Текст книги "Все девушки любят опаздывать"
Автор книги: Ирина Ульянина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Тетя Тася внесла в гостиную дымящееся блюдо с только что подоспевшими голубцами, источающими аппетитный дух. Александр решил поухаживать за мной: он положил на тарелку горячее и легонько толкнул локтем в бок:
– Эй, Юленция, чего загрустила? Ешь, не задумывайся.
– Тебе померещилось, никто и не думал грустить, – разуверила я его и одним глотком допила шампанское. – Подлей – ка мне еще!
– Ой, а Юлечка – то наша до чего расцвела, заневестилась, – во всеуслышание умилилась тетя Варя – старшая сестра отца, глубокая пенсионерка.
– Спасибо, но, по – моему, вы преувеличиваете, – зарделась я.
– Да, ужо пришел твой срок, годом взяла! – не расслышала тугоухая Варвара. – И то сказать, давно пора: образование получила, квартирку справила, вот и жениха себе сыскала! Когда на свадьбе – то гулять будем?
Я не провалилась под стол только потому, что самоуверенный Санька крепко сжал мое колено. Удержал «над пропастью во лжи». И пробормотал невнятно:
– Мы пока гражданским браком…
– Это что еще за гражданский брак? – возмутился мой отец. – В нашей семье подобное не принято!
– Как же так, сынок? Неужто тебе денег жалко кольца купить, Юльку в ЗАГС сводить и стол для нас накрыть? – подначила моего «жениха» тетя Варя. Когда ей надо, она все слышит.
– Нет, я не жмот. – Папарацци неестественно выпрямился, выгнул грудь и стукнул в нее кулаком, наконец оторвав лапу от моего колена. – Юлия сама предложила: давай, говорит, Саня, лучше поживем пока без регистрации, проверим наши отношения на прочность, как следует.
– Ерунда все это, баловство одно! – заспорил с ним дядя Федя. – Чего их проверять – то, отношения? Я так считаю: нравится девушка – женись и не выпендривайся. А коли не нравится, так и не мути ей душу!.. Вот я, к примеру, сам как с морфлота вернулся, приметил Таисию на танцах и…
– Кого? – привстала тетя Тася и уперла руки в боки. – Кого ты приметил, повтори! Уж лучше не трепись, не позорься… Сам за Валькой Зарембой на танцульках ухлестывал, а теперь сказки людям рассказывает!..
– Нашла чего вспомнить, – осекся Федор Иннокентьевич. – Где я и где теперь та Валька Заремба…
– Всяко в жизни бывает, – рассудила тетя Варя. – Я вот тоже не думала не гадала, что за Степана пойду. Мне по молодости – то больше Коля Лысенков глянулся…
– Ко – оля, – ехидно, с нажимом повторил Степан Ильич. – И кого бы ты сейчас с ним делала, с инсультником на палочке? Твой Коля еле шаркает, сам себя не сознает! А на меня посмотри?! Я еще – куда с добром! Еще и выпить могу!
– Степа, ну чего ты горячишься? Я же признаю: заблуждалась, – успокоила супруга Варвара.
– А я не заблуждаюсь, лично мне никто, кроме Юли, не нужен, – опять возник фотохудожник и потянулся под шумок к бутылке.
– Отчего у тебя, сынок, личико в синяках? – задала вопрос не в бровь, а в глаз Елизавета, племянница тети Таси. Мне она напоминает Илону Карловну: тоже непредсказуемая старая дева с фортелями.
Александр Анисимов не растерялся: наплел про то, как отражал натиск уличных грабителей, покусившихся на его имущество. Пожалуй, в искусстве вранья мне у него учиться и учиться… Послушать Саньку, так выходило, что он всех уложил на лопатки, изничтожил, порвал, как обезьяна газету!..
Родственники одобрительно загудели: ой, и вправду ворья, жулья всякого нынче развелось, куда только милиция смотрит?.. Я сгорала от стыда за контуженого папарацци и дула шампанское, как лимонад, не дожидаясь тостов и практически не закусывая. Вероятно, переусердствовала, не рассчитала запас прочности: окружающая действительность сделалась глухой и отстраненной. Меня уже не соблазняли холодец с хреном, голубцы и картошка; я и смачные, хрусткие соленые грузди едва отведала, хотя в своем нормальном состоянии способна уписать подобных яств целую гору, как Робин – Бобин-Барабек, который скушал сорок человек в английском стихотворении, переведенном Маршаком. Мама читала его мне в детстве бессчетное количество раз, потому что я неизменно восхищалась героем с безразмерным желудком…
– Голубцы вам, Таисия Прокопьевна, удались на славу, – хвалил угощения Санька, наворачивая за себя и за меня.
