Текст книги "Жизнь Владислава Ходасевича"

Автор книги: Ирина Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Эти стихи – тоже что-то вроде «Памятника» – и себе, и любимому размеру XIX века, и Ломоносову, и Державину, и всей русской поэзии. Звучат они мощно, действительно, как шум водопада…

 
С тех пор, в разнообразьи строгом,
Как оный славный Водопад,
По четырем его порогам
Стихи российские кипят.
 

 
И чем сильней спадают с кручи,
Тем пенистей водоворот,
Тем сокровенный лад певучей
И выше светлых брызгов взлет —
 

 
Тех брызгов, где, кок сон, повисла,
Сияя счастьем высоты,
Играя переливом смысла, —
Живая радуга мечты.
 

Даже эти немногие стихи последних лет доказывают, что поэтический дар не оставил Ходасевича. Длительный перерыв в стихотворстве почему-то характерен для нескольких поэтов той эпохи: молчала какое-то время в 1930-е годы или почти не писала Анна Ахматова; литературный враг Ходасевича Георгий Иванов тоже замолчал надолго, на семь лет, чтобы потом возродиться и начать писать стихи, несравненно лучшие старых – словно другой поэт появился. Возможно, то же самое произошло бы и с Ходасевичем. Но ему не хватило времени на возрождение…

И все же что-то, мешающее писать стихи, с ним, внутри него тогда очевидно происходило. И здесь стоит, возможно, обратиться к проблеме, затронутой еще Пушкиным, походя, полушутя, в письме к Вяземскому и развернутой самим Ходасевичем в статье 1927 года «Глуповатость поэзии» («Современные записки»). Ходасевич толкует это высказывание Пушкина: «…поэзия, прости Господи, должна быть глуповата» – очень по-своему и, кажется, не совсем точно: «Оказывается, что мудрость поэзии возникает из каких-то иных, часто противоречащих „здравому смыслу“ понятий, суждений и допущений. Вот это лежащее в основе поэзии отвлечение от житейского здравого смысла, это расхождение со здравым смыслом <…> – это и есть та глуповатость, о которой говорит Пушкин». Все это верно, но немножко не о том. Глуповатость – скорее то, что несет поэта при сочинении стихов словно по волнам, это своего рода непосредственность, наивность, подобная наивности актера, готового целиком отдаться своей роли и забыть самого себя. Это именно забвение самого себя, своих умных мыслей. А толчком к этому состоянию служит «повод» для написания стихотворения, о котором писала в своей книге «Звук и смысл» критик и эссеист Е. В. Невзглядова. Повод может быть совершенно случаен, ничтожен, но он вызвал определенное чувство, воспоминание, и поэт должен, чтобы что-нибудь получилось, отдаться это чувству целиком, плыть по волнам, действительно надеть маску «простака», о которой пишет Ходасевич. Тогда ничтожный сам по себе повод родит мудрость, которая будет проступать из-под маски. Пример этого, довольно яркий, – стихотворение Ходасевича «Веселье», написанное по-видимому в 1928 году, которое он почему-то не счел возможным даже опубликовать:

 
Полузабытая отрада,
Ночной попойки благодать:
Хлебнешь – и ничего не надо,
Хлебнешь – и хочется опять.
 

 
И жизнь перед нетрезвым взглядом
Глубоко так обнажена,
Как эта гибкая спина,
У женщины, сидящей рядом.
 

 
Я вижу тонкого хребта
Перебегающие звенья,
К ним припадаю на мгновенье —
И пудра мне пылит уста.
 

 
Смеется легкое созданье,
А мне отрадно сочетать
Неутешительное знанье
С блаженством ничего не знать.
 

Повод, казалось бы, ничтожный – попойка, «гибкая спина» женщины. Но из него, из обостренного алкоголем взгляда на мир, на его детали возникает вдруг глубокий и мрачный вывод – о единственно возможном (для продолжения жизни) сочетании «неутешительного знанья» с минутным забвеньем, подаренным ночной попойкой. И поэт должен сначала прикинуться (перед самим собой) совершенно наивным, увлеченным процессом попойки.

Вот этой наивности и непосредственности, возможности пережить мгновенье с полной отдачей, как учил когда-то Брюсов, становилось, по-видимому, у Ходасевича все меньше и меньше. Некая сухость, неспособность отдаваться мгновению, «плыть по волнам» переживания у него, наверное, в эту пору появилась.

