Текст книги "Набоб"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА XVII
Годх. Месяцы Байсакх, Джайштха и Асадха того же года
Апрель, май, июнь 1764 года
Весна прошла, как сон. Она слишком рано увяла, сломленная жарой. Лотосы на прудах пожухли; сами пруды превратились в соленые лужи. И с гор дул сильный ветер, горячий ветер, мучительный, несущий тучи пыли; ветер, который можно было назвать соленым, – так он обжигал кожу. Назревал муссон. Крестьяне, гнущие спины на своих полях, садху, бродящие по дорогам, прачки на берегу озера, изнеженные придворные во дворце – все думали только об одном: «А вдруг муссон не придет?..» – «Нет, такого не может быть.
Для этого дхарма должна быть слишком сильно осквернена…» И они с тревогой смотрели на небо, где уже не летали птицы. В садах зенаны павлины засыпали, а попугаи поубивали друг друга. Иногда какая-нибудь юная девушка брала в руки в и ну и начинала петь рагу времени, предшествующему муссону, повествующую о кобре, прячущейся в трубе, или о тигре, засыпающем в собственной тени. Но вскоре она умолкала, потому что усталость была сильнее всего.
Дворец Годха погрузился в сон, но это был сон неглубокий, беспокойный, сон чующего опасность зверя. Если дхарма осквернена… Тогда взгляд скользил в ту часть Диван-и-Ама, где, вопреки всем обычаям, сидела живая Сарасвати, а ее сын Гопал прятался в складках ее белого сари. Она опять надела траур, и все остальные делали вид, что не знают о красном муслине и о свидании на погребальном поле. Подкупленные стражники сразу же проговорились; несколько монет, щедро розданных неприкасаемым, охраняющим поле погребальных костров, за их молчание, на которое, впрочем, царица и не рассчитывала, не возымели своего действия. Реакция не заставила себя ждать. На следующий же день, когда она вернулась с реки, где Гопал, согласно обычаю, разбил над водой урну с прахом своего отца, служанки подали ей горьковатое ласси. Она все-таки выпила его до дна, и даже улыбалась, и даже попросила налить еще. А потом протянула бокал первому, кто вошел. Им оказался Диван. Он задрожал и что-то залепетал: мол, его позвали женщины, мол, одна из них должна вот-вот родить, и если это будет сын…
– Пей, – повторила царица. – Пей, старый, грязный, толстый тюфяк, твоя плоть уже наполовину сгнила, и даже шакалы не позарились бы на нее!
Не было никакого сомнения – она подписала Дивану смертный приговор.
– От тебя никогда не было толку; женщины истощили тебя, так отдохни же и выпей вместе с нами.
Некоторые из присутствующих были шокированы, но не участью Дивана, а смелостью царицы; все уставились на ее лицо, которое побледнело лишь на минуту и постепенно обретало свой обычный цвет.
В конце концов Диван взял бокал ласси.
– Пей до дна, – прошептала царица.
Министр выпил не больше двух глотков, побледнел и упал к ногам Мадека. Его смерть была мучительной; несколько минут он извивался на полу, держась руками за огромный живот. Сидя на подушках, Сарасвати бесстрастно наблюдала за агонией; затем, видимо, сочтя это зрелище недостаточно привлекательным, она приказала стражникам уволочь это огромное брюхо. Таким образом, Диван был устранен без суда и следствия. При мысли о том, что Сарасвати пила тот же напиток, Мадек пришел в ужас.
– Надо позвать астролога! Быстро, человека аюрведы сюда, быстро!
– Я здесь, – отозвался брахман. – Успокойся, Мадек-джи, никого больше не надо звать.
– Неужели нельзя ничего сделать?
– Смотри, Мадек-джи: она обладает силой.
Все придворные простерлись перед царицей.
– Она победила, – продолжал Мохан. – Даже яд отступил.
Потом Мадек размышлял о том, что же тогда произошло.
