Текст книги "Все девушки любят опаздывать"
Автор книги: Ирина Ульянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Ирина Ульянина
Все девушки любят опаздывать
Глава 1
ЖЕНА ОЛИГАРХА
Я люблю бывать на открытии выставок: мало того что каждая выставка познавательна и увлекательна – на открытии выставок удобно знакомиться. Олигарха, конечно, на таком мероприятии не встретишь, но интересных мужчин попроще в художественных галереях появляется огромное количество. А главное, знакомство на почве искусства выглядит гораздо приличнее знакомства в пошлом ночном клубе, на курорте или в общественном транспорте… Могу поделиться технологией завязывания знакомств: надо медленно двигаться вдоль стенки, внимательно рассматривать картины и, словно невзначай, задумчиво повернуть голову вправо… Если справа стоит какой – нибудь хмырь, типичное не то, не теряйте времени, отворачивайтесь, но при этом постарайтесь разведать обстановку слева. Почему – то слева соблазнов всегда больше, не зря ведь существует идиома: «ходить налево»… Вступить в разговор с приглянувшимся незнакомцем на выставке проще простого. Задайте ему вопрос: «Как вам нравится это полотно?» – и считайте, что дело в шляпе!
Теперь вы понимаете, что я никогда не пропускаю открытия выставок в арт – галерее Krasnoff! Во – первых, я не замужем. Во – вторых, пляжно – ресторанных знакомств с меня достаточно: от них одни неприятности, похмелье, слезы, невроз и прочие. Ну а в-третьих, Надя – супруга Женьки Краснова, увековечившего свое имя в названии галереи, – моя подруга. Подруга – настоящая: никогда не забывает приглашать меня на мероприятия. Мы с Надеждой всю жизнь жили в одном городе, а познакомились и сдружились на Телецком озере. Нас поселили вместе в домике на турбазе, куда я ездила в отпуск позапрошлым летом. Стоял конец августа, моросили дожди, и в остывшем озере невозможно было купаться. Я бы свихнулась от скуки, если бы не Надя. Мы с ней, закутавшись в куртки с капюшонами, сидели под навесом террасы, смотрели на отдаленные горы, курили, пили кофе и рассказывали друг другу о наболевшем. Краснова в тот момент испытывала крупное разочарование от брака с художником, которого оставило вдохновение: он, как говорится, не пел, не свистел. Вообще не работал, но предъявлял непомерные претензии к отторгавшему его внешнему миру и к разлюбленной супруге.
– Прикинь, мне тридцать пять лет, а я даже ребенка не могу себе позволить родить, потому что чувствую: мы с Женькой скоро разведемся! У нас кризис, – сетовала новая подруженция.
– Да ладно тебе, Надюша, в среднем возрасте у всех кризис, – утешала я, в ответ жалуясь на то, что никто не зовет меня на свидания.
– Ну, не знаю, дорогая… – пожимала плечами подруга. – Уж в твои – то годы у меня был целый табун поклонников! – И Надежда ударялась в воспоминания, сильно приукрашивая бурное прошлое.
Вернувшись в Новосибирск, мы общались не часто: излишняя откровенность вышла боком. С Красновым Надя не только не разошлась, но, напротив, сблизилась. Муж и жена – одна сатана. И все – таки иногда она звонила, делилась новостями. Однажды Надя сообщила, что они с Женькой открыли галерею для проведения сменных экспозиций и салон, где собирались продавать картины и разные декоративно – прикладные безделушки. Возможно, Надежда рассчитывала найти в моем лице покупателя?.. У Красновых я ничего не купила, но на открытия выставок всегда являлась как штык. На самом – то деле у Красновых мне ни разу не повезло. Скорее наоборот. Однажды какой – то недотепа пролил на мою белую юбку красное вино. Вид у юбки сделался такой, будто я истекаю кровью, и с надеждами на знакомство пришлось распрощаться и срочно отправляться домой. Кстати, пятно так и не отстиралось, и нарядную юбочку пришлось выбросить… В другой раз в толчее возле фуршетного столика еще один недотепа отдавил мне ногу. Больно было – до слез!