Впрочем, перечисленные выше стихи последних лет и особенно «Не ямбом ли четырехстопным…» показывают, что он все-таки не «засох», не «иссяк», а дело было, скорее всего, все же в слишком высоко для себя «поднятой планке», повторяя еще раз точное выражение С. Бочарова. От этих последних лет осталось довольно много поэтических заготовок, набросков, незаконченных четверостиший – знак того, что поэт не был удовлетворен работой, бросал ее, не доделав…

Последний прозаический отрывок (17–19 мая 1938 года) посвящен месту, в котором он находил некоторое забвение и утешение, играя там в бридж. Это – подвальный зал ресторана «Мюрат», и по сей день сохранившегося на углу бульвара Мюрат и улицы Отой, но сильно перестроенного. Подвал был игорным клубом; у Ходасевича он назван «Атлантида». Видимо, это было для него, действительно, отрешенное от жизни и ее забот и счастливое в своей замкнутости, словно потонувшее для остального мира место.

Он описывает литографии на стенах, изображающие тоже нечто азартное – лошадиные скачки; табачный дым, висящий над головами играющих, шум и гам, который стоит в подвале.

«Переселившись в Европу и сменив задумчивый винт и степенный преферанс на более нервный бридж, мы уже не говорим, как отцы и деды говаривали – „пикенция“, „бардадым“, „а я вашу дамочку по усам“ и тому подобное, а говорим – „трефандопуло“, „пик-пик-пик“, „слышен звон бубенцов“. Порой откуда-нибудь доносится грозное: „контр!“ – и ядовитое, с присвистом „спор-контр“, а потом еще более злорадное: „а вот я тебя отучу контрировать“.

В общем, играем мы нервно. Эпоха, так сказать, чеховская, с мягким шелестом карт и поэзией зимней ночи, отошла в прошлое. В подвале у нас стоит гам. Иной раз хозяин, свесившись через перила, водворяет тишину громким хлопаньем в ладоши. Тогда мы опасливо притихаем…»

Прозаик Василий Яновский пишет в своих воспоминаниях:

«Ходасевич играл в бридж серьезно, без отвлеченных разговорчиков и ценил только хороших партнеров.

– Ну что это за игра, – дергался он, кривясь. – Только шлепанье картами».

Ольга Марголина, как пишут в воспоминаниях, «тоже обожала карты». Партнерами Ходасевича были близкие ему люди, литераторы: Владимир Вейдле с женой, Фельзен, Гринберг, Яновский. Захаживали в «Мюрат» и другие писатели…

После похорон Ходасевича его партнеры по бриджу пришли в «Мюрат» – помянуть его.

А смерть подступала. Она, долго им обдумываемая и призываемая, была уже на пороге. О том, как он умирал, подробно написала Берберова в своем «Курсиве». Ему было уже совсем плохо в январе 1939 года, но он еще смог в феврале приехать в Лонгшен, где ему стало лучше.

«К концу марта ему стало значительно хуже. Начались боли. Он менял докторов. Перед Пасхой (9 апреля) ему бывало очень скверно. Были боли в кишечнике и в спине. Наконец, на пасхальной неделе, он поехал к Левену (известный французский врач) – показаться. Левен начал лечить кишечник. Мы опасались, что это рак кишек.

Весь апрель он жестоко страдал и худел (потерял кило 9). Волосы у него отросли – полуседые; он брился редко, борода была совсем седая. <…> Кишечные боли мучили его и днем и ночью; иногда живший по соседству врач приходил ночью, впрыскивать морфий. После морфия он бредил – три темы бреда: Андрей Белый (встреча с ним), большевики (за ним гонятся) и я (беспокойство, что со мной). Однажды ночью страшно кричал и плакал: видел во сне, будто в автомобильной катастрофе я ослепла».

Он часто плакал: нервы были никуда не годны, он сильно ослабел.

В мае у него разлилась желчь.

