Текст книги "Набоб"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)
– Ну, это все городские сплетни, Пондишери всегда был таким.
– Да, мадам, но не тогда, когда ему грозит осада. И брахманы об этом знают. Они хорошо осведомлены. Больше всего ценят покой: предпочитают сидеть, нежели ходить; лежать, нежели сидеть; спать, нежели бодрствовать, и быть скорее мертвыми, чем живыми. Но нарушьте их покой, лишите их паствы и денег… и они моментально выйдут из оцепенения!
– Это в Париже вас так хорошо информировали об индийских делах?
– Я космополит, мадам; я везде свой.
Взгляд его голубых глаз стал жестким. Наступило молчание.
Мариан размышляла, почему они так быстро заключили между собой союз заговорщиков. Они и вправду стоят друг друга. Оба искатели приключений и удовольствий, оба обладают талантом обольщения и верят в удачу. Возможно, что оба способны на воровство. Давно ли сама она не крадет? Давно ли ограничивалась тем, что обирала тех, кого соблазняла в постели? Но лучше не думать об этом. Это все прошлое. А Сен-Любен – это настоящее, он здесь, рядом.
Сен-Любен – это имя поначалу ей так понравилось, а теперь казалось ненастоящим. Он явно из тех плебеев, которые придумывают себе изящное имя, эфемерное, как они сами. Человек, обладающий шармом, но достаточно дерзкий, чтобы бросить вызов богам, несомненно, художник, чьим шедевром является его собственная жизнь. Она чуть не вздохнула, но вовремя подавила меланхолическое настроение. Piacere senza репа,удовольствие без страданий… С этим ей уже приходилось сталкиваться. Она вспомнила, как ее совратил за кулисами парижского театра первый любовник. Потом он заставлял ее участвовать во всех его проделках. Ее желали, ее обменивали, она легко переходила от одного к другому, восхищенная блеском золотой молодежи своего века, века, величие которого угасало здесь, на индийских берегах. Эти люди, как и Сен-Любен, называвшие себя космополитами, были настоящими негодяями во всем – и в любви, и в делах. Они оставляли женщин так же легко, как счета в тавернах, жульничали в игре, в постели, в политике, горстями раздаривали жемчуга, а на следующий день оказывались в тюрьме, потом сбегали оттуда и исчезали, прежде надув двух-трех других жуликов, менее изворотливых, чем они сами. Мариан спрятала лицо под волосами. Этот Сен-Любен так похож на ее первого мужчину, того, что любил ее три недели в Париже, пока у него были деньги и пока был праздник. Он был молод, хорош собой и эфемерен, как этот, который явился неизвестно откуда и исчезнет неизвестно куда. Ей уже приходилось страдать, и сейчас она вдруг почувствовала знакомую боль. Она вспомнила свой девиз: piacere senza репаи поднялась на ложе.
– Тебе нужны деньги?
– Да. Для войны.
– Для войны, – повторила Мариан; не очень-то она в этом уверена. Он наверняка знает, что она живет у Жанны и что та очень богата, об этом говорит весь Пондишери. Что ж, есть способ привязать к себе этого человека: она, Мариан, станет орудием в его интригах.
– Если вам нужны деньги, господин де Сен-Любен, то вам следовало соблазнить другую. Вы ошиблись адресом.
– Да, дорогая, так представьте меня Той Самой Карвальо.
– Она жестока, когда речь идет о делах, имейте это в виду.
– Конечно. А когда речь идет о любви?
– В любви, сударь, вам не повезет, потому что она все никак не оправится от удара: четыре года назад ее бросил один подонок-солдат. Она теперь тоскует по его благосклонности и, как говорят, по его кулакам. Впрочем, вы талантливы, вы можете рискнуть: это будет настоящее приключение, уверяю вас. У нее верное и нежное сердце. Думаю, что с тех пор под полог ее постели не проникла даже тень мужчины.
– Тогда давайте заключим соглашение, дорогая: в ближайшие три ночи вы поможете мне пробраться под этот полог, а потом будете дарить мне счастье, иногда совершая со мной тайные прогулки. Потому что вы мне достаточно сильно нравитесь.
Щеки Мариан порозовели. Меньшего она и не ожидала. Как забавно это «вы мне достаточно сильно нравитесь»! И сколько оно обещает! Но Мариан сделала вид, что колеблется. Сен-Любен прошептал ей кое-что на ушко. Его дерзость развеселила ее – намеки были слишком прозрачны. Сен-Любен обнял ее за талию и заставил принять другую позу, довольно бесстыдную.
