Текст книги "Все девушки любят опаздывать"
Автор книги: Ирина Ульянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Придонное течение оказалось стремительным, как ураган: оно волокло меня, закручивало в своей утробе, затыкало нос, рот, уши. Естественно, первым делом с меня сорвало новые очки от Сальваторе Феррагамо, за которые я так и не успела рассчитаться с Алиной Гладковой… Хуже того, что за считаные секунды я наглоталась серозной воды, а вырваться из ее агрессивного потока не удавалось – я мчалась и мчалась вперед, как подводная лодка на боевое задание. И тогда я поняла, что надо смириться: крепко зажмурила глаза, затаила дыхание и вытянула руки вдоль туловища…
Глава 11
СПОСОБ ПЛАВАНИЯ В ХОЛОДНОЙ ВОДЕ
Внезапно мои сапоги зацепились за что – то твердое, жесткое, похожее на металлическую арматурину. Я инстинктивно уцепилась за нее руками и ногами и вскарабкалась на верхушку выступа, использовав железяку как точку опоры, потом напружинилась, собрала силы, оттолкнулась и… вынырнула на поверхность под углом сорок пять градусов!.. Отфыркиваясь и энергично молотя конечностями, я выплюнула воду и с жадностью глотнула спасительного воздуха. Сама возможность дышать и держаться на плаву, а не бороздить дно, рискуя потонуть, показалась невероятным везением, наполнила меня безудержным оптимизмом и сумасшедшей радостью. Бурное течение из погубителя и заклятого врага превратилось в моего союзника: я попала в струю, и она напористо волокла меня вперед.
Поначалу я даже температуру обской воды не почувствовала, только отметила, до чего у реки неприглядный вид: она была мрачной, буро – коричневой, как телогрейка палача, как глумливые морды бомжихи и квартирной хозяйки, как все самое омерзительное на свете. Да… не Средиземное море…
Над стремниной стелился белесый туман, он окутывал меня, как кокон, скрывал очертания берегов, затуманивал перспективу. Вспомнилось, что вода остывает медленнее, чем воздух, и я тешила себя мыслью, что не успею замерзнуть и стать такой же холодной, как река. Но плыть в насквозь промокших, тяжелых, как арестантские колодки, полусапожках было затруднительно. Я скинула их, поочередно поддев носком за пятку, и немало послужившая мне обувка незамедлительно отправилась к рыбкам, на дно.
Шуба тоже сковывала движения, но расставаться с ней я не торопилась. Думала: плавают же в такой шкуре нерпы! И не только плавают – привольно плещутся и резвятся, а они водятся именно в холодной, ледяной воде!.. Я вообразила себя тюленихой и вальяжно покрутилась с боку на бок на мелких волнах. Нет, наивно сравнивать себя с гладкой, серебристой нерпой! У нерп есть гибкие, подвижные ласты, маневренный хвост и толстый – толстый защитный слой жира. А у меня что? Никуда не годные, дряхлые, палкообразные конечности… Мне приходилось отчаянно молотить ими, чтобы хоть как – то держаться на поверхности, но вскоре я выбилась из сил и тяжело задышала. Стало очевидным, что плыть или просто удерживаться на поверхности в шубе больше невозможно… Я выпростала руки из рукавов и стянула с себя любимую нерпу.
Самая красивая вещь из моего гардероба не спешила тонуть: она распласталась на воде и, покачиваясь, беззвучно укоряла меня. Окостеневшими губами я прошептала: «Папочка, мамочка, простите, но без шубки мне будет легче!» – и проплыла мимо нее без оглядки.
Откуда – то с берега, укрытого туманом, до меня донеслись бессвязные звуки: «Уй!.. Ой!.. Ай!» Там кто – то звал кого – то, окликал, умоляя вернуться, но ветер беспощадно рвал слова на части и сорил ими, как обрывками бумаги. А может быть, это были гудки теплоходов, выполняющих последний рейс навигационного сезона?.. Я старалась думать о чем угодно, кроме своей участи, чтобы избавиться от парализующего страха и отвлечься от лютого холода, покусывающего кожу. Как жалко, что я не нерпа и у меня тонкий жировой слой!..
