Текст книги "Набоб"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)
Он вздохнул. Его ждали счетные книги. Ему, как чистокровному англичанину, True-Born Englishman,следовало добровольно и сознательно погрузиться в эту скуку. Он кликнул служанку, и та, как обычно, сразу же явилась.
– Сядь здесь. Будешь наливать мне чай, пока я буду работать.
Она села на корточки на пол; он стал разглядывать ее. Она была худой и высокой, как некоторые бенгалки, которые работали в Бирнагоре на мать Марию. Послушная, молчаливая, невозмутимая. Красивое животное. Как и о других, он о ней ничего не знал, не смог бы вспомнить, как звучит ее голос, помнил на ощупь только ее тело, которое время от времени тискал, если была охота. Он не хотел от этих служанок ничего, кроме присутствия в доме, внимательного и безразличного одновременно, а также абсолютного молчания, даже и в том случае, когда он внезапно шел на приступ, и тогда, когда бежал прочь, стыдясь, что согрешил. Он взял большую связку листов пергамента. Векселя, описи магазинов, счета за шелк, заказы на товар от торговцев из далекого Сити. Чего бы он ни отдал, чтобы быть одним из них и пировать, поглощая устрицы, или ухлестывать за самыми красивыми шлюхами Лондона! Он снова подумал, что его жизнь началась весьма неудачно: стоило ли родиться Гастингсом, благородным и умным, чтобы из-за безмозглого опекуна стать ревностным сотрудником Компании… Свою мать он не помнил, она умерла вскоре после его рождения; потом отец пропал где-то в Америке. Получив прекрасное образование, он мог быть удостоен стипендии в университете: Оксфорд, латынь, греческий, древнееврейский, история и философия – вот это ему было по душе. Но тут явился жадный опекун, которому не терпелось от него избавиться. «Ост-Индская Компания, мой мальчик, торговля, вот призвание чистокровного англичанина, true-born Englishman, если у него нет ни замка, ни семьи, ни земли!» Сухой смех опекуна до сих пор звучал в ушах. Презрение. Он поклялся отомстить. Но прошло уже пятнадцать лет с того дня, как он приехал в Индию, пятнадцать лет бумажной возни, счетов, разного рода хитростей. Пятнадцать лет жизни вполсилы, когда вокруг все время происходит что-то важное: Индия, огромная, бурлящая, напряженная, о которой он ничего толком не знает; и еще – все моря мира, по которым снуют пираты и исследователи в поисках сокровищ, настоящих дикарей или потерянного рая. Ничего. Ничего из этого он не знал. Ничего не пробовал, ничего не имел. Служанка налила ему вторую чашку чая. Он все никак не мог взяться за работу. На полках в его кабинете, среди кип регистрационных книг, сверкало несколько кожаных переплетов. Его взгляд медленно заскользил по корешкам. Он все еще был во власти мечты. Университет или приключения – надо было выбирать либо то, либо другое, либо дышащие спокойствием деревянные стены оксфордской библиотеки, либо безумие морских бурь. Но только не эта жаркая и грязная Калькутта. Здесь он плесневел, как стены во время муссона. Уоррен Гастингс открыл регистрационную книгу, взял перо. Он уже собирался окунуть его в чернильницу, но остановился. Его глаза не могли оторваться от последних пяти корешков на полке. Полное собрание сочинений Даниеля Дефо. Он читал и перечитывал их. Он знал их наизусть, но каждый раз получал удовольствие. «История полковника Жака», «который родился благородным, в течение двадцати лет занимался воровством, был пять раз женат на четырех потаскухах, отправился на войну, где проявил мужество и получил повышение, и, ведя за границей честную жизнь, решил умереть в генеральском чине»… А вот «радости и горести знаменитой Молль Флендерс, которая родилась в Ньюгейтской тюрьме и в течение своей шестидесятилетней бурной жизни (не считая детского возраста) была двенадцать лет содержанкой, пять раз выходила замуж (причем один раз за своего брата), двенадцать лет воровкой, восемь лет ссыльной в Виргинии»…
Уоррен вздохнул, должно быть, слишком шумно, потому что служанка вышла из оцепенения и остановила на нем почти удивленный взгляд.