– И не забывайте, мадам, мы встретимся потом в Мадрасе! У англичан!
Еще ни один мужчина не разжигал в ней своими ласками такую страсть. Ради этого Мариан готова была бросить вызов всему свету, все равно – англичанам или гуронам.
* * *
Прошло несколько недель; позабыв слухи о войне, Пондишери обсуждал лишь одну новость: Та Самая Карвальо вновь обзавелась любовником. Счастливым избранником стал очаровательный молодой человек. Он был моложе ее лет на тридцать, а звали его шевалье де Сен-Любен. Многие недоумевали, почему он предпочел стареющую банкиршу юной Мариан, жившей с ней под одной крышей. Впрочем, Мариан была занята. Раз в неделю она посещала Уголок Цирцеи, откуда уезжала спустя два часа раскрасневшаяся и похорошевшая. По счастью, Пондишери не заинтересовался виновником этого превращения. Ему было достаточно наблюдать превращения, происходящие с другой женщиной. Никому и в голову не приходило, что Сен-Любен ублажает сразу обеих, ведь в Уголок Цирцеи он каждый раз являлся в новом обличье, подкупал сторожа и почти маниакально соблюдал всяческие предосторожности.
У Жанны не было дурных предчувствий; она вновь познала счастье. Опьянение араком смешалось с опьянением любовью. Она снабжала своего любовника деньгами, он же изо всех сил старался не давать ей повода для подозрений. При его изворотливости это было нетрудно. Между тем он внимательно следил за тем, что происходит на театре военных действий. И однажды сказал Мариан, что обеспокоен: Англия выигрывает одно сражение за другим, противник может скоро войти в город. Надо бежать из Пондишери; прощайте, господа министр, губернатор и французский король. Но прежде они с Мариан должны отыскать тайник, в котором Жанна хранит свои сокровища. В Мадрасе им не придется скрывать свои отношения, и они смогут предаваться там идеальной любви.
Поначалу сомневавшаяся Мариан в конце концов позволила себя убедить. Она догадалась, что ее возлюбленный – английский шпион. То, что он каждую ночь делил ложе с Жанной, пробуждало в ней ревность: иногда она просыпалась от поднятого ими в спальне шума. Свидания в оранжерее требовали конспирации и сопровождались постоянным страхом, что их обнаружат. Сен-Любен приезжал туда уже утомленный; их шалости потеряли былую пикантность. Поэтому идея о бегстве из города удовольствий, давно наводившего на нее скуку, понравилась Мариан. Она уже воображала себя обладательницей капитала, скопленного Жанной Карвальо за двадцать лет. Главное – покинуть Пондишери до прихода англичан. «Дело не терпит отлагательств», – твердил Сен-Любен. И действительно, каждый день в город возвращались остатки разбитых отрядов. Солдаты были в оборванной форме, со сбитыми в кровь ногами, изможденные лишениями и форсированными маршами. А однажды вечером в порту Пондишери бросил якорь фрегат «Бристоль». По словам прибывшего на нем некоего дю Пуэ, он потерял всех своих солдат. Ветер не позволил забрать этих несчастных с берегов Бенгалии на корабль. Им пришлось уйти в глубь джунглей, и здравый смысл подсказывал, что они уже никогда не вернутся.
Эта новость сильно взбудоражила факторию; поддерживаемое брахманами беспокойство росло с каждым днем; кормилицы-индианки отказывались кормить белых детей, а у европеек не хватало молока; часто случались пожары; по улицам Черного города бродили кающиеся, они вопили и секли себя бичами; урожай погибал на корню; торговля пошла на спад. «Агония может длиться долго, – судачили на базаре. – Полгода, а то и год. Но что такое год в сравнении с жизнью богов, дхарма, друг мой торговец пальмовым маслом, дхарма, дорогой сосед резчик по кораллам. В обители Ямы всех нас будут судить по нашим прошлым поступкам, так давайте в первую очередь думать о том, чтобы не оскверниться, если мы хотим в следующей жизни быть счастливее».
Только два человека радовались и были полны надежд. Это Мариан де Шапюзе и шевалье де Сен-Любен. Большую часть времени они были заняты тем, что разрабатывали хитроумные планы поиска тайника, в котором Жанна Карвальо прятала свои сокровища.
