Текст книги "Счастье взаимной любви"
Автор книги: Ирина Гончарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Самая утонченная пляжная жизнь кипела между станциями Булдури и Майори. Зона самых престижных и соблазнительных кабаков – «Перле», «Корсо», «Лидо», а также маленьких, респектабельных и дорогих кафе по центральной улице Йомас – «Семь сестричек», «Шесть лихих барабанщиков», – посидеть здесь даже с чашкой кофе считалось за счастье среди наивных ткачих, приехавших в дома отдыха по профсоюзной путевке. После убогих посиделок в «Семи сестричках» лихие местные парни волокли своих партнерш в ивовые кусты на дюнах ночного пляжа, считая, что оплатили свое похотливое удовольствие с лихвой. А «Лидо» да «Корсо» – для дам классом повыше. («Мы пойдем с тобой в «Лидо», только «после», а не «до»!) Растерянные и ошеломленные «западным» шиком, юные ткачихи из Иванова, Торжка и Урюпинска полагали, что достигли воплощения своей курортной мечты: солнце, море, шикарный ресторан и большая любовь под плеск ласковой волны на мягком и теплом песке прибалтийского пляжа. Будет что вспомнить, когда снова безостановочно и ежедневно загрохочет ткацкий станок, а по субботам на танцплощадке пьяный одноклассник схватит грязной рукой за жопу и поволочет в ближайшие кусты или, того хуже, в вонючий подвал, но уже безо всякого предварительного шика и антуража.
Все эти правила Аня знала, из разряда лопоухих дурочек выскочила уже в прошлом году. Быть может, потому и относилась равнодушно к пляжным знакомствам. Это для приезжих, для курортников сезона. Себя она теперь считала старожилкой Риги, тем более что наловчилась бойко лопотать на латышском языке – у нее был высокий уровень восприимчивости к чужой речи, она не всегда точно улавливала смысл сказанного, но всегда правильно понимала настроение и характер услышанного.
Солнце припекало спину, Аня села на песке, вытерев полотенцем повлажневшую грудь. И тут же заметила внимательный взгляд соседки, сидевшей рядом. Яркая блондинка, под тридцать лет, в легком платье, которое не снимала по неизвестным причинам. Судя по резким чертам лица и синим до прозрачной голубизны глазам – латышка.
Аня отвела взгляд, а соседка сказала негромко:
– С вашей фигурой, девушка, можно смело идти загорать на пляж нудистов.
Аня глянула на нее и не ответила.
– Вы меня понимаете? – настойчиво спросила соседка с легким акцентом.
– Да. Я знаю, что на пляже в Лиелупе, где река впадает в залив, все ходят голяком. Но их гоняет милиция.
– Не всегда, – улыбнулась женщина. – И не каждый год.
– Я люблю голых мужиков только в постели, – коротко бросила Аня, надеясь, что этим прервет беседу с совершенно откровенной и навязчивой лесбиянкой. Но соседка засмеялась.
– Я тоже. Всеобщее оголение – я правильно сказала? – лишает самого главного. Интереса друг к другу.
Аня кивнула, встала и пошла к морю. Купаться ныне рисковали немногие. Уже не первый год ходил упорный слух, что залив заражен какими-то химическими сбросами, от которых по телу идут прыщи и фурункулы, а может приключиться и еще что похуже. Но Аня все же вошла в море по пояс, для чего пришлось пройти метров сто по мелководью, дважды окунулась и вернулась на свое место.
Соседка сидела на том же месте, не меняя позы, и курила длинные сигареты с золотым обрезом. Едва разжимая губы, она спросила:
– Около «Альбатроса» не промышляете?
Аня не ответила. Вопрос был предельно точен. «Альбатрос» – это магазин для моряков и рыбаков, которые отоваривались в нем по специальным бонам, купонам, сертификатам или разменивали там имеющуюся у них законную валюту. При своем небольшом объеме «Альбатрос» был до потолка набит шикарными тряпками, обувью и прочими соблазнами, в основном импортного производства. «Промышляли» около магазина, а точнее, около его привилегированных покупателей девочки определенного сорта, а потому вопрос соседки был очень конкретен, с прицелом. Аня появлялась в «Альбатросе» неоднократно, но афишировать этого не собиралась.