– Кушай, сынок, на доброе здоровьичко, – с умилением взирала на него тетушка. – Мне нравится, когда мужчины хорошо кушают! Гляжу, и сердце петухом поет!
– Чего кушать на сухую?! Наливать пора, – рассудил дядя Федя, откупоривая вторую бутылку водки.
– Гриня, пойдем домой, – сказала я, поднимаясь из – за стола, и чуть не обронила очки в тарелку. Это был симптом того, что я основательно набралась.
– Понял, – безропотно отозвался папарацци на чужое имя, но схватился за рюмку и поклонился. – Спасибо вам за гостеприимство! Рад был познакомиться! Чай, не в последний раз видимся!
– Дочка, это не Гриня, а Саша, – шепотом подсказал мне папа и, повысив голос, во всеуслышание предложил: – Александр, может, вы с Юленькой завтра к нам на обед придете? Посидим, потолкуем не спеша, борща похлебаем, горилки попьем. Ты как, Санек, а?
– Я – без вопросов!
– А там и на свадьбе погуляем, – озвучила невысказанную, но витавшую в воздухе мечту тетя Варя. – Жениться полагается на Покрова, когда урожай собран. В старину девки так и сказывали: «Матерь пресвятая Богородица, покрой землю снежком, а меня – женишком»… Вы все сроки пропустили. Эх, молодые, никаких – то вы обычаев не знаете, живете как нехристи – всему учить надобно!..
…Мой монгольфьер летел невысоко, так, что мне были отчетливо видны лужи с крошевом льда и в просветах между ними – растрескавшийся асфальт. Сухая трава на газоне серебрилась инеем, он вспыхивал, переливался в неярком сиянии фонарей и автомобильных фар. Александр болтался в корзине «монгольфьера» бесплатным приложением, отягощая воздухоплавательный аппарат и не позволяя воспарить над землей и оглядеть сверху как следует прелесть поздней осени. Мне приходилось задирать голову, чтобы созерцать не его, а тонкий, полупрозрачный серпик луны, ущербной, как моя молодость.
– Юленция, чего надулась?.. Я что – то не то сделал? Не то сказал? – отвлекал меня Саня.
– Листья почти совсем облетели… – бормотала я. – Голо, уныло… За что Пушкин любил осень и болел весной?! Я его не понимаю…
– Да и пес с ними, с Пушкиным! На следующий год новые листья распустятся, – утешал меня фотограф.
– Нет, так – то мне безразлично: осень или весна, – вздыхала я. – Я больше всего люблю ночь. А ты что любишь?
– Мне все равно, честно говоря. Почему ты спрашиваешь?
– Ну, просто… Просто ночь всегда обещает… и всегда разочаровывает… но все – таки… в ней есть романтика.
– Не выдумывай, Юлька! – одернул меня Саня. – Ты, похоже, крепко напилась.
– Можно подумать, ты трезвый.
– Со мной как раз все в порядке, я бы мог еще выпить… и немало… Юленция, а ты не такая простая, как мне показалось с первого взгляда.
– Угу, я – неброская, ко мне надо сначала приглядеться, привыкнуть. Я вообще выигрышней смотрюсь в камерной обстановке. Только вот смотреть некому… – под конец фразы взгрустнулось мне.
– Как это некому? А я на что?! – воспрянул душой фотограф. – Юлечка, кисонька, давай возьмем бутылочку, хотя бы четок?
– О-о, – взвыла я, отцепляясь от его тяжелой, приземленной руки. Но было поздно. Мой «монгольфьер», выстуженный чуждым Александром Анисимовым, спикировал и совершил вынужденную посадку на асфальт. Я сочла необходимым напомнить фотографу, что он напросился ко мне всего на одну ночь: – Сань, ночь давно прошла и иссякла. Тебе пора уходить.
– Ну не могу же я уйти сию секунду? – нашелся он. – А кто проводит тебя до дому?.. Вдруг бандиты? И потом, мне надо проверить электронную почту, поступившую на адрес « paparacci @ rambler . ru ».