– Налей мне чаю.
Это была третья чашка. А он все не брался за работу. Авантюристы, искатели приключений. Ну, нет. Их время прошло. Ост-Индская Компания давно отказалась от своего первого названия: «Компания торговцев – искателей приключений». Наступила эпоха безопасности и организации. Пройдет еще немного времени, и все корабли будут застрахованы, больше не останется сумасшедших торговцев, которые вкладывали бы деньги «наудачу», получая в десять раз больше вложенного, если корабль возвратится, и, теряя все, если он утонет. Сумасшедшие, сумасшедшие! Дефо ведь тоже был одержимым: гений, но обманщик и сумасшедший, как все литераторы. Уоррен Гастингс обмакнул перо в чернила. Маленькая бенгалка больше не смотрела на него, и он вздохнул с облегчением. Знала бы она, эта очаровательная служанка, что только что помогла ему преодолеть самое ужасное искушение, какое только может испытать торговый человек! Ведь он, Уоррен Гастингс, чистокровный английский дворянин, пусть и разорившийся, чуть было не решил забросить свои счета и деловые письма ради того, чтобы погрузиться в историю в высшей степени предосудительных приключений полковника Жака! Черт побери! И это в тот момент, когда ему стало известно, что великим планам британской нации угрожает опасность! Взволнованный Уоррен Гастингс выпил подряд три лишние чашки чая и попросил своего экзотического ангела-хранителя принести ему еще одну. В течение четырех часов он тщательно выводил цифры, не чувствуя ни малейшей усталости. Когда наступило время приема, ему даже показалось, что он наконец обрел спокойную ясность мыслей. Хотя желание взять в руки книгу о полковнике Жаке и Молль Флендерс еще не оставило его, Уоррен Гастингс был убежден, что в его посредственном существовании в Английской Индии когда-нибудь наступит звездный час и ему предложат проект, соответствующий его талантам. Победить Индию. Принудить, подавить, организовать. Но – помилосердствуйте! – все это безо всяких авантюр!
И кто знает, может быть, именно ему это удастся? Он станет деловым человеком новой Индии, из которой будут навсегда изгнаны джентльмены удачи и все Угроонги, какие только есть на земле.
* * *
Для европейцев, живших в Калькутте и ее окрестностях, 15 октября было большим праздником. Этот день означал начало сухого сезона и окончание мучений, связанных с муссонными лихорадками. У англичан из высшего общества вошло в привычку собираться в этот день на ассамблею и поздравлять друг друга с тем, что опасности сезона дождей миновали. Сначала они подсчитывали, сколько человек умерло и сколько осталось в живых, потом, горестно вздохнув, переходили к накрытому столу, чтобы достойно отпраздновать окончание бедствий. В этот день они допускали в свой круг всех живущих поблизости европейцев, будь то приезжие из голландской фактории, из датских поселений или даже, – факт в высшей степени знаменательный для послевоенного времени, – тех немногих, кто пережил осаду Шандернагора. Поэтому утреннее посещение бирнагорской обители было для Уоррена Гастингса прелюдией к празднику; встреча с Рамом не смогла испортить ему настроение. По счастью, ему удалось подавить тревогу, вызванную откровениями индуса. И теперь, полный новых честолюбивых замыслов, он бодро шагал к месту торжественной трапезы.