И Диван, и царица пили ласси, налитое из одного и того же сосуда, и Сарасвати не могла не знать этого, раз она со злорадством протянула бокал министру. Ее наверняка предупредили, и брахман снабдил ее противоядием. Мадек несколько раз пытался прояснить эту тайну, но царица каждый раз уклонялась от ответа, словно речь шла о какой-то мелочи. Впрочем, они редко оставались наедине; каждый раз, когда она звала его в Диван-и-Ам, при их беседе присутствовал астролог. Сарасвати вела себя так, будто между ними ничего не было. Мадек не знал, что и думать. Почему эта женщина, которую он держал в объятьях, ведет себя как чужая. Может быть, она получает удовольствие от его ревности? Однако через какое-то время Мадек заметил, что брахман медитирует и не прислушивается к их разговору. Тогда он познал еще один вид наслаждения. Наслаждения от беседы.
Целых три месяца, за небольшим исключением случаев, когда Сарасвати принимала послов или Мадеку приходилось отлучаться по долгу службы, они провели в долгих беседах, которые прерывались только на время игры с Гопалом или на час музыки. Они не касались друг друга, а когда пришлось повесить вторые шторы, чтобы задержать солнечные лучи, они и видеть друг друга стали довольно плохо. Но при этом у обоих было ощущение необычайной близости. В этой любви, начало которой было столь лаконичным, послепревратилось в болтовню, порой весьма многословную. Они не касались друг друга. Вела игру Сарасвати; казалось, теперь она отказывает ему в близости своего тела, но не из-за приступа целомудрия, а скорее потому, что ожидает какого-то события. Впрочем, Мадек не представлял себе, как он будет обнимать ее здесь, где за ними наблюдают столько любопытных глаз, хотя знал, что после того, как царица победила яд, в этом не было бы никакого риска. И все-таки он ни на что не отваживался и на ни что не жаловался; они заключили молчаливое соглашение – не упоминать о своей страсти до некоторого времени, которое, возможно, как-то было связано с началом дождей. Но беседуя, они продолжали заниматься любовью; на смену танцу тел пришли голос и взгляды.
Гопал, не отходивший больше от матери, иногда затевал шумные игры, капризно требовал то одного, то другого. Слуги тотчас выполняли все его желания, и Сарасвати ненадолго отвлекалась от беседы.
Больше всего ее интересовал мир «по ту сторону Черных Вод». Однажды она весь вечер донимала Мадека вопросами о европейских женщинах. Он сказал, что у них белая кожа, как у него, «даже еще белее, потому что они боятся солнца». Сарасвати побледнела от зависти.
– А у меня, стало быть, черная? – спросила она тоном, который не допускал ответа «да».
– Не совсем, – ответил Мадек, не почувствовав надвигающейся грозы.
Испуганный брахман прервал свою медитацию. Сарасвати дрожала от гнева, но через минуту опять стала железной женщиной. Мадек пытался исправить положение:
– В моей стране у всех белая кожа. Даже у простолюдинок, но это не мешает им быть некрасивыми.
Он запутался. Она смотрела на него с иронией:
– Правда? Объясни.
– Красота не имеет никакого отношения к цвету кожи. В моей стране нет женщин, которые могли бы сравниться с тобой в изяществе, хоть у них и белая кожа!
– Хоть у них и белая кожа!
Она громко расхохоталась, а он не мог понять, над чем она смеется.
– К какой касте ты принадлежишь?
Варна,она сказала варна,что значит «цвет, положение».
– У нас нет каст. У нас есть сословия.
– Значит, ты воин, кшатрий, как и я!
Он не посмел возразить. С тех пор, как Мадек попал в Индию, он научился уважать брахманов, не доверять воинам, опасаться хитрых торговцев, с презрением пользоваться услугами людей, называемых шудрами,прислуги. Первыми индийцами, с которыми он столкнулся в Пондишери, были неприкасаемые. Христиане легко набирали новообращенных из их среды. Со временем Мадек перенял некоторые предрассудки индийцев и старался держаться подальше от неприкасаемых.