Если бы знать, куда плыть – вправо или влево? Какой берег ближе?.. А то, следуя по течению суровой сибирской реки, чего доброго, попадешь в Северный Ледовитый океан – вот уж куда мне точно не хотелось!.. Я ненавижу холод и мрак, однозначно предпочитаю тепло и свет!.. Но кого волнуют мои предпочтения?..
Я перевернулась на спину – решила немного передохнуть. Успела увидеть, как небо слегка посветлело, прояснилось, начало наливаться голубизной, редко радующей взгляд на пороге зимы. Это движение для меня едва не стало роковым: пресная неплотная вода совсем не держит, – она сомкнулась над моим лицом, залилась в нос, в рот, в уши…
«Не паникуй!» – приказала я себе, потому что убедилась: самое важное – не оставлять усилий, стараться дышать как можно более ровно и непрерывно шевелиться.
Между тем течение немного ослабело, и я очутилась на отмели, на участке воды, прихваченной тонким хрупким ледком. Лед пришлось ломать, как стекло, и на кистях рук образовались мелкие порезы, но боли я не чувствовала, ее приглушал естественный анестетик – холод. В груди нещадно ломило. Мне казалось, что легкие, которые я заставляла интенсивно поглощать замороженный кислород, покрылись такими же, как на руках, красными кровоточащими ссадинами.
– Господи, спаси и сохрани! – взмолилась я. – Пошли мне хоть какое – нибудь бревнышко, или маленькую досочку, или веточку, или горелую головешку, или соломинку, или воздушный шарик!
Мольбы были тщетны: их слышали только туман да тусклая рябь на волнах. Рябь, в которой не отражались ни луна, ни солнце, ни звезды.
Чтобы не сдаваться, я решила избавиться от остатков одежды. Стянуть с себя джинсы оказалось сложнее, чем сапоги или шубу: они словно приклеились к телу. Свитер вовсе пристыл к плечам ледяными корками, похожими на погоны, отлитые из гипса. Его ворот цеплялся за подбородок, и борьба с ним меня измучила, но зато я осталась в трусиках, колготках и лифчике.
«Вот, Юленция, дальше плыть тебе станет значительно легче», – уверяла я себя. Но собственное тело сделалось непослушным и ныло, утверждая: «Не могу больше плыть!»
– Двигайся, прошу, позволь мне пожить еще хоть одну коротенькую минуточку, – просила я, голимой волей и надеждой отталкиваясь от воды.
В мышцы будто воткнулись тысячи иголок от тысяч шприцев, наверное, поэтому мне пригрезилась душевная медсестра Лиза.
– Что мне делать? – в отчаянии крикнула я ей. – Я не хочу умирать!
– Юля, ты выплывешь, – с несвойственной ей властью внушила мне воображаемая медсестра. – Держись правого курса!
Где же тут лево, где право? Я качала головой, ничего не соображая.
– Больше не могу! – заплакала я без слез, потому что действительно утратила способность превозмогать боль, дышать и шевелиться.
– Юля, ты должна, – возвестила Лиза, но голос ее звучал странно: он сделался толстым, белым, разреженным, как тающий след самолета.
– Серега, гляди, утопленница!
– Отойди! Оно тебе надо, с утопленницами связываться?
– Не оно, а она!.. Мы же не знаем, вдруг она живая?.. Смотри, какой на ней прикольный лифчик – розовый в клеточку, и трусишки такие же. Комплект!..
– Пашка, я сказал: не прикасайся к ней! Трупы – заразные, они яды выделяют! Может, она тут с самого лета валяется?
– Не может быть, чтобы с лета: труп свежий, не раздутый. И потом, кто же летом купается в колготках?