21 мая Гиппиус записала в дневнике: «Говорят, что Ходасевич очень плох. Что у него, кажется, рак в желудке. Неважна и Тэффи…» А через несколько дней Спаржа (так она ласково называла романиста Юрия Фельзена за его светлые волосы) рассказывал ей, что «у Ходасевича какое-то моральное разложение: плачет, говорит, что его все покинули…» Гиппиус философски замечает по этому поводу: «Но удивляться ли, что боится смерти? А физические страдания даже такого человека, как Серг. Булгаков, привели к… „богооставленности“. Да ведь не одного его, Боже мой, Боже мой!!»

Человеческое одиночество перед лицом смерти – вещь извечная…

Ходасевича уложили в городской госпиталь Бруссэ, чтобы делать дальнейшие исследования, и окончательно там замучили. Он лежал в стеклянном боксе, уход был плохой, а денег на частную клинику не было.

В один из дней он сказал Нине:

«– Сегодня ночью я ненавидел всех. Все мне были чужие. Кто здесь, на этой койке, не пролежал, как я, эти ночи, как я, не спал, мучился, пережил эти часы, тот мне никто, тот мне чужой. Только тот мне брат, кто, как я, прошел эту каторгу».

Так ли он говорил или иначе, но страдания его были беспредельны.

8 июня его перевезли домой. Здесь он сказал прощальные слова Берберовой, оставшись с ней наедине. Вот они в ее тогдашней записи:

«– Я знаю, я только помеха в твоей жизни… Но быть где-то в таком месте, где я ничего никогда не буду знать о тебе… Только о тебе… Только о тебе… только тебя люблю… Все время о тебе, днем и ночью об одной тебе… Ты же знаешь сама… Как я буду без тебя?.. Где я буду?.. Ну, все равно. Только ты будь счастлива и здорова, езди медленно (на автомобиле). Теперь прощай».

В этих словах уже предсмертная тоска, тоска от расставания даже не с миром, а с любимыми людьми…

Тогда же он сказал:

«– Если операция не удастся, то это будет тоже отдых».

Его оперировали 13 июня, в три часа дня, в частной клинике на улице Юниверситэ – об этом наконец позаботилась его сестра Евгения Нидермиллер. Оперировал хирург Боссэ.

«Операция продолжалась полтора часа. Боссэ, вышедший после нее, дрожащий и потный, сказал, что для него несомненно, что был рак, но что он не успел до него добраться: чистил от гноя, крови и камней желчные проходы. Он сказал, что жить ему осталось не более двадцати четырех часов и что страдать он больше не будет».

Болезнь была очень запущена – врач сказал, что оперировать надо было десять лет назад. Но неизвестно, что можно было сделать десять лет назад при тогдашнем состоянии медицины. Да и при теперешнем…

Ходасевич умер 14 июня в шесть часов утра, не приходя в сознание. «Перед смертью он все протягивал правую руку куда-то („и затрепещет в ней цветок“), стонал, и было ясно, что у него видения». «Умирая, старался вынуть из воздуха что-то легкое и драгоценное», – напишет Берберова в некрологе.

«Внезапно Оля окликнула его. Он открыл глаза и слегка улыбнулся ей. Через несколько минут все было кончено».

Его последняя улыбка – сознательная или нет – была Ольге Марголиной.

Отпевали его в русской католической церкви на улице Франсуа-Жерар. (Эта церковь все еще существует, но ее здание перестроено и занято, она ютится в другом помещении.)

Гиппиус записывает в дневнике 16 июня:

«На отпевании Ходасевича. В мал<енькой> часовне катол<ической> (по вост<очному> обряду). Мы только в притворе, потом на улице. Почти жарко. И тут – все. Трудно даже вспомнить, кого нет. На солнце такие уже старые, молью траченные (и мы), которых уже 10 лет не видали (Кульман со стеклянным глазом и другие вроде). Ну и эти тоже, Керенский и подстарки. Перечислить нельзя.

Никто не заметил, как вдвинули гроб в автомобиль и умчали. Finis Ходасевич».

Эта смерть не дает ей покоя. На страницах для заметок она тоже записывает: «Смерть Ходасевича (14). Его отпевание в русск<ой> кат<олической> церкви в ясно-теплый день.

Весь русск<о>-посл<едний> Париж».

Ей самой уже семьдесят лет.