– Договорились, – кивнула я, – проверишь и вали.
– Ты забыла? Нас же твои родители пригласили завтра на обед?!
– Не нужно затевать никаких обедов!
– Почему? Лично мне твои родители понравились: они такие здравые, реальные. Я им вроде тоже понравился…
– Понравился не понравился, это не влияет! Не забывайся: мы с тобой чужие люди, ты мне никто! И не стоит вводить порядочных, доверчивых людей в заблуждение! Хватит, мы без того заигрались и окончательно заврались!..
– Кто заврался? – возмутился Александр. – Я не врал. Я к тебе по правде хорошо отношусь… Знаешь, мне еще никто, кроме мамы, не покупал обувь с одеждой и не стирал джинсы. Ты – первая!
– О, как трогательно! – засмеялась я. – Прямо рыдаю от счастья!
В чем разница между любимым и нелюбимым мужчиной? О любимом хочется знать все: каким он был в детстве, каким станет в старости, что ему снится, чего он боится, чему радуется… Ты млеешь, когда он молчит, и ликуешь, когда он говорит. И если он далеко, ты все равно млеешь, потому что приближаешь его к себе силой воображения, сканируешь его биополе интуицией, стараясь догадаться, хорошо ему сейчас или плохо. Поэтому Гриня всегда со мной, а Сашка, до которого не сложно дотронуться рукой, остается где – то за пределами смысла. Если бы он исчез в данную минуту, я сочла бы это за благо и никогда бы о нем не вспомнила. Но такова ирония судьбы: близких людей она отнимает, а чужих, ненужных подсовывает…
– Юлька, Юльча, Юленция, – теребил мою руку Сашка. – Все будет ништяк, все будет просто зашибись, обещаю!.. Вот солью снимки, и тогда мы с тобой разгуляемся…
– Послушай, мне ничего от тебя не надо, у меня все есть. Проверяй почту и ступай своей дорогой!.. Имею я право отдохнуть от тебя?!
Кажется, я говорила доходчиво, бесстрастно, четко, будто писала инструкцию по применению, но Саша почему – то не врубался, и мой монгольфьер от досады чуть не распластался по обледеневшему тротуару.
– Не переживай, Юленция, отдохнешь. Но сначала выпьем!
– Чего?
– Того!.. – заулыбался фотограф. – Не беспокойся, я не прошу у тебя денег, своя заначка имеется. Надеюсь, ты не выкинула старые кроссовки?
– Вроде нет… я ничего не выкидывала.
– Тогда бежим быстрее. – Александр крепко ухватил меня под руку и начал свой марафонский бег.
В прихожей он с повышенным энтузиазмом вырвал стельку из своей прохудившейся кроссовки, извлек из – под нее слежавшиеся сотенные ассигнации и, выхватив у меня ключ, побежал в супермаркет «Аллегро». Я, не раздеваясь, прошла в комнату, настроила мигающий автоответчик на громкую связь и услышала вальяжный басок: «Э – э – э, Юлия Владимировна, здравствуйте. Вас беспокоит помощник Бориса Лаврентьевича Крымова. Меня зовут Маркел. Убедительно прошу связаться со мной по телефону 8–913–914–83–67».
– Очень мне нужно с вами связываться! – саркастически ответила я, ощутив неприятную, сосущую пустоту под ложечкой.
Автоответчик не желал умолкать. Он продолжил все тем же весомым, самоуважительным баском: «Юлия Владимировна, вы, вероятно, не представляете степени серьезности сложившегося положения. Немедленно снимите трубку!»
– Обломайся! – пискнула я пережатым от страха голоском. Потом, с усилием переставляя окостеневшие ноги, прокралась обратно в коридор, выглянула в глазок. Никого… И все же, зачем я отпустила Сашу? Несчастный папарацци еще не ведает, во что он ввязался…
Глава 4
УЧАСТЬ МУХИ
Я так и не осмелилась зажечь свет. Сидела на табуретке в прихожей, одетая, обутая, сложив руки поверх сомкнутых коленей, как на вокзале в ожидании поезда. Но ждала я не поезд, а Сашу, и слушала не объявления диктора, а телефонные послания, долбившие в мой аппарат, точно надоедливые дятлы дерево.