Чему удивляться? Помещение Красновы арендовали маленькое – одно название «галерея». А халявщиков всегда приходит много, и все они с неистовой силой ломятся к буфету, желая урвать свой кусочек бесплатного сыра… Во время церемоний мне не раз доводилось мирить супругов, устраивая для них импровизированные сеансы психоанализа: Женька – не дурак выпить, а Надя – поборник трезвости и соблюдения приличий. В общем, всякое бывало, только мужчина моей мечты так и не встретился. Но ничего, еще не вечер!.. К тому же сегодня вечером я собираюсь отправиться на презентацию графических работ Кирилла Золотарева под названием «Души деревьев».
С утра я помыла голову и полдня просидела в своем кабинете, не высовываясь из – за перегородки, поскольку накрутила волосы на бигуди. Обед я решила отдать врагу, а освободившееся время посвятила макияжу. Нарисовать себе лицо – это искусство, и оно требует вкуса, вдумчивости и навыков. Начала я с того, что выбрала для лица тон легкого загара, потом двумя оттенками румян подчеркнула рельефность скул, веки покрыла золотисто – бронзовыми тенями. Но главное – я долго и тщательно красила ресницы – так, что они встопорщились и стали царапать стекла очков. Над губами я решила провести серию экспериментов. Сначала я покрыла их пламенно – карминной помадой, потом – ярко – фиолетовой. В обоих случаях я делалась похожей на «даму из Амстердама», где, как известно, много борделей. Пришлось остановить выбор на сдержанном, розовато – коричневатом тоне. Колготкам и юбке я предусмотрительно предпочла темные брюки: не трагедия, если их кому – нибудь вздумается облить или немного потоптать. Надела трикотажный жакет с перламутровыми пуговицами и треугольным вырезом. Такой вырез оптически удлиняет шею. Всем, у кого проблемы, рекомендую! Свой наряд я дополнила серебряными украшениями: мне нравится, когда на запястьях болтаются и бренчат браслеты, а в ушах раскачиваются длинные серьги. Серебряный звон веселит, придает жизнерадостности.
Еще не закончился обеденный перерыв, как позвонила Надюша и попросила прийти пораньше, помочь с приготовлениями к фуршету. Понятно, она, как обычно, без меня зашивалась!..
– Конечно, – легко согласилась я, позабыв, что на этой неделе отпрашивалась со службы уже дважды.
Илона Карловна Драгач – наш генеральный директор – про мои отлучки помнила и махом опустила меня на грешную землю.
– Пишите заявление с просьбой сократить вам рабочий день и можете быть свободны, Малиновская, – издевательски сказала она и потом заорала: – Да снимите, наконец, бигуди! Здесь вам не парикмахерская!!!
Невелико счастье иметь в начальницах одинокую, стареющую и стервозную женщину! Нашей Илонке – тридцать семь лет, а выглядит она… Нет, не стану злословить, постараюсь сохранить объективность… Итак, Илона Карловна всегда ходит в черном, но вовсе не потому, что носит траур по загубленной жизни, а потому, что ей кажется, будто черный цвет скрадывает полноту. Но, увы, восемьдесят восемь килограммов замаскировать практически невозможно!.. Вот у меня лишнего веса – каких – то ничтожных пять килограммчиков, и то я из – за них страдаю… Но вернемся к личности Илонки. По национальности она мадьярка с примесью румынской, сербской и немецкой кровей. Волосы, брови и глаза у нее жгуче – черные, нос крупный, крючковатый, подбородок двойной, перетекающий в пышный бюст. Госпожа Драгач похожа на ворону и слоненка одновременно – такой вот зоологический казус!
Моя шефиня ненавидит всех, чей удельный вес и физиологический возраст ниже ее собственного. А значит, недолюбливает весь коллектив торговой компании «Гурман».