Берберова описывает похороны Ходасевича нарочито спокойным тоном:

«В 2 ч. 45 м. Мы ждали, чтобы выйти следом за гробом. Служащие бюро вынесли букеты и венки (H. В. М. привез огромный букет полевых цветов из Лонгшена), а затем взялись за гроб. Мы пошли за ним. Я вела Олю под руку. На улице было много народу. <…> Следом за фургоном, где везли гроб (и впереди сидел священник), увешанный венками, неслись автомобили. У моста Мирабо (был ослепительный летний день) мне показалось, что было что-то даже „облегчительное“ в этой поездке семи или восьми автомобилей, мчавшихся куда-то. Около кладбищенских ворот было уже довольно много народу.

Самое тягостное было идти за гробом. Священник шел чуть сбоку. Евг<ения> Фел<ициановна> шла за колесницей, по бокам – мы с Олей. Мне показался путь до могилы бесконечным.

Могила была узкой и сухой. Мандельштам (Юра), Вейдле, Н. В. М., Нидермиллер (муж сестры), Смоленский, Раевский и другие несли гроб с колесницы до могилы. Его легко и быстро опустили в яму, священник прочел что-то и первый бросил землю. Оле подали лопаточку с песком, потом мне. Я почувствовала странное облегчение.

После похорон Оле захотелось чего-нибудь выпить, и мы пошли (человек десять) в кафе, что напротив кладбища. Присманова плакала».

И вот я стою над его могилой через семьдесят один с лишним год после дня его похорон. Вернее даже не стою, а сижу с краю на могильном камне. Я так устала, что ноги не держат… Мы едва нашли его могилу. Сначала пошли на старое кладбище Булонь-Биянкур, были почему-то уверены, что он на старом. Потом пошли уже на новое. Там нам дали план кладбища, обозначив крестиком его могилу. Мы три раза проходили мимо – такой уж неприметный серый плоский камень. Когда-то здесь стоял крест; Берберова пишет:

«Ночью 3 марта <1942 года>, когда англичане и американцы бомбардировали Биянкур, несколько бомб упало на Биянкурское кладбище. Луна была в облаках. (Откуда она знает? – И. М.) От взрывов разлетелись могилы. Кости, черепа, тела носились по воздуху, и носились плиты, гремя друг о друга. Еще и теперь видны зияющие дыры, сломанные кресты, треснувшие памятники, мраморные ангелы с отбитыми крыльями. <…>

Могила Ходасевича не пострадала. Но теперь он оказался окружен могилами убитых во время мартовской бомбардировки – около тридцати могил окружили его, целые семьи так и идут кругами: мать и отец Робер, пятеро детей Робер, бабушка Куафар, дети и внуки Куафар и т. д. Среди всего этого его серый крест».

Теперь креста нет, он сменен на плоский камень. Когда, кем? Но оказалось, когда присмотрелись, – не такой уж плохой, светло-серый в крапинку гранит, аккуратный, ровный. На нем небольшой темный металлический крест лежит, прикреплен сбоку, и выбиты буквы – надпись по-французски и по-русски: «Русский поэт Владислав Фелицианович Ходасевич». Правда, позолота на буквах сильно подстерлась, поэтому мы и проходили мимо. На камне – букет искусственных цветов, еще какая-то керамическая штуковина, изображающая, по-видимому, тоже цветок, но она отвалилась и лежит на боку. В общем, все более или менее в порядке, все как у всех на этом каменном и скучном кладбище…

Отчего же такое ощущение заброшенности? Наверно, оттого, что лежит он совсем один под этим плоским камнем. Кругом – все фамильные плиты. И рядом слева действительно Famille de Coiffar, как писала Берберова. Все русские – на Сент-Женевьев-де-Буа, а он умер раньше всех, возможно, тогда и Сент-Женевьев еще не было… Он здесь один. И словно так и должно было быть…

Берберова написала в некрологе:

«И примириться с изгнанием никогда не мог Ходасевич, уважавший Европу, но так и не полюбивший ее, и любить ее нас не научивший. Он любил Россию, которой был лишен. Как он любил ее и что в ней любил? Русский язык, русский гений, русскую поэзию, русскую гибель… <…>

Человек не русской крови, верующий католик, он был величайшим и многозначительнейшим подтверждением России, как самостоятельного и целостного мира, где еврей, поляк, армянин, калмык с удивительной и необъяснимой силой делаются сынами одной грозной, обожаемой и одновременно презираемой матери».

