Текст книги "Все девушки любят опаздывать"
Автор книги: Ирина Ульянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Спросонья мне не сразу удалось выпутаться из сбившегося одеяла и отыскать телефонную трубку – она почему – то валялась под диваном.
– Да! Слушаю! – напористо произнесла я, прикидываясь бодрствующей девушкой в здравом уме и трезвой памяти.
– Юленька… – Полузабытый голос в трубке возник как продолжение ирреальных сновидений.
Звонил тот, кого я менее всего надеялась когда – нибудь услышать. Грин.
– Алло, – зачарованно пролепетала я, не вполне доверяя левому уху.
– Ох, малышка, как я рад тебя слышать!.. Ты себе не представляешь. – Грин говорил с придыханием, как загнанный бегун, но даже на расстоянии он умудрился облизать меня с ног до головы нежнейшим тембром своего сладострастного голоса. – Мне так тебя не хватало!
– Гриня! – выдохнула я.
– Юленька! – повторил он.
Мы сделались «долгим эхом друг друга», как лирические персонажи старой песни, которую исполняла Анна Герман в кинофильме «Любовь земная». Эхо вогнало меня в экстатическое состояние, и я не смогла удержаться от признаний:
– Прямо не верится, что ты позвонил! Чертовски приятно тебя слышать!
– Ты моя девочка, ты моя маленькая, – одобрительно засмеялся он. – Страшно по тебе соскучился! Юлечка, я беспрестанно тебя вспоминал… ты стала моим наваждением, ты…
– Но этого не может быть! – насторожилась я.
– Родная, я боролся с чувствами, долго боролся, но осознал…
– Гриня, прекрати издеваться! Это Надежда тебя надоумила?! – Мне все стало понятно.
– Какая Надежда? Ах, Надежда… – отмахнулся Грин. – Да при чем тут она? Нет, Юленька, просто после разговора с ней я окончательно понял… никого, кроме тебя, я не любил так искренне, так нежно…
Это походило на строки из стихотворения Александра Сергеевича, но я отогнала от себя подозрения в плагиате.
– Правда?
– Разумеется! Ни с кем мне не было так упоительно хорошо, так прекрасно, как с тобой, Юлия!
– Зачем же ты тогда меня бросил? И заблокировался… – возмутилась я.
– Ты требовала невозможного. Ты хотела, чтобы я всегда, постоянно был с тобой.
– Разве это не естественное желание?
– Пойми, мы – взрослые люди, и помимо желаний у нас есть…
– Да, конечно, – не захотела я слушать скучные доводы. – У тебя есть бизнес, семья, обязанности и все такое. Но я бы ради тебя что угодно оставила!
– И я оставлю, – легко пообещал Грин.
– Не надо, – попросила я, стараясь не поддаваться обольстительному тону Грининых речей и обволакивающей, маслянистой интонации. Но слова попадали мне прямо в сердце, окутывали его, оплетали, как муху паутина.
– Надо! – твердо возразил Гриня.
…«Самый лучший способ избежать соблазна – поддаться ему» – есть такое мудрое изречение. И я поддалась… Очень скоро Гринберг лежал в моей постели, и его терпкий дух перебивал запах стирального порошка, тревогу за Сашку, досаду на трех медведей и всю горечь осени с ее дымными туманами, ледяными ночами и не менее холодными рассветами. Тело Грини будто вовсе не ведало, что такое осень: загорелое, сухое, напитанное лучистой энергией, оно было до глубин пролюблено, насквозь исцеловано солнцем. Никакого жира, никакого пота, только упругие, выпуклые мышцы и шелковистая гладкость кожи. Не мужчина, а совершенство!.. Его хотелось трогать и трогать, гладить по юркой спине, любоваться подвижным кадыком, смуглой ложбинкой между ключицами. Но я вскоре и любоваться оказалась неспособна, поскольку совсем растаяла, растеряла остатки разума в его объятиях, утратила обособленность. Растворилась, точно таблетка в воде. А очнулась мокрая, обессилевшая от неги, просто сама не своя.
Кое – как приподнялась на локте. Возвращенный «шедевр» лежал неподвижно с закрытыми глазами.