– Не корчи из себя девочку, – без укоризны, со спокойной улыбкой сказала женщина. – Я ведь тебя в городе видала. Позавчера, по-моему, в «Лидо», с эстонцами.
– Ну и что? – неприязненно спросила Аня.
– Да работенку тебе могу подкинуть. На сегодня. Пара часов – и хорошие деньги.
– Ты бандерша, что ли? – усмехнулась Аня.
– Нет. Меня Сармой зовут. – Она близко придвинулась к ней, сунула в песок сигарету и сказала тихо: – Понимаешь, у меня пара постоянных хороших клиентов, а я сегодня не в форме… Ну, демонстрация у меня с красными флагами. А клиентов терять неохота. Приличные люди. С придурью, конечно, но никаких там фокусов. Платят хорошо. Отдашь мне за наводку двадцать пять процентов, и все будет о’кей.
Аня помолчала. С деньгами у нее сейчас было не то чтоб туго, но все лето она откладывала на сберкнижку каждую лишнюю копейку, чтобы выдернуть отца из Электростали если уж не на жительство в более цивилизованные страны, то хотя бы к берегу залива на следующий летний сезон. Для этой цели она уже приглядела маленький домик на станции Пумпури, договорилась о том, чтобы снять его. Домик в рыбачьем поселке, в тихом, обойденном шумной курортной толпой месте. По ее планам, отец должен был прожить там три летних месяца «как белый человек», ни в чем себе не отказывая, дабы осмыслить, что жизнь может быть совершенно иной.
Сарма словно угадала ход ее мыслей и закончила негромко:
– Платят «зелеными». Ровно два часа, и все дела.
– Так их двое? – заколебалась Аня.
Сарма тихо засмеялась.
– Двое, но напрягу не больше, чем на одного козла. Ты их, может быть, видела, этих ребят, их здесь все знают. Двое братьев-близнецов, по утрам трусцой бегают вдоль моря и вечером тоже. Раз в неделю, каждую среду, я у них. Все по науке. Каждый по два раза, кормят ужином, но он тоже научный, пресный, одна трава. Сами ни винчика, ни водки не пьют, а тебе дадут, если захочешь. Хоть шампанское, хоть виски.
– А ты…
– Я ж тебе сказала! Видишь, в платье как дура на пляже сижу! – раздраженно поморщилась Сарма. – Они оба до того чистюли, что аж сблюешь, а я не в форме сегодня. Обидятся и выгонят к чертям собачьим! К пяти ровно надо быть. Через два часа свободна. Сорок баксов. Тридцать – тебе, десять – мне.
– Идет, – кивнула Аня, еще не подозревая, что этим согласием приобрела себе верную подругу на долгие годы.
Сарма обрадовалась.
– Тут не в башлях дело, я тебе могу и свою долю отдать, лишь бы приличного клиента не терять! Я, как и ты, в общем-то не профессионалка, с тротуара не работаю, но когда подворачивается что-нибудь стоящее, так зачем упускать? Точно?
– Наверное, – лениво ответила Аня.
– Так я сейчас сбегаю позвоню, объясню им ситуэйшен?
– Ага. – Аня вытянулась на полотенце и закрыла глаза.
Сарма подхватила свои босоножки с песка и торопливо пошла за дюны, где возле ларьков стоял телефон-автомат.