Иллюстрации

Семья Ходасевичей

Родители Фелициан Иванович и Софья Яковлевна Ходасевичи, Владислав и брат Михаил. Конец 1890-х годов

Владислав Ходасевич

Фотография со студенческого билета. 1910 год

Владислав Ходасевич. 1913 год

«Дорогому Борису Александровичу Садовскому от любящего его Влад. Ходасевича. 1913, осень»

Марина Эрастовна Рындина, первая жена Ходасевича

Портрет В. Головина. ГРМ

Владислав Ходасевич

Портрет Валентины Ходасевич. 1915 год. ГЛМ

Валентина Ходасевич. 1915 год

Валерий Брюсов

Александр Блок

Максимилиан Волошин и Маргарита Сабашникова

Николай Гумилев

Максим Горький

Портрет В. Ходасевич

Мария Закревская-Бенкендорф-Будберг

Двор Дома искусств

Рисунок М. Добужинского

«Сумасшедший корабль»

Шарж Н. Радлова

Слева направо: Анна Ахматова, Николай Гумилев, Владислав Ходасевич, Вячеслав Шишков, Виктор Шкловский, Михаил Слонимский, Осип Мандельштам, Аким Волынский

Михаил Гершензон

Портрет Е. Кругликовой

Осип Мандельштам

Марина Цветаева

София Парнок

Игорь Северянин

Проводы Андрея Белого в Россию

Сидят слева направо: А. Белый, М. Осоргин, А. Бахрах, Б. Зайцев. Стоят: А. Ремизов, В. Ходасевич, П. Муратов, Н. Берберова

Илья Фондаминский

Иван Бунин

Борис Поплавский

Борис Зайцев

Марк Вишняк

Николай Оцуп

Владимир Вейдле

Марк Алданов

Раиса Блох

Михаил Горлин

Владимир Набоков

Юрий Терапиано

Владислав Ходасевич с неизвестной девочкой. 1930-е годы

Владислав Ходасевич с котом Мурром. 1931 год

Улица Четырех труб. Современный вид

Фото В. Адариди

Автор книги у могилы Владислава Ходасевича

Фото В. Адариди. 2010 год

Хронологии жизни В. Ф. Ходасевича

16 (29) мая 1886 года в Москве, в Камергерском переулке, в семье Фелициана Ивановича и Софьи Яковлевны Ходасевичей родился шестой ребенок. Его окрестили в католической церкви под именем Владислав Фелициан.

Осень 1886 года. Переезд на Большую Дмитровку, в дом Нейдгардта.

1887–1889 годы. Семья проводит лето на даче в Петровско-Разумовском.

1889 год. Ходасевич научился читать.

1890 год. Первое посещение театра и первый увиденный балет – «Кипрская статуя». Страстное увлечение танцами.

1892 год. Сочинено первое стихотворение. Увлечение стихотворством.

1894 год. Поступил в детское училище Л. Н. Валицкой на Маросейке.

1895 год. Летом живут вдвоем с матерью под Ярославлем, на Волге, в гостинице Толгского монастыря. Здесь Владислав видел Иоанна Кронштадтского.

1896 год. Весной выдержал экзамен в Московскую третью классическую гимназию. Лето проводит с семьей под Петербургом, в Озерках. В июле отправлен погостить к дяде на дачу, на Сиверскую. Здесь, на берегу реки Оредежи, встреча с соседом по даче, «живым поэтом» Аполлоном Майковым и разговор с ним.

1896–1904 годы. Обучение в гимназии. Дружба с Александром Брюсовым, братом поэта Валерия Брюсова, Георгием Малицким, Виктором Гофманом, Александром Койранским.

1902 год. Ходасевич начинает нелегально (гимназистам запрещено) посещать заседания московского Литературно-художественного кружка. Присутствует на докладе Валерия Брюсова, посвященном творчеству Фета – в честь 10-летия со дня его смерти. Вместе с другими молодыми поэтами бывает на Знаменской улице, 15, в доме издателя альманаха «Гриф» С. А. Соколова. Осень. В связи с банкротством отца Ходасевич, еще будучи гимназистом, переходит жить к старшему брату Михаилу, известному московскому адвокату (дом Н. Коровиной на углу Пименовского переулка и Тверской).