Между тем девушкам из нашего офиса трудно находиться в одиночестве, совсем как девушкам из высшего общества, про которых поет Валерий Меладзе. Наша фирма напоминает гарем без султана: все сотрудницы от уборщицы до ведущего менеджера – женского пола. У нас, правда, есть сторож, но его можно в расчет не брать: по возрасту он немногим младше ветерана Куликовской битвы. Да и является дедуля в контору ближе к ночи, когда я уже смотрю по телику очередную серию «Секса в большом городе» и грызу кедровые орехи. Обожаю орешки, семечки, сухарики, чипсы и всякие прочие «снеки». Еще люблю шоколад, зефир, торты, мороженое… но это не важно, ведь сейчас я рассказываю не о себе. К нам в офис, конечно, захаживают всякие партнеры: дилеры, дистрибьюторы и другие деловые колбасы, у которых в глазах стоит вечный вопрос: «Где бы урвать денег побольше?!» Но какие это мужчины: женатые, скуповатые, неромантичные…
После неприятного разговора с Илоной Карловной я решила, что дразнить начальство не стоит и лучше действовать гибко. Оставила свое пальто на вешалке, сумочку – на спинке стула. Если госпожа директорша заглянет, у нее создастся впечатление временности моего отсутствия. Пусть подумает, будто я побежала в киоск «Подорожник» за пирожком… Вон Ленка Сизикова постоянно выбегает из кабинета, чтобы поговорить по сотику с бойфрендом. А мне почему нельзя?.. Пачку сигарет, карточку на метро, губную помаду и ключи от квартиры я распределила по карманам жакета, а сверху обмоталась старым пончо с мексиканскими орнаментами. Пончо я держу в офисе на всякий случай: бывает, внезапно отключат отопление или на улице резко похолодает…
Полдня в бигуди дали отличный эффект – кудри получились пышными, буйными, упругими. Я распустила волосы по плечам, стала похожа на знойную латиноамериканку и, ни с кем не прощаясь, выскользнула из офиса.
Погода меня ужасала! Все – таки у нас в Сибири не климат, а полный абзац! С утра было тихо и сухо, нормальная «Унылая пора, очей очарованье!». Естественно, я не захватила с собой зонтик. Теперь откуда ни возьмись налетел порывистый, сырой ветер. Моя челка вздыбилась, локоны поникли и растрепались. Зря я не полила их лаком… Небо над нашим переулком оставалось голубым, даже слегка озарялось проблесками закатного солнца, но с горизонта стремительно наплывали тучи – напористо, свирепо, неотвратимо. И пока я цокала, цепляясь за тротуарную плитку тонкими каблуками – шпильками, начался дождь с градом. Льдинки барабанили по крышам домов и по крышам автомобилей. Будь я автовладелицей, у меня сердце разорвалось бы от жалости к имуществу!.. Да и по не имеющим особой ценности тротуарам град хлестал бойчее, чем ансамбль ударных инструментов. Добрые люди попрятались, а мне, торопившейся, прилетело по голове по полной программе! В галерею Krasnoff я ворвалась избитая градом, промокшая, запыхавшаяся и выпалила:
– Всем привет!
– Юлька, ты чего, пешком, что ли, шла?! – вскинула на меня грамотно накрашенные очи Надежда, не ответив на приветствие.
Можно подумать, она не знает, что у меня не имеется машины с персональным водителем…
– Давай подключайся, – без всякого сочувствия к моей побитости велела Галка – старшая сестра Нади. Она уже кромсала кубиками буханку бородинского хлеба.
– Ты делаешь кириешки? – удивилась я.
– Нет, шашлыки, – гордо ответила Галка и посвятила меня в тайны производства.
Отличный рецепт: дешевый и сердитый. Для эрзац – шашлыков на деревянные шпажки, кроме хлеба, требовалось нанизать микроскопические кусочки сала и маринованных огурцов, чем я и занялась, едва успев помыть руки. Отсутствие обеда дало о себе знать – я не удержалась от того, чтобы забросить в рот кусок сальца, хотя оно далеко не самый любимый продукт моего питания. Галина рассердилась:
– Ты сюда жрать пришла или как?!
– Scheisse! – отозвалась Надя по – немецки, но, к счастью, не по моему поводу. – До открытия остался всего час!.. Девчонки, сгребайте все и дуйте в подсобку!
– Идиоты! – в унисон с Надей выругался какой – то человек, пытавшийся приладить к стене тяжеленную картину. Картина обрушилась на пол, и из рамы во все стороны полетели осколки стекла. – Краснов, твою мать! У тебя что, сил не хватило крюк нормально вбить?!