– Мало ли на свете чудачек? Поди, ужралась и свалилась в воду…
– Это вряд ли, Серега! Сам посуди, если бы она ужралась и свалилась, она была бы в платье и туфлях, – опять заспорил невидимый Пашка, который мне понравился пытливостью и железной логикой.
Я попыталась разлепить веки. Наверное, подобное ощущение испытывают новорожденные котята или собачата… Веки склеились и открываться не желали…
– Она шевелится! – обрадовался Пашка.
– Я… я…
– Эх ты, дурында! Зачем в такую морозяку в Обь полезла? – Надо мной склонилось круглая, добродушная мордаха.
– Я… в шубе… у меня шуба…
Силясь описать свою выдающуюся утраченную шубу, я опять чуть не лишилась сознания. Парень велел мне замолчать и крикнул Сереге, чтобы тот тащил водку.
– Надо растереть девчонку, а то она заледенела до самых титек!
Чужие, корявые, наждачные пальцы содрали с меня остатки одежды и принялись мять, жать, требушить. Напрасно я полагала, что кожа моя утратила всякую чувствительность: от соприкосновения с согревающей жидкостью она занялась пожаром, загорелась, заставила меня взвыть. Я корчилась и таращилась так, что глаза чуть не выкатились из орбит.
– А ты говорил: утопленница! – ликовал Пашка. – Во как брыкается! Да она живее всех живых!.. Кинь сюда мой рюкзак и спальник, сейчас укутаю свою находку потеплее.
– Отстань! Отпусти! – вопила я.
Парень будто не слышал – он энергично делал мне искусственное дыхание: сгибал мои руки в локтях и разводил их в стороны. Грудь сдавило, в горле забулькало и заклокотало, как в жерле унитаза, но незнакомого Пашку это ничуть не отвратило. Прижимаясь к моим мокрым губам, он всасывал в себя обскую водицу и отплевывался от безответных «поцелуев». Смеялся задорно:
– Сколько воды – то нахлебалась, дурилка картонная!
– Твоя дурилка наверняка собиралась утопиться, – бурчал недовольно Серега. – А ты ей помешал и себе головняков нагреб!
Мне хотелось оправдаться, объяснить, что я пострадала из – за дворника, который кинул меня в Обь, но Павел был не склонен к разговорам. Он кантовал меня, будто тряпичную куклу, споро одевая в сухое белье; от его манипуляций боль усиливалась, перед глазами расплывались радужные круги.
– А – а – а! У – у – у! – извивалась я. Мужское трико и майка воспринимались брезентовой дерюгой, обдирали кожу до мяса, загоняли внешний жар внутрь. Меня корежило, как полено в камине. Это сожженное до углей полено Пашка с Серегой в четыре руки упаковали в спальный мешок, и моя кожа тотчас намертво приварилась к его материи. Любое прикосновение, малейшее колебание отзывалось нестерпимой болью, от которой останавливалось сердце. Я заплакала: – Ребята, бросьте меня обратно в реку. Больше не могу, все горит!
– Терпи, коза, а то мамой станешь, – шутил Павел. – Скоро доставим тебя в больничку, там полегчает, а пока лежи смирно.
– Кабан ты, Пашка, и девка твоя кабаниха! – ругался Сергей. – Тяжеленная, как я не знаю что… и перегаром от нее разит!
– Неси – неси, или мы не мужики?.. Подумаешь, перегаром разит. Всяко бывает, может, ее обидел кто?..
– Бляха! Из – за какой – то посторонней полудохлой девки рыбалка накрылась медным тазом!
– Да и фиг с ней, с рыбалкой! Чай, не последний день живем, да, красавица? Как тебя звать хоть?
– Ю – ю – ю… он пришел меня убить…
– Кто пришел тебя убить? – изумился Павел. – Серега?
– Серега, – прошептала я, потому что не могла вспомнить имя своего палача.