Пляж продолжал жить своей обычной летней жизнью: со всех сторон, мешая друг другу, ревели магнитофоны и транзисторы, потеющими тушами лежали на песке белые, еще не загоревшие тела прибывших с севера курортников, кто-то плескался у кромки воды, бегали по песку и строили из него грязные замки дети, и солнце, не столь частое явление в Прибалтике, этим летом было щедро. Из кружка волейболистов, играющих между шезлонгами, в сторону Ани несколько раз вылетал мяч, и кудрявый, до кофейной черноты загоревший парень бегал за ним, косил на Аню веселым зазывным глазом, но она сразу определила, что, кроме плавок тигрового раскраса да крестика из фальшивого золота на шее, у этого соискателя ничего нет ни за душой, ни в кармане. Да и внешне он ей не нравился – слишком красив, игрив и женствен. Ангелочек-херувимчик, любимчик немолодых матрон. Аня предпочитала мужчин корявых, мрачноватых и немногословных, если дело касалось душевных увлечений. Чем больше она общалась с мужчинами, тем больше убеждалась, что в массе своей они беспросветные дураки, темы прожевывают одни и те же и крайне редко блещут умом. Так пусть уж лучше тупо молчат, чтоб не видно было, что, кроме анекдотов, трепотни о джазе, спорте и сладостной мечты о зарубежной жизни, мозги их никакого багажа не имеют. Те, кто постарше, рано или поздно принимались рассуждать о власти денег, если они в больших количествах. Но для Ани деньги оставались только средством существования, чтоб не таскаться каждый день на работу, не иметь над головой начальницы или начальника, более или менее хорошо одеваться, а если хочется лениво и томно проваляться два дня подряд в постели с книжкой в руках, то и для этого должны быть возможности.
Красавец-волейболист в очередной раз прибежал за мячом, подхватил его, слащаво заглянул Ане в глаза и не придумал, баран, ничего оригинальней, чем спросить:
– Девушка, вам не скучно? С нами поиграть не хотите?
Если ответить, что не хочешь, то тут же последует предложение пойти искупаться, потому как у этих пляжных зазывал была своя поговорочка: «Скучно гибнуть без идей, а купаться без б…!»
Аня зевнула во весь рот прямо в лицо красавца, закрыла глаза и перевернулась со спины на живот.
– От винта! – прокомментировал баран и побежал забивать свой волейбольный мяч в сторону других красавиц.
Сарма вернулась через полчаса и присела около нее.
– Порядок! Немножко поломались, немножко испугались, но я сказала, что ты моя старая подруга и тоже имеешь постоянных клиентов. Ты ведь около Андреевской гавани и Дома моряка не ходишь?
– Нет, – ответила Аня. – Там арабы и прочие. Я их не люблю.
– Я тоже. Пойдем выпьем кофе, и я тебе расскажу, что эти два клоуна любят.
Аня накинула сарафан, и они ушли с пляжа. А через десять минут вдвоем сидели за столиком летнего кафе под соснами, где взяли по бокалу кофе-гляссе, которое Аня полюбила сразу, едва попробовала год назад.
– Значит, так, и Томас, и Петерс раньше работали в цирке, – начала Сарма.
– Клоунами?!
– Да нет! Акробатами! Но это ерунда! Главное, что они такие близнецы, что не отличишь! Им теперь под пятьдесят, и оба лысые, оба хотят прожить по сто лет, хотя совершенно непонятно, на кой хрен это им надо! Мяса не едят, не пьют, не курят, но где-то вычитали, что раз в неделю, в среду, им нужен секс! За два часа два раза, каждый по очереди. Ты еще обхохочешься, когда на них посмотришь. Но не бойся, культурные ребята. В рот не суют, в зад тоже. Да! Чуть не забыла! Обязательно скажи, что ты замужем! Они венерических болезней до судорог боятся! А может, ты действительно замужем?
– Нет, – равнодушно пожала плечами Аня.
– А я была два раза, да все без толку! Парень у тебя есть?
– Есть, – сонно ответила Аня и закрыла глаза, вытянулась на стуле так, что лопатками уперлась в спинку, а пятками в землю, и таким натянутым мостом застыла, чувствуя, как напряглись мышцы на животе и спине.
– Ты вообще-то это дело с клиентами любишь? – спросила Сарма.
– Когда как, – подумав, ответила Аня. – Иногда даже с последним дерьмом бывает хорошо. А то вдруг красавец и нравится, а ничего хорошего.
– Это точно! – весело подхватила Сарма. – Зимой у меня был один подполковник, от жены бегал, цветы приносил, а я…
– Слушай, – безо всяких церемоний остановила ее Аня. – Я этих разговоров не люблю. А то получается какое-то производственное совещание, будто обмен опытом.
– Да, конечно, – слегка смутилась Сарма. – Я ведь просто с тобой познакомиться поближе хочу. Ты мне нравишься. Я, конечно, старше тебя, подругами мы не будем, но ты ведь не рижанка? Из России приехала?