Она должна была состояться в большом двухэтажном здании, сером и сыром, как все в Калькутте в это время года; волны Ганга в периоды разлива почти лизали его фундамент. Прежде чем пройти через сад, Уоррен бросил взгляд на предместья на другом берегу, где росли вперемешку индийские и европейские породы деревьев и трав. Издалека казалось, что там царит мир и покой, присущий английским сельским пейзажам. Воспоминание о влажных лугах и уютных домиках снова разбередили душу, и Уоррену пришлось призвать на помощь всю свою решимость, чтобы уверенно войти в клуб. Он, должно быть, немного опоздал. Уже с порога до него донеслись голоса и позвякивание посуды. Он бросил фальшиво приветливую улыбку слуге-европейцу в ливрее и прошел в центральный коридор, украшенный мраморными статуями на античный манер. Голоса зазвучали громче. Ох уж эти торговцы! По хихиканью и звукам отрыжки, которые доносились из столовой, Уоррен угадал, что сейчас увидит перед собой раскрасневшиеся от алкоголя лица. Всегда внимательный к своему внешнему виду, хотя его элегантность не выходила за рамки предписанного уставом, Уоррен бросил взгляд в единственное зеркало, украшавшее коридор. Дело в том, что среди присутствующих могли оказаться какие-нибудь назойливые европейки, а они обычно приводили его в смущение; ведь его честолюбие требовало, быть блистательным во всем. Отражение в зеркале не очень его обнадежило. Парик, как это частенько случалось, съехал набок. Почему волосы такие непокорные? Так и норовят подпортить изнутри внешний вид. Он обругал себя уродом и вошел.
«Да поможет мне Бог, пусть мое происхождение и знание Индии восполнят отсутствие красоты», – подумал он, открыв дверь.
– Гастингс! Наконец-то, мы вас уже не ждали!
Уоррен остановился, пристально посмотрел на говорившего.
– Наконец-то, Гастингс, – повторил тот, – вы опоздали, друг мой, о чем-то замечтались!
Это был один из тех побагровевших от вина торговцев, о которых он только что подумал. Уоррен сразу его узнал. Это был Ботсон, как и он, член Совета Бенгалии; они терпеть не могли друг друга. Уоррену были противны грубые манеры Ботсона, но еще в большей степени – его примитивные взгляды на Индию. Что до его соперника, то он завидовал Гастингсу как более образованному, более элегантному человеку, обладающему аскетическим терпением, – все эти качества крайне редко встречались под небом Бенгалии.
– Вы проводите над счетами слишком много времени, мистер Гастингс! – поддержал Ботсона сидевший рядом с ним голландец. – Я не имею ничего против того, чтобы ваша легендарная склонность к воздержанию сделала вас самым неуступчивым человеком в этой проклятой стране, но во всем надо знать меру… Посмотрите, какой у нас прекрасный банкет!
Уоррен Гастингс поклонился присутствующим. На первый взгляд ничего особенного – обычный английский праздник. Голландец не отставал:
– Пойдемте, пойдемте со мной!
Он нашел ему стул и указал на место прямо напротив ненавистного Ботсона. По счастью, неподалеку сидел президент Совета Бенгалии Вантиссар. Если потребуется, он, пожалуй, придет на помощь. Уоррен почтительно поприветствовал его. Тем временем голландский купец расхваливал закуски:
– Только взгляните на эти восхитительные кушанья, мистер Гастингс! Вы, видно, совсем не гурман, если не торопитесь на такой праздник.
Этот не замолчит! А его отвратительный, почти немецкий, континентальный акцент! А грубый голос! Иностранцам не хватает изящества. Уоррен сел и опять оглядел стол. Разнообразные кари, чапати по-индийски. Но, видимо, в ознаменование победы над Францией, появились и некоторые новшества. Каждый раз, когда Англии удавалось обойти Францию, она с извращенным удовольствием аннексировала у противника не только территории, но и кое-что из сферы удовольствий. В этом году завоевания распространились и на кулинарию. Уоррен от радости раздул ноздри, когда лакей поднес ему на блюде крутые яйца, политые розовой водой, в духе последней парижской моды. В качестве приправы к бараньему рагу подали не надоевшие ему специи, а соус из ирисов, и еще один – с мускусом. Он с вожделением наполнил свою фарфоровую тарелку.
– Ах, как мне нравятся запахи специй! – пробормотал он. – Эти – лучшие в Индии.
Тонкий запах соусов успокоил его. Прежде чем отправить в рот первый кусочек, он сделал глубокий вдох. Настоящее счастье. Наконец-то ему удалось улизнуть от сырых, знойных запахов, которыми пропитана вся индийская жизнь, от кухонь до погребов, от комнат до корабельных трюмов. Индия была для него не столько пейзажем, сколько запахом. Стойким, тухлым и сильным. Сегодня соусы с мускусом и ирисами спасли его от этого запаха; но ведь эти ароматы тоже были порождены Индией; впрочем, пришлось подождать, пока Парижу надоедят прежние удовольствия и он изобретет новые, такие как те, что ему подали сейчас на фарфоровых тарелках. Он с аппетитом съел два яйца, политых розовой водой.