– Гриня, Гринечка… – тихонько позвала я и провела пальцем по его мягким, чутким губам. Палец скользнул ниже, слегка оцарапался о седые колючки на подбородке, что тоже показалось приятным.
– Пить хочу, – сказал Гриня, не открывая глаз, и дернул кадыком.
– У меня есть водка в морозилке…
– А минералки нет?
– Нет.
– Тогда приготовь зеленый чай.
Как была, голая и без очков, я направилась на кухню. Достала чашки, включила чайник и обнаружила, что заварки в доме нет ни крошки, никакой – ни зеленой, ни черной: кончилась. Зато сигареты остались, и я ими немедленно воспользовалась.
– Любимый, чая у меня тоже нет! – сообщила я и выпустила дым к потолку.
Гриня поморщился от такого сообщения и встал, чтобы распахнуть форточку. Он ценил свежий воздух превыше моих удобств. Сварливо спросил:
– Юль, когда ты уже бросишь курить?!
Я дернула одним плечом, что означало: а зачем? Поборник здорового образа жизни пообещал, что подарит мне специальный пластырь, помогающий справиться с никотиновой зависимостью.
– Классно, вот тогда и брошу…
Пластырь мне был безразличен, я не могла оторвать глаз от его груди, кубиков мышц на животе и кое – чего еще. Размышляла, как бы снова затащить в постель это сокровище строптивой мужской породы. Но Грина на подвиги больше не тянуло. Он взял со столика мои очки и, повертев их, нацепил на кончик носа:
– Ну, как я тебе, крошка? Нравлюсь?
– Безумно!
– Смешные очки. Почему бы тебе не носить контактные линзы?
Я снова подняла и опустила левое плечо: зачем? Однако попробовала изложить свою теорию преимущества близорукости перед стопроцентным зрением. Гринберг слушал рассеянно, думал о чем – то своем, и это обстоятельство лишало меня красноречивости. Получилась совершенно неубедительная белиберда. Почему – то и курить расхотелось. Загасив сигарету, я забралась под одеяло. То ли «Донормил» продолжал воздействовать, то ли от восхитительного секса меня укачало. Широко зевнув, я словно проглотила дневной свет и отчалила в царство полного, безмятежного блаженства… Гриня о чем – то спрашивал, но его голос в меня уже не проникал, струился мимо, улетучивался в форточку вместе с табачным дымом.
Кажется, спала я не больше пятнадцати минут. Грин вдруг откинул одеяло с моей головы, обнажил мое ухо и громко сообщил:
– Юля, тебе звонят, – и протянул трубку.
– Не – ет… не могу разговаривать. – Я спрятала голову под подушку. – Спать хочу!
– Ответь! – стал настырничать он, отбирая у меня подушку. Растребушил сладкий сон в пух и прах, а сам сел в кресло полностью одетый, с безупречно повязанным галстуком, но какой – то взвинченный, настороженный, нахохленный.
Звонила мама.
– Дочь, сколько вас можно ждать? – с места в карьер отчитала она меня. – Поразительная безалаберность! Борщ готов, я уже чесночные пампушки в духовку поставила, а вы и не чешетесь… Ты что, забыла? Мы с папой ждем вас с Александром Анисимовым на обед!
– А Александр… он… это… – Я чуть не выдала, что Саша спрыгнул с балкона и его местонахождение мне теперь неизвестно. – Он еще спит.
– Ну, так разбуди, поторопи его!.. Кстати, твой фотохудожник нам с папой в целом понравился: далеко не красавец, конечно, и не бог весть какой интеллектуал, но для семейной жизни интеллект не столь важен…
– Мам, если честно, то Санька ушел.
– Как?! Вы поссорились?
– Вроде того.
– Господи, все дети как дети: Вика маленькая, но до чего практичная, самостоятельная. И Севочка – мальчик, а целеустремленный, разумный. Одна ты, Юлия, у нас…
– Что – я?
– Вечно преподносишь сюрпризы!
– Мам, сейчас приеду, – неуверенно пообещала я и нажала кнопку отбоя. Спросила Гриню: – Ты проголодался?
– Как серый волк, – заверил он и согласился пообедать за компанию со мной. Но тут же стал уточнять, кто такой Санька.