Омерзительный, опасный голос приспешника Крымова уверял, что мне ничего не угрожает, и вновь и вновь призывал к благоразумию. Кто бы ему поверил?.. Далее Надежда Краснова с натянутой беспечностью просила срочно перезвонить, как только я вернусь со дня рождения. Ага, как только, так сразу!.. Механический голос автоответчика известил: оставшееся время записи – приблизительно две минуты, А мой «поезд» все не шел.
Я успела вспотеть в плаще и сапожках, прокрутить в воображении, как кинопленку, все те неисчислимые ужасы, которые могут случиться в жизни: падение сосульки на голову, автокатастрофу, травму из – за гололедицы!.. И тут в замочную скважину вонзился ключ. Разумеется, звук заставил меня вскочить, и я едва не схлопотала открывшейся дверью по лбу.
– О, Юленция, ты чего в темноте маячишь?! – удивился Александр.
Я уткнулась ему в шею, в промежуток между ключицами, и всхлипнула:
– Сашенька… ты вернулся, – ощупала его голову и плечи, желая убедиться в их невредимости. Вздохнула с облегчением. – Живой!.. Наконец – то!
– Пф-ф, куда б я делся с подводной лодки? – фыркнул он конем и бойко отрапортовал: – Вот, гляди, купил пива, водки, хлеба, сметаны и пельменей, потому что в твоих микроскопических кастрюльках ничего другого сварить нельзя.
– Молодец!
– Чего ты свет не зажигаешь, экономишь электричество? – Поставив пакет на пол, Саша стянул куртку и потянулся к выключателю, но я перехватила его руку:
– Не надо!.. Скажи, ты никого не встретил по дороге?
– А кого я должен был встретить?
– Ну…
– Какой – то мужик спускался по лестнице, не знаю, может, это твой сосед с верхнего этажа. Раздевайся, будь как дома. – Папарацци практически насильно стянул с меня плащ, повесил его на крючок и спросил: – Охота тебе ковылять на этаких каблучищах? Разуйся, а то возвышаешься как Эйфелева башня!
Я на ощупь сменила полусапожки на тапочки, продолжая упорно выспрашивать:
– А во дворе кто – нибудь попался?
– Во дворе? Нет, вроде во дворе народа не было, – пожал плечами фотограф, – одни машины, но я их не разглядывал, я ведь к тебе торопился…
Он взъерошил мою челку и приблизил свои губы к моим. Еще немного, и мы бы поцеловались, но я, отстранившись, напомнила:
– Не отвлекайся, ступай скорей к компьютеру!
– Как скажешь, дорогая, – согласился беспечный Александр, но отправился не в комнату, а на кухню, к холодильнику, чтобы выложить продукты. В темноте он ориентировался не хуже зоркой кошки, зато мне приходилось держаться за него, как за поводыря, чтобы не зацепиться за что – нибудь сослепу.
– Сань, представляешь, когда нас не было дома, звонил некий Маркел, помощник Бориса Лаврентьевича…
– Крымова?! – присвистнул фотограф, и я ощутила, как напряглись его мускулы. – А как он тебя разыскал?
– Скорее всего, Надежда Краснова подсказала мой телефон. Но это не важно. Ситуация загадочная, какая – то непонятная: Алла пропала, и художник пропал, а мы с тобой были последними, кто их видел, потому…
– А откуда Маркел знает, что я у тебя?
– Ничего он не знает, да я с ним и не разговаривала, я всего – навсего прослушала сообщения на автоответчике.
– Черт!
Фотограф оттолкнул меня, ринулся к компьютеру, ткнул кнопку на процессоре. Пока компьютер загружался, плотно задернул шторы. Мрак в квартире сделался кромешным, и мне пришлось продвигаться на ощупь, по стеночке. Получилось не слишком удачно: сначала я зацепилась за тумбочку, потом ударила ногу об угол журнального столика… Наконец монитор засветился. В его голубоватом свете Сашин лик сделался мертвенно – бледным и невероятно значительным. Лишь сейчас я заметила, что припухлость на его щеке спала и черты лица приобрели некоторую благообразность.
В ящик «paparacci» посыпались сплошные подтверждения о доставке писем.
– Вот ерунда! – ругнулся Александр.
– Не расстраивайся, сегодня же суббота, выходной день, – успокоила я его. – Кой леший будет рассматривать твои предложения?