– Ну, друг мой, вот таким мы вас любим! Немножко гурманом. Забудьте же хотя бы ненадолго о ваших несчастьях, – подбодрил его Вантиссар.
Уоррен мысленно обругал его. Как будто можно скорбеть о жене и детях в стране, где они гибнут сотнями. Как будто истинный гурман это тот, кто способен заглотить груду рагу и выпить несколько пинт вина… Но не стоит придираться! Уоррена вдруг охватило чувство собственного превосходства – все считали его человеком сдержанным, усердным, почти аскетичным. Никто и не догадывался о его тайных, полных вожделения посещениях Бирнагора. Полуприкрыв глаза и наслаждаясь вкусом ирисового соуса, он в душе ликовал от того, что и сам способен оценить все величие своего лицемерия. Сидевший напротив него Ботсон молчал. Его лицо раскраснелось сильнее, чем обычно. Бутылки и вправду опустошались очень быстро. Бордо, мадера, коньяк – устроители не поскупились. Мало того, каждый из присутствующих запивал крепкие напитки пивом, а согласно традиции, после каждой перемены блюд следовало выпить полбокала вишневой настойки.
– Знаете, Гастингс, жаль, что вы до сих пор еще не встретили юную красавицу, которая смогла бы излечить вашу меланхолию, – опять заговорил Вантиссар. – После падения Шандернагора все прекрасные французские креолки сбежали из Индии и отправились искать счастья на Иль-де-Франс или на Амирантские острова. Увы! Эти дамы не в нашем вкусе. Приходится выбирать: либо семейное согласие, либо одиночество холостяка!
Уоррен побледнел. Не раскрыли ли его тайну? Но ведь он так щедро платил матери Марии…
– Я вас не понимаю.
– Вы грустный человек, Гастингс, постоянно в меланхолии. Вам надо поскорее жениться. Одинокий мужчина с вашим темпераментом, в отличие от остальных, не сможет долго сопротивляться пагубной жаре здешнего климата. Или заведите себе каких-нибудь подружек. Здесь есть вполне здоровые и весьма очаровательные индианки!
Уоррен вздохнул с облегчением. Привычка к притворству позволила ему скрыть это, и он ответил почти сразу:
– Я ищу не красоту, а созвучие душ.
– Дорогой мой, милый Уоррен… Ни один из сотрудников Ост-Индской Компании, которых я когда-либо брал на работу, не сбивал меня с толку так, как вы. Думаешь, что встретил делового человека, а он оказывается поэтом!
– Я уверен, мистер Гастингс вовсе не таков, каким вы его представляете, – вмешался Ботсон.
Уоррен так и предполагал: долгое молчание соперника – лишь коварный ход. Тот основательно напился. Гастингс приготовился к худшему. Ботсон говорил как всегда язвительно; его голос охрип от усердного возлияния.
– Он скорее напоминает тех индийских набобов, которые отказываются платить налоги, ссылаясь на бедность, но при этом купаются в роскоши в своих дворцах и крепостях…
– Объяснитесь, Ботсон, потому что, боюсь, в ваших словах кроется нечто оскорбительное!
На этот раз Уоррен не побледнел.
– Конечно, конечно, – закивал Ботсон. – Но не подумайте, что я вас оскорбляю. Вы высокомерно бедны, терпеливо добродетельны. Вы ждете своего часа. И… – Пока что Ботсон владел собой; но его озлобление было очевидно. – Вы приняли сторону Индии. Вы играете в свою игру, а не в игры Компании. Как Клайв, который уехал из Бенгалии с полными карманами бриллиантов стоимостью в десятки тысяч ливров!