– Звездец! Она бредит, видишь, Серый? Совсем худо девчонке!.. Хорошо, что машина близко и не успела остыть.
– Чего хорошего? Теперь Любка точно мне всю плешь проест! Скажет: тебе лишь бы нажраться, подумает, будто я полную фляжку водки вылакал. А мне эта водка вообще не уперлась! Я лично больше пиво уважаю…
– Не бухти, куплю я тебе пиво. Хочешь, полную канистру поставлю? И Любке сам объясню…
– Хрен ты ей объяснишь! Плохо ты мою Любку знаешь…
Голоса отдалились. Мне почудилось, будто я опять тону: течение закрутило водоворотом, коричневая вода затопила бронхи, спрессовала внутренности, распирала голову, толкалась в виски. Какая – то неведомая сила выталкивала меня на поверхность, и тогда огонь принимался с удвоенной жадностью терзать мое естество. От резкой боли я открыла глаза и увидела кроны сосен, сомкнувшиеся темно – зеленой аркой. Услышала реплику:
– Твоя девка уже копыта откинула!
– Ничего подобного! Гляди, пульс есть – на шее жилка бьется.
– А-ум… ум-м… – слабо стонала я, потому что от нестерпимого жжения спеклось в горле, язык присох к нёбу. Мерещились огненные, красно – оранжевые языки пламени, они облизывали верхушки сосен, – весь лес занялся костром, дым душил меня. Задыхаясь, я издала ужасающий хрип, которого сама испугалась.
– Миленькая моя, утопленница, потерпи, пожалуйста, – уговаривал меня Павел, покачивая спальный мешок, как гигантского младенца. – Уже недолго осталось, уже подъезжаем.
– Ах – ам – ам. – Я продолжала исторгать невразумительные звуки, пытаясь попросить, чтобы он не шевелил меня, не усугублял мои мучения. Дышала часто – часто. Легкие работали, как паровые мехи, усиленно закачивая воздух. Но воздуха все равно не хватало. Не зря говорится: «Перед смертью не надышишься…»
– Никогда больше с тобой никуда не поеду!.. Отгул насмарку, выходные дни – коту под хвост! – злился Сергей. – Эта стриптизерша сейчас даст дуба, а нас из – за нее в милицию затаскают!
– Она не даст, она еще нас переживет, – убеждал ворчливого приятеля Пашка.
– Кабан! Кабанище! – ругался тот. – Зачем я с тобой связался?! И девка твоя страшная, как чума!.. А Любка меня из дома выпрет! Бляха, вместо рыбы кукиш привезем!
– Прибавь скорости, Серега!
– Ага, прибавь!.. Сейчас! А штраф за превышение – дядя платить будет?
– Я заплачу!
– Не смеши. Вообще заткнись! Чего с тебя взять, кроме анализа?
На этой нелирической ноте я вдруг оглохла, ослепла, онемела, будто органы чувств разом забастовали, отказались воспринимать чудовищную действительность. Боль оставила, растворилась в бездонной пустоте. Откуда ни возьмись налетели ангелы, – они порхали, роились, взмахивали своими хрупкими ледяными крылышками, манили за собой крошечными, пухлыми фарфоровыми ладошками. Я догадалась, что они зовут меня в страну Глицинию, и не раздумывая взлетела… В стране Глицинии все было зеленым: воздух, пальмы, песок, море, кораблики, облака. Только цветы, похожие на полевые колокольчики, оказались синими, и с их лепестков капала голубая, чистая роса, похожая на слезы…
– Доченька, доченька, Юленька! Да что же это такое? Никак не очнется моя маленькая!
– Юля, кончай спать! Не пугай маму!
– Мамуль, чего ты грузишься? Врач же сказал: состояние у Юльки стабильное. С минуты на минуту придет в себя. Ну, подождем еще немного…
– Фрекен Жюли, ах, моя бедная фрекен! Простит ли она меня когда – нибудь?!