ГЛАВА VI
Поход в Годх
Рождество 1759-го – январь 1760 года
Боженька, Мадек и Визаж не могли отметить ни Новый год, ни Рождество, ни Сочельник. Стоило им переправиться через первую же реку, как они попали в другое измерение. Все дни были похожи один на другой: после заката солнца – передышка, с рассветом – снова в поход, и так месяц за месяцем. Перед ними лежала Индия, она завладела ими, но они еще не осознали ее внутренних ритмов, не прочувствовали ее мертвых сезонов и праздничных дней. Они затерялись в лесах и плыли в незнакомом потоке времени; они считали дни, но не ощущали разницы между ними: джунгли, водопады, перевалы, пыльные плато; летняя жара, потом сплошные дожди. И опять горы, реки, еще более стремительные, чем те, которые встречались раньше, спутавшиеся сети лиан, болота, и опять плато. В Пондишери, назад в Пондишери! Надо вернуть себе славу, чего бы это ни стоило. Надо убраться подальше от кишащих англичанами берегов. Сипаи говорили, что в центре страны есть дороги, где никогда не ступала нога фиранги в красных камзолах. Говорили также, что еще во времена генерала Бюсси французы оказали тамошним царям поддержку, поэтому на тех дорогах им ничего не угрожает, разве что нападение разбойников, но ведь их можно встретить, и путешествуя по Европе. И наши герои вновь отправлялись в горы, поднимаясь все выше и выше, от одной вершины к другой, и, казалось, это будет длиться бесконечно. Сипаи называли эти горы гхата, то есть лестницами.
Уже много месяцев отряд упорно шел на запад. Когда солдаты преодолевали очередную вершину и перед ними вновь открылся горизонт, Мадек жадно искал глазами тот благословенный путь, ту главную артерию Индии, которая приведет его назад к набережным Пондишери, но не за тем, чтобы вернуться в Европу – существует ли она еще вообще? – а для того, чтобы вновь отправиться в поход и снискать славу. Предательство раджи он воспринял как личное оскорбление. Гордость придавала Мадеку силы и заставляла идти вперед. Он добьется богатства и почестей. Под его началом четыреста солдат, правда, пока нет коня. И если он тащился через простирающиеся до самого горизонта леса, которые не пройдешь и за целую жизнь, то только потому, что надеялся когда-нибудь проехать на параде верхом, в золоченом мундире завоевателя.
В джунглях им попадались племена нагих совсем не пугливых людей, которые поклонялись огню и рубили деревья каменными топорами. Каждую ночь солдаты засыпали под вой гиен. А однажды они целых четыре дня шли по следу старого одинокого слона, искавшего место, куда приходят умирать его сородичи. Это оказалось болото у подножия небольшой горы. Едва добравшись до него, слон рухнул в топь, среди скелетов и бивней других слонов, и испустил дух.
Хотя каждый день приносил Мадеку необычные впечатления, воспоминания о них быстро рассеивались. Потому что главным было другое. Подобно Ланселоту и Парцифалю из древних легенд, он искал среди этих рек и камней нечто вроде индийского Грааля и воображал даруемые им бесконечные блага, хотя толком не представлял себе, как он должен выглядеть. Неожиданные приключения и встречи с чудовищами казались ему, как и древним героям, испытаниями на пути к цели. И Мадек упорно шел вперед. Впрочем, как Боженька, Визаж и все другие солдаты. Так продолжалось до того дня, когда они вышли наконец на дорогу, точнее на перепутье, и остолбенели. У костра сидели люди в таких же, как у них, лохмотьях. Это оказались французы, уцелевшие после нападения англичан на факторию Янаон и тоже бежавшие в горы. Соотечественники бросились друг другу в объятия.
Только один человек не сдвинулся с места.
– Надо идти дальше, джунгли – очень опасны, – рявкнул он, когда прошли первые минуты радости.
– А ты кто такой, чтобы нами командовать? – огрызнулся Мадек.
– Меня зовут Мартин-Лев, солдатик! Мартин-Лев, потому что иногда я рычу! – расхохотался он.
Визаж начал опасаться потасовки, из которой Мадек вряд ли вышел бы победителем, потому что его противник был намного сильнее, но Мадек тоже рассмеялся. Мартин-Лев был ему чем-то симпатичен: смуглый великан, вспыльчивый, но отходчивый, он носил знаки отличия офицеров французской армии. И при этом он – тоже! – был всего лишь искателем приключений.
– Куда вы направляетесь? – спросил Мадек.
– Мы едем на север, чтобы поступить на службу к какому-нибудь местному царьку.
– Вы с ума сошли, – вмешался Визаж. – Хотите дезертировать в тот момент, когда нация так в вас нуждается!