– Попробуйте доказать, что я коплю бриллианты! А может быть, вам напомнить суммы, которые Компания вымогала у индийцев? Восемьсот тысяч фунтов стерлингов взято у бывшего набоба Бенгалии, это не считая других доходов. Семь миллионов двести семьдесят одна тысяча шестьсот шестьдесят шесть рупий, ни больше ни меньше, семьсот сундуков, которые увезли на ста кораблях. Помните, мистер Ботсон? Прекрасное зрелище представлял собой Ганг: развернутые знамена и оркестр впереди! Может, напомнить вам, что вы пообещали передать пять процентов банкиру, убедившему набоба сдаться? Ормизунд! Ормизунд! Говорит ли вам что-нибудь это имя, Ботсон? Ормизунд сошел с ума из-за того, что ему не заплатили за предательство. Разве утверждать, что английская нация не удержится в Индии, если не будет вести себя лояльно по отношению к ней, значит защищать Индию? Разве вы не боитесь, Ботсон, что Индия предпочтет стать нашим врагом, нежели нашей рабыней?
– Гастингс, у вас хорошая память на цифры. И все же я утверждаю, что вы поддерживаете с индийскими банкирами, скажем так, неоднозначные отношения. Не очень-то вы преданы нашему общего делу, если встречаетесь с людьми из касты сахукаров, которая распространена по всей Азии.
«Черт побери! – подумал Гастингс. – Он меня видел, он за мной шпионит, он знает, с кем я встречаюсь. В этом городе больше любопытных, чем в самом захолустном округе Оксфордшира».
– А вам, Ботсон, удается заниматься торговлей и обходиться без индийских банкиров? Насколько мне известно, наши друзья с фондовой биржи покуда не претендуют на абсолютное влияние в этой стране!
Тот скривился в улыбке:
– Гастингс, вы же знаете, что они наши конкуренты, а не союзники. Даже их жены, сидя в гаремах, спекулируют на ценах на шелк и хлопок. Кроме того, мне сказали, что они собираются обосноваться в Москве! В Москве! Вы понимаете? Святая Русь! Два или три года назад один из этих проклятых банкиров умудрился помереть там, и конечно же его следовало сжечь, как положено по их варварскому закону. Но это еще не все: его жена пожелала сделать сати,сгореть живьем на погребальном костре мужа. А ведь православные считают это грехом. И что вы думаете, – продолжал Ботсон, взывая к вниманию всех присутствующих, – царь это разрешил, учитывая всемогущество этих банкиров, и на московской площади, посреди льдов, они устроили такой же здоровенный костер, как в нашем городе, где полно мулатов!
– Господа, прошу вас, успокойтесь, – вмешался Вантиссар. – Скоро у нас будет заседание Совета Бенгалии. Это не подходящее место для обсуждения наших внутренних проблем.
Он укоризненно посмотрел на обоих. Уоррен был зол на себя. Гнев заставил его забыть о сдержанности, которую он всегда считал правилом. Теперь все иностранцы с любопытством наблюдали за спорщиками. А сидевший рядом с Ботсоном голландский купец просто ликовал:
– Вот вы какие, господа англичане! В праздничный день затеваете склоки, как лавочники, а про нас постоянно говорите, что мы-де паршивые торговцы, которые только и думают, что о золоте и специях…
Он тоже изрядно выпил. Все происходящее вокруг приобрело гротесковый оттенок. Уоррену еще более, чем когда либо, захотелось покончить со всем этим раз и навсегда. Надо поскорее выпить чаю. Потискать одну, двух, трех служанок. Вернуться в Бирнагор. А почему бы и нет, ведь теперь у него там неограниченный кредит? Но нельзя же уйти сразу. Сейчас только пять часов вечера. Это время выбрали исключительно в подражание Лондону. Именно в этот час толстые торговцы из Сити покидают Фондовую биржу, чтобы отвлечься от дел, слегка перекусить и пообщаться со своими разодетыми в шелка легкомысленными супругами, без которых, по их мнению, заработанные на спекуляциях деньги не имели бы вожделенного блеска. Здесь присутствовали такие же милые дамы. Правда, среди гостей Уоррен не увидел восхитительной голландки, жены инженера Вагнера, швейцарца по происхождению, построившего крепостные стены, той, которую застал нынче ночью в развратной обители. Сам Вагнер почти ничего не ел и, судя по меланхоличному выражению его бледного лица, был чем-то весьма озабочен. Может быть, он уже знает о случившемся с ним этой ночью несчастье, о существовании этого юнца? «Ах! – воскликнул про себя Уоррен. – Какое божественное у него тело! До чего изящна фигура! Но почему же дама не пришла на праздник 15 октября?»