– Перестаньте нагнетать, Андрей Казимирович! Чего вы ноете?! Подумаешь, как поссорились, так и помиритесь!.. Наша Юлька – девушка не злопамятная, отходчивая…
– Вика, какая же ты категоричная и бесчувственная…
– Я реальная, мама, а вот вы все – паникеры!
Знакомые голоса доносились откуда – то издалека, словно люди находились в другой комнате, а я их подслушивала… Впрочем, может быть, голоса мне просто чудились, как и остальные звуки – шорохи, всхлипывания, напоминающие плеск нескончаемо длинной, глубокой, холодной и мрачной Оби. Воспоминание о реке сказало мне о том, что надо активнее двигаться, чтобы не замерзнуть, работать руками и ногами, но я их совсем не чувствовала. На периферии тела таилась невесомая легкость, будто конечности ампутировали.
– Она нахмурилась! Смотрите, наша Юленция морщит лоб! Ура! Какое счастье!
– Зачем вы отняли мои ноги? – еще не разлепив веки, сказала я. – Как я буду жить без рук и без ног?..
– Доченька, не волнуйся, все у тебя цело, все на месте – и ручки, и ножки. – Надо мной склонилась мама, и ее слеза капнула мне на щеку.
Папа успел смахнуть эту влагу до того, как она сползла вниз, и сказал одобрительно:
– Юлькин ты наш, пловец – молодец! Перещеголяла всех моржей, выдержала пятнадцать минут в ледяной воде!
– Как? Всего пятнадцать минут? – поразилась я. По моим впечатлениям выходило, что плыла целую вечность – от рассвета до заката, от планеты Земля до звезд Глицинии!.. Представив такое колоссальное расстояние, я содрогнулась от страха и воскликнула: – Н-нет, я больше не хочу плавать…
– Сестренка, да никто и не заставляет, чего ты? – успокоил меня сочный баритон брата Всеволода. – Поставила мировой рекорд – и отдыхай! Поправляйся быстрее, а то меня с работы всего на одну неделю отпустили, и то в счет отпуска. Звериный оскал капитализма!
– На неделю, – повторила я медленно, пытаясь врубиться в навалившуюся на меня реальность. Откуда взялся братец? Он же должен находиться в Торонто… Может, Севка мне просто снится, как и мама с папой?.. Я задала контрольный вопрос: – Какой сегодня день недели?
– Воскресенье, доченька, – разулыбалась мама. – Ты только вдумайся, какое у сегодняшнего дня недели прекрасное название: вос – кре – се – ние, – по слогам, стараясь достучаться до моего иззябшего, вывихнутого сознания, втолковывала она. – Сегодня ты словно воскресла!
– Я воскресла и мы встретились в раю? – беспечально решила я.
– Нет, Юлька, нам до рая еще далеко! – прогремел надо мной чей – то мужской голос. – А мы туда и не торопимся, нас и здесь неплохо кормят, да ведь, ребята?
– Кто не торопится? – ничего не понимала я. – Какие ребята?
Надо мной, как полная луна, засияла широкой улыбкой круглая, простодушная мордаха Павла, и я припомнила, как он терзал меня, утрамбовывая в спальный мешок, и как не хотел спасать меня его друг. Я сказала:
– Кабан ты, Пашка, – и слабо улыбнулась.
– Вот здорово! Юленция уже способна улыбаться! Это очень хороший симптом, – прозвенел восторженный девичий голосок, и я – слабовидящая – догадалась, что принадлежит он медсестре из хирургического отделения.
– Ли – и – иза, – протянула я изумленно. – И ты тут?
– Да, я тут!.. – с готовностью отозвалась медсестра. – Ой, Юлия, вы не обижаетесь, что я называю вас Юленцией, как Александр?
– Конечно, зовите… мне не обидно…
– Саша постоянно рассказывает про вас! Вы не представляете, какой он молодец! На редкость мужественный! Просит, чтобы с него скорее сняли швы, хочет ходить самостоятельно!
