Текст книги "Набоб"

Автор книги: Ирэн Фрэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА XVI
Годх. Канун праздника Холи и сам праздник Холи

Светлая половина месяца Пхалгун 4865 года Калиюги (март 1764 года)

Сарасвати вплела в гирлянду последний принесенный из сада цветок. Это был белый, едва начавший розоветь, бутон. Она специально приберегла его напоследок, чтобы он, подобно драгоценности, украсил центральную часть венка.

– Весна возвращается, Мохини.

– Какое счастье! – отозвалась подруга, погладив свой округлившийся живот.

– Счастье для тебя, ведь каждый день приближает тебя к родам! Рождение ребенка весной – радость на целый год.

– Не грусти, царица. Придет и твой черед, и ты снова станешь матерью.

Сарасвати проверила гирлянду на прочность и отложила ее на небольшую подушку.

– Все! Подарок для Кришны готов! – Она вздохнула и добавила: – Мое чрево сухо, Мохини, бесплодно уже четыре года, как чрево первой супруги раджи. Столь же сухо, как пустыни, лежащие по ту сторону джунглей. Моя молодость уходит…

Мохини не посмела ответить. В последнее время их беседы сводились к таким вот монологам Сарасвати, печальным, но спокойным. В каком мире она сейчас пребывает?

Порой в ее глазах вспыхивал огонь, который раньше Мохини видела только у мужчин – вернувшихся с охоты воинов или озаренных садху. Действительно, время повлияло на облик Сарасвати. Под глазами появились синеватые тени, тонкие морщинки легли вокруг губ. Но никогда еще Сарасвати не была так красива. Это был расцвет истинной красоты, а не сияние юности в ореоле славы. Голос ее стал тверже, движения – увереннее, в ней чувствовалась скрытая внутренняя сила, пока еще не нашедшая выхода. Мохини подметила, что в том возрасте, когда обычные женщины, включая и ее саму, начинают увядать, блекнуть, терять изящество после нескольких родов или в результате колдовских чар, Сарасвати становилась совершеннее. Конечно, ее груди и бедра уже не были такими упругими, – Мохини обратила на это внимание, когда делала царице массаж, зато линии стали более плавными, мягкими. Глубокая бороздка между грудями, маленькие пухлые подушечки на бедрах – все это гармонировало с ее возрастом, который был преддверием зрелости. Дхарма! Возраст увядания, возраст сдержанности, уже почти двадцать шесть…

– Двадцать шесть лет, мне уже почти двадцать шесть лет, – сказала Сарасвати, будто угадав мысли подруги. – Моя молодость уходит.

Она посмотрелась в зеркальце. Это лицо, этот бурный расцвет: вот что спасает Сарасвати от действия времени. Мохини заподозрила, что за этим стоит чудо, исполненное красоты и боли.

– Чувства распустившегося цветка сильнее чувств бутона, госпожа! – проговорила Мохини.

– Сколько у меня осталось времени? Сколько? Скоро раджа вступит в возраст, когда мужчины предпочитают окружать себя девочками, едва надевшими сари для взрослых. Чем больше серебрятся волосы у мужчин, тем сильнее их тянет к едва оформившимся грудям, к тонким ножкам и плоским животам!

Сарасвати положила зеркальце на ковер.

– Раджа мечтает не о женщинах, царица. Он мечтает только о садах.

– О садах и о войнах.

– Дхарма, Сарасвати. Если его брат нападет, как он грозился, придется защищаться.

Они долго молчали. Сарасвати перекладывала цветы на ковре.

– Война… Я не боюсь войны. Я уже видела ее ребенком. А Годх подобен алмазу. Его невозможно разрушить. Чего мне бояться? Мой сын Гопал красив и силен, ему десять лет, и вот весна возвращается. Завтра раджа пришлет за мной, чтобы отпраздновать Холи на берегу озера, в садах. Пойдем, Мохини, пойдем в сад слушать музыку и играть с попугаями.

Мохини рассмеялась.

– В последние недели у тебя так часто меняется настроение, Сарасвати! То ты угрюма, как небо во время муссона, а мгновение спустя улыбаешься и опять становишься такой же прекрасной, как цветок лотоса!