– Угу, ревнуешь, да?.. Но я ведь тебя не спрашиваю, каких девушек ты вместо меня возил на бережок минувшим летом!
– И правильно делаешь, – огрызнулся Гриня, – никого я не возил. Мне никто, кроме тебя, не нужен. – Гринечка поцеловал меня, но раздеваться почему – то не стал… Ну и правильно, мы и без того опаздывали. Хотя…
Передать не могу, как здорово мчаться на модном, квадратном, черном «хаммере»! Мощные колеса разбрызгивали лужи и распугивали голубей. Машина летела быстрее ветра, а я не отрываясь глядела на самого чудесного шофера на свете и курила вкусную, длинную, тонкую сигарету Virginia slim light с ментолом. Душа моя от гаммы прекрасных ощущений радостно приплясывала – ехала бы так и ехала. Но «хаммер» невероятно скоростной автомобиль, почти что вертолет: вроде только тронулись, а через миг уже очутились возле родительского дома.
– Вечером с одним, днем с другим, – осудил меня папа, пока Грин прихорашивался в ванной: мой возлюбленный переживает из – за скудности шевелюры и всегда старается уложить три свои волосины в четыре ряда. Глупый, не понимает, что для меня он и полностью лысый сошел бы за высший сорт, за эталон мужского совершенства!..
– Папочка, я же не виновата, что поклонники мне прохода не дают, просто одолевают, – оправдывалась я, поправляя страхолюдные очки, предельно сужающие мои и без того не слишком большие глаза.
– Одолевают ее… И что толку?! Надо уже как – то определяться, – высказалась мама, до сих пор знавшая о существовании Грини только понаслышке, по отзвукам моих переживаний. – Григорий, конечно, мужчина видный, но, по – моему, староват. Сколько ему лет?
– Где – то около сорока. А может быть, больше.
– Хм, даже я бы на такого седого и лысого не польстилась, – заявила мама, с удовольствием оглядывая себя в большом зеркале. Поправила завиток в красиво уложенной прическе, втянула живот и провела по нему рукой, подчеркивая талию, добытую в упорных занятиях аквааэробикой. Моя мамочка – та еще кокетка! Вика – вся в нее. А я больше похожа на папу, мы с ним оба смирные тихони, увальни – очкарики.
Родители изрядно расстаралась, накрывая стол: борщ содержался в фарфоровой супнице, глубокие тарелки покоились на плоских подтарельниках. Начищенные мельхиоровые приборы сияли, как карасиные бока. Натертые бокалы искрились, отражая свет хрустальной люстры. Александр Анисимов, наверное, выпал бы в осадок при виде подобного великолепия. А Григорию Гринбергу оно было по барабану: он вырос в достатке, граничащем с роскошью, которая ему настолько приелась, что он с детства мечтал сбежать в деревню.
Устроившись за столом, мой ненаглядный Гринберг привычным жестом расправил крахмальную салфетку, свернутую парусом, и положил ее себе на колени.
– Предлагаю выпить за знакомство. – Папа поднял штоф с горилкой Nemiroff.
– Я за рулем, но разве что чисто символически… – учтиво кивнул Гриня, подставляя рюмку. – Лидия Петровна, Владимир Павлович, должен сказать, что для меня большая честь находиться в вашем доме… У вас очаровательная дочь!
– Спасибо, – также учтиво улыбнулась мама.
А я засияла, как все рюмки, вилки, ложки и ножи, вместе взятые. Похоже, моего вновь обретенного любимого ничуть не смущали уродливые учительские очки и мои пять кило лишнего веса. Он ценил истинное: внутреннюю красоту и скромное обаяние интеллигентности.
Разговоры за столом велись церемонные, как в великосветском обществе: сплошной обмен любезностями и ничего конкретного. Не то что у тети Таси, где все словно помешались на любви и браке. Папа взялся рассуждать о нестабильности доллара по отношению к европейской валюте и затянувшемся деле ЮКОСа. Гриня поддакивал, кушая борщ, и вежливо нахваливал мамины кулинарные способности. Мамочка с неизбывной тоской косилась на горячие пампушки. Она, в отличие от меня, берегла фигуру. Готовила изобильно для папы, а ела совсем мало. Могу себе представить, как это тяжко! Зато мне никогда не заработать комплимента по поводу блестящего кулинарного мастерства: я готовить и не умею, и ненавижу!..