– А видно?
– Ну, рижанка никогда не позволит себе в кафе на стуле развалиться, словно в бане.
– А мне так нравится, – сказала Аня, не открывая глаз и не меняя позы.
– Хорошо, что нравится, но это некрасиво и неприлично. Ты всегда должна выглядеть по классу «прима». В любой момент и в любой час.
Аня поморщилась и уселась нормально.
– Давай, Сарма, с тобой договоримся. Я тебя сегодня выручаю, прекрасно. Может быть, ты меня завтра выручишь. Но на этом – все. В душу ко мне не лезь и не учи, как жить. Какая я есть, такая и есть. Захочу, голой на столе танцевать буду. Но сейчас не хочу.
– Послушай, – помолчав, осторожно начала Сарма. – Не обижайся, ты девушка интересная, но – как бы сказать? – похожа на корову, когда она на лугу под солнышком нажрется и лежит, жвачку жует. Некоторым такие женщины нравятся, но это хорошо для быдла, для плебеев. Для рыбаков или всякой шпаны, которая снимает девок на улице Дзирнаву.
– Я по Дзирнаву даже днем не хожу, – без раздражения ответила Аня.
– Еще чего не хватало! Это уж последнее дело!
Аня была не совсем точна и откровенна, когда отреклась от славной улицы Дзирнаву («Мельничная» – в переводе на русский). Улица эта, конкретней – перекресток с Тербатас, с давних довоенных времен считалась клоакой города. Кто-то – Аня уже не помнила, кто, – пояснил ей, что еще перед первой мировой войной сюда приезжали из окрестных сел мельники – народ богатый и широкий, пили-гуляли по-крестьянски раздольно, благо вырывались в город из своих семей и, естественно, возжелав женской ласки, выходили на улицу. Спрос тут же рождал предложения, и с тех времен на означенных перекрестках вечно толкались ночные феи и спекулянты, торгующие алкоголем. Знакомств на этих позорных перекрестках Аня не заводила, но за ночной водкой бегать пару раз приходилось. О безобразиях улицы Дзирнаву писали местные газеты, время от времени там устраивались милицейские облавы, но результатов за минувшие семьдесят лет не добился никто – ни старорежимная полиция, ни сегодняшняя милиция.
– Ты, Сарма, меня за кого-то не того принимаешь, – не спеша сказала Аня. – Я постоянно этим делом не занимаюсь…
– Ага! Старое правило по анекдоту! – засмеялась Сарма. – Чем отличается иностранная проститутка от советской? Иностранная просто работает, а советская – работает и учится! У тебя какая-нибудь подстраховка есть?
– Какая еще подстраховка?
– Ну, на работе числишься или учишься где-то? А самое лучшее, если заимела ребенка! Тут уж с тобой никто – ни милиция, ни сам Бог не справится!
– Нет у меня никакой подстраховки.
– Что-нибудь придумаем! А то наскочишь на папочку Штрома, и ничего хорошего не будет.
Про папочку Штрома Аня уже слышала. Для всей веселой рижской молодежи это была самая грозная и крайне опасная фигура. Работал он в Управлении местной милиции, числился инспектором, в обязанности его входила сфера молодежи. Конкретней – девочки и мальчики, имеющие слабость к беззаботной жизни, мелкой спекуляции, фарцовке и валютным операциям. Папочке Штрому, как пояснили Ане, было чуть больше тридцати, взяток он не брал (знали точно), был строг до жестокости, но все же, по общему мнению, отличался своеобразной справедливостью и разговаривал «по-человечески». Во всяком случае, без причин или большой вины не тиранил и в положение своих опекаемых входил.
– Плевала я на вашего папочку, – сказала Аня.
– Дай-то Бог, чтоб не познакомилась. Окажешься в его картотеке, по улицам придется ходить с осторожностью. Но я хочу тебе сказать, что себя не ценишь. Совсем не ценишь, если такой коровой на стуле в кафе сидишь. Тебе от природы даны кое-какие качества, так их надо шлифовать и использовать по большому счету. А не валяться за стакан портвейна по канавам со всякими сопляками.