– Пойдем, Мохини, – Сарасвати помогла подруге подняться. – Пойдем, мне хочется поскорее присоединиться к остальным.

И она побежала в сад. Но это было похоже на бегство: удовольствия, музыка, и не надо больше вопросов. Присутствие Мохини стало докучать ей. Впрочем, как и все обитательницы зенаны. Да и она сама теперь себе не нравилась. Сегодня утром Сарасвати задумалась, не становится ли она похожей на этих стареющих женщин?

А ведь произошла вполне банальная вещь: четырнадцатилетнюю Парвати собираются выдать замуж за двоюродного брата Бхавани. Согласно обычаю, к ней пришли повитухи, чтобы предсказать, будет ли она счастливой супругой, сможет ли благополучно родить сына; в честь такого случая ее торжественно искупали в ванне.

Как и все женщины, Сарасвати тоже пришла посмотреть на девушку. И внезапно почувствовала, что завидует, смертельно завидует этим юным формам, каких у нее уже никогда не будет. Тогда, не стесняясь, Сарасвати настояла на своем праве сделать невесте массаж.

Пока малышка стонала от наслаждения, Сарасвати любовалась изгибами ее тела, словно пыталась ухватить хотя бы частичку этой зеленой юности, удержать ее для себя, ощутить новые силы.

Вечером, увлекая Мохини в сад, Сарасвати позвала и Парвати. Она положила руку на плечо девушки и почувствовала себя сильной. Странное, новое ощущение. Сила прибывала как молоко после родов. Мохини ушла отдыхать, унеся свой живот и свои вопросы.

Вечер был волшебный. В клетке прыгал попугай; принесли наргиле, в чашах подали маленькие бисквиты. В курильнице тлел сандал. Однако все понимали, что спокойствие будет недолгим, что Годх находится на грани войны. На базаре говорят, что брат Бхавани подходит к границам, что он ведет с собой новую армию. Эту новость обсуждали все женщины зенаны, за исключением малышки Парвати: та только и думала что о своем суженом, которого никогда не видела, и о первой ночи, когда он лишит ее девственности. Бедная Парвати. Она и не догадывается, что на следующее утро ее новоиспеченный супруг, вероятнее всего, скажет ей «до свидания», возьмет оружие и взгромоздится на боевого слона. Ведь недаром Бхавани приказал поторопиться со свадьбой. Война. Сарасвати была к ней готова. Под аккомпанемент в и ны одна из женщин пела рагу о свадхинапатике, супруге, вечно любимой ее господином. В цветнике, под бархатным навесом, юная принцесса, вышедшая замуж в прошлом году, рисовала портрет своего супруга.

Женщины улыбались. Завтра будет великий праздник Холи, возможно, последняя передышка перед войной. Сарасвати сняла руку с плеча Парвати.

– Пора спать, малышка. Будущей супруге нужно как следует отдохнуть.

Девочка послушно отправилась под мраморные своды павильона, где уже зажигали лампы. Сарасвати тоже поднялась и пошла в зенану. На галерее она остановилась и долго, покуда солнце не скрылось за горизонтом, смотрела на черные горы, обрамляющие северную дорогу.

На следующий день с первыми лучами солнца во дворце началась праздничная суета.

– Краски готовы? А разбрызгиватели? Вы не забыли о разбрызгивателях?

Голосок Сарасвати слышался то в одном, то в другом конце зенаны.

– Поспешите! Слоны уже ждут у ворот, они станут беспокоиться, если будут долго ждать под балдахинами. Пошли! Пошли!

– Ты сегодня ожила! – улыбнулась Мохини, отдыхавшая на своем чарпаи.

– Не завидуй нам, Мохини, я оставляю тебе мою служанку, пусть она тебя побалует! Сита тоже останется во дворце, чтобы помочь тебе, если дитя вдруг решит явиться на свет.

– Еще слишком рано… Но я очень устала. Поверь, у меня нет ни малейшего желания ехать с вами на праздник. Я просто удивляюсь, что ты так возбуждена!

Сарасвати нахмурила брови. Ее лицо вновь стало холодным. Она наклонилась к чарпаи и пожала Мохини руку:

– Отдыхай.