– Ты – кшатрий! – повторила царица.
Во Франции это означало бы «дворянин», а дворянином он никогда не был! Он даже ненавидел тех, кто носит шпагу! Но выходит, общество может оценивать человека по его достоинствам; раджа Годха ценил в Мадеке лишь то, что он смог ему показать: храбрость, прямоту, умение воевать; и в какой-то мере именно благодаря этим достоинствам он смог узнать Сарасвати, смог обладать ею. Вместе с тем он понимал, что это скорее исключение из правила, и, несомненно, связано оно с тем, что он – фиранги. Обычно в Индии различают людей по их джати, по рождению, так обстоит дело и в Европе. Но разница в том, что, если француз, по простоте своей, видит только голубую кровь, буржуа и духовенство, индиец различает тонкие нюансы между торговцем рисом и торговцем бетелем или орехами, не путает чистильщика отхожих мест с прачкой или с тем, кто сжигает экскременты, и уж тем более с хранителем срезанных ногтей раджи. Кто же он теперь на самом деле, он, Рене Мадек из Кемпер-Корантена? В Индии его уважают, потому что о нем ничего не известно и у него есть пушки. Но окажись он опять по ту сторону Черных Вод, что бы с ним стало? Он был чужестранцем в Индии, но понимал теперь, что стал таковым и для Европы. Он ведь прожил в Индии дольше, чем в своей родной стране, где и знал-то всего два города: Лориан и Кемпер, да несколько лье прибрежной полосы.
– А что вы там делаете в сезон дождей?
Она постоянно прерывала его размышления и возвращалась к этому вопросу. Ему было очень трудно объяснить ей, что в Европе четыре времени года, она отказывалась верить и упрямо спрашивала:
– А муссон? Выходит, год у вас никогда не кончается?
– Нет, наш год кончается, – ответил Мадек. – Но не с сезоном дождей. Дождей у нас всегда много, и луга всегда зеленеют. Но зато у нас треть года стоит холод, такой холод, какого у вас здесь никогда не бывает, разве что в горах. И становится темно. Это длится несколько месяцев.
– Но когда же начинается ваш год?
– Наступает день, когда мы празднуем рождение нашего бога. Мы знаем, что с этого дня солнце будет подниматься все выше и выше над горизонтом и скоро опять станет согревать нас. Тогда и начинается новый год.
– А Холи? Вы празднуете Холи?
– У нас есть нечто похожее. Но ты же знаешь, что у нас с вами разные боги.
Она покачала головой.
– Всего один бог! Единственный бог, у которого к тому же было всего одно воплощение. Какая у вас, должно быть, грустная жизнь! Разве тебе не нравятся наши боги, которые перевоплощаются из аватары в аватару, и наши священные животные?
– Мы не имеем права поклоняться животным.
– Ну и глупец же ты! Тебя не интересует даже Ганеша, который дарует удачу? Ты прошел столько дорог и не веришь, что тебя охранял Ганеша, что это он дважды приводил тебя сюда?
Он не посмел ответить. Ганеша был богом, о котором он знал не больше, чем о других. И мог ли он утверждать, что никогда не молился ему, когда его отряду угрожало нападение разбойников или когда он сомневался, по какой дороге идти?
– Мне не нравится твой странный мир, в котором мучают садху! – заявила царица. – История Христа поразила ее: – Как, вы его пытали?! И у вас даже нет божественных безумцев?!
Божественные безумцы, божественные безумцы? Мадек порылся в памяти. Она была права. На дорогах своего детства ему приходилась встречать только нищих. Их тяжелый остановившийся взгляд напоминал взгляд садху; но ведь они не были святыми людьми, если она это имеет в виду. Впрочем, он знал о религии только самые банальные вещи да помнил немного латынь корабельных священников. Тогда он покачал головой:
– Нет, у нас нет божественных безумцев.
А она повторила:
– Мне не нравится твой странный мир! Послушай-ка лучше наши истории!