– Иди – ка ты… – послал его невозмутимый Краснов. – Твоя выставка, ты и вбивай!
Неврастения и суета частенько возникают перед открытием экспозиций. И все же мне больше нравится, когда выражаются по – немецки, как Надя, а не по – русски, как Женька: это воспринимается менее оскорбительно. Моя подруга привезла свое бранное слово прямо из Германии: прошлым летом она тусовалась в Берлине на Love Parade и с тех пор считает, что упоминать про шайссе – круто. Ну и ладно…
Евгений, несмотря на взвинченность, помог нам перенести продукты в подсобку, а там, скрывшись от всевидяще – осуждающих глаз супруги, предложил дернуть по стопочке. Я ничего не имела против водки, поскольку замерзла в пончо, а Галя гневно отказалась. Все же у нее тяжелый, некомпанейский характер… Краснов налил по второй, и мы махнули. Себя я со стороны видеть не могла, но заметила, как раскраснелся галерист: его физиономия залилась кумачовым цветом и стала оправдывать фамилию. Когда он в третий раз вознамерился наполнить рюмки, Галина окрысилась:
– Задолбали!.. Может, хватит?!
– Бог троицу любит, – осадил Краснов свояченицу.
Я с ним согласилась и, расхрабрившись, закусила целым, непорезанным огурцом, игнорируя недовольство Галки. Настроение у меня резко улучшилось. К открытию торжественной церемонии я достигла эмоционального подъема, всем подряд улыбалась и готова была вальсировать под неподходящую фоновую музыку: задумчивые сочинения Альбинони для флейты, лютни и других средневековых балалаек. Автор выставки – хмурый мужик средних лет, уронивший на пол картину, – держался скромно. Он сомкнул брови на переносице и, глядя куда – то поверх собравшихся, невнятно бубнил про то, что рисовать деревья – все равно что их выращивать. Еще он выдал сомнительную сентенцию об идентичности человеческих и древесных душ и циклов жизни. Последнее высказывание заставило меня посмотреть на него внимательнее. В широком, обветренном, скуластом лице Кирилла Золотарева просматривалось нечто то ли якутское, то ли бурятское: своеобразный раскосый разрез глаз, широкий, словно приплюснутый, нос. Но русые, густые, отросшие волосы придавали ему сходство с православным священником.
Посетители недружно поаплодировали графику. Зрителей набилось выше крыши: человек пятьдесят или шестьдесят, если не больше. Из богемной, живописной и художественно – поэтической шатии – братии выделялся респектабельностью Владимир Миллер – чиновник областной администрации: статный, холеный, одетый в отлично скроенный костюм и не менее дорогой галстук. Я бы с ним с удовольствием познакомилась, но – как? Миллера на всех светских мероприятиях сопровождала симпатичная блондинка – супруга. Ее можно было понять: такого заметного мужчину нельзя отпускать в одиночное плавание.
– Друзья, запомните этот день и это имя: Кирилл Золотарев! Сегодня мы с вами являемся свидетелями большого культурного события. Открылась первая персональная выставка выдающегося графика, знакомством с которым нам предстоит гордиться, – изрек господин Миллер, сверкнув очками в стильной золоченой оправе, и тотчас сбил пафос шуткой: – Золотарев – это художник с большой буквы «X»!
Публика отзывчиво засмеялась. Выдающегося графика приперли к стене телевизионщики: оператор ослепил его лампой, а неведомая молоденькая журналистка сунула в зубы микрофон. Невеселый виновник торжества стоял перед ней бледнее известковой стенки, тушевался и мямлил. Судя по всему, он не успел привыкнуть к славе и к ужасу публичного существования.
Надя и Галя в четыре руки выкатили на середину зала сервировочный столик с суррогатными шашлыками. Жека следом катил тележку с водкой; он всегда берет на себя миссию водкочерпия. Поклонники изобразительного искусства налетели как саранча. Мне лезть в гущу событий не было необходимости: ведь я успела и выпить, и закусить, поэтому со спокойной душой направилась рассматривать рисунки. Не понимаю, что в них незаурядного: невнятные серые пятна, абстрактные разводы…
– Ну как, нравится? – спросил меня кто – то.