– Тот леший, что информационные агентства работают в режиме online, у них нет выходных, – возразил фотограф и удалился на кухню, откуда форсированным голосом крикнул:
– Пиво будешь?
– Буду. – Я устроилась на его место в кресле, щелкнула мышью, открыла новое письмо и воскликнула: – О, Сашенька, клюнуло!
В три прыжка папарацци очутился около монитора. Прочел вслух:
– «Ваши материалы нас заинтересовали. Просим срочно прислать два – три контрольных снимка, после чего мы готовы обсудить сумму вашего вознаграждения за проведенную репортажную съемку».
– А ты сомневался, нос повесил! – Я задиристо дернула Сашку за вихор на затылке. – Ну?
– Баранки гну, – мрачно отозвался он. – Отправить снимки без переходника невозможно.
– Без какого переходника?
– Без обыкновенного. В твоем компе нет устройства для флеш – карты. – Он резко сорвал опечатку с банки «Невского светлого» и отхлебнул пива.
– Напрасно ты психуешь! – пожала я плечами. – Ведь не я же, в самом деле, эту ерунду с фотографиями затеяла… Где переходник – у тебя дома?
– Он был в кофре, который умыкнули вместе с цифровым фотоаппаратом.
Саша сосредоточенно глотал пиво, и я пожелала последовать его примеру: вскрыла банку и немедленно облилась. Стряхивая пену с кофточки, выразила сомнение: вероятно, его устройство было не настолько уникальным? Наверное, в мире имеются аналоги?
– Кончай прикалываться, Юленция. Естественно, переходников как грязи, но толку… – состроил кислую мину непроходимый меланхолик.
– Так не сиди словно пень, ищи варианты! – разозлилась я.
– Я ищу, – буркнул он, сохраняя положение пня, хлебающего пиво.
Тут в дверь позвонили. Двенадцатый час – несколько поздновато для визитов… я никого не приглашала… Кто бы это мог быть?.. Звонок повторился. Открывать или не открывать – вот в чем вопрос!.. Александр, напружинившись, как пума, совершил бесшумный скачок и махом очутился в прихожей. Я последовала за ним, в очередной раз натыкаясь на мебель и набивая себе синяки и шишки.
Не видно было ни зги, лишь дверной звонок беспрерывно верещал.
– Кто там? – задушенным от испуга голосом спросила я.
– Юля, открой, это я, Надя.
– Она не одна, – шепотом сообщил Саша, отлипая от глазка и подпуская меня к смотровому устройству.
Рядом с Красновой на площадке топтались ее супружник и незнакомый человек, похожий на бурого медведя – шатуна: плечи широкие, но покатые, а сам настолько могучий, что лохматая шевелюра упирается в потолок. Впрочем, глазок сильно искажает изображения, в нем все выглядят по – уродски, как в комнате смеха…
– Надюша, а мы уже спим, – промямлила я и сымитировала зевок. – Приходи завтра.
– Какое «завтра»? Ты издеваешься? – зарычал Жека. – Открывай сейчас же!
Медведь потеснил его, придвинулся к двери вплотную, отчего линза глазка максимально увеличила его без того не мелкий нос.
– Юлия Владимировна, давайте поговорим, как цивилизованные люди, вам ничего не угрожает, – узнала я бас Маркела. – Мне необходимо выяснить некоторые подробности…
– А вам не кажется, что это неэтично: беспокоить людей по ночам?! – решила я покачать права.
– Если бы не чрезвычайные обстоятельства, вас бы никто не потревожил.
Дверная ручка задвигалась вверх – вниз.
– Эй, что вы делаете?! Не вынуждайте меня вызывать милицию, – предупредила я.
Но визитеры не понимали хорошего отношения: ручка задергалась еще активнее. Я позвала темноту:
– Гринечка, милый, подай – ка мне телефонную трубку, пора позвонить в дежурную часть и вызвать наряд милиции!
– Дура, только посмей позвони, – неприязненно, с угрозой, бросил Женька. – Сама потом будешь полжизни разбираться.
– Нет, ну это нормально? Приперлись среди ночи незваные гости – и меня же дурой называют…
Надя выразилась вежливее, но от этого смысл сказанного не изменился:
– Перестань выделываться, Юльча, не смешно. И ты, и мы знаем, что никакого Грини в твоей квартире нет.