Мохини закрыла глаза:

– Не беспокойся. Праздник будет великолепным. А я пока посплю.

Но Сарасвати уже ушла. Что за радость несла ее, придавала ей легкость, делала взбалмошной и счастливой? Она скоро встретится с Бхавани во дворце на озере. А потом состоится грандиозный парад слонов, люди будут обливать друг друга подкрашенной водой, женщины будут срывать с мужчин одежды, хлестать их плетью, празднуя таким образом возвращение весны. Через несколько дней возродится жизнь, поэтому сейчас надо лить воду и краски повсюду, чтобы природа сделала то же самое и в грядущий сезон муссона не скупилась на дожди. В прошлом году летом было много бурь, но мало ливней. Говорят, в северных провинциях вообще не было дождей и некоторые долины превратились в пустыни. За что же боги наказывают людей так сурово, лишая воды? В этом году нужно устроить щедрый, изобильный праздник Холи. Пусть мир вновь обретет надежду и жизнь, пусть растения дают плоды, пусть молоко священных коров будет жирным и питательным, пусть рисовые поля зеленеют, пусть мужчины задирают девушкам юбки и к осени народится много здоровых мальчишек.

Бхавани ждал царицу подле слона.

– Намасте!

– Намасте…

Сегодня праздник; они улыбнулись друг другу. Раджа сиял в золотой парче и тюрбане. Месяцы ожидания войны изнурили его, он очень похудел.

– Ты прекрасна, Сарасвати, ты очаровательна, как новая луна! Но ты не спешила! Твой сын прибыл раньше тебя!

Гопал уже влез на слона, он тоже был одет в шитую золотом одежду и тюрбан.

– Дети так любят праздники! Они более расторопны, чем мы, женщины.

– Разве праздник Холи не радует тебя?

– Конечно, радует… Но мой туалет требует много времени.

Бхавани поймал пальцами ее серьгу.

– А радже нужно немного времени, чтобы привести его в беспорядок…

Сарасвати сделала вид, что смутилась; ей не нравились эти публичные объяснения, особенно в присутствии толстого Дивана, который, хрипя от одышки, бросал на нее похотливые взгляды. Однако из-под опущенных ресниц она наблюдала за раджей, ища в его глазах тот блеск, который подтвердил бы, что он не притворяется, что его желание неподдельно. От его прикосновения к уху она почувствовала слабость. Она подняла глаза, готовая встретить его полный желания взгляд.

Да, он любит ее, это несомненно. А она? Любит ли она его как раньше, душой и телом?

Один из слонов начал нервно бить ногой по земле.

– Отправляемся! – приказал раджа.

Бхавани, его сын и Диван должны были ехать на первом слоне. Сарасвати направилась ко второму, на котором должна была ехать вместе со второй супругой раджи, почти засахарившейся от сладостей. Та уже сидела под балдахином. Погонщик прокричал несколько слов, слон подошел к платформе, и Сарасвати взобралась на свое место. Легкий ветерок, голубое мартовское небо. День обещал быть хорошим. Слон раджи открывал шествие, перед ним шла когорта солдат, вооруженных копьями и большими опахалами. За ним следовал слон Сарасвати, вокруг которого собрались маленькие баядерки и музыканты, а далее – все придворные на слонах.

С каждым шагом животного Сарасвати чувствовала, что на нее давит мягкое и бесформенное тело второй жены, которая счастливо улыбалась в ожидании праздничного пирога. Каждый год во время Холи устраивалось такое шествие. Но сегодня для Сарасвати это было испытанием. Потому что в памяти всплыла другая процессия слонов: это было на охоте, когда произошел несчастный случай, после которого ночью были зачаты двое так быстро умерших детей, оказавшихся хрупкими, как птенчики. А она, их мать, все еще жива, все еще влюблена в жизнь. Поднявшееся в душе смятение не было связано с Бхавани. Может быть, эти дети умерли из-за фиранги? Нет. Тот человек не мог принести несчастья. Что же на самом деле означала та ночь в охотничьем павильоне? В последнее время Сарасвати часто размышляла о наставлениях гуру, который привел ее к старому радже, когда ей едва пошел пятнадцатый год. Из всего того, чему он ее когда-то учил, она обычно вспоминала лишь те, что касались искусства любви. Но ведь он сказал тогда: «Есть много видов влечения, Сарасвати. Спонтанное влечение, когда двое стремятся друг к другу из симпатии и взаимного расположения, и по рождению они равны друг другу. Пылкое влечение, когда влюбленные не прилагают усилий к тому, чтобы соединиться. Иллюзорное влечение, когда один из двоих во все время любовных встреч представляет себя в объятиях другого человека, того, кого любит по-настоящему».