О! Похоже, со мной желали познакомиться!
– Мм… знаете, у меня пока не сложилось определенного мнения, – на всякий случай расплывчато ответила я. Скосив глаза, я увидела парня, единственной достопримечательностью которого был фотоаппарат с массивным объективом, нацеленный в пространство. Я разочаровалась: перед таким можно было и не умничать. Разочаровавшись, честно ответила: – Мне эти графические листы напоминают рентгеновские снимки. Сами посмотрите: фон воспроизводит симметрию легких, продольные параллельные линии похожи на ребра. Нет, конечно, можно себе вообразить, что ребра – это ветки, а легкие – абрис невидимых душ, но подобные аллюзии вторичны. И вообще – какой в этом смысл?
Неизвестный с фотоаппаратом промолчал, общий гвалт в зале почему – то стих, что заставило и меня оглянуться и завертеть головой по сторонам.
– Стой так, не мельтеши! Не двигайся, я сказал! – нагло скомандовал тип с большим объективом, развернув меня, будто избушку на курьих ножках: к залу передом, к офортам задом.
– Что вы себе позволяете?! Я вам не мебель! – возмутилась я.
Моя реплика прозвучала вызывающе громко в установившейся тишине, но тем не менее взгляды присутствующих обратились не на меня, а на только что вошедшую длинноногую девицу, полускрытую огромным букетищем цветов. Она испускала волны гламурного парфюма и разряды статического электричества – воздух искрил и щелкал. Впрочем, щелчки испускала фотокамера, причем в самой непосредственной близости от моего уха. Ссориться с ее обладателем было недосуг, и я игнорировала мелкое неудобство, заинтересовавшись появлением шикарной незнакомки. Она словно белая лебедь подплыла к замухрышистому Золотареву, не вполне оправившемуся от натиска тележурналистов, и протянула к нему крылья, уронив на пол цветы.
– Аллочка! – воскликнул Золотарев.
– Кирюша! – отозвалась белая лебедь.
Публика замерла, затаила дыхание, а эти двое расцеловались самым что ни на есть беззастенчивым образом. Фотограф, стоявший рядом со мной, точно взбесился: он стрекотал орудием съемки как пулемет или давешний град, лупивший по крышам домов и автомобилей.
– Поздравляю тебя, Кирочка, любовь моя, – выдохнула девушка, оторвавшись от губ художника, и с хрипотцой добавила: – Я всегда в тебя верила, помнишь, я говорила…
– Не надо, Алка, ничего не говори, – хамовато перебил ее герой дня. – Все туфта, важно только, что ты приехала! Алка, Аллочка моя…
Просветлевший Золотарев глядел на прекрасную лебедь и ерошил грубыми пальцами ее блестящие волосы. Кажется, даже морщины на его скуластой физиономии разгладились от воодушевления, он явственно похорошел, сделался почти привлекательным.
– Как трогательно, – повернулась я к фотографу, желая хоть с кем – нибудь поделиться впечатлениями.
– Стой смирно, – жестко отбрил меня он.
– Угу, сейчас все брошу и буду стоять! – дернулась я. Вот дурак, еще вздумал мной командовать!.. И вообще… пришла какая – то Аллочка и все испортила… Прямо поручик Ржевский в юбке!
А репортер вконец охамел: он присел на корточки и пристроил камеру к моему бедру. Я шлепнула его по макушке, прошипела:
– Отстань! Я – не ширма!
Впрочем, в самообороне не было необходимости: парень отстал добровольно. Он распластался на полу, как разведчик, переползающий под колючей проволокой, и увлеченно снимал выдающиеся ноги девицы. Будь я на его месте, сняла бы крупным планом ценное ювелирное изделие – изящный анклет из белого золота с бриллиантовыми подвесками, болтавшийся на ее щиколотке. Наверняка это было изделие от какого – нибудь знаменитого дизайнера – Тиффани, Картье или на худой конец Бушерона.