– Как это нет? – не сдавалась я. – С чего это ты взяла, что его нет?
– С того взяла, – улыбнулась Надя. – Мы с ним полчаса назад встречались. Грин преспокойно чалится на даче и говорит, что забыл, когда видел тебя в последний раз. Нет, ну зачем было гнать эту волну: «Он долго боролся с чувствами… он осознал»? – ехидно процитировала она мои реплики из недавнего телефонного диалога. – Кого ты собралась наколоть, Малиновская?
Стыд обрушился на мою голову, как из вулкана, обжигающей лавой. Стало невыносимо жарко. Я села на пол и закрыла лицо ладонями. В висках пульсировало, в груди клокотало. Да, я действительно завравшаяся дура…
– Юлия Владимировна, в наших общих интересах сделать так, чтобы Борис Лаврентьевич ничего не узнал о данном досадном инциденте, – вновь вступил в переговоры громила Маркел и нажал на дверную ручку. – Отпирайте живо!
Сашка, вцепившись в меня, твердил:
– Не вздумай! Не открывай!
Я и не шевелилась и тем не менее почти физически ощущала, как рушится моя жизнь, разваливается на куски устойчивый привычный мир. Ничего не осталось – ни дружбы с Красновыми, ни элегических воспоминаний о любви с Гриней, ни доброго имени, ни покоя, ни порядка. Один сплошной позор.
– Все из – за тебя! – замахнулась я на фотографа. – Втянул меня в свою гиблую, гнилую аферу!
Он перехватил мой кулак и стиснул кисть руки так, будто хотел переломать пальцы.
– Пусти! – еле слышно пискнула я.
– Пущу, только не открывай им дверь!
– Нет, открою!
Сорвавшаяся с моих губ угроза оказалась роковой. Папарацци рухнул на меня и зажал мне рот и нос настолько крепко, что дышать стало нечем. Задыхаясь, я замычала и бешено замотала головой, очки отлетели в сторону. Троица пришельцев на лестничной площадке услышала нашу возню и насторожилась. Надя встревоженно позвала меня по имени, Краснов надавил на! кнопку звонка, Маркел опять стал дергать ручку над автоматическим замком.
– Юльча, что происходит, с кем ты? Ну, признайся: может, тебя держат в заложницах? – окончательно переполошилась Надежда. – Шайссе, надо взломать дверь, пока ее не прикончили!
Голос Надежды придал мне решимости, я изловчилась, вывернулась и заехала локтем Анисимову по не вполне зажившему носу. Фотограф взвыл и отшатнулся: удар получился прицельным, точным и наверняка весьма болезненным. Пользуясь тем, что противник обезврежен, я принялась вертеть замок, но что – то в нем разладилось, заклинило, да и мои пальцы тряслись – и мне никак не удавалось открыть дверь.
– Черт! Черт! – Меня тоже, как и замок, заклинило на одном слове.
Паук – папарацци оправился, сграбастал меня, как муху, и оттащил от двери.
– Не смей! – зашипел он. Захватом ноги резко подсек мои колени, повалил на пол и сел сверху на живот.
Кровь из его разбитого носа закапала мне на лицо, потекла прямо в рот. Я сплюнула, но ощущение солоноватого, железистого вкуса крови вызвало рвотные судороги. Корчась, я хватала воздух ртом и подвывала на разные лады: «Ам – ау!»
– Крепись, Юльча, сейчас мы тебя спасем, – пообещала Надя, и в тот же миг дверной косяк затрещал под натиском стамески или лома: чего – то крепкого, металлического и скрежещущего.
Паук отпустил меня, но от ощущения общей помятости и униженности я даже не попыталась встать на ноги. Наоборот, свернулась калачиком на боку, стиснула зубы и губы и крепко зажмурилась. И по ту и по эту сторону двери находились предатели. Я не желала с ними разговаривать, но отчетливо слышала, как трещит дверь. Подлый папарацци бестрепетно перешагнул через мое безучастное тело, и что – то захрустело под массивной подошвой его кроссовки. «Очки, – догадалась я. – Он раздавил их!» Хрупкая оправа треснула, как яичная скорлупа…
– Прости, я не хотел. – Анисимов наклонился и поцеловал меня в щеку возле уха, еще раз измазав липкой кровью. Потом вздохнул:
– Надолго не прощаюсь, Юленция. Обещаю, мы скоро увидимся, и все будет хорошо.