– На второе у нас жаркое из кролика, – сообщил папа и снова поднял штоф.
С Санькой он явно нашел бы общий язык, а из Гринберга компаньон получился никудышный. Пришлось мне алкоголизироваться за двоих: за себя и за любимого мужчину…
– У вас хорошая квартира, – огляделся Гриня. – Квадратов сто двадцать, да?
– А я и не знаю, не считал, – отмахнулся легкомысленный папочка, расстегивая верхнюю пуговицу сорочки. – Вообще, не понимаю, куда нам с Лидочкой столько комнат? Если бы тут внуки бегали… Раньше хоть Юля с нами жила, а теперь приходится одному разбираться с уборкой. Такая канитель: пока паркет натрешь да ковры пропылесосишь, субботы как не бывало. А хочется ведь и книжку почитать, и футбол посмотреть. Вы болельщик, Григорий?
– Нет, я не болельщик, но спортом немного занимаюсь: в большой теннис играю и в тренажерный зал хожу, – интеллигентно улыбнулся Гриня.
– О-о нет, – застонал папа, – для меня тренажеры – это какое – то орудие пытки!.. У нас в фирме многие мужики в спортзал ходят, баскетболом занимаются. А я так предпочитаю литрбол. – Папа наполнил рюмки.
– Каждому свое, – рассудил трезвенник Грин. – Тем не менее я бы посоветовал вам обменять квартиру на меньшую по площади и получить доплату. А что? Хлопоты с уборкой отпадут, а деньги всегда пригодятся.
– Вот еще возиться, – отмахнулся папа и стянул с шеи галстук.
У Грини зазвонил мобильник, и он, извинившись, вышел из гостиной.
– Юля, с какой стати твой друг интересуется нашей квартирой? – насторожилась мама. – Может быть, желает улучшить свои жилищные условия за наш счет?
– Нет, мамочка, как ты могла такое подумать? Гриня – директор агентства недвижимости, у него любая жилплощадь возбуждает профессиональный инстинкт.
– Что – то в твоем Григории напутано, дочка. Какой – то он не такой, – напрямую заявил отец, – не пьет, футболом не увлекается и вообще…
– Наш Александр определенно лучше, – подтвердила мама.
Мои родители во всех ситуациях поддерживают друг друга, и мне в одиночку их не переспорить… Не одобренный ими женатый жених, вернувшись, сообщил, что нам пора ехать, и посоветовал маме подумать насчет обмена, взвесить все за и против.
– Оставьте, меняться мы не будем, – холодно отрезала мама и стала заворачивать плюшки в пергамент, чтобы дать мне их с собой.
Мы с папой выпили на посошок и закусили невероятно вкусным кроликом. По взглядам загрустивших родителей я почувствовала, что им жаль со мной прощаться: между нами осталась некая недоговоренность. Гриня выразительно переминался на пороге гостиной в распахнутой замшевой куртке. Пришлось поторапливаться. Я встала, а он поклонился хозяевам дома:
– Благодарю вас за радушный прием!
– Да, мы тоже благодарим вас за визит, – суховато произнесла мама и поджала губы.
– Ты все же, брат, не думай о футболе свысока. На матчах такие заварушки случаются, я тебе передать не могу! Сходи как – нибудь на стадион, не пожалеешь, – посоветовал ему папа, пожимая руку на прощание.
Как я понимаю мамочку, как мне жаль ее!.. Полдня стояла у плиты, теперь до позднего вечера будет возиться с грязной посудой, а предложения руки и сердца неудачливой дочери так никто и не сделал… Однако сама я по этому поводу не слишком огорчалась: не все сразу… В голове шумела горилка, намекая, что пора плясать гопак. Все – таки Nemiroff – серьезный напиток. Я достала сигареты. Искоса поглядела на профиль Грина, предвкушая волшебную ночь любви, и стала пускать дым кольцами. Кольца расплывались, прилипая к куполу салона, и образовывали общее сизое облачко. Вдруг из облачка грянул гром, шарахнула молния.