Мартин-Лев почувствовал в Визаже ровню: по манере говорить, по возрасту, может быть по происхождению. Спустя десять минут было решено разбить общий лагерь. Всю ночь они просидели у костра. Мартин-Лев рассказал, как англичане осадили французскую факторию Янаон. Силы были неравны. Ему удалось уйти вместе со своими людьми и орудиями; уже много недель они скитались по Декану. Земля здесь скудная, местные царьки, мусульмане-фанатики, настроены против французов. Поэтому надо идти на север: тамошние раджи-индусы более лояльны к французам. К тому же рано или поздно придется вступить в войну с англичанами, угрожающими Бенгалии. Следовательно, чужеземных солдат, умеющих хорошо воевать, они примут как дар богов.
– Вы не сможете пересечь Декан, – говорил Мартин-Лев. – Посмотрите на себя: одеты в лохмотья, оружия у вас мало, нет ни лошадей, ни одного боевого слона! Набобам юга после нашего поражения доверять опасно. Они в два счета с вами справятся.
– А Пондишери? Разве мы не можем вернуться туда? – спросил Мадек.
– Вернуться в Пондишери мы можем лишь вооруженными до зубов. Для этого нужны деньги. Давайте объединимся и пойдем на север. Наверняка там найдется раджа, который никак не может собрать налоги или боится англичан. Мы предложим ему взять нас на службу, да, нанять нас, наши пушки, наших людей, наши шпаги… А выполнив свою задачу и набив карманы рупиями, мы вернемся в Пондишери. Слово драгуна, отказаться от самоубийства и дезертировать – это не одно и то же.
Визаж согласился. Боженька и Мадек колебались, но через три дня переговоров сдались. Тогда лагерь свернули, и все опять двинулись в путь, теперь на север. И опять – джунгли, пальмы, рисовые поля… Время замерло. Каждый переход длился вечность. Однако теперь им встречались люди с более светлой кожей, говорящие на неизвестном языке. Мадек был поражен, услышав от них слова, сходные с бретонскими: кто бы мог подумать! Солдаты упорно шли вперед, мечтая увидеть северные дворцы из белого мрамора и миролюбивых раджей в роскошных одеждах.
В деревнях французов приветствовали по-разному: «Шив-шив», «Рам-рам», «Криш-криш», в зависимости от того, какому божеству поклонялись – Шиве, Раме или Кришне. Они не чувствовали враждебности, им охотно продадут рис. Индия показывала им и другое лицо. Иногда в самых труднодоступных местах они встречали бродячих проповедников, которые носили с собой в узелке маленькие раскрашенные деревянные храмы. Проповедник одну за другой открывал дверцы такого храма, и перед восхищенными взглядами солдат представали юные и сильные боги, аватары более ранних богов; за последней дверцей была ниша, в которой находились три улыбающихся бога – Вишну, Рама и Кришна. Солдаты – и белые, и сипаи – как зачарованные смотрели сцены божественной эпопеи: превращения, искупления, возрождения, соития. Мадек всегда оказывался в первом ряду. Ему, как и Боженьке, очень нравились эти картинки, намалеванные яркими красками на лакированном черном дереве, и он вспоминал времена своего детства, когда бретонские проповедники ходили по приморским деревням и рассказывали местным жителям другие истории: о человеке, творившем чудеса. Мадек плохо понимал здешних проповедников, но постепенно стал узнавать Ганешу, пузатого и улыбающегося бога-слона, и Кришну, у которого была голубая кожа и которого всегда окружали три прекрасные обнаженные женщины. Когда проповедник закрывал одну за другой дверцы храма, солдаты выпивали по стакану воды и отправлялись дальше.
Каждый из них по-своему рисовал себе, что раджа примет его во дворце, вроде замков кемперских феодалов, только более чистом и не таком унылом. Раджа подарит ему белого слона; потом Мадек, подняв саблю над головой, примет командование его войском и будет наводить страх на жестоких индийцев и проклятых англо-саксов.
Трудности похода сплотили четверых мужчин, правда, Визаж больше сблизился с Мартином-Львом, а Боженьке было интереснее с Мадеком. Между тем каждый день приносил новые испытания: то нужно было преодолеть зловонное болото, то уничтожить семейство кобр, которых сипаи отказывались убивать. Из-за нехватки воды и пищи между солдатами часто возникали ссоры. Многие умирали от лихорадки; некоторые были так измучены болезнью и истощены, что сами пускали себе пулю в лоб. Иногда во время переправы через реку кого-нибудь из солдат уносило течением, а потом в тихой заводи жертву сжирали крокодилы. Но ничто из этих бедствий не могло сравниться со странными выходками сипаев. Часть из них присоединилась к «божественным безумцам» – скитавшимся по дорогам обнаженным пилигримам. А иногда, вдруг остановившись у входа в храм, сипаи простирались на земле и из последних сил наносили себе смертельный удар, или сразу умирали, без звука, сложив руки для молитвы, с открытыми глазами. В отличие от Мадека, обуреваемого жаждой славы, эти люди, затерявшись в вечной смене жизней, спешили достичь совершенного состояния, в котором уже не испытываешь никаких желаний.