Аня безразлично посмотрела ей в глаза, но доказывать, что по канавам пока не валялась, да и не собиралась этого пробовать, посчитала ненужным занятием.
Сарма глянула на свои мужские часы и сказала:
– Тебе пора. Через пятнадцать минут они закончат играть в бадминтон и будут ждать тебя. Деньги не проси, в прихожей под зеркалом оставишь сумочку, они сами туда башли сунут. – Она вдруг засмеялась, весело и открыто. – Знаешь, о чем я больше всего иногда мечтаю? Склеить молодого мальчишку, который идет к женщине в первый раз и за деньги! Жутко охота посмотреть, как он будет корчиться, когда придет время деньги давать! Весь вспотеет, глазки заюлят, а сам счастлив, что стал мужчиной, хоть и противна я ему потому, ведь деньгами за поэтическую любовь платит, и его от этого трясет! Но главное, кому-нибудь рассказать о своих подвигах хочется, а он не может, потому как стыдно, что начал свою половую жизнь с платной шлюхи! Ни мама, ни папа не поймут!
– Да и не расскажет никому, – заметила Аня.
– Да. Пока не повзрослеет. Потом эти козлы понимают, что разница маленькая, даришь ли ты своей даме цветы, бриллианты, водишь ли ее в рестораны или попросту суешь ей в карман баксы! С братишками-близнецами не стесняйся, но и не хами. Покультурней. Они любят, чтоб все было красиво. Причешись, чуть-чуть подкрась губы, а глаза не трогай. Они не переносят макияжа.
– Тоже мне выпендрежники, – буркнула Аня, но причесалась, подвела губы, глядя на себя в зеркальце, и встала.
Идти пришлось недолго. Пересекли центральную улицу и свернули в тенистую боковую. Сарма остановилась.
– Я тебя здесь встречу через два часа. Тридцать второй дом.
Аня кивнула и неторопливо пошла по плиткам тротуара.
Дом под номером 32 оказался старой постройки, затейливый, с башенками, весь дворик перед ним был усажен яркими шарообразными цветами, названия которых Аня не знала. Привычных заборов не было. Хозяева отгораживались от улицы и соседей живой изгородью из кустов, порой более плотной, чем бетонный забор.
Аня еще не дошла до невысокого крыльца, как двери в домике распахнулись, и один за другим появились два человека. Мало того, что они были похожи друг на друга, как два инкубаторских цыпленка, так еще и одеты одинаково: белые спортивные трусы, белые майки, желтые плетеные сандалии на босу ногу. Оба с блестящими загорелыми лысинами, крепкие, холеные, радостные и услужливые.
– Вас зовут Аня, мадам? Очень, очень приятно! – в два голоса заговорили близнецы и широко распахнули перед ней двери, пропуская гостью.
– Здравствуйте, – легко сказала Аня, настраивая себя на бодренький лад.
– Просим, просим вас! Хотите кофе? Или, может быть, немного пообедаем?
По-русски оба говорили сносно, но как-то комично коверкали слова, что происходило не столько от плохого знания языка, сколько от повышенной куртуазности в обращении.
– Не надо кофе, – сказала Аня.
– Ситро? Лимонад? – Они дружно кинулись к буфету.
– Не хочу. Какой-нибудь музыки у вас нет?
– Конечно-конечно!
Судя по всему, братишки снимали здесь на лето только эту одну, очень большую комнату, посреди которой стояла кровать исполинских размеров, застланная на двоих. Видать, они, неразлучные, и спали рядышком. И мечтали лечь в один гроб – через сто лет.
Один из близнецов включил магнитофон, и оба затоптались перед Аней, не зная, как по малому знакомству побыстрей перейти к трепетному и желанному делу.
– Может быть, мадам, отдохнем немного? Полежим? – указал на кровать-аэродром более решительный близнец. – Такой жаркий день, и вы, наверное, купались, устали?
– Отдохнем, – согласилась Аня, положила на подзеркальник сумочку и потянула «молнию» на платье.
– О, что вы, мадам! Мы вам поможем! – обрадовались братишки, и оба кинулись к ней. Надо отмстить, что действовали они очень складно, ловко и без зверства, раздели ее как ребенка и с какой-то неуловимой сноровкой успели скинуть с себя одежду; пока один из них ласково стягивал с Ани трусики, другой уже обнимал ее за плечи и целовал в грудь.