– Сколько можно дымить?! Немедленно выбрось сигарету! – рявкнул Гринберг и резко нажал на тормоз, от чего меня ощутимо качнуло.
Оказывается, «хаммер» успел въехать в мой двор. Опустив стекло, я выполнила пожелание водителя и попросила:
– Не сердись, Гринечка. Больше не буду. – Голос прозвучал жалобно и как – то неуверенно. Зато тон Гринберга был более чем жестким и резким:
– Где флеш – карта?!
Я в самом деле не знаю, что такое флеш – карта, потому что я не специалист в цифровых технологиях. Но я не слабоумная. Мгновенно протрезвев, я отрезала:
– Фиг тебе, а не флеш – карта!.. Проваливай! Видеть и знать тебя больше не желаю!
– О, Малиновская, а как же твоя неземная любовь? – Грин иронично усмехнулся и сам себя осек: – Идиотка! Неужели не врубаешься, с кем ты связалась?! Тебе это надо: так подставляться?.. Я‑то уеду, а ты, рыбка, попалась на крючок. Имей в виду: за домом следят, твой телефон прослушивают. Отдай по – хорошему, или…
– Или что? – решила уточнить я, проваливаясь в тошнотворную пустоту и впадая в браваду от сознания неминуемой гибели. – Пытать станете? Растерзаете?.. Хм, кто бы вас боялся? Отряд пресмыкающихся…
Кое – как, на подламывающихся ногах, я выгреблась из машины и с ненавистью хлопнула дверцей. Правильно говорят, что от любви до ненависти один шаг. Вот я его и сделала…
На площадке в подъезде возле моей двери стояла баба Глаша в накинутом на плечи стареньком пальтеце:
– Ой, наконец – то ты воротилась, Юлечка! Разве же можно дом без присмотра оставлять? Воров – то нонче что на том бродяге клопов!
Я думала, что после фокусов Гринберга меня уже ничем не удивишь. Я ошибалась. Вид собственной двери вогнал меня в столбняк. То, что еще в полдень было хлипким, но все – таки замком, сейчас представляло собой зияющую дыру. С холодеющим сердцем я толкнула дверь, включила свет. В прихожей царил изрядный беспорядок: обувная полка перевернута, головные уборы валяются тут же, под ногами, на сбитом в гармошку коврике. Баба Глаша вошла следом за мной, не переставая охать:
– Ой – ей, как набедокурили! Много чего утащили, а, Юля?
– Нет, вроде все цело, – ответила я, не солгав.
Вещи, конечно, были раскиданы, шкафы раскрыты, но мебель и телевизор стояли на прежних местах. Главное, книги на стеллажах остались нетронутыми. Я точно знала: того, что искали, не нашли, потому что злополучный микродиск находится у Саши, но с хаосом нужно было как – то бороться… Я вызвала по телефону ремонтников из круглосуточной службы «Спас-001» и отключила аппарат: зачем развлекать всех подслушивающих? Правда, в квартире осталась подглядывающая баба Глаша – она присела на краешек дивана, деликатно откинув простыню, и наблюдала за мной с нескрываемым любопытством.
– Чего – то, Юлечка, к тебе вчерась одни мужики ломились, а таперича другие. Повадились…
– Ой, и не говорите, баба Глаша! Замучили меня эти женихи: окружили со всех сторон, караулят, ревнуют до того, что аж двери выламывают, – выдала я отрепетированную в гостях у родителей версию своей повышенной девичьей востребованности.
– Раньше так не чудили, потому как в Бога веровали, – просветила меня старушка. – Раньше напрямки сватались да в церковь вели.
– В церковь – это хорошо, – рассеянно подтвердила я и взялась рыться в той части книг, которую не успела просмотреть накануне, в надежде найти еще какую – нибудь припрятанную купюру.
– Чего ищешь? – спросила бдительная бабка, вытягивая шею. – Верно, все же что – то скрали?
«Ищу позавчерашний, беззаботный день, а скрали у меня последние иллюзии», – могла бы сказать я ей. Но зачем?.. Откровенничать так же бессмысленно, как бросать курить… Я поспешила отделаться от назойливой соседки, предложив ей мамины плюшки – они были еще теплыми и пахли очень аппетитно.