1904–1905 годы. Окончив гимназию, Ходасевич по совету брата поступает на юридический факультет Московского университета, в 1905 году переходит на историко-филологический факультет. Посещает студенческий кружок Боричевского, у которого собираются Юлиан Анисимов, Константин Локс, позже – Самуил Киссин (Муни) и др.

1904 год. Впервые письменно приглашен к Валерию Брюсову, на его «среду». Знакомится там с Андреем Белым и Сергеем Соловьевым.

1905 год. В марте в альманахе «Гриф» впервые в печати по инициативе С. А. Соколова появляются три стихотворения Ходасевича. С 1905 года постоянно печатает в московских журналах («Искусство», «Золотое руно», «Перевал») и газетах («Утро России», «Руль», «Голос Москвы», «Русские ведомости» и др.) стихи и рецензии.

17 апреля. Ходасевич женится на Марине Эрастовне Рындиной; венчание происходит в церкви Румянцевского музея. Летом живет в имении дяди жены Лидино.

Конец 1905 года. Знакомство и впоследствии – тесная дружба с Самуилом Киссиным (Муни), студентом университета и поэтом.

1906 год. Окончательно втягивается в московскую литературную жизнь и в декадентскую среду. Завязывает новые знакомства: с Борисом Зайцевым, Павлом Муратовым и др.

После семестра 1906 года уволен из университета, как не внесший плату за обучение.

1907 год. 30 декабря уходит жена.

1908 год. Метания, поездки в Рязань, в Петербург. В издательстве «Гриф» выходит первая книга стихов «Молодость». Восстанавливается в университете.

1910 год. Весной вновь отчислен из университета, как не внесший плату за обучение. Осенью восстановлен опять, на этот раз на юридическом факультете. Но в том же году окончательно уходит из университета.

1909–1911 годы. Продолжает зарабатывать рецензиями, переводит с польского и французского (Г. Сенкевич, С. Пшибышевский, А. Мицкевич, К. Тетмайер, З. Красиньский, В. Реймонт, Ги де Мопассан, П. Мериме) для издательства «Польза», готовит для того же издательства сборник рассказов Ф. Сологуба, поэму Богдановича «Душенька».

1910–1911 годы. Влюбленность в Евгению Муратову, поездка с ней в Италию: городок Нерви близ Генуи (сначала без нее, потом с ней), Флоренция и Венеция (уже без нее). Встреча в Венеции с литератором Борисом Грифцовым.

Осень 1911-го – смерть матери и отца. Сближение с Анной Ивановной Чулковой (Гренцион), вместе с которой они поселяются в меблированных комнатах «Балчуг».

1912 год. Связь с издательством «Мусагет». Начало дружбы с Борисом Садовским.

1913 год. Пишет небольшие пьески для театра-кабаре Никиты Балиева («Любовь во все времена» и др.). Венчание с Анной Ивановной Гренцион (Чулковой).

1914 год. В издательстве «Альциона» в самом начале года выходит второй сборник стихов «Счастливый домик», подготовленный к печати в конце 1913-го. Лето – на даче в поселке Томилино, где Ходасевич узнает о начале войны. Готовит к печати антологии «Русская лирика» и «Война в русской лирике». Печатается в журнале «София», издаваемым П. Муратовым.

1915 год. Продолжает сотрудничать в газетах и в издательстве «Польза». Готовит к печати и пишет предисловие к «Драматическим сценам» Пушкина. Печатает в журнале «Аполлон» № 3 свою первую статью о творчестве Пушкина – «Петербургские повести Пушкина». После этого завязывается его дружба с Михаилом Гершензоном. Летом живет в имении мужа Валентины Ходасевич, его племянницы, в Раванте (Финляндия). Здесь В. Ходасевич пишет его известный портрет. Осенью на именинах поэтессы Любови Столицы, неосторожно шагнув в темноте с балкона, повредил себе спину.

1916 год. В марте узнает о самоубийстве лучшего друга Самуила Киссина (Муни), находившегося в армии на интендантской службе. Врачи предполагают у Ходасевича туберкулез позвоночника, «надевают на него» гипсовый корсет и советуют ехать на лето в Крым. Он проводит все лето в Коктебеле, пишет там статью к 100-летию Державина для газеты «Утро России». Знакомится с Мариной Цветаевой и Сергеем Эфроном, художницей Юлией Оболенской, с которой завязывается дружба, и др. По предписанию местного врача снимает корсет; диагноз «туберкулез позвоночника» не подтвердился. Призван в армию, но на врачебной комиссии в Феодосии получает по состоянию здоровья «белый билет».

