ведь с вами успеем выпить… за знакомство? – Я соображала туго, словно мозги вымерзли, а потому делала длинные паузы, старательно подбирая слова. Кроме того, я тщательно разглядывала пришельца. Никогда прежде не доводилось мне близко сталкиваться с убийцами, и теперь мной двигало любопытство естествоиспытателя.
Физиономисты полагают, что преступность натуры выдают дегенеративный взгляд и общая ущербность хари, – на том стоит специальная наука физиогномика. Но внешность моего визави все эти постулаты опровергала. Черты лица палача отличались правильностью и тонкостью – хоть икону с него пиши! Высокий лоб, прямой, точеный нос, аккуратно оформленный подбородок, красивый изгиб губ. Крупные веки над проницательными глазами… Поразительно гармоничная внешность и вполне связная речь…
Палач засмотрелся на свечу и задумчиво ответил:
– Почему бы не выпить?.. Согласен…
Я воспрянула: сейчас он уйдет в магазин, и ситуация будет зависеть от моей прыти и быстроногости. Не зря я сегодня упорно тренировала ноги, то пытаясь кого – то догнать, то пытаясь от кого – то убежать. Правильно журил меня Ткач: не курить надо, а спортом заниматься!
– Не надейся, удрать не удастся, – угадал ход моих мыслей незваный гость. – Меня не проведешь.
Палач направился за самогонкой в дом к бабехе с коричневой физиономией. Он запер отсек сарайчика снаружи на навесной замок. Я заметалась, забилась о стены, опустилась на земляной пол, посветила свечкой, стараясь отыскать лазейку. Какое там!.. Он вернулся раньше, чем я успела отряхнуть коленки. Принес точную копию моего пайка: четок со стаканом и газетный сверток.
– Как вы думаете, в тюрьме лучше кормят? – почему – то спросила я.
– А ты что, в тюрьму собралась? – усмехнулся погубитель. – Лично я там не был и как – то туда не стремлюсь.
Он стянул с головы черную шапочку, обнажил бритый наголо череп. Поразительно, но форма его черепа тоже оказалась совершенной – идеальная лепка, гладкая, ровная… Поставив рядом стаканы, лжедворник плеснул в них жидкости на треть. Я содрогнулась, представив, как буду глотать самогон, но ничем себя не выдала, лишь напомнила:
– Вы не назвали свое имя.
– Юрий. Будем знакомы, Юленция! – Он протянул мне стакан, жестом предлагая чокнуться.
– Откуда вы знаете, что Саня называл меня Юленцией? Вы что, нас подслушивали?! – напрямую спросила я.
– Х-ха, кто тебя только не слушал, кулема! – захохотал палач. – Мы животы от смеха надорвали: надо же быть такой простофилей в двадцать пять лет!..
– Вам и возраст мой известен?! – поддержала я разговор. – Но, знаете, не такая уж я кулема и вовсе не простофиля. У меня высшее образование, я работаю в офисе, а не подметаю двор. – Как было не вспомнить хит Шнура, если его круглыми сутками крутят по МТВ? Да и сопоставление профессиональной принадлежности оказалось в мою пользу.
– Ты работала в офисе, девочка, и сидела бы там, возможно, еще очень долго, если бы не полезла куда не просят, – покровительственно обрисовал ситуацию палач. – Не в свое дело ты ввязалась, просекаешь?
– Просекаю…
Оттого, что палач говорил обо мне в прошедшем времени, меня затрясло, зазнобило. Подавляя дрожь, я призналась:
– Очень сожалею об этом…
– Опоздала ты со своими сожалениями, Юленция. – Юрий выпил на выдохе, проглотил самогон, сжал губы и глубоко вдохнул воздух через нос.
– Девушки любят опаздывать, – попыталась пошутить я.
– Хм, девушки – то любят опаздывать, но господа не любят ждать! – заключил он. – Впрочем, к тебе это не относится. «В гости к Богу не опаздывают». Пей, чего ты стакан в руках греешь? Это же не коньяк.
– А вы и про коньяк знаете? – совсем сникла я.
– А то?! Ты думала, Алина к вам с неба свалилась? Нет, дорогуша, просто так даже чирей на заднице не вскочит… Так ты будешь пить – или сразу приступим к тому, зачем я пришел?