– Вот спасибочки! Полакомимся с дедом перед сном, – возрадовалась баба Глаша. – А то я сама – то тесто давненько не ставила.
– И вам спасибочки, Глафира Тихоновна.
…Деньги я нашла. Их хватило на то, чтобы расплатиться с ремонтниками после того, как они врезали новый замок и укрепили косяк накладной, прочной железной планкой. Дверь была спасена. А кто спасет меня?.. Я опять не могла заснуть. Вместо новой любви я приобрела новую фобию. Все мужчины представлялись мне лицемерами, хитромудрыми, кровожадными пауками, расставляющими сети.
Глава 5
КОНЬЯК НА ЗАВТРАК
Вам надо объяснять, почему я опоздала на работу в понедельник?! Не стану никого утомлять описанием собственных мук. Думаю, каждая из нас испытывала подобное: только воспаришь, как тебя наотмашь стукнут дверью. Самое плохое, что от такой нечеловеческой боли не помогают таблетки, будь они хоть трижды импортными и дорогими… Я лежала и анализировала свои промахи, как врач анализирует симптомы заболевания, пытаясь искоренить его причину. Нельзя быть слишком доверчивой, нельзя увязать в чужих проблемах, нельзя принимать желаемое за действительное – мои выводы лежали в области очевидного, но, если бы я не совершала промахов, я просто перестала бы оставаться самой собой.
Брат Сева однажды прислал мне ссылку на какой – то сайт, где в забавных анимационных картинках и цифрах изображалось население земного шара: миллионы или даже миллиарды нищих, голодающих, неграмотных, бездомных, больных. Их количество на порядок превышало число «белых и пушистых». Из этого «рейтинга» следовало: если у тебя имеется крыша над головой, образование, здоровье и немножко денег в кошельке – нет оснований считать себя несчастной. Вслед за картинками с нищими, голодающими и бездомными на сайте светился призыв: «Танцуй, будто тебя никто не видит. Пой, будто тебя никто не слышит. Работай, будто тебе не надо денег. Люби, будто никто и никогда не причинял тебе боль. Живи, будто на земле рай!»
Где – то в шестом часу утра мне вспомнилась эта оптимистическая установка, и я зарядила себя на преодоление уныния, которое есть грех. Жизнь в раю я начала с того, что, подгоняемая жаждой, устремилась на кухню. Там жутко, отвратительно воняло: прямо как в морге. Правда, морг я никогда не посещала, но думаю, пахнет там не фиалками и не французскими духами… Ну конечно! Мосол, извлеченный Анисимовым из морозильной камеры, успел не только разморозиться, но и протухнуть. Заботливая мама принесла мне этот шмат мяса с рынка месяца два назад в надежде, что я стану варить бульоны и супы вместо того, чтобы питаться одними бутербродами, и вот вам результат… Я раскрыла форточку, оделась потеплее, с брезгливостью упаковала тухлятину в пакет и понесла на помойку.
Во дворе, невзирая на темное время суток, шоркал метлой дворник. Есть же на свете трудолюбивые, добросовестные люди!.. Хоть с дворником мы и незнакомы, я приветливо с ним поздоровалась, потому что твердо решила жить без оглядки, – так, будто никто и никогда меня не предавал, не причинял мне боль, будто за моим домом не следят.
– Доброе утро, господин хороший! – приветствовала его я.
– Доброе утро, прелестное создание! – поэтично откликнулся он.
Пристроив продукты, испортившиеся по причине моей безалаберности, в контейнер, я присела покурить на лавочку. Потому что сколько можно задымлять квартиру?.. Лучше коптить небо: оно бескрайнее, за ним целый космос, который все равно не закоптишь.
– Не спится тебе? – участливо спросил дворник.
– Угу.
– Вот и мне почему – то не спалось. Наверное, магнитная буря начинается. Ворочался, ворочался… А, думаю, чем даром валяться, пойду лучше подмету.
– Хорошая у вас работа, на свежем воздухе, – улыбнулась я.
– А у тебя что, плохая?
– Нет, у меня тоже хорошая. – Я сначала ответила и только потом поняла, что работа у меня и в самом деле замечательная. Сижу в приличном офисе, среди славных, умных, симпатичных девчонок, которым, как и мне, недостает приличных кавалеров.