Однако она не рассказывала ему о приключениях своих богов. Может быть, потому, что это были вещи священные, которые не следовало доверять ушам фиранги, даже Мадеку. Она предпочитала истории из океана, в который впадают реки сказок. Многие из них он уже слышал от бродячих сказочников. Тем не менее, как когда-то на корабле, он готов был снова и снова погружаться в этот удивительный мир! Тогда Гопал переставал играть, и они втроем отправлялись на далекий архипелаг Царя попугаев на поиски Золотого Города или в пустыню, где находится священное озеро, а в нем спрятан Хрустальный Лотос. Как ни странно, эти сказки весьма походили на те, что рассказывают на кораблях, на истории о блужданиях по морю среди заколдованных островов, или о чудесных городах, расположенных в джунглях или на дне океана, о томящихся в заточении принцессах и даже о Царе-Рыбаке, хранящем множество тайн. Иногда Мадек перехватывал инициативу и начинал рассказывать об удивительных приключениях, о прекрасных морских сиренах и о скитающихся принцах. Вечером Сарасвати призывала десять служанок и завершала беседу неизменными словами: «Завтра на рассвете я буду молиться Кришне Синеликому!» Таким образом, она давала Мадеку понять, что ему пора вернуться в свой лагерь, к заботам о солдатах. Сколько еще продлится это странное счастье, думал он.
Однажды утром – это было в конце мая или в начале июня, Мадек не мог точно сказать, потому что жил теперь по месяцам индийского календаря, – он как обычно пришел во дворец. Жара стояла невыносимая, но Сарасвати потребовала, чтобы окно в галерее оставили незанавешенным, надеясь увидеть какой-то знак. Наконец он появился.
– Смотри! Небо становится свинцовым. Я думаю, скоро начнется муссон.
– Еще слишком рано, госпожа, – сказал брахман.
– Слишком рано! Тогда у наших врагов еще есть время, чтобы начать войну…
– Только безумец может начать войну перед муссоном! – воскликнул Мадек.
– Но ведь брат Бхавани и есть безумец! – усмехнулась она. – К тому же его друзья англичане…
– Я знаю англичан. Они никогда не начинают войну перед муссоном.
– Мадек, достаточно, чтобы объединились два небольших безумия, и из них вырастет большое. – Она повернулась к Мохану: – Значит, для муссона слишком рано, а для войны слишком поздно…
Брахман промолчал.
Мадек подошел к окну и отодвинул штору. Долина Годха высохла настолько, что стала серой. Вдруг он вздрогнул.
– К вам кто-то едет в гости, царица! – Мадек сказал это тоном воина, готового немедленно идти в атаку.
– Может быть, это враги? – проговорила она, стараясь сохранить спокойствие.
На склоне горы, с которой Мадек и его товарищи впервые увидели Годх, появилось облако пыли. Оно было совсем маленьким, такое мог поднять только небольшой отряд всадников.
– Подождем, подождем, – пробормотал Мадек. – Это может оказаться хитростью.
Он не боялся нападения. Его люди контролировали подступы к городу, у них был приказ не пропускать ни одного вооруженного человека, кроме торговцев, известных жителям Годха, да и кто другой стал бы путешествовать в это немилосердное время! Царица тоже подошла к окну. Он случайно задел рукой ее обнаженную талию и едва удержался, чтобы не обнять Сарасвати. Она ничего не заметила, или притворилась, что не заметила. Один из дозорных, охранявших ворота Годха, со всех ног бежал вверх по склону, но он не казался растерянным.
– Это посольство, – вздохнула Сарасвати и опять села на подушку.
– Будь осторожна, госпожа, – прошептал Мадек. – Будь осторожна! Вспомни об алхимике.
– Это был белый. А белые не могут соперничать с нами в хитрости.
Вскоре в комнату вошел начальник стражи:
– Госпожа, к нам едет посольство.
– Хорошо. Откуда оно?
– У этих людей черное знамя, обшитое золотом.