– Ходить… – повторила я и смежила веки.
– Утомилась, доченька? Поспи, мы не будем тебе мешать, мы тихонько посидим, – пообещала мама и строго вопросила: – Или кто – то со мной не согласен?
– Я не согласна! – звонко заявил высокий молодой голосок, принадлежащий моей младшей сестре Виктории. – Получается, Юлька со всеми перемолвилась, кроме меня!
Я изумилась:
– Викочка?! И ты здесь?
– А как иначе? Мама в пятницу позвонила – вся перепуганная. Сказала, что ты загремела в больницу с обморожением и двусторонней пневмонией. Я прямо со съемочной площадки, из павильона, сиганула в такси – и в аэропорт. А в Домодедове, на регистрации новосибирского рейса, столкнулась с нашим Севкой. Суперски вышло, да? Мы же почти два года не виделись!
– Значит, я в больнице… и сегодня уже воскресенье… – попыталась я уложить все сведения в своей голове. – Опять три дня как будто вычеркнуты из жизни…
– Да ну тебя, Юлька! Почему вычеркнуты? Все только начинается, сестричка! И все у нас будет ништяк, супер – пупер! – заверила неунывающая Виктоша.
Зато мама не жалела красок, описывая, какие чудовищные переживания пришлось ей перенести из – за меня и какие чудесные девочки работают со мной в офисе – все они рвались дежурить возле моей постели. Досадно, что Обь унесла мои очки – без них я не могла хорошенько рассмотреть прекрасные лица родных и близких. Различила только, что по левую сторону кровати сидят папа и мама, а за их спинами робко переминается господин Ткач. Всеволод, Вика, Лиза и Павел сгрудились по другую сторону и, толкаясь, старались наклониться надо мной и скорчить ободряющую физиономию. Правый фланг держался веселее левого, но по части разговорчивости соперничать с мамой могла только медсестра: она так и сыпала новыми сведениями о состоянии здоровья моего дружка Анисимова. Павел едва уловил паузу, чтобы вклиниться в ее бесконечные женские монологи.
– Юлька, я тебя теперь считаю своей крестницей, это требуется отметить! – заявил он.
Всеволод пообещал сводить всех в ресторан. Известная модница Виктория Малиновская, осмотрев свою нарядную блузку с оборками, высказала сожаление, что не захватила ничего более подходящего для выхода в свет:
– Я же домой перед вылетом заехать не успела, деньги на билет у продюсера занимала. Кстати, в самолете познакомилась с таким крутым кренделем!.. – Вика оживилась, забыв про больницу, мою болезнь, мамины слезы. – Севка не дал нам толком законтачиться. А, не важно!.. Просто жалко, что в хате остался целый, еще нераспакованный чемодан французских шмоток: мы с Валериком на три дня в Париж летали. Ой, там есть такое прикольное платьице от Chloe! Юлька, наверное, я его тебе задарю!
– Щедрость твоя не знает границ, – поблагодарила я и заверила, что ни во что французское не влезаю: слишком толстая. Опустив глаза, чтобы осмотреть свою несовершенную фигуру, уяснила причину бесчувственности рук и ног: они были замотаны мягкой тканью, пропитанной пахучими мазями. Вероятно, мази обладали сильным обезболивающим эффектом, создающим ощущение невесомости и вакуума.
– Что за Валерик? – насторожилась мама. – Какие у вас с ним отношения, Виктория?
– А, так, один кекс, – отмахнулась Вика. – Снимаемся вместе, а вообще он для меня – временный вариант, поскольку женатый, – небрежно откликнулась сестра. – Мамочка, я не понимаю, что происходит: в Москве хренова туча народу, десять миллионов коренных жителей, и почти половина из них мужчины. Но как что – нибудь приличное, симпатичное попадается, оно обязательно либо сильно женатое, либо приезжий без прописки и даже без регистрации, либо такой голубой, что голубее не бывает!