– А кем ты работаешь?
– Я менеджер по рекрутингу. Занимаюсь подбором персонала.
– Менеджер, – уважительно повторил дворник. – Поди, много зарабатываешь?
– Не так чтобы много, но мне хватает…
– Вот! – радостно воскликнул он и взметнул древко метлы высоко, как знамя, прямо в вечное, бесконечное небо. – Всегда найдутся те, кто побогаче нас, но важно быть довольным тем, что имеешь.
– Работать вообще нужно так, будто тебе вовсе не надо денег, иначе ничего стоящего не получится, – выпалила я, радуясь обретенному взаимопониманию. Какая зарплата у дворников? Курам на смех, а этот еще не старый человек старается не за страх, а за совесть, наводит порядок…
– Поздравляю, – ни с того ни с сего сказал он.
– С чем?
– Мало кто знает, что он счастлив. А жизнь – штука короткая, и ни секунды утраченного времени не вернешь. Надо успеть все понять.
– Ой, и точно: заговорилась я с вами, а время – то бежит, пора собираться на службу! – Я вскочила, кинула окурок в урну, попрощалась: – Всего вам доброго!
– И тебе – добрый путь, – напутствовал меня философ с метлой и продолжил скрести асфальт.
Дома я для начала залезла в ванну и вымыла волосы душистым шампунем, потому что девушка с непомытой головой – это воплощенный кошмар. Хуже нее только девушка вообще без головы!.. В это утро мне хотелось выглядеть экстраординарно, и я долго укладывала волосы с помощью геля, пенки, воска, лака и всего остального, что подвернулось под руку. Из кухни успела выветриться вонь, форточку можно было притворить. Я разложила на столе всю свою косметику и принялась трудиться над созданием нового, пригодного для счастья, лица. Между прочим, выполнить полупрозрачный, едва заметный дневной макияж гораздо сложнее, чем броский, вечерний… Когда я покончила с этим увлекательным занятием, мне стало немножко жаль, что Александр Анисимов не видит, как поразительно я преобразилась и расцвела. Да что он вообще видел? Умытое лицо, намазанное кремом, или неумытое в потеках туши… еще мою заспанную физиономию со щекой, на которой отпечатались складки от подушки. Поди – ка, считает меня дурнушкой…
К тому времени, как я вышла на улицу, на небе уже показалось солнце – мерклое, блеклое, как яичный желток из – под инкубаторской несушки. Изо всех своих слабеньких сил солнце стремилось украсить землю: оно играло на окнах и на ветках деревьев, купалось в застывших лужах. Я встретила на пути к метро длинную наледь и прокатилась по ней, как фигуристка на катке, изобразив ласточку. На душе сделалось светло, будто внутри меня поселилось маленькое солнышко, и я звонко, с чувством, запела:
С веток облетает черемухи цвет,
Усидишь ли дома в восемнадцать лет?
Отчего на ум пришла именно эта песня про давно минувшие восемнадцать лет? Ведь черемухой и не пахло, она давным – давно отцвела… Откуда мне знать. Я просто пела, будто меня никто не слышит, а прохожие оглядывались на меня, как на городскую сумасшедшую. Тут я и сама оглянулась завороженно и замедлила шаг. На парковке в ряд стояли автомобили с крышами, подернутыми блескучей ледяной коркой, к их ветровым стеклам приклеились разноцветные, разномастные листья: тополиные, липовые, кленовые, березовые. Будто осень прислала их владельцам ворох последних, прощальных любовных записок… Ох, как же это… волнующе… красиво и печально…
Я бы тоже могла написать Грине: «Прощай, я тебя любила, а теперь прощаю!»… И жить дальше, не оглядываясь назад. Но он не любит читать и не верит в высокую, космическую метафизику человеческих отношений.
Илона Карловна тоже не верит в метафизику: ей вынь да положь конкретику трудовой дисциплины, нацеленной на высокий товарооборот. Госпожа директорша, поджидавшая меня на пороге офиса, воспроизвела в современном ключе сюжет исторической картины Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни»:
– Вы опять?! – вскричала она и махнула рукой, как секирой, чуть не отрубив мою чисто помытую голову.
– Что – опять? – опустила я глаза.