– Буду – буду!.. – испуганно закивала я. – Вы не торопитесь, я хочу с вами пообщаться… познакомиться поближе. Вы мне очень интересны…
По примеру палача я сделала выдох и вдох, а между ними – изрядный глоток. На волне питейной удали, осмелев, спросила, как ему удалось улизнуть из троллейбуса.
– Да я на светофоре вышел, сразу после того, как ты меня засекла. Пересел в свою тачку и преспокойно ехал за вашим «фордом», – хохотнул Юрий. – Ох и повеселился, наблюдая, как ты бежала за троллейбусом, догоняя мою тень. Да, Юленция, с тобой не соскучишься!.. Кстати, ты правильно поступила, кинув очередного хахаля. Зачем нам лишние трупы? – Юрий огладил лысую башку и откусил от огурца.
– Вы намеревались убить Андрея?! – ужаснулась я.
– Фрекен Жюли, ах, моя милая фрекен, – передразнил он елейным голоском Ткача. – Слизняк он, а не мужик! Червяк, рожденный ползать. Чего ты на всякую туфту западаешь? То мелкотравчатый Гринберг, продавший тебя за три копейки. То дешевый фраер Анисимов, возомнивший себя хитро выделанным папарацци…
– А у нас с Анисимовым ничего такого не было, никакой любви и секса, – возразила я и подумала, что лучше бы они были. – У нас с ним сугубо дружеские отношения!
– Художественный свист это, а не отношения, – презрительно хмыкнул палач.
– Как же свист? – возмутилась я. – Мне его стало жалко…
– Жалко знаешь где? В попе у пчелки! – Палач посмотрел на меня презрительно и высокомерно. – Тебя – то, чудо в перьях, никто не пожалел!.. Не понимаю, чем ты была так довольна в этой жизни?
– Напрасно вы так, – не согласилась я. – У меня много хорошего: родители, книги, друзья… девчонки в офисе… еще я на выставки ходила…
– Доходилась, блин! – махнул рукой Юрий.
– Ох, теперь Андрей точно женится на Илонке. – Я вспомнила о Ткаче, расстроилась и закручинилась. – Как он не видит, что она похожа на слоненка и ворону одновременно? И потом ей совершенно безразличны сибирские поляки Андрюшина старенькая мама… цветы… Ей все до фонаря, кроме прибыли!
– Нормально, пусть женится, – подначил меня мой собутыльник и сотрапезник. – С Илонкой не пропадешь, она из него вмиг человека сделает!
Я сглотнула горький ком сожаления и попросила:
– Наливайте, чего же так сидеть? – сняла очки, потерла уставшие глаза, постаралась сосредоточиться. Кажется, я забыла спросить у дворника нечто важное, такое, что обязательно нужно было выяснить.
Юрий подсунул мне дурно пахнущий стакан, и от резкого запаха, шибанувшего в нос, моя память прояснилась.
– Скажите, почему вы убивали Сашу с особой жестокостью? Зачем было наносить одиннадцать ножевых ранений? Он же не сопротивлялся… Вы что, садист?
– Нет, – покачал Юрий гладким яйцеобразным черепом. – Никакой я не садист, я твоего дружбана пальцем не тронул, просто разведал обстановку, отвлек бабку – соседку, а ножом работал специально нанятый человек.
Я не представляла, что на свете может существовать что – то, способное порадовать человека в такой ситуации. Но Юрий порадовал меня, показав, что до сих пор не знает того, что Александр Анисимов выжил! Значит, мой славный Санчо будет жить и увидит, как свершится правосудие! В порыве восторга я воскликнула:
– Как прекрасно, что вы не садист, я вам так за это благодарна!
– Ох, Юленция, – непонятно отчего вздохнул палач. – Ты боялась, что я буду тебя долго мучить? На фиг мне это нужно… Нет, все будет выглядеть так, будто ты сама, по неосторожности… – Он посмотрел на меня с видом доброго волшебника. – Знаешь, я даже готов доставить тебе напоследок удовольствие. Вот скажи, что ты любишь?
– Хм, от этого не умирают, – пожала я плечами. – Например, я люблю лежать на диване, лакомиться шоколадом и пирожными, смотреть телик, читать Даниила Хармса и Набокова, еще иногда меня тянет петь и танцевать…
– Договорились! – обрадовался палач. – Разрешаю: пой и пляши, пока я добрый.