Слон тяжело спускался по склону. Приближался Годх, и уже были слышны крики толпы. Уровень реки у Водяных ворот был низковат для этого времени года.

– Кришна, о Кришна, защити этот город и пошли нам хороший муссон…

О чем еще молиться? Может быть, о своем сыне, который едет впереди на царском слоне? О Бхавани? Она некоторое время внимательно смотрела на них – как они похожи!

На повороте ее сильно качнуло и она задела вторую супругу. Сарасвати извинилась. Та вздохнула и тихо хихикнула.

Сарасвати отвернулась. Она не чувствовала неприязни ко второй супруге, но после соприкосновения с этой рыхлой плотью, утомленной жизнью в зенане, внезапно поняла, что больше не хочет такой судьбы. Пока она еще красивая, крепкая, страстная. Но надолго ли? Зенана убьет ее, причем будет это делать медленно, и смерть ее будет дряблой. А она хотела насыщенной жизни, свежего воздуха, сильного ветра; она больше не боится крови, войны, трагедии. Прошлое вдруг показалось ничтожным. Годы, целые годы, муссон за муссоном она соперничала со своими подругами, целыми днями рассматривала себя в зеркале: зачем? Быть самой красивой, той, кому больше всего завидуют? А что дал ей взамен Бхавани, кроме телесного удовольствия и уверенности в том, что она победила? Даже материнство, рождение Гопала она восприняла как собственную победу. Смерть близнецов, знак, данный богами, непонятное предупреждение. И вдруг все прояснилось! Все началось с приезда фиранги. Того фиранги. Того, который еще вернется, да, еще вернется в Годх, откуда ему и не следовало уезжать. Ее судьба совсем иная. Она не будет жить в зенане! В этой тюрьме для женщин, в ожидании любви среди зеркал и постелей.

Нечистые мысли! Сарасвати попыталась отогнать их. Грязные фантазии, ужас души, рискнувшей выпасть из миропорядка, из его гармонии, и поставить под угрозу грядущий муссон. Дхарма, Сарасвати, дхарма! В этот священный день твоя душа нечиста, ты что, хочешь погубить свою семью?

Но уверенность, неодолимая, беспокоящая и чарующая одновременно, крепла с каждым шагом слона: «Я любила Бхавани страстно, а теперь испытываю лишь спокойное желание. И будет счастьем, если к нам на чарпаи не примешается образ другого».

Процессия вошла в Годх, миновала купеческий квартал с высокими розовыми домами. Сарасвати обернулась. Вторая супруга задремала. Сарасвати перевела взгляд на дворец, отыскала галерею, откуда целыми днями, вернее годами, смотрела на равнину. Это место до сегодняшнего дня было для нее оплотом надежности, а теперь показалось ничтожным. Хуже того: фантастичным, нереальным как сон. Зенана осталась позади.

Еще накануне она с ужасом думала о будущем. Теперь это казалось ей смешным. Потому что ее взгляд обратился к равнине, к спускавшейся с гор извилистой дороге. И сегодня, в праздник Холи, Сарасвати увидела там то, чего ждала: желтое облако пыли. Те, кто привык наблюдать за равниной и ожидать угрозы, по одному виду этих облаков безошибочно могли определить: в Годх идут люди из-за Черных Вод.

* * *

У ног Мадека рокотала река. Они уже три дня шли на этот звук. Вода заполняла не больше четверти обычного русла, об этом свидетельствовали полосы высохшего тростника, отмечавшие высоту половодья. Перевалив через горы, служившие естественной границей страны и спустившись с перевала, Мадек испытал огромную радость при виде этого желтого потока. Там, наверху, он узнал в маленьком, но стремительном ручейке, затерянном в пустыне среди камней, реку Годха. Как ему это удалось? По ее несколько злобному урчанию? По охристой земле, которую она несет с собой? Или по красному западному солнцу, к которому она стремится, преодолевая горные перевалы? Этого Мадек не знал. Воспоминание о Годхе было таким ярким, что лучше любого компаса позволяло ему распознать приметы этой земли: воду, небо, камни и – даже запах дикого жасмина и мальвы.