– Вы опять опаздываете, Малиновская!
– Я не нарочно, в будильнике батарейка села, и…
– Придумайте какую – нибудь отговорку посвежее! Вечно у вас все не слава богу: часы, транспорт, сантехника, лифты…
Да, с лифтами я дала маху: уже несколько раз ссылалась на то, что застряла в кабине неисправного подъемника. Если Илонка узнает, что лифта в пятиэтажке, где я живу, не существует… От конфуза я взмокла, стала расстегивать плащ, бормоча заплетающимся языком:
– Илона Карловна… э-э… простите, но мне не терпится взяться за дело. – Я попыталась бочком просочиться мимо разбушевавшегося слоненка, но это была неосуществимая затея: начальница заслонила проход своей мощной грудью.
– Нет, погодите, Юлия Владимировна. Сначала ответьте: в котором часу вы покинули офис в пятницу?
– Кажется, в семь.
– В семь?! Этого не может быть! В семь часов ваше пальто еще висело на вешалке, а сумка на спинке стула, зато вас на рабочем месте не наблюдалось!
– Ах да, чуть не забыла!.. – подняла я брови над сползшими очками в черной оправе. – Около семи часов меня разобрал жуткий голод, пошла перекусить в «Чайна – таун». Знаете, есть такой китайский фаст – фуд на углу Советской и Вокзальной магистрали?
– Не важно. – Илона опять взмахнула тяжелой рукой, как секирой, обрубая мои гастрономические отступления. – Я спрашиваю, когда вы ушли, в какое время?!
– Ушла дико поздно… засиделась… э – э – э… заработалась…
– Вы считаете, я выжила из ума?
– Нет, что вы?!
– Лично я покинула офис в половине десятого, ваши вещи оставались в кабинете, а вас и след простыл!
– А-ах, вещи! Ну, правильно, они и сейчас в кабинете, потому что… потому что… я уехала на машине… на таком роскошном синем «ситроене»… где – то примерно около девяти. Я на часы не смотрела. За мной заехал друг, и…
– …и он не позволил вам одеться?
– Ну да, он такой нетерпеливый!..
– Что вы говорите, Малиновская?! – усмехнулась Илона Карловна.
Поразительная женщина: вещает, словно каркает. Даже мою фамилию, состоящую из сплошных мягких звуков, умудряется произнести рыча, будто скороговорку «Карл у Клары украл кораллы». Безапелляционным тоном она повелела мне пройти в свой кабинет.
Там томилась, скучая, неизвестная девушка. Такой евростандарт: пустые глаза в пол – лица, пухлые губы, гладкие пшеничные волосы и сапоги – ботфорты. Кстати, на ее светлые замшевые сапоги я обратила внимание исключительно потому, что эта жантильная особа закинула свои тонюсенькие ножки на поручень кресла.
– Знакомьтесь, девушки: это Юлия Владимировна Малиновская, а это…
– Я – Алина Гладкова, – жеманно произнесла девица, улыбнулась, явно стараясь понравиться, и легонько провела языком по губам. Наверное, ей казалось, что это очень сексапильно. Фу… Ох уж эти мне полигамные красотки!.. Они стремятся понравиться всему, что движется и не движется: мужчинам, женщинам, продавцам – консультантам, инспекторам ГИБДД, зеркальным витринам, углам домов и фонарным столбам!..
– Алина Игоревна закончила факультет психологии университета и теперь будет у нас работать, – поставила меня в известность Илона Карловна и закуталась в ворсистый палантин, разумеется, черного цвета. Замерзла, поджидая меня на экзекуцию, а я вспотела в своем тяжелом плаще и поспешила от него избавиться.
– А кем она будет работать? – решила я уточнить, проявляя закономерный интерес к ситуации: наша компания специализируется на торговле продовольственными товарами, и знание психологии управленческому составу требуется в последнюю очередь.
– Ну, первое время Алина Игоревна будет стажироваться под вашим руководством, а там посмотрим, – расплывчато пояснила Каркуша, с покровительственной симпатией взирая на новенькую сотрудницу. Чудеса: позволь я себе закинуть ноги на кресло в ее кабинете и облизываться, от меня бы мокрого места не осталось, а этой Гладковой все позволяется…