Сарасвати повернулась к брахману:
– Мохан, кому принадлежит черное знамя, обшитое золотом?
– Не может быть! – выдохнул Мадек.
– Ты больше боишься его знамени, чем его армии? – улыбнулся брахман. – Насколько я знаю, он не входит в число наших врагов.
Брахман не дал ему возможности произнести роковое имя. Стараясь унять дрожь, Мадек принялся жевать бетель. Он чувствовал на себе взгляд Мохана и старался не смотреть в его сторону.
Астролог был прав: Угрюм не был врагом. Он сражался против англичан. Но при Буксаре Мадек воевал на их стороне. А что, если Угрюм узнал его во время их стычки? Мадек постарался взять себя в руки. Со дня их первой встречи в Пондишери прошло много лет. У Угрюма было такое необычное лицо, что оно не могло не врезаться в память. Но вряд ли сам он помнил юного матроса, которого взял с свой отряд, а потом бросил в песках.
«Если Угрюм несет сюда войну, я его убью. И если надо будет, умру вслед за ним, – решил Мадек. – Но зато не увижу Годх разрушенным». Он опять отодвинул штору. Отряд всадников под черно-золотым знаменем спускался в долину. И Мадек вдруг понял, почувствовал, что Годху не избежать войны. Теперь это вопрос нескольких дней. Если только не помешает муссон…
* * *
Сарасвати решила созвать дорбар,ассамблею самых знатных жителей Годха. Всех родственников, союзников и вассалов старого раджи пригласили на следующий день в Диван-и-Ам. Сарасвати вела себя так, будто занималась государственными делами с начала времен. Она потребовала, чтобы солдаты Мадека расположились в крепости, дабы не мешать послам разбить лагерь, где они смогут ожидать традиционного приема.
Мадек долго не мог сомкнуть глаз, такая вокруг была суматоха. Незадолго до рассвета все наконец заснули, наступила тишина. Но она показалась ему тревожной. Он все думал о Сарасвати, о том, что она одновременно близка и недоступна. Едва Мадека сморил сон, как его покой нарушил слуга: Сарасвати хотела увидеться с ним до дорбара. Он повиновался, но был сильно разозлен.
Он вошел в Диван-и-Ам и увидел ее, стоящую у окна.
– Входи. Посмотри!
В город вошел посольский кортеж, но ее интересовало другое. Она указала Мадеку туда, где собрались приглашенные на дорбар.
– Это они хотели убить меня и, возможно, вложили оружие в руку алхимика. Гнусные змеи, лишенные яда! Но я сыграю им на флейте!
– Будь осторожна, как бы они опять не захотели тебя укусить!
– Мадек-джи! Ты ведь воин. Не то что они! Мир делает мужчин изнеженными, а Годх уже долго живет в мире. Посмотри на эти бесформенные туши; разве они смогут влезть в доспехи своих предков? Их руки задрожат, когда надо будет поднять меч. Все, даже наши слоны, забыли, что такое война!
– Так ты собираешься воевать? – спросил Мадек и накрыл ее руку своей.
Она не отняла руку. Но, может быть, это жест для индийской женщины ничего не значит?
– Война… То, что должно произойти, произошло. То, что еще должно случиться…
– Случится. Ты мне это уже говорила, госпожа; но тогда я думал, что ты предсказываешь мне счастье!
– Ты нетерпелив, Мадек, слишком нетерпелив! Счастье подвергается огранке, как алмаз; для этого нужно время. Только избавленный от пустой породы и сверкающий бриллиант освещает себя собственным светом. Немного забот не повредят будущим радостям.
– Забот! Ты называешь войну заботой!
– А кто говорит о войне?
Она отошла от окна и опустилась на подушки. «Властительница». Да, это слово подходило ей больше всего. Она правила.
У Мадека отлегло от сердца. Она вернула ему надежду, посулила маленький кусочек будущего, мечту о ночи любви.
– Я хочу, чтобы ты присутствовал на дорбаре! – сказала царица.