1917 год. Проводит лето в Коктебеле вместе с Анной Ивановной и ее сыном Гариком в доме М. Волошина. В Коктебеле в то лето живут Валентина Ходасевич с мужем, Максим Горький, художник Иван Ракицкий, пушкинист Михаил Беляев. Знакомство с Горьким. Сотрудничает в газете Горького «Новая жизнь», печатает статью «Безглавый Пушкин» в еженедельном журнале «Народоправство». Знакомится с Л. Б. Яффе, еврейским поэтом и общественным деятелем, переводит с иврита поэтов для антологии еврейской лирики (издательство «Сафрут»), переводит для издательства «Парус» стихи латвийских и армянских поэтов.

Октябрьский переворот и бои в Москве.

1918 год. Поступает на службу: сначала секретарем третейских судов при Комиссариате труда Московской области, работает в театрально-музыкальной секции Московского Совета, с конца года – в Театральном отделе (ТЕО) Наркомпроса вместе с Бальмонтом, Брюсовым, Балтрушайтисом, Вячеславом Ивановым, Пастернаком и другими; читает лекции о Пушкине в литературной студии Пролеткульта.

В издательстве «Сафрут» под редакцией Яффе выходит «Еврейская антология» с переводами Ходасевича. Вместе с П. Муратовым, Б. Зайцевым и другими создает Книжную лавку писателей, где торгуют старыми книгами и собственными рукописными, «изданными» на обороте обоев и пр. Анна Ивановна работает в Книжной лавке кассиршей. С конца года до лета 1920-го заведует московским отделением издательства «Всемирная литература», затеянным Горьким.

1919 год. Заведует Книжной палатой Московского Совета, там же работает Анна Ивановна. Начинаются самые трудные, голодные годы.

1920 год. В издательстве «Творчество» в начале года выходит третья книга стихов «Путем зерна», посвященная памяти Самуила Киссина. В марте у Ходасевича начинается тяжелый фурункулез, лето он проводит в санатории – «здравнице для переутомленных работников умственного труда», вместе с Гершензоном и Вячеславом Ивановым. Несмотря на плохое состояние здоровья и слабое зрение, призван в армию, но с помощью Горького получает освобождение. В ноябре по предложению Горького переезжает в Петербург и временно поселяется в квартире антиквара на Садовой улице.

1921 год. Вместе с Анной Ивановной и Гариком переезжает в Дом искусств. Участвует в вечере памяти Пушкина с Блоком, Кузминым, Эйхенбаумом и другими – выступает с речью «Колеблемый треножник», напечатанной потом в «Вестнике литературы» № 4–5 за тот же год.

Второе издание сборника «Путем зерна».

Лето – в колонии Дома искусств, в Бельском Устье – бывшем имении князя Гагарина. Известия о смерти Блока и расстреле Гумилева.

21 декабря – знакомство с Ниной Берберовой на вечере в студии Наппельбаумов.

1922 год. Влюбленность в Нину Берберову. В феврале едет в Москву – хлопотать об издательских делах и об отъезде за границу. Получает командировку на два года.

22 июня – отъезд вместе с Берберовой за границу.

30 июня они прибывают в Берлин и поселяются в пансионе Крампе. Общение с многочисленными в Берлине русскими литераторами: Андреем Белым, Зайцевым, Шкловским, Алексеем Толстым, Оцупом и др., с сестрой Евгенией Нидермиллер, с племянницей Валентиной Ходасевич. Бывает в кафе «Ландграф», которое посещают русские писатели, в Клубе писателей.

15 сентября Ходасевич читает в «Ландграфе» свои стихи.

В России, в Госиздате, выходит четвертая книга стихов – «Тяжелая лира».

Сотрудничество в берлинских газетах и журналах (например, фельетон «Все – на писателей» в газете «Голос России» за подписью Л. Боровиковский, ряд рецензий).

Дружба с Горьким, поездки к нему в Сааров. С 17 октября поселяются с Берберовой в Саарове, поблизости от Горького, где живут до 11 мая 1923-го.