Он протопал в комнату. Клацнули балконные задвижки, и в прихожую потянуло сквозняком. Дверь продолжали выламывать, а она не поддавалась. Все это было невыносимо, как дурной сон. Я заставила себя подняться. Включила свет в коридоре и в комнате и тотчас ослепла от его яркости. Вообще, близорукий человек без очков абсолютно беззащитен: как летучая мышь на полуденном солнце, – голыми руками поймаешь…
Портьера колыхалась от ветра. Монитор погас, но процессор натужно гудел. Тонкой маленькой пластинки микродиска на компьютерном столике не обнаружилось, возле клавиатуры валялась только опрокинутая пивная банка, из которой вытекла желтая лужица и промочила ковер. Еще по бежевому полю ковра прямо к балкону тянулись алые кляксы. Я вышла на балкон и уставилась вниз своими слабо видящими глазами: расстояние до земли представилось мне бездонной бездной. Ужас! Можно ли, спрыгнув с третьего этажа, уцелеть и не разбиться? Саша не монгольфьер и не мифический Икар… Но мне вдруг страстно захотелось, чтобы у него выросли крылья и он плавно спланировал бы вниз или вознесся вверх. Не важно как, главное, чтобы спасся!..
– Э-эй, Саня-я, Саша-а, Сашенька-а, – негромко позвала я, перевесившись через перила.
Никто не ответил. Неужели?.. Нет – нет, не может быть… Я отогнала трагические мысли, помахав над пустотой растопыренными пальцами. Ночной воздух был холодным и густым, как студень, остро пах палой листвой, костром и арбузом. Он освежил меня и придал смелости, возродил, будто волшебная живая вода. На этот раз, оказавшись в прихожей, я быстро справилась с разболтанным замком, едва державшимся на отъехавших шурупах.
– Ну вот, вы окончательно испортили мою дверь, – сказала я, оглядывая выщербленный косяк и ворох щепок на лестничной площадке, перемешанных с белесыми хлопьями штукатурки. – Это просто какой – то беспредел! Как мне теперь здесь жить?!
– Юльча, дорогая! – раскрыл объятия Жека, словно не он, а кто – то другой намедни обругал меня дурой.
– Юлечка, так ты не просила ломать замок? – недоумевала соседка баба Глаша.
– Конечно не просила, – подтвердила я, только тут заметив, что в коридор вывалили все жильцы квартир, расположенных на нашей лестничной площадке. Какие прекрасные, отзывчивые люди! Не дали девушке пропасть…
– Юлька, ты вся в крови, – растерянно заметила Надя. – А где твои очки?
– Хм, я прозрела… Посторонись, не то испачкаешься!
Я действительно видела достаточно для того, чтобы ориентироваться в пространстве. А зачем разглядывать в деталях красноглазого Маркела и красномордого Краснова? Они мне абсолютно неинтересны… Вытянув руки и поводя ими по сторонам, как бы ограждаясь от бывших друзей, я спустилась по лестнице и вышла из подъезда, торопясь попасть на пятачок, расположенный под моим балконом. Мне не терпелось убедиться, что сбросившийся вниз папарацци еще сохраняет признаки жизни. Но там валялись обертки, окурки и прочий сор. Выходит, Саша не разбился!.. От радости я чуть не запела, как хор девушек – невольниц из оперы Александра Бородина «Князь Игорь»: «Улетай на крыльях ветра ты в край родной…»
В моей квартире тем временем, будто у себя дома, привольно расположились враждебные элементы. Маркел обследовал компьютер, Надежда рассматривала мою косметику, валявшуюся на журнальном столике, а Женька дул пиво из моей практически нетронутой банки. Прямо как в сказке про Машеньку и трех медведей, но с точностью до наоборот: медведи вломились и все смяли, изломали и слопали.
– Присаживайтесь, Юлия Владимировна, – пригласил самый старший из них – Михайло Потапович.
– Спасибо, я пешком постою.
Я открыла тумбочку и достала футляр с запасными очками. Сама не знаю, зачем я купила эту слишком строгую, узкую, черную Оправу, придававшую мне сходство с сельской учительницей и китайским летчиком одновременно. Образ отталкивающий, но деваться мне было некуда: других очков все равно не было.