В чем мне не откажешь, это в отсутствии наблюдательности. В мгновение ока я подметила девственную чистоту модельных туфелек девицы: без сомнения, она прибыла на автомобиле, остановившемся у самого крыльца. Могу поспорить, на этикетке ее обуви значился именной лейбл Карло Паззолини, а их стоимость колеблется между пятьюстами и семьюстами баксами. Еще я приметила двух квадратных, стриженных под ноль мужчин, которые переминались возле входной двери. На них были приличные костюмы и галстуки, но это ничего не меняло – пиджаки и брюки сидели на качках как на корове седло. Ясный перец – охранники. Изнывая от любопытства, я присела на корточки рядом с распластанным на полу фотографом и прошептала:
– А кто эта девушка?
– Жена Крымова, – коротко бросил он.
– А Крымов – кто?
Фотограф оставил вопрос без комментариев, просто отполз за частокол ног, протирая плиточное покрытие рубашкой и джинсами. Кирилл Золотарев и Алла Крымова продолжали переговариваться вполголоса. Народ пялился на них с куда большим интересом, чем на души деревьев. Не выдержав, я подошла и подобрала букет, валявшийся под ногами у парочки. Букет был дивно хорош: лилии, розы, гардении, другие диковинные цветы, названий которых я не знаю… Мне подобной роскоши никто и никогда не дарил!..
– Алла Сергеевна, счастлив видеть вас. – Светский лев Миллер приблизился к лебеди и почтительно приложился к ее холеной ручке в перстнях и браслетах.
– Ах да, – вынырнула она из какого – то другого пространства. – Здравствуйте, Владимир Григорьевич…
– Как поживает наш дорогой Борис Лаврентьевич?
– Спасибо, у него все замечательно, он сейчас в Мадриде, – слабым, утомленным голоском отозвалась она и тотчас опустила очи долу.
Вслед за Миллером к Аллочке подскочил пунцовый Краснов, протянув даме пластиковый стакан:
– Алла Сергеевна, не откажите в любезности, выпейте водочки за успех Кирилла!
– Водочки? – переспросила она и посмотрела на плебейский стакан так, будто ей подали шайссе на лопате. Возникла короткая пауза, Жека чуть не провалился от стыда, но вышел из положения, выпив водку за Аллу.
– Прошу вас, Аллочка Сергеевна, – подоспела трепещущая от почтения Надежда. – Мы так рады вашему визиту, господи!.. Мы вам так признательны… прямо не ожидали…
Моя подруга держала на вытянутых руках мельхиоровый поднос с красной икрой, порезанным лимоном, запотевшей бутылкой «Финляндии» и хрустальными стопками, из которых мы с Женькой пили накануне. Остальным предлагалась простая местная водка «Сибирь» того же экономкласса, что и хлебные шашлыки… Не понимаю, почему перед этой ломакой все ходили на цыпочках и величали по имени – отчеству?
– Нет – нет – нет, – решительно и холодно отказалась Алла, посмотрев на поднос так же презрительно, как на стакан Женьки. – Я вам тоже признательна, но у меня совершенно нет времени, мне пора.
– Как, даже на флюорографии не посмотрите? – почему – то воскликнула я.
– На какие флюорографии? – Крымова вскинула соболиные брови над лазорево – синими, бездонными глазами.
Наверное, носит контактные линзы: у нормальных человеческих глаз не бывает такой пронзительно яркой окраски, мелькнула у меня мысль… И все же она была потрясающе, шокирующе красива!.. Сама Шарон Стоун рядом с ней створожилась бы от комплекса неполноценности… Я покраснела, но лебедь вернула меня к действительности повторным вопросом:
– Что вы имеете в виду?!
– На мой взгляд, рисунки графика Кирилла Золотарева напоминают флюорографические снимки грудной клетки! – заявила я.
– Я вас умоляю, не слушайте Юльчу, вечно она пытается острить, и всегда неуместно, – заискивающе попросила Надя, всей широтой своей спины оттесняя меня на задний план.
Мне стало стыдно за нее: кто бы ни был этот Крымов, зачем же пресмыкаться перед его женой?!
– А-аллочка, не уходи – и – и, – простонал художник. – Это невозможно!..