Первый торопливо, но очень аккуратно повесил одежонку Ани на спинку кресла и тут же принялся целовать ее со спины – в шею и под мышками. Они зажали ее с двух сторон своими литыми, мускулистыми телами, словно спрессовали, потом в четыре руки плавно оторвали от пола, легко и осторожно перенесли на кровать и в каком-то очень слаженном ритме, словно отрепетированном годами, принялись нежно ласкать ее. Ане и делать-то было нечего! Кого обнимать, к кому прижиматься, кого осторожно укусить за ухо, понять она не могла. Ощущение было такое, будто они в основном были заняты друг другом, а она, Аня, существовала лишь как возбуждающее передаточное звено. В этом было нечто незнакомое и своеобразное, и даже смеха у Ани не вызвало. Они продолжали перекатываться по широкой кровати друг на дружку, то сжимая Аню, то растягивая ее, словно мученика на кресте, зацеловали с пяток до макушки, но ни тот, ни другой не сделали ничего такого, что было бы грубо или причинило бы боль.
Всю площадь своей кровати («сексодром» – вспомнила Аня) они использовали с эффективностью вольтижировщика на арене цирка.
«Хоть бы мне вас как-нибудь различить, братишки! А то вы у меня, как японцы, на одно лицо! – мелькнула веселая мысль. – Кто из вас Петерс, кто Томас, вот бы что уразуметь!»
Обнимая и оглаживая Анну, близнецы перекатили ее к краю кровати, и через плечо своего партнера Аня заметила на тумбочке стержень губной помады. Она выгнулась дугой, застонала, перевернула обоих спиной к столику и, словно в легкой судороге, зацепила помаду кончиками пальцев.
При следующем кульбите Аня легонько мазнула одного из братишек помадой за ухом. «Слава те, Господи! Теперь хотя бы один стал «меченым».
Акробатика на постели продолжалась все в том же неторопливом ритме, братья проникновенно наслаждались соприкосновением тел, трением друг о дружку и об нее, гладили и целовали самые интимные места; она чувствовала, как у обоих учащенно забились сердца, да и сама задышала тяжело и возбужденно, потому что этот цирковой трюк потихоньку становился приятен своей дикой прелестью и нелепостью.
«Меченый» приступил к непосредственному акту первым, в самой простейшей позе, придавив Аню своей грудью к простыням, но при этом братец его приподнял Аню за бедра и стал раскачивать их в плавном ритме. Ни одна мышца Аниного тела при этом не напряглась – полное расслабление, лежи себе и читай газету, если хочешь. Нежничали они куда лучше, нежели выполняли стандартные упражнения. Правда, в этой фазе оба принялись произносить какие-то слова и словно в одну трубу однообразно шептали:
– О-о, файн! Зер файн! Какая женщина! Файн!
После «меченого» в том же стиле отработал и его братец и без судорог закончил за то же время – не более двух минут. На подготовку процесса у них ушло около получаса. Потом оба откатились к краям кровати, Аня тоже широко раскинулась на смятом покрывале и глубоко вздохнула, изображая полное удовлетворение. Для верности сказала:
– Фа-айн…
Это ее заявление привело братишек в тихий восторг. «Меченый» вскочил, ринулся к буфету, спросил:
– Может быть, дама хочет шампанского?
– Хочу, – сказала Аня.
– О да! Конечно! Шампанское – это очень хорошо! – подхватил «немеченый». – Вы не обижайтесь, что мы сами не пьем. Мы вообще не употребляем алкоголя. Но мы будем с шампанским.
Аня не поняла, что они хотят сказать, поскольку откупоренную бутылку шампанского разлили по трем высоким бокалам. Оказалось, что братишки, если и не пили шампанского, умудрялись получать от него удовольствие иного рода. Когда чокнулись бокалами, они смущенно улыбнулись, опустили бокалы между ног и погрузили в них свои натруженные органы. Оба при этом хихикали, как дети, дорвавшиеся до мороженого.
– Сейчас ведь щипать начнет! – засмеялась Аня. – Это же все-таки спирт!