– Викочка, как ты выражаешься? – пристыдила младшую дочку наша общая мама. – Что о тебе подумает Андрей Казимирович?
– Я думаю только о Юленьке, – впервые подал голос Ткач и сделал пару шагов к моему ложу. Но ему не повезло. Папа спросил Викторию, посетила ли она парижские музеи, и разговор опять уплыл в другое русло.
– Что ты, когда бы я шарилась по музеям?! – искренне удивилась сестрица. – Говорю же, мы летали буквально на три дня. Жили в отеле около Монмартра, вечерами тусовались возле Сакре – Кер…
– Неужели даже в Лувр не сходили? – поддержала папу Лиза.
– Господи, ну заехали мы в этот Лувр, – отмахнулась Вика, – ничего там особенного нет!.. Полчища туристов, полно всяких русских бритоголовых гопников в трениках, все рвутся посмотреть на Джоконду.
– Вот я про Джоконду, про Мону Лизу, и хотела спросить… – смущенно призналась медсестра.
– Я тебя умоляю! – Вика расправила пальчиками оборки на блузке. – На кого там смотреть?! В Галери де Лафайет гораздо интереснее. Там такой фарш! Bay! Я просто обтекала!.. Но все дико дорого, сразу предупреждаю.
– Не знал, что в Галери де Лафайет продают продукты, – изрек папа. – Вплоть до фарша.
– Фазер, извини, конечно, но фарш – это значит самое – самое, самые стильные тряпки, понимаешь? – снисходительно просветила родителя наша артистка. – Если бы вы видели, какую я себе отхватила сумочку от Живанши! Обалдеть, клянусь!
– Сумочка, – цепенея, повторила я и поперхнулась, потому что в горле вдруг пересохло. – Моя сумочка осталась в сарае… там, где убийца…
– Нет, Юленька, твоя сумочка у меня, – возразил Андрей, наконец – то преодолевший ненормальную для взрослого мужчины робость.
– Ой, доченька, ты же не знаешь самого главного! Что бы мы делали без Андрюши? Не представляю, – вскочила со стула мамочка. – Он просто герой! Он разыскал ту жуткую бомжиху, которая тебя напугала и отобрала сигареты, нашел твои следы в том кошмарном гадючнике!.. Господи, ну зачем ты от него убежала, не понимаю?! И для чего ты куришь, дочка?
Мама расплакалась, и мне пришлось пообещать, что я обязательно брошу курить. Ткач подошел ко мне вплотную и, кусая губы, спросил:
– Ты простишь меня, фрекен?
Мама опередила меня с ответом, пылко воскликнув:
– Ну за что вас прощать! Боже мой! Оставьте! Да вы святой человек, Андрюша! Это наша Юля слишком сумасбродная!.. Остальные – дети как дети, но моя средняя дочь… постоянно что – то выдумывает, постоянно витает в своих фантазиях. – Она высморкалась и обратилась ко мне: – Дочка, если бы не Андрей Казимирович, и дворника никогда не поймали бы, и шайку самогонщиков не разоблачили бы. Он всю милицию города поднял на ноги!
– Лидочка, довольно, – укротил мамин пыл отец. – Не думаю, что сейчас время бередить душу нашей Юленьке воспоминаниями. И не вижу ничего дурного в том, что она фантазирует. Пусть мечтает! Если бы все люди были практичными и прагматичными, человечество бы измельчало, выродилось в биологических роботов.
– Совершенно с вами согласен! – воскликнул вознесенный мамой до небес Ткач.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – устало подтвердила я. – Дворника поймали, с Андреем Казимировичем познакомились…
– Да, познакомились, но было бы лучше, если бы знакомство произошло при других, не столь экстремальных обстоятельствах! – не удержалась от укоризны мама.
Я сама не заметила, как уснула. А может, это не сон, а райское блаженство свалилось на меня на земле, на больничной койке. Удивительное состояние: ничто меня не беспокоило, мышцы расслабились, на сердце снизошла благодать, потому что все, кого я любила и кем дорожила, очутились рядом.