У меня возникло подозрение, что он сейчас падет ниц и примется целовать ее модельные туфельки. Но подозрение оказалось ложным – Золотарев устоял перед соблазном.
– До встречи, Кирочка. – Крымова скользнула рукой по его щеке и отвернулась, закрыв лицо ладошкой. Все той же водоплавающей, скользящей походкой прошествовала к выходу и скрылась за дверью в сопровождении хранителей своего бесценного тела.
Еще с минуту в галерее царила тишина, словно присутствующие сговорились почтить минутой молчания осенний отлет белой лебеди в далекие теплые края. Прервал тишину чиновник, возмущенным тоном он выговорил Краснову:
– Евгений, как ты мог так опростоволоситься?! Нет бы предложил даме хорошего вина или шампанского, а то – вылез со своей кондовой водкой!.. Ты бы еще воды из – под крана принес!
– Владимир Григорьевич, да разве я мог предположить, что приедет сама Алла?! – Сокрушающийся Жека замахнулся на Золотарева. – Балбес! Не мог предупредить?!
Кирилл не проронил ни слова. Он свинтил крышку с «Финляндии» и наполнил стопку. Ни на кого не глядя, опрокинул ее – и тотчас налил себе вновь. Надя отодвинулась и спросила с ехидцей в голосе:
– Я, по – твоему, подавальщица, да? Должна стоять перед тобой на вытяжку, да?! – Она развернулась к Миллеру и совершенно другим тоном ласково попросила: – Владимир Григорьевич, Лариса Юрьевна, выпейте хоть вы, умоляю вас!.. Да что же это такое? Хочешь как лучше, из кожи вон выпрыгиваешь, а получается… одно расстройство…
– Извините, Надюша, я не пью водку, печень не позволяет, а Володя предпочитает красное сухое вино, – ответила за Миллера его миловидная, улыбчивая супруга. – Знаете, есть такая французская поговорка: «Бокальчик красного за ужином, и не надо тратиться на врача»!
– Ах, как это метко! – изобразила восхищение бедная и бледная Краснова. – В следующий раз мы обязательно позаботимся о вине, чтобы не тратиться на…
Насчет поговорки я была целиком и полностью согласна с Ларисой Юрьевной. Поговорку нужно было затвердить наизусть и взять на вооружение. Впрочем, моего мнения никто не спрашивал – Надя продолжала роптать, а Лариса Юрьевна ее увещевала:
– Не расстраивайтесь, что вы? Про вино это я так, к слову. Главное, что в целом выставка удалась.
– Ладно, братцы, гуляйте! И ты, Кирюха, не унывай, еще раз тебя поздравляю, – панибратски хлопнул чиновник художника по плечу. – А мы с Ларочкой пойдем. Счастливо оставаться!
Кирилл ответил достаточно неожиданным образом:
– Нет, я никуда не поеду!
– Кто тебя куда зовет, дурень? – удивился Миллер. – Я говорю: гуляй, пока есть возможность, пока молодой!
Золотарев стащил бутылку с Надиного подноса и присосался к горлышку, как трубач, целующийся с трубой. Чета Миллер, чтобы не видеть этого безобразия, степенно удалилась, и в галерее восстановилось прежнее оживление, поскольку еще не вся водка была выпита и не все эрзац – шашлыки оприходованы. Только я как истукан стояла рядом с напивающимся графиком и обнимала раскидистый букет, предназначенный ему. Одумавшись, я протянула цветы адресату:
– Заберите свои лавры!
– Оставь их себе, детка, – отмахнулся он, не посмотрев в мою сторону. Потряс бутылкой, проверяя, сколько в ней осталось булькающей жидкости, и снова присосался к горлышку.
– Отдай, дубина! – Бережливая Надя вырвала у него «Финляндию» и отнесла ее обратно в холодильник.
Не знаю отчего, но у меня пропал всякий энтузиазм: я ощутила себя посторонней на этом празднике жизни. Мне чужого не надо: букет я оставила в подсобке, завернулась в пончо и отправилась восвояси. До чертиков хотелось курить, поэтому я задержалась на крыльце. Но прикурить на улице оказалось проблематично: пламя зажигалки задувал ветер, и сигарета быстро отсырела под моросящим дождем.