– Файн! Файн! Прима! – толковали братишки и закатывали глаза. – Очень холодно там, очень свежо! Полезно для здоровья!
Через четверть часа снова начались все те же переплетения тел, но нового братцы изобрести уже ничего не могли. Разгорячившись по второму заходу, «меченый» лег на лопатки, положил Аню на себя, а оставшийся без отметины начал номер в позе «партнер сзади». «Меченый», соответственно, обнимал и ласкал снизу. Снова около трех минут, потом покувыркались, повизжали, и братья вроде бы поменялись местами, но по отметке за ухом Аня сообразила, что у «меченого» близнеца сил на второй раз не было, а потому его братец отрабатывает и чужой сеанс – за брата. А «меченый» обошелся лишь разовой акцией. Значит, какие-то внутренние различия между близнецами все же были, но они это старательно скрывали.
Через час с небольшим все ласки закончились.
– Может быть, мы немного поужинаем? – спросил «меченый». – У нас, правда, нет мяса, мы вегетарианцы. Есть хороший салат и рагу из грибов.
Предлагалось вполне дружелюбно, но Аня почувствовала, что вегетарианский ужин втроем в программу явно не входит и приглашали к столу лишь из вежливости.
– Нет, – сказала она. – Мне пора домой. Нужно встречать мужа с дежурства.
– Конечно-конечно, – заторопились оба, не дав Ане одеться самостоятельно. С прежней ловкостью и радостью они одели ее с ног до головы, правда, при этом поцелуев отпустили в меньшем количестве.
Аня подхватила свою сумочку, которая лежала все на том же месте – казалось, ее никто не трогал. Но нарушать совета Сармы она не стала, не открыла сумочку для проверки, просто перекинула ее через плечо и сказала:
– Все – файн! Бывайте здоровы!
Но близнецы вдруг стушевались, переглянулись, обменялись несколькими фразами даже не на латышском, а, как показалось Ане, на английском языке, а потом, глядя на нее в четыре неуверенных глаза, заговорили, помогая друг другу:
– Мадам… Может быть, вам понравилось у нас?.. Конечно, Сарма тоже очень, очень хорошая, удивительная женщина, файн. И мы ее тоже любим… Наш режим по средам… Сарма по средам. Если вы не против, то ваш день может быть в субботу. У вас в сумочке есть наш телефон. Мы думаем, что вам у нас, мадам, было хорошо. Сарма ничего не потеряет. Не надо ей ничего говорить.
– Сарме не говорить? – переспросила Аня.
– Конечно! – обрадовались близнецы. – Она будет в среду, а вы в субботу! И она не будет знать, зачем ей обижаться?
– Хорошо. Я позвоню, – сказала Аня.
Они проводили ее от крыльца до улицы и по очереди поцеловали руку.
Отойдя от дома шагов на сорок, Аня заглянула в сумочку – вместо предполагаемых сорока баксов в сумочке, точнее – в красивом конверте, лежало пятьдесят. М-да, как теперь делиться с Сармой?
Но старшей подруги на том углу, где они договаривались встретиться, не было. Ане было как-то все равно – появится ли она вообще или исчезнет навсегда. Она отложила десять долларов в тот кармашек сумочки, который был на «молнии», и решила, что день-другой эти деньги трогать не будет, чтобы рассчитаться с Сармой, если представится случай.
Возвращаться на пляж, чтобы любоваться закатом, уже не имело смысла. Аня решила поехать домой, потому что вдруг почувствовала, что от проведенных физкультурных трюков устала – устала просто физически: болели мышцы и шея, казалось, что она только что разгрузила воз капусты.
Едва Аня ступила на перрон станции Дзинтари (перед носом ушла электричка на Ригу), как тут же увидела на скамье Сарму. Та сидела нога на ногу, курила и лишь легко вскинула тонкую руку при виде Ани.
– А я ведь могла и убежать с твой долей, – сказала Аня.
– Нет. Ты бы не убежала, – уверенно ответила Сарма. – Я знаю. Ну, как там братцы-акробатцы?
Аня пожала плечами.
– Забавно.
– Но не очень вкусно, точно? Морковки свои в шампанском искупали?