…К сожалению, блаженство быстро улетучилось, непрерывно испытывать эйфорию еще никому не удавалось. В первые дни мне постоянно вводили сильные обезболивающие и транквилизаторы. Бронхи держали инъекциями, легкие – тоже, на обмороженные участки тела накладывали компрессы. Я просыпалась во время врачебных манипуляций, видела дорогие, заботливые лица – и снова погружалась в теплый сон, в ласковую беспечность. Затем дозы лекарств сократили, повязки сняли, и начались мои страдания. Кожа шелушилась, слезала струпьями, зуд не давал спать. Дышать было трудно, пища казалась невкусной, как отрава. Всеволод перед отъездом в Канаду купил мне очки в нейтральной металлической оправе. Я надела их, посмотрела на себя в зеркало – и мне захотелось повеситься. Физиономия моя сделалась неузнаваемой, чужой, отталкивающей. Глаза, обведенные темными кругами, глубоко запали, щеки покрылись гадкими пятнами, похожими на лишаи, розовый кончик носа напоминал свиной пятачок.
– Вот что ты сутками сидишь в палате? Сам же говорил: перед Новым годом дел невпроворот! – накинулась я на Андрея.
– Сегодня седьмое ноября, выходной день, – попытался оправдаться он.
– Все равно, иди домой, к маме, – попыталась я избавиться от Ткача.
– Мама тебе прислала протертую клюкву. – Андрей вытащил баночку и терпеливо улыбнулся. – Очень полезно. Будешь?
– Ничего не хочу! Уходи!
– Значит, ты меня не простила… – вздохнул Ткач. – Но я опоздал буквально на пять минут! Если бы ты сумела отвлечь своего псевдодворника Бухменко всего на пять минут, он бы не успел столкнуть тебя в реку!..
– Это уже не важно, – призналась я прежде, чем замолчать наглухо и надолго. Я не стала объяснять Ткачу, что стесняюсь своей обезображенной внешности. Рядом с ним – здоровым, чистеньким, франтовато одетым – я ощущала себя прокаженной. И в этом никто, кроме меня самой, не был виноват, ведь не Андрей связался с папарацци, не он упорно совал нос куда не требуется, не он напридумывал следователей, донимающих неприятными расспросами.
Ткач, уязвленный моим молчанием, удалился. А проблема осталась: я ни с кем больше не могла общаться. Ни с Санчо, лежавшим в палате этажом ниже и приходившим по три раза за день, ни с Лизой, ни с Андреем, ни с родителями. Дошло до того, что я совсем потеряла сон и аппетит, вздрагивала при появлении докторов, похудела на восемь килограммов. Сброшенный вес не радовал, как и все остальное. Если прежде я любила солнечные дни, то теперь ждала наступления ночи, когда никто на меня не смотрит.
Депрессия пожирала меня вместе со стаей других подобных ей неврастенических диагнозов. Я тонула без воды, вдалеке от реки…
Выход нашла мама – она привела психотерапевта. Не буду рассказывать об унизительных сеансах гипноза, тягостном, изнурительном копании в подсознании. Важен результат – лечение подействовало. Я точно запомнила дату своего исцеления: в воскресенье, двадцать первого ноября, мне страстно захотелось вымыться, сделать прическу, накрасить глаза и уйти из больницы в вольный мир. Захотелось пройтись по улице, полюбоваться чистым, искрящимся снегом, прийти домой, заварить крепкий чай и выпить его из красивой фарфоровой чашки. Да мало ли на свете благостных занятий?.. Столько всего интересного! Надо только понять, куда ты стремишься доплыть.
Двадцать второго ноября меня выписали из больницы. Я тогда еще не представляла, к какому берегу поплыву. Остро хотелось стать счастливой. Но где оно, мое счастье?.. Предчувствие говорило мне, что близко.