И вот Годх снова лежит у его ног. С севера он выглядит симметричным: ворота расположены на равных расстояниях друг от друга, река пересекает город, проходя через его центр и разрезая его на две части, как плод, где нетронутой косточкой является крепость. Среди башенок и галерей Мадек пытался различить какое-нибудь знакомое ему место. Диван-и-Хас. Или окна комнаты, в которой он ночевал. Но не смог. Годх оставался открытым и отстраненным, присутствующим и отсутствующим одновременно. «Как и она», – подумал Мадек, и ему стало не по себе. Он обернулся к своей маленькой армии. Солдаты были все в пыли. Перед ними тяжело шагали два боевых слона, которых он купил в Агре после того, как прогнал иезуита. На них ушел последний кошель с рупиями, потому что Мадек сказал тогда солдатам:

– Давайте подумаем. Либо мы останемся без слонов, а без них не обходится ни одна большая армия в Индии, либо мы будем есть поменьше.

Солдаты единодушно, хотя и не без сожаления, согласились на уменьшение дневной порции кари, потому что прочли в глазах Мадека честолюбивое вожделение, а они знали, что именно честолюбие заставляет его идти вперед. Итак, они повели с собой слонов. Несколько сипаев, которых они переманили по дороге, постарались придать животным торжественный вид, отполировав им бивни, нарисовав на лбу яркие знаки и надев на спины расшитые попоны. Но переход через горы изрядно слонов пообтрепал. Мадек стиснул зубы: он сам этого хотел, и ему пришлось выбирать что лучше: немного задержаться и явиться в полном великолепии или сразу идти в Годх, но при этом выглядеть бедным. Слонов, несмотря на их усталый и замызганный вид, вывели вперед. За ними решили катить пушки. Однако, даже если предположить, что пушки произведут на жителей Годха такое же впечатление, как в первый раз, этого все-таки было недостаточно.

Мадек попытался стряхнуть пыль со своей одежды. Напрасный труд. С каждым шагом конь поднимал новые клубы пыли. После Бенареса Мадек оделся на индийский лад: в парчовое платье и шаровары. Во время похода, если грозила опасность, он надевал кольчугу и шлем, и вполне нравился себе в таком виде. Но в какой одежде следует явиться в Годх? В европейском платье, как в первый раз, а это значит: в английской форме и в лохмотьях, учитывая состояние его последней амуниции? Или в чуждой ему индийской одежде? Но в ней он рискует показаться смешным тем людям, которые, возможно, любили его только потому, что он – фиранги.

– Поеду в индийском, – пробормотал он и повернулся к солдатам. – Видите рощу на юге, там, где река выходит из города? Там мы стояли лагерем в первый раз. Мы поедем сейчас туда и приведем себя в порядок. Если положение дел в этой стране не изменилось, то раджа тотчас примет нас!

– Слушай, Мадек, – крикнул один из всадников. – В этом городе все что-то уж очень возбуждены… Посмотри, какие толпы на улицах!

Мадек посмотрел в сторону города.

– Должно быть, у них праздник. Они ведь почитают стольких богов! У индусов все время праздники.

– Как знать?

Действительно, с того места, на котором они стояли, можно было увидеть только водоворот разноцветной толпы. Движение ее казалось замедленным, но различить его направление и смысл было невозможно.

– Вперед! – крикнул Мадек. – Поспешим! Там, внизу, нам дадут еды и питья!

Последние слова произвели свое обычное действие: они удвоили пыл солдат. Слоны пошли первыми, за ними – быки, тянувшие пушки. Потом всадники, с трудом сдерживавшие встававших на дыбы коней, затем восемьсот пехотинцев.

Войско двигалось так быстро, что, когда достигло ворот Годха, не было еще и девяти часов.