– Это вряд ли получится… настроение не то, – объяснила я и надела очки, чтобы отчетливее видеть. Мой язык заплетался – то ли от переутомления, то ли от опьянения, но страх почти улетучился, спасибо самогонке!.. Да и сколько можно бояться? Любые эмоции притупляются от долгого употребления… Мне вспомнился Кирилл Золотарев с его провидческим изречением: «Никто не поможет». Кирилл говорил спокойно, и я успокоилась. Помощи, в самом деле, ждать было неоткуда: хоть закричись… Мне почему – то захотелось узнать напоследок историю загадочного треугольника, связавшего трех почти незнакомых людей: художника, натурщицы и никелевого магната. Я попросила палача рассказать о них.
– Рассказывать – то особенно нечего, – вздохнул Юрий. – Прокололся Боря с дешевой Аллочкой капитально.
– Так уж дешевой? – возразила я.
– Внешне баба она шикарная, не спорю, но с такими прибабахами!.. Он познакомился с ней в обычном кабаке, где его не должно было быть, не тот разряд. Лаврентьича тянет иной раз пошалить, покуражиться, башлями на миру посорить.
– Так никому человеческое не чуждо, – поддакнула я, подумав о бомжихе, которой хотелось праздника. – Всем иногда нужно разбушлатиться.
– О, какие мы словечки знаем, – усмехнулся лысый Юрик. – Короче, увидел Крымов эту оторву, взял ее за шкирку, кинул в тачку и увез в загородный отель.
– Как? – Мне вспомнилась холодная и гордая Алла. – И она согласилась?
– А кому там было возражать? – хохотнул палач. – Алка давно сидит на кокаине, сама себя не помнит, психика в стадии полураспада. То хохочет, заливается, искрит, как неисправная электропроводка, то валится в депрессию. Бориса именно ее непредсказуемость и привлекла, он от нее спятил. Говорит мне: «Не могу без Аллочки, слаще бабы не встречал! Езжай к Наташке, выгоняй ее, подаю на развод!»
– Так он был женат? – поразилась я.
– Ну а почему нет? Не мальчик, пятьдесят шесть лет…
– А вы у него вместо золотой рыбки на посылках?
– А я у него в долгу, – дернулся Юрий. – Ты замечаешь, фрекен, что задаешь слишком много вопросов? Снова лезешь не в свое дело?!
Я прикусила язык, а моя погибель наполнила стаканы. Но больше задавать вопросы мне не пришлось. Лжедворник завелся и уже не мог остановиться. Он поведал о том, что Кирилл все три года совместной жизни Крымовых был для Аллы идеей фикс: через подставных лиц она покупала его картины, многократно пыталась сбежать, закатывала истерики, играла с мужем в молчанку. Однажды в Вене чуть не выбросилась из окна гостиничного номера, расположенного на пятом этаже. А две недели назад словно одумалась, присмирела, сникла, вела себя тише воды, ниже травы, чем и вымолила у супруга разрешение повидаться с матерью, съездить в родной поселок Линево неподалеку от Новосибирска. Борис Лаврентьевич снарядил с супругой трех бодигардов, по – русски говоря – телохранителей. Кажется, мимо них комар бы незамеченным не пролетел. Алла не подавала поводов для подозрений: все дни провела в родительском доме, не общалась ни с кем, кроме родственников и школьных подруг, никуда дальше солярия не ходила. Но умудрилась как – то опосредованно выйти на галерею Краснова, передала тому задаток за устройство вернисажа Золотарева, пообещала солидную сумму. Жена олигарха до конца не была уверена, что ей удастся встретиться с возлюбленным, но к бегству подготовилась основательно: втайне от Крымова открыла валютный счет в банке, обзавелась пластиковыми карточками, авиабилетами в Прагу с открытой датой.
– Почему именно в Прагу? – спросила я.
– Откуда мне знать? – безразлично пожал плечами Юрий. – Говорю же, Алку хрен поймешь, шизофреники – народ мутный. Хотя мне тоже Прага нравится: там почти все знают русский язык, жизнь дешевле, чем в Москве. – Палач отхлебнул самогона и скривился. – Охранники скурвились. Если бы Маркел не увлекся коксом и не уснул в этом драном Линеве, черта с два она улизнула бы в кислотный дом!