Он указал ей на свою белую кожу.
– Фиранги! А я и забыла. Тогда встань за занавесом.
Он понял, что она ничего не забыла, а просто хотела проверить, готов ли он участвовать в государственных делах, использовать свое влияние на нее, чтобы добиться власти, которая станет важной частью его жизни, и управлять Годхом. Когда слуги возвестили о скором прибытии посольства, она занялась подготовкой к приему, причем ее распоряжения свидетельствовали о тонком знании обычаев. Откуда у нее все это, если она всю жизнь провела в зенане или в тени раджи? В тени… Но так ли это? И брахман, который упорно молчит, – не становится ли он более разговорчивым, когда Мадек уходит? В крепости опять началась суета. На площадь перед дворцом вывели слонов и украсили их парчовыми попонами. В Диван-и-Аме слуги возжигали благовония, Сарасвати вручала придворным жемчужные ожерелья. Всеобщее состояние нервозного возбуждения передалось и Мадеку, но он не мог понять, чем оно вызвано – радостью или страхом.
Зазвучала музыка. Мадек спрятался за занавесом. Но прошло еще немало времени, прежде чем появились послы. «Интересно, о чем она сейчас думает?» – спрашивал себя Мадек. Разве мысли этой женщины можно угадать? Мадек чуть не заплакал от обиды. Беседы с ним были для нее всего лишь приятным времяпрепровождением. Фиранги! Фиранги в качестве любовника. Он был для нее таким же развлечением, как лани для раджи. В это мгновение Мадеку захотелось убить ее. Ударить кинжалом из-за занавеса. Он погладил лезвие и тут услышал голос царицы:
– Добро пожаловать во дворец Годха!
Последовали традиционные приветствия и обмен подарками. Открыв одну из коробочек, Сарасвати рассмеялась и воскликнула:
– Этот подарок не для меня!.. Обычно такое украшение женщине дарит супруг после рождения первенца.
– Кто знает, высокочтимая царица, может быть, у нашего хозяина есть основания чествовать тебя подобным же образом.
– Объяснись, – сухо сказала Сарасвати. – И расскажи мне о твоем хозяине. Угроонг, не так ли? Чего он от меня хочет?
– К твоей провинции приближаются чужеземцы.
– Какие чужеземцы?
– Фиранги в красных камзолах. – Посланник долго ждал реакции на свои слова, но ее не последовало. Тогда он продолжил: – Их задержала жара; они потеряли людей. Но их армия по-прежнему сильна и у них есть пушки.
– Их отбросят горцы.
– Нет, высокочтимая царица, потому что они набрали сипаев, тысячи сипаев, а брат высокочтимого покойного раджи Годха…
– …Командует ими. Я знаю. Поторопись, посланник! Ты не сказал мне ничего такого, чего я бы уже не знала. Боюсь, ты напрасно теряешь время. Скажи мне прямо, кто твой хозяин и чего он хочет, иначе я сейчас же отошлю тебя в долину!
Теперь голос посланника стал глухим, как будто сдавленным. Мадек понял тактику Сарасвати: если гость был ей неприятен или не говорил сразу, что ему нужно, она незаметным движением давала слугам понять, чтобы они перестали обмахивать его опахалом. Несчастный не сразу замечал это; он что-то бормотал, вытирал себе лоб, а когда слуги вновь начинали махать пальмовыми ветвями, но неритмично и неаккуратно, пытка продолжалась, и так до тех пор, пока уставший от духоты разозленный посетитель не удалялся, и либо просьба так и застревала у него в горле, либо он проглатывал свою жалобу.
У этого посла, видимо, была важная миссия. Он заговорил почти сразу:
– Угроонгу подчинены почти все земли на Западе. Он официальный хозяин большей части этих земель. В других у него есть джагиры, доверенные ему раджами. Его власть простирается вплоть до Агры. Засуха только помогла его войскам. Там, где крестьянин умирает, солдат занимает землю, царица.