– А то как же. Дали пятьдесят баксов.
– Мои десять. Как договаривались. Премия за усердие – лично твоя.
Аня достала из кармашка под «молнией» десять долларов и подала их Сарме, а та небрежно сунула деньги в карман.
– Они предлагают мне заходить к ним по субботам, – сказала Аня.
– Ишь ты! – изумилась Сарма. – Ломают свой режим жизни?! Ну, ты произвела эффект! Они и спят, и дышат, и писают по режиму! С них же, по науке, одного раза в неделю вполне хватало!
– Одному не хватало. Он лишнее у брата прихватил.
– Ты их просто спутала. Каждый по два раза. Уже целый год, я же знаю.
– Ты их не различала. А я одного пометила.
– Как это?
Когда Аня рассказала о своем фокусе с помадой, Сарма едва со скамьи не упала от хохота.
– Я в среду сделаю то же самое! А еще лучше пометить их разом, несмываемой краской, чтоб люди не путались! Ладно, моя среда, твоя суббота! Поехали в «Луну»? Поужинаем, потанцуем? В «Луне» шпаны не бывает.
3
До кафе «Луна» они добрались, когда уже наступил вечер, погода испортилась, над городом нависли темные тучи.
Вход в кафе был почти напротив обелиска, и у закрытых дверей толпился народ, но никого не пускали. Сарму это обстоятельство не смутило, она пробилась сквозь толпу к дверям и стучала в них с такой настойчивостью, что появился швейцар с орденскими планками на груди и вопросительно уставился на Сарму.
– Нас ждет Зига! – крикнула Сарма. – Стол заказан.
Швейцар кивнул, с трудом распахнул дверь, жаждущие проникнуть внутрь поднаперли было, но опытный страж кафе ловко отодвинул кого надо, рявкнул на кого следовало, и Сарма с Аней протиснулись в маленький холл кафе.
– Кто такой Зига? – спросила Аня, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.
– На контрабасе играет, – кинула на ходу Сарма, а сама уже повеселела, засияла вся и затряслась от грохочущей навстречу музыки.
– Хоть бы найти кого, кто по-настоящему танцевать умеет, а не топчется как слон в валенках!
Контрабасист Зига действительно существовал. Он рвал пальцами струны своего инструмента и в полный голос орал с маленькой эстрады:
– Вас приветствует оркестр кафейницы «Л-у-у-на-а»! Температура воздуха в столице СССР Москве двадцать пять градусов! В столице Советской Латвии, городе Риге, – двадцать шесть! В Юрмале воздух двадцать четыре градуса! В кафейнице «Луна» температура постоянная – сорок градусов!
И оркестрик вдарил молодецкий ритм, покрывая вспышку одобрительного смеха, словно острота контрабасиста была всем в диковинку, а не произносилась по пять раз за вечер и каждый день. Но Зига был украшением и гордостью кафе, популярной фигурой в городе, не знать его, вместе с его прибаутками, считалось зазорным, и все его экспромты смаковались знатоками, как шутки-шоу высшего, глубоко интеллектуального порядка. К тому же он еще и пел на языке, который непритязательная публика принимала за английский.
За несколько минут Сарма нашла каких-то знакомых и вместе с Аней подсела к столику, за которым уже сидели две увядшие женщины, имен которых Аня не запомнила, да и не сочла нужным запоминать. Что-то невыразительное: Люда, Люся, Марта, Валя…
Возглавлял стол вислоносый немолодой мужчина, уже изрядно потрепанный, полинявший и явно уставший от ресторанной жизни, поскольку поглядывал на всех свысока и не проявлял ни к кому никакого повышенного интереса. Денежный мужик, да и только.
– Кир Герасимов, – небрежно кивнул он Ане, представляясь, и она вспомнила, что это достаточно известный в Риге жулик, про махинации которого ходили разные легенды, как смешного, так и неприличного толка.
– Кир! – панибратски обняла его за плечи Сарма. – Мне тут рассказали про тебя историю, и я не знаю, верить ей или нет?
– Верь. Какую историю? – спросил Кир, и Аня поняла, что он, при всей своей барской вальяжности, очень ревниво относился к историям, касаемым его персоны.