Там творилось что-то невероятное. Держа в руках огромные разбрызгиватели, мужчины старались облить подкрашенной водой любую женщину, которая попадалась им на пути, а женщины развлекались тем, что срывали с мужчин набедренные повязки и стегали их по бедрам маленькими метелками, причем сила удара не оставляла сомнений даже с расстояния в десяток футов.

Остолбеневший Мадек приказал остановиться. Теперь толпа выплеснулась за пределы города.

Он ни до кого не мог докричаться. Вокруг царила настоящая какофония: вопли толпы смешивались с грохотом барабанов. (Тут были тамтамы, огромные барабаны, и даже бубны – такие инструменты в Европе можно увидеть у бродячих цыган.) Женщины дули в длинные трубы и рожки.

Мадек растерялся. Он ждал, что его заметят, что ему окажут прием, неважно какой, лишь бы его узнали. Миновав последние рисовые поля, он вполне успокоился и был готов к чему угодно, даже к смерти, потому что знал: Сарасвати здесь, она жива, и все идет своим чередом. Он боялся, что нескоро увидит ее; сначала будут взаимные приветствия, долгое хождение по садам и галереям, поднимающиеся одна за другой занавеси, целование ковра у ног раджи, вручение подарков. Он приготовил хороший назар: в Бенаресе купил пару гнедых в память об афганских скакунах, которых раджа подарил ему перед отъездом, два мешочка жемчуга и, наконец, недавно отлитую пушку. Так что Мадек мечтал о спокойном ожидании под сенью манговых деревьев, о невозмутимой процессии придворных во главе с Диваном, о слонах, может быть об охоте. Иногда он с ужасом думал о возможных несчастьях: о войне, о том, что теперь в Годхе другой раджа, о том, что Сарасвати больна или заключена в темницу… Но он не мог предвидеть праздник, который показался ему худшим из зол: его, Мадека, вернувшегося в Годх чужестранца, никто не заметил!

Он был в бешенстве. Словно желая разозлить его еще больше, кто-то из индийцев пустил в него струю подкрашенной воды. Парчовое платье, с которого Мадек умудрился отряхнуть пыль, было теперь заляпано красными пятнами. Поглощенные своими сражениями жители Годха не обращали на французов ни малейшего внимания; погонщики выстроили боевых слонов вдоль берега реки, а сами присоединились к общему веселью. Их примеру последовали сипаи, не желавшие упустить такой возможности.

Французы ничего не понимали.

– Вернитесь в строй! – заорал Мадек. – Вернитесь в строй, не то я вам всем головы поотрываю!

Но тут опять пронзительно зазвучали трубы, и вдруг толпа расступилась. Один за другим умолкли барабаны. Женщины вновь обрели обычный целомудренный вид. Но на Мадека по-прежнему никто не смотрел. Мало этого, все повернулись к нему спиной, устремив глаза на ближайшие ворота.

Зазвучала другая музыка. Мадек сразу же узнал ее. Парадный выезд. Торжественное появление раджи, спускающегося в город, на равнину. Музыканты, слуги с огромными опахалами, баядерки, вереница слонов, разукрашенных, как божества в храме.

Мадек едва успел стереть последние капли красной краски со своей одежды. Раджа заметил его. Когда он поравнялся с Мадеком, слоны замедлили шаг и процессия остановилась. Толпа обернулась. Со спины второго слона раздалось восклицание:

– Мадек-джи!

Сарасвати приподнялась в своем паланкине.

Мадек узнал ее голос, однако не мог увидеть царицу, потому что огромный паланкин первого слона загораживал весь кортеж.

– Мадек-джи… – тихо повторила она.

– Мадек-джи… – сказал раджа. – Ты спас нас!

Мадек спрыгнул с коня и простерся на земле.

– Раджа! Я вернулся вместе с моей скромной армией, которую я предлагаю тебе!

Раджа рассматривал пушки, пехотинцев, боевых слонов.

– Откуда ты приехал, Мадек-джи? С севера? Ты прошел через земли, которые высохли от жажды и растрескались?

Мадек испугался: что, если раджа сердит на него? Что, если он догадался?

– Да, я иду с севера, высокочтимый господин. Я недавно был в Бенгалии, фиранги в красных камзолах два года держали меня в плену.