Вспомнив сцену, свидетелем которой он был прошлой ночью, Уоррен подумал, что она, должно быть, сильно утомлена. Тем не менее это не могло послужить веской причиной не прийти на банкет единоверцев, хотя бы для того, чтобы позволить англичанам, среди которых мало кто мог похвастаться внешностью своей подруги жизни, полюбоваться своей персоной. Среди супруг агентов Ост-Индской Компании Уоррен и вправду не мог бы назвать ни одной, которая была бы способна возбудить его желание, даже если бы он увидел ее в стенах Бирнагора. Их лица были обезображены муссоном и, вне всякого сомнения, неумеренным пристрастием к коньяку и вишневой настойке. Чем, интересно, заполнена жизнь калькуттских дам? Не будут же они, как Уоррен, изнывать от скуки над своими бумагами. Что им остается? Скучные постели да пересуды, вот, наверное, и все, да еще поджимать губки, прежде чем изречь что-нибудь насмешливое, и выставлять напоказ смелые декольте, которым не хватает ни вкуса, ни соблазнительности. Даже в самые жаркие дни июня они остаются такими же холодными, как камни лондонских набережных.
Лакеи принесли новые блюда: перепелок, маринованных в сладком коричном соусе, жареного молочного поросенка в цветочном соусе, издававшем странный запах. «Пачули!» – завопила часть собравшихся за столом. «Нет! – кричала другая. – Это мирра». Расправляясь с перепелкой, Уоррен искоса наблюдал за меланхоличным швейцарцем. Похоже, его действительно что-то терзает, он едва прикасается к еде. Уоррен заметил, что всякий раз, когда его спрашивали, как продвигаются дела, он вздрагивал. Движимый любопытством и желанием избежать очередного повода для ссоры, Уоррен весь остаток вечера посвятил наблюдению за швейцарцем. Когда праздник подошел к концу – мужчины уже либо дремали в креслах, либо блевали, либо распевали вместе с женами песни на манер лондонских докеров, – инженер встал и быстро вышел, что было похоже на побег. Уоррен двинулся следом, никто не обратил на них внимания. На калькуттских улицах было очень темно, и долго шпионить не пришлось. Тем не менее нервозное поведение инженера – он временами останавливался, прижимался головой к стене, начинал причитать и рыться в карманах сюртука, – убедило Уоррена в том, что этот человек удручен не только той изменой очаровательной супруги.
Как всегда, Уоррен Гастингс попал в точку. Спустя три дня он узнал, что швейцарский инженер отплыл на отдаленный тихоокеанский архипелаг, где надеется найти средство против своего несчастья. За месяц до того он встретил на набережной Калькутты некоего весьма красивого молодого француза-гугенота, который приехал неизвестно откуда и назвался эффектным именем Сен-Любен. Инженер часто встречался с ним, ввел в свой дом, представил супруге. Не прошло и недели, как тот соблазнил даму, или, как утверждали злые языки, дама сама соблазнила его, потому что сам он не был похож на человека, способного надолго к кому-нибудь привязаться. Как ни странно, эта супружеская катастрофа послужила поводом для чрезвычайного заседания Совета Бенгалии: прежде чем отплыть на необитаемый остров, господин Вагнер написал Вантиссару, что, помимо его супруги, шевалье де Сен-Любен украл у него план калькуттской крепости, второй по надежности цитадели в Бенгалии после Бадж-Баджа. По всеобщему мнению, лицемерные любовники отбыли в Голландию, откуда смогут перебраться во Францию, и никто не сомневался в том, что Морской министр Версаля согласится заплатить любую сумму за бесценный документ, чтобы взять реванш за разгром Пондишери.