Я надела эту гадость, и реальность тотчас набросилась на меня со всей своей беспощадностью. Так, наверное, ощущает себя муха, участь которой – пасть жертвой в паутине не ею придуманных жестоких обстоятельств.
– Может, сходишь умоешься? – участливо предложила Надя.
– Может, и схожу… Зачем ты разыскивала Гриню?!
– А зачем ты мне лгала? Нашлась тоже звезда!.. Строит из себя… искательница одиноких мужиков! – фыркнула Краснова. – Что, пыталась подцепить Кирилла? Зря старалась!
Я промолчала, но решила, что никогда ей не прощу этого ехидства.
– Она не Кирилла подцепила, а охотника за сенсациями, папарацци, – внес ясность в происходящее Маркел, и слово «папарацци» в его исполнении прозвучало как издевательство.
– У каждого свой бизнес, – равнодушно парировала я. – Вы безуспешно охраняете неверных спутниц олигархов, а папарацци как умеет гоняется за сенсациями.
– Ты бы, Юльча, лучше не возникала. Посмотри на себя: чума чумой! – вступил в разговор Женька.
– Жаль, что ты себя не видишь, Краснушкин, – отплатила я любезностью за любезность. – Что с вами творится? Вломились в чужую квартиру, вмешиваетесь в постороннюю частную жизнь, хапаете без спроса мои вещи, грубите…
– Так, все, шутки кончились! Отвечай по существу, – вплотную придвинулись ко мне жутковатые глаза Маркела. – Где флеш – карта?!
– Какая флеш – карта? Я вообще не знаю, что это такое.
– Как зовут того фотографа? Где он работает?
– Вы меня допрашиваете? А по какому праву?
Мы пикировались довольно долго. Достаточно долго для того, чтобы люто возненавидеть друг друга. И чем сильнее, чем изощреннее давил и напирал на меня медведь, тем упорнее я запиралась.
– Ради чего ты его покрываешь?! – негодовала Надя. – Он что? Обещал осыпать тебя деньгами? Он тебе кто: сват, брат, муж, отец?
– Угу, и сват, и брат.
– С членом до колен, – похабно захихикал Женька и бросил, обращаясь к Маркелу: – Одного не пойму: от кого какой – то левый фотографишка пронюхал, что на выставку к Золотареву приедет Алла, если даже мы сами этого не знали?!
Медведь длинно и заковыристо выругался. Похоже, он тоже ничего не понимал и вымотался изрядно. Нелегкая это работа: прислуживать владельцам заводов, газет, пароходов. А кому сейчас легко?!
…К трем часам ночи лихая троица от меня отвязалась, оставила наедине с самой собой за изломанной дверью. Надо ли говорить, что я долго не могла уснуть? Подожгла сигарету, но курить не смогла – изломала ее в пепельнице. Попробовала прибегнуть к народному средству: извлекла бутылку «Смирновской» водки из морозилки и залпом выпила полстакана. Убедилась на собственном опыте, что пить в одиночку просто отвратительно. Водка в меня не лезла. На душе было и грустно, и пусто, и тошно. Я направилась в душ, но и вода отказалась меня успокоить, к тому же текла она слабенькой струйкой и была едва теплой. Тогда я застелила диван постельным бельем, на котором предыдущей ночью спал Александр. Полежала, уткнувшись в подушки и принюхиваясь, надеясь учуять запах фотографа и по нему, как по следу на снегу, догадаться, где сейчас находится бедолага папарацци и что с ним… Тщетно: от чистых наволочек едва уловимо веяло стиральным порошком, будто Саша был не мужчиной, а бесплотным духом, таким же продуктом моего воображения, как монгольфьер или реинкарнация Грини в моем бытии. Мне не оставалось ничего другого, как снова принять растворенную таблетку «Донормила».
«До» по – французски «сон», «нормил», соответственно, означает «нормализующий». Но никакой, хотя бы относительной, нормы я не достигла, голову морочили кошмарные видения. Мне снился темный скверик со статуями в трупных пятнах оплешивевшей известки. Покалеченные изваяния спортсменов норовили упасть прямо на меня и превратить в лепешку. Я бежала от них, натыкаясь па черные мусорные мешки, а из – под каждого куста разносились стоны, походившие на уханье сов и филинов. Сердце учащенно колотилось, стучало, как молоток, которым бьют по гвоздю, звенело, как… Вернее, звенел мой телефон…