– Какой кислотный дом? – не поняла я.
– Все тебе объясняй!.. – досадливо сглотнул палач. – Его еще домом Ярцевых у вас называют, хотя эти самые Ярцевы давным – давно свалили в Штаты… Прикинь, в чем главная засада: мы всех моментом вычислили – и твоего Сашку, и Алку. Весь город на уши поставили. А какой – то занюханный малевальщик сквозь землю провалился!
– Не такой уж он занюханный… – для чего – то заступилась я за художника. – Кирилл – талантливый человек.
– Талантливый? Людям жизнь отравлять! – разгорячился мой мнимый дворник. – Думаешь, чем сейчас Крымовы занимаются?
– В Швейцарии на горных лыжах катаются, – с гордостью за свою осведомленность ответила я.
– Как бы не так! Боря жену в неврологическую клинику запихнул, а с нас обещал шкуру спустить, если мы Золотарева не устраним. – Палач допил последние капли из своего стакана. – И ведь спустит, с него станется!
– Сочувствую, – фальшивым голосом заверила его я.
– Я тебе тоже сочувствую, фрекен, – кивнул Юрий. – Ты тут вообще ни при чем, без вины виноватая.
– Знаете, Юрий, мне кажется, все влюбленные оказываются в положении крайних, без вины виноватых… – решила я разжалобить своего палача.
– Кончай базарить! Кончай давить на жалость! – Ненавистный собеседник яростно стукнул пустым стаканом по столу и сморщился так, что его правильная физиономия стала безобразной. – Что бы ты понимала?! Заладила: любовь, любовь!..
– Давно молчу. – Я посмотрела в глаза убийцы с предельной отвагой. Подумала, что зря не закончила записку, которую начала писать в подвале. Никогда не знаешь, что тебя ждет дальше… Так и уйду, ни с кем не попрощавшись…
В консервной банке дотлевал свечной огарок – фитиль чадил, плавал в растопленном стеарине. Я не нашла лучшего занятия, чем смаковать остатки самогона, будто это было отменное божоле с Лазурного берега Франции. Еще вдумчиво, медленно пережевывала корочку черного хлеба: последнюю свою закуску.
Надо отдать должное: Юрий выждал, пока я допью и доем, и только потом скомандовал:
– Пора, Юленция. Пошли!
– Куда? – дрогнувшим голосом спросила я.
– Вперед и с песней. Тебе же нравится петь!
Даже Илона Карловна не выражалась столь беспрекословно и пессимистично, хотя она была моей непосредственной начальницей… Наверное, мой палач ощущал себя властелином мира… Он натянул на голову шапочку и разительно переменился: снова стал дворником и забулдыгой, как метко определила этот тип баба Глаша. Я поднялась, ежась от озноба. Неожиданно рассвирепевший Юрий схватил меня за воротник шубы и поволок прочь из сарая. Я не вырывалась и не брыкалась… Только когда мы приблизились к туалетной будке, запищала, прижимая пальцами очки к переносице:
– Мне туда не нужно! Я не хочу! – Мне показалось, что маньяк намеревается замочить меня в сортире: стукнуть чем – нибудь тяжелым и столкнуть в дырку. О, такой зловонной казни я бы даже ему не пожелала!..
– Заткнись! – Он протащил меня мимо будки по запорошенным первым снегом огородным грядкам. Сапоги в них увязали по щиколотку. Довел до невысокого обрыва над Обью, спросил: – Плавать умеешь?
– Н-немного… совсем плохо… по – собачьи… – Инстинкт самосохранения подсказал мне, что лучше врать.
– Вот и отлично, – обрадовался Юрий. – Потонешь быстро и безболезненно. Ступай кормить рыбок! – С этим издевательским напутствием он столкнул меня в реку с такой силой, что мое тело в скафандре из нерпы пролетело метров десять и, врезавшись в воду, по инерции пошло вниз.
На самом деле я люблю водную стихию – в ванне, в озере, в море – и плаваю вполне прилично. Но какой же безумец станет купаться в реке поздней осенью, почти зимой, да еще в верхней одежде?! Уважающие себя люди и летом не заходят в грязную Обь, боятся заразиться серозным менингитом…