– Почему же он не сдерживает англичан?
– Англичане идут с севера, по другим дорогам.
«Они идут по той же дороге, что и я, – подумал Мадек. – Сейчас они, наверное, дошли до пустыни, это она их задержала».
– Мой хозяин узнал о заговоре против твоего супруга.
– В этой стране новости распространяются быстро.
– Не смейся, царица. У него есть серьезное предложение. Ты всего лишь женщина, и скоро перед тобой предстанет огромное войско.
– Никто не начинает войну перед муссоном.
– Это верно. Но после дождей…
Наступило долгое молчание.
– Я не так безоружна, как ты думаешь. И не так одинока.
Мадек вздрогнул. Но посланник не обратил внимания на эти слова.
– Мой хозяин могуществен. Великий Могол называет его Луной Индии.
– Ах вот как! – воскликнула Сарасвати, как будто это произвело на нее впечатление. – Великий Могол… Так император больше не скитается по чужим землям?
– Угроонг пообещал ему, что он скоро вернется в Дели.
– Луна Индии… Что только люди не скрывают за неясными словами! Слова против слов, посол, все это мелочи. А вот драгоценность, которую ты мне преподнес, – это не мелочь.
– Царица, высокочтимая царица, позволь мне перейти к цели моего визита.
По голосу посланника Мадек догадался, что тот уже с трудом терпит духоту, потому что слуги опять перестали обмахивать его опахалами.
– Ты вдова. В этой стране женщины приносят несчастье, если они потеряли мужа. Несмотря на это, мой хозяин хочет жениться на тебе. Ты будешь могущественна, богата, почитаема.
На минуту воцарилась тишина, потом Сарасвати громко расхохоталась:
– Угроонг! Но ведь он же фиранги!
При этих словах у Мадека чуть не остановилось сердце. Как в тумане слушал он, что она ответит.
– Фиранги! Луна Индии! Возможно. Но ведь он один из тех разбойников, которые шатаются по Индии с тех пор, как Великий Могол превратился в изнеженного старца! Угроонг… А знаешь ли ты, посланник, что убийца раджи тоже был фиранги? Почему я должна верить, что и Угроонг не прячет оружия за пазухой? Ты можешь дать мне гарантии?
Посланник промолчал, он явно опешил. В глазах Сарасвати появилась дикость, жестокость. Мадек видел ее такой после похорон раджи. По бездонной тишине, установившейся в зале после ее слов, он угадал, что выражение ее лица напугало гостя.
– Ты вдова, царица, – наконец заговорил посол. – Годх слаб, несмотря на его драгоценности.
– Забери-ка это! – Она захлопнула коробочку и бросила ее на пол. – У меня есть сын. Он защитит меня.
– Подумай хорошенько, высокочтимая царица. Он еще очень молод!
Мадек почувствовал, что вдоль занавеса медленно двигается какой-то человек. Он осторожно отогнул край ткани и увидел брахмана, который стоял, странным образом сложив руки. Сарасвати не упустила ни одного его жеста. Затем ее взгляд вновь обратился к послу.
– Такие решения не принимаются за один день, – сказала она с очаровательной улыбкой.
– Тогда я приеду еще раз… Только когда?
– Дождемся окончания сезона дождей. Властью меча!
– Пусть будет так, – поклонился посол. Его свита простерлась перед царицей. Один из этих людей показался Мадеку знакомым. Когда этот человек поднял голову, Мадек узнал его черты и от неожиданности отдернул руку от занавеса. Да, он постарел, и, похоже, один глаз у него ослеп, но это был, несомненно, Визаж.
Возможность поговорить с ним представилась только вечером, во время праздника, устроенного в честь посла. Визаж уединился в саду, он сидел на мраморном парапете и с тоской глядел на слабую струйку фонтана. Казалось, он ждал, что Мадек подойдет к нему.