Издание переводов «Из еврейских поэтов» в Берлине.

1923 год. Второе издание «Тяжелой лиры» выпущено издательством З. Гржебина (Берлин – Петербург – Москва).

Начиная с мая 1923 года и по март 1925-го – совместная работа с Горьким над выпуском задуманного ими для эмигрантов и российского читателя журнала «Беседа». В «Беседе» печатаются главы из работы Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина», его стихи.

В августе в Берлин приезжает Гершензон, который возвращается в Россию. Они видятся почти ежедневно.

С 16 по 27 августа – в курортном городке Преров на берегу моря. Там же живут и общаются друг с другом Зайцевы, Муратовы, Бахрах, Бердяевы, Франк. В сентябре навещает Горького в городке Фрейбург, куда тот переехал.

8 сентября прощальный обед Андрея Белого, на котором он разрывает отношения с Ходасевичем. 23 октября – его отъезд в Москву.

4 ноября отъезд из Берлина в Прагу, где Ходасевич и Берберова встречаются с Мариной Цветаевой и Сергеем Эфроном, Романом Якобсоном, Марком Слонимом, Василием Немировичем-Данченко.

26 ноября в Прагу приезжает Горький, и вместе с его семьей 6 декабря они переезжают в Мариенбад, где проводят зиму.

1924 год. 12 марта выезжают из Праги в Вену, оттуда в ночь с 13-го на 14-е едут в Венецию. 23 марта останавливаются в Риме. Ночью 13 апреля прибывают в Турин, оттуда 14-го – в Париж. Снимают квартиру на бульваре Распай, посещают «Ротонду». Встречаются с широким кругом русских эмигрантов.

7 августа – отъезд в Бельфаст. Живут на его окраине, в Холливуде, в доме двоюродной сестры Берберовой Наталии Кук. 28 сентября – возвращение в Париж.

Вечером 4 октября, получив приглашение от Горького, выезжают в Италию. 8 октября прибывают в Сорренто, на виллу Горького «Il Sorito».

В Ленинграде выходит книга Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина», без его ведома, по рукописи, посланной Анне Ивановне пока не для печати, с многими опечатками. Книга подвергается жестокой критике пушкинистов.

1925 год. 18 апреля Ходасевич и Берберова покидают виллу Горького и вместе с Валентиной Ходасевич уезжают в Рим.

С 22 апреля – в Париже навсегда. Посещает редакции газет, кафе, Клуб молодых поэтов – 20 июня. 14 августа переезжают на время в Медон.

В конце августа Ходасевич начинает работать в газете «Дни» – вместе с Марком Алдановым редактирует литературный отдел.

18 ноября – на балу прессы.

В ноябре поселяются в Шавиле, где живут до марта 1926 года.

1926 год. 12 января присутствует на докладе Г. Адамовича.

5 марта – переезд на новую квартиру в Париже, на улице Ламбларди.

Почти весь апрель в постели – обострение фурункулеза.

Осенью прекращает работать в газете «Дни», недолго продолжает сотрудничать в газете «Последние новости», пока П. Милюков не объявляет, что он газете «совершенно не нужен».

В сентябре живет в дачном местечке Sceaux-Robinson под Парижем.

12 декабря присутствует на банкете в честь юбилея Бориса Зайцева.

17 декабря – на вечере памяти Винавера.

1927 год. В конце января – начале февраля начинает работать в газете «Возрождение», где до конца жизни ведет литературно-критический отдел.

5 февраля – первое заседание общества «Зеленая лампа», созданного по инициативе Мережковских. Ходасевич выступает на нем с докладом о «Зеленой лампе» пушкинских времен. Осенью Ходасевич перестает посещать заседания «Зеленой лампы».

Июль, август и часть сентября проводит в Каннах вместе с Берберовой. Встречаются там с Мережковскими и Буниными.

1 ноября выходит итоговый стихотворный сборник «Собрание стихов», в который вошла и написанная в эмиграции «Европейская ночь».

1928 год. В начале года на выход «Собрания стихов» откликаются восторженными рецензиями В. Вейдле (позже его статья выходит отдельной книгой), З. Гиппиус, В. Набоков. Тогда же появляется ядовитая рецензия Георгия Иванова «В защиту Ходасевича».