– Тебе помочь? – по – свойски, участливо спросил какой – то мужчина.
Я стояла под лампочкой, а за пределами, очерченными ее светом, висел непроглядный мрак, и вопрошавший оставался невидимым.
– Ну, помогите, если сможете…
Из темноты выступил уже знакомый пронырливый фотограф. Он взял у меня зажигалку, зажал сигарету в губах и, сложив ладони домиком, прикурил. Фотограф стоял так близко, что я почувствовала его несвежее дыхание – так пахнет от тех, кто давно не ел и не чистил зубы. «Голодный тип» изрек:
– Познакомимся поближе, очкарик, – и со свойственным ему нахальством дотронулся до моего бедра, просунув руку под пончо. – Меня зовут Александр.
– Эй, полегче, убери лапы! – вывернулась я. – Мне без разницы, как тебя зовут!
Терпеть не могу, когда меня обзывают очкариком!.. И вообще – этот лопоухий курносый Александр совершенно не в моем вкусе…
– Чего ты, как дикая? Я чисто по – пацански подошел, хотел тебя проводить, – изобразил он святую невинность. – А ты что подумала?
– Больно мне надо думать про тебя! Мне провожатые не нужны, – буркнула я, но решила воспользоваться его знаниями. – Слушай, скажи, кто такой Крымов?!
– Хм, – усмехнулся репортер. – Телевизор не смотришь, газет не читаешь?
На самом деле я читаю газеты, но выборочно. В них меня интересует последняя страница – гороскопы, кроссворды, интервью с умными людьми. Да и по телевизору я смотрю не новости или аналитические передачи, а мелодрамы и комедии, иногда под настроение – МузТВ. Но не признаваться же ему в этом?.. Я сказала, что читаю много книг, разные пособия по менеджменту, управлению персоналом, корпоративной этике. А мой телевизор всегда настроен на канал «Культура».
– О, какие мы культурные, – усмехнулся фотограф, но соизволил сообщить: – Борис Лаврентьевич Крымов – хозяин крупнейшего в стране никелевого комбината и ряда дочерних предприятий. Считай, олигарх!
– А как… э – э – э… – Я не успела озвучить вертевшийся на языке вопрос, а фотограф на него уже отвечал:
– Никто не знает, как Алке удалось склеить Крымова, но до того она подвизалась танцовщицей в клубе и подрабатывала натурщицей.
– А-а, она позировала Золотареву, – догадалась я и обалдела от изумления: надо же, по девушке Голливуд плачет, а она прозябала в голодных, холодных художественных мастерских!..
– Алка, бывало, всем давала, – гнусно изрек фотограф. – И Золотареву, и Серебрякову, и другим дядям тоже.
– Эй, чувачок, нарываешься! В морду хочешь?! – откуда – то окликнули фотографа.
На крыльце возник не к добру помянутый Кирилл Золотарев и тряхнул перед носом моего собеседника увесистым кулаком. Длинная золотаревская грива при этом всколыхнулась, волосы упали на лоб и скрыли глаза. Если бы он попытался съездить проныре фотографу по морде, наверняка бы промазал. А «чувачок» не тормозил – он воспользовался заминкой и мгновенно скрылся, будто его тут и не стояло. Вот ведь прыть, вот сноровка! Возник неслышно и так же тихо улетучился. Прямо человек – невидимка… Кирилл мрачно уставился на меня, и я сочла необходимым отругать человека с фотоаппаратом, посмевшего скверно отозваться о девушке:
– Терпеть не могу таких циников!
Золотарев зевнул, оскалился, как тигр, и пожаловался:
– Bay, до чего же я притомился…
От зевка на его глазах заблестели слезы и в облике проступило нечто запущенное, замороченное. Меня хлестнуло чувство вины за то, что нелестно отозвалась о его картинах, и, чтобы сгладить оплошность, я понимающе закивала:
– Конечно, подготовить выставку – это так ответственно, так волнующе… Вы уж простите мой ляп насчет флюорографии. В действительности у вас превосходные работы!
– Оставь! – Он махнул рукой. – Мне без разницы кто что ляпнет, не о том базар…