Жара сменялась проливными дождями. Размокшие дороги не позволяли идти вперед. Грязь, змеи, речные долины, пыль; еще один новый язык – хинди. Мадек легко освоил его, поскольку каждый день приходилось торговаться, покупая воду, зерно и овощи. «Вчера» и «завтра» звучат на этом языке одинаково, как и «позавчера» и «послезавтра». Казалось, что такого понятия, как время, здесь не существовало. Как далеки Махабалипурам и тот рассвет в дюнах! Теперь Мадек часто вспоминал свое безалаберное детство, его сердце бродяги тосковало по серым небесам Бретани. И все же сейчас он находился ближе, чем когда-либо, к сердцу Индии. Он наслаждался и жарой, и пальмами, и приключениями, благо болезни пока обходили его стороной: ни кровавых поносов, ни малейшего расстройства. Он шел через ядовитые болота, через холерные и чумные деревни и оставался здоровым, в то время как другие умирали. Индия его приняла. Но ему было неспокойно: Мадека опять одолевала тоска. Впрочем, как и Боженьку – он прочитал это в его глазах. Продвигаясь все дальше на север, они отмечали, что здешние храмы разительно отличаются от тех, что встречались на побережье – в виде пирамид и колесниц. Теперь это были высеченные из камня святилища в форме сахарной головы. Они обследовали несколько таких храмов, заброшенных в джунглях. Когда свет факела вырывал из темноты гранитные изваяния круглобедрых богинь или фаллоса, Мадек видел в этих изображениях подтверждение интуитивной веры в то, что здесь, в Индии, жизнь сильнее, природа необоримей женщины, возможно, искусней в любви. Достаточно было взглянуть на джунгли, частью которых являлись эти храмы: если где-то они прерывались пыльной долиной, то лишь для того, чтобы через три лье опять возобновиться, опять явить миру толстые стволы и наполненные соком лианы.
В деревнях их встречали ватаги чумазых ребятишек, которые смотрели на светлокожих солдат и пушки с изумлением и благоговением, как на божества, и все время норовили их потрогать. Сипаи умирали один за другим, волы тоже, – они устали тащить орудия. Солдаты насиловали встречавшихся им на берегах рек одиноких девушек, а баядерки отдавались им за несколько зернышек риса. Наконец через десять месяцев этого трагического похода отряд пришел в каменистую холмистую местность.
Стоял январь, сезон засухи. Ночи были ясными и холодными. Поговаривали, что в этих краях много разбойников, дакайтов, охотников за головами, последователей Черной Кали. То ли им было что есть, то ли французская плоть показалась нечистой, но, к счастью, они так и не появились. Это пустынная безлюдная земля; солдат охватило отчаяние. Только Мартин-Лев сохранял присутствие духа; он неплохо знал карту Индии и уверял, что они достигли Раджпутаны. И действительно, однажды на рассвете с каменистого холма им открылась огромная цветущая долина, которую рассекала спокойная, величественная река. На ее берегах лежал город, обнесенный стеной из красной глины, за которой теснились дома с террасами и розовыми фасадами. В самом центре на скале возвышалась крепость. К западу от города находилось озеро с островом, на котором стоял роскошный мраморный дворец. Мартин-Лев узнал этот город – он читал о нем в одной из книг о путешествиях. Это Годх.
Солдаты зачарованно смотрели на женщин, несущих к реке стирать разноцветные холсты, на крестьян, работавших на полях, на пастухов, гнавших животных на пастбища. Какая тишина, какой покой! В этот момент Индия окончательно покорила Мадека. Он не смог бы описать свое состояние. Ему казалось, что нет такого французского слова, которое подошло бы для обозначения той части души, которую его не научили понимать ни на королевском флоте, ни в армии. Он порылся в памяти, и на ум пришли бретонские: karantez —любовь, karantez ar galon —сердечная любовь, karantez ar c'horf– телесная любовь и даже orged– страсть, безумие; почему бы и нет?
На фоне зеленых пастбищ розовато-охристый Годх был ослепительно прекрасен. Казалось, здесь обитает счастье.
Karantez.Это и есть настоящая жизнь.