– Фиранги в красных камзолах… – повторил раджа, минуту помолчал и спросил недоверчиво: – Так ты вернулся?

Мадек поднял глаза. Их взгляды встретились. Ни тот ни другой не забыли их общей тайны, комнаты с павлином, бриллианта и заключенного ими договора. Мадеку было довольно одного взгляда. Лицо Бхавани прояснилось:

– Ты не изменился. Встань.

Мадек поднялся с колен, стряхнул пыль с одежды и подошел к слону.

– Прими меня в своем городе вместе с моей армией!

– Мадек, ты не останешься в городе, пока я праздную Холи. Следуй за мной! Сегодня священный карнавал весны. Сегодня вся природа радуется, а мы веселимся, чтобы через три месяца она даровала нам хороший муссон. Следуй за мной на озеро. Я велел разбить на восточном берегу новые сады, и сейчас мы впервые посетим их. Твои солдаты станут лагерем на берегу, тебя же мы примем во дворце. Властью меча!

Мадек опять простерся на земле, чтобы подтвердить свое согласие, потом снова взглянул на Бхавани. Теперь он заметил произошедшую в нем перемену: раджа исхудал и казался хрупким. Когда-то круглые щеки и свежее лицо раджи свидетельствовали о беззаботной жизни. Теперь же в его глазах читалась душевная рана. Лицо изрезали глубокие морщины. Но какую силу излучал он в своем тюрбане с плюмажем! И какая неизменная доброта светилась в его глазах! Короче говоря, он просто постарел. А она? Мадек ведь только слышал ее голос. Ему стало стыдно. Когда-то он спас жизнь этих двоих людей, спас одним удачным выстрелом, только и всего. Этот раджа и его супруга признательны ему за это, как умеют быть признательны индийцы. А он, Мадек, придумал себе сказку, какую-то невероятную химеру, которая заставила его мчаться по горам и долам, чтобы найти здесь – что? Небольшой розовый город в маленькой, находящейся под угрозой стране, дружески расположенного и охваченного беспокойством раджу, живущего среди своих богов, праздников и ритуалов, недоступных пониманию иностранцев, даже таких, как Мадек… Раджа что-то крикнул погонщику, и тот дал сигнал к отправлению. Слон раджи чуть вздрогнул, когда возобновился танец баядерок. Мадек отошел в сторону.

– Мы едем за ними! – крикнул он солдатам. – Разобьем лагерь на берегу озера.

Царский слон удалялся, а мимо теперь проходил второй слон. Поначалу Мадек не увидел ничего, кроме бесформенной груды розового муслина, над которой возвышалось улыбающееся, толстое, отчаянно накрашенное лицо. Нет, это не может быть она, она не могла превратиться в эту колышущуюся массу, она не могла измениться так сильно, ведь прошло не так уж много времени. Слон проходил как раз мимо Мадека, который уже начал разглядывать третье животное; этот вскрик, этот голос, не мог же он быть фантазией. Его толкнул какой-то музыкант, две баядерки коснулись нагими бедрами. Слон прошел мимо.

– Сарасвати.

Синее, расшитое золотом сари. Неподражаемый поворот головы, покрытая блестками вуаль, которую она держала возле губ жестом, полным бесконечного целомудрия. Так она здесь, живая, великолепная, такая же прекрасная, как в день их первой встречи, эта женщина, к которой он стремился долгие месяцы, та, чье лицо рисовалось ему на горизонте среди выжженных равнин, зеленых, влажных джунглей, полей сражения и в саду Таджа. Она здесь! Независимая и царственная. Другая женщина, восседавшая на подушках с той стороны, с которой стоял Мадек, просто загородила ее; Сарасвати же, должно быть, видела его и поэтому теперь повернулась в его сторону с тенью улыбки на устах, как будто хотела сказать: «Я знаю…»

Он успокоился. Успокоился, но не удовлетворился. Потому что кортеж уже удалялся и, если бы не едва заметное движение царицы в его сторону, он увидел бы ее только сейчас, стоя в толпе танцовщиц: ее загорелую прямую спину, синеву и золото чоли и летящие покрывала, истинный образ страдания, приведшего его в Годх. Сарасвати, или любовь к тому, кого нет рядом, любовь, которая открылась и была отвергнута.

В тот день Сарасвати больше не видела фиранги. В садах он держался в отдалении, как того требовали в подобных обстоятельствах приличия. Было бы трудно предположить, что чужестранец станет участвовать в праздничных действах, ведь он рассказывал, что поклоняется другим богам, вернее одному Богу, какому-то несчастному, которого замучили, прибив к двум кускам дерева. Вместе с тем что-то подсказывало ей, что этот фиранги не такой, как другие. У него есть какой-то тайный дар, он подходит индийской земле; и поэтому, думала Сарасвати, никто из придворных Годха не удивился бы, если бы он вдруг тоже взял разбрызгиватель и начал обливать женщин водой.

Но вместо этого он сел на край чадара и просидел там целый день. В конце праздника раджа предложил ему осмотреть новый парк.

– Мои годы прибавляются, – сказал он Мадеку. – У меня есть сын, который заменит меня, когда моя жизнь подойдет к концу. Но люди увековечивают себя не только в потомстве. Им надлежит строить. Я не люблю больших строений из камня, которые воздвигают наши императоры, пришедшие с севера магометане; они не понимают тщетности здешних усилий и ничего не желают знать о вечном цикле перерождений. Нет, нет, это мне не нравится… – Он говорил тихо и как будто доверительно. – Единственное, что они изобрели хорошего, так это сады. Сады, Мадек-джи, понимаешь?

Мадек никогда не задумывался об этом и вопросительно посмотрел на Бхавани.

– Посмотри, Мадек-джи, на этот лист лотоса.

В пруду плавали только стебли и листья. Видимо, цветы сорвали разыгравшиеся женщины. В лучах солнца капли воды на листьях переливались всеми цветами радуги.

– Посмотри, Мадек-джи, – продолжал раджа, – вот символ нашей жизни. Сад живет и умирает в зависимости от времени года, он расцветает или высыхает согласно закону солнца и дождей.

Мадек молча слушал, стараясь понять поэтический хинди Бхавани.

– Видишь ли, Мадек-джи, война близка, и, может быть, я погибну, так и не увидев, как мой сын наденет на себя оружие раджпутских воинов. Еще сегодня утром я не мог в это поверить. Но я понял это, когда увидел тебя.

– Раджа! Я не принес тебе войну! – перебил его Мадек.

– Помнишь ли ты о договоре, который мы заключили в комнате с павлином?

– Раджа… Разве я мог об этом забыть?!

– Ты бы не вернулся, Мадек, если бы победил твой народ.

Мадек растерялся. Возможно, раджа прав. Но ведь дело еще и в царице. В Сарасвати. Как ему сказать об этом?

Раджа взял его за руку.

– Ты бы не вернулся, потому что слава дерзка, она портит всех людей. Но ты, ты остался чист.

– Поражение, тюрьма, люди в красных камзолах тоже могли меня испортить!

– Нет. Только не тебя.

Раджа щелкнул пальцами, и из зарослей сразу же выскочили слуги.

– Балдахин. Подушки. Сандал. Шербет и ласси!

Мадек закрыл глаза. Значит, раджа обо всем догадался.

Хуже того, он хочет использовать его глупое увлечение химерами, неспособность предпринять что-либо значительное, не придумав себе чудовищ, которых следует победить, невероятных далеких цариц, которых надо совратить. Раджа молчал. Похоже, он задумался. Им принесли подушки. Четверо слуг в нарядных ливреях разбили паланкин.

– Тень… – пробормотал Бхавани. – Как хороша тень. Это привилегия богатых. А крестьяне трудятся весь день под солнцем и в пыли. Но когда объявляют войну, владыке тоже приходится все это терпеть, чтобы защитить свое царство. Вот почему я разбил сад. Чтобы отдохнуть перед тем, как придется страдать. Этого здесь не понял никто, даже Диван. Он думает, будто я развлекаюсь фантазиями о садах, потому что верю в мир, как верили мои предки, которые разбивали сады после того, как окончилась великая битва, залившая Годх кровью. Дураки! Дураки и слепцы, все эти люди, которые меня окружают!