Пробираясь среди расположившихся на подушках придворных, Мадек размышлял, насколько можно быть откровенным со своим другом, поймет ли тот его. Слишком много было сомнений. У выхода в сад он немного помедлил. Вот она, встреча без радости…
Визаж и Мадек холодно пожали друг другу руки. С первого взгляда обоим стало ясно, что в прошлом каждого из них были крутые повороты, о которых не хотелось рассказывать. Визаж сказал, что потерял один глаз в Бенгалии. Мадек вздрогнул, подумав, что это могло быть при Буксаре, и предпочел не развивать эту тему, чтобы не пришлось лгать.
– А Боженька? – спросил он.
– Боженька там, с ним…Он командует артиллерией. Отлил десятки отличных пушек.
– Кто сказал тебе, что я здесь?
– Я этого не знал. Никто этого не знает. Угрюм вызнал у своих банкиров-шпионов об убийстве раджи и о заговоре против царицы.
– Ему что, нужна супруга, невосприимчивая к яду?
– Эта история наделала много шума! Некоторые индийцы считают ее богиней!
– Богиней…
Мадек был огорчен. До этой минуты он думал, что Годх изолирован от остального мира, и именно за это любил его. Ему и в голову не приходило, что княжество лежит на пересечении дорог, на пересечении сплетен и легенд.
– Только подойдя к городу, мы узнали от крестьян, что здесь стоят лагерем фиранги. Я подумал, что это твой город.
– Почему? – перебил Мадек.
– Я знал, что ты сюда вернешься.
Он положил на плечо Мадеку руку, как бывало прежде, еще на корабле. Мадек не знал, как быть; ему захотелось оттолкнуть руку товарища, настолько неуместным показалось это прикосновение: оба они были одеты по-индийски, в платье, которое при воспоминании о прошлом начинало казаться маскарадным.
– Я постарел, Визаж. И жизнь изменилась.
– Я знаю. Я тоже постарел. Волосы под этим тюрбаном – седые.
– Жизнь изменилась… – повторил Мадек.
– Посол испугался, когда узнал о присутствии здесь фиранги, – продолжал Визаж. – Этот изнеженный негодяй-индиец только и умеет, что лгать и хитрить. Угрюм любит таких.
– Он что, с ума сошел?
– Они служат ему. К тому же их легко обмануть, когда они трясутся от страха. Я так и поступил. Я сказал ему, что ты – один из наших, что я тебя знаю. Теперь шпиончики, должно быть, уже подтвердили ему это.
Жара становилась все невыносимее. У Мадека было одно желание: вернуться к своим солдатам, в лагерь, глотнуть арака, забыться сном. Но прежде он должен был узнать от Визажа нечто очень важное, а для этого надо было раскрыться самому, что было особенно трудно.
Визаж вывел его из затруднения.
– У Угрюма плохи дела, Мадек!
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты что, забыл, что я врач? Именно из-за этого он легко допустил меня к себе. Он очень могуществен… Посол не врал!
– Стало быть, дела у него не так уж плохи.
– Только я об этом знаю. Это я его крашу, чтобы он появлялся везде с копной черных волос, которые приводят в восхищение европейские войска. Ему уже под пятьдесят, Мадек. Он истощен женщинами, вином и опиумом. В отличие от индийцев, он не смог вовремя остановиться. Он не может спать. Я изъездил все джунгли в поисках гуру, которые владеют тайной сна. Некоторые из них согласились приехать к нему. И сразу уехали, оставив какие-то странные порошки, которые действуют от силы пару дней и чаще всего действуют плохо. Он чахнет.
– И сколько ему осталось?
– Трудно сказать. У него удивительная сила духа. А эти индийцы иногда дают ему и хорошие лекарства. Сказать по правде, я не знаю, что с ним. Но я вижу, что его организм сдает.
– Тогда зачем ему нужна эта женитьба?
– У него болезнь властителей, Мадек, болезнь стареющих командиров. Он хочет пережить легенду о себе. Он с трудом перенес свое поражение в Бенгалии. Ему нужна женщина.
– Разве у него нет сына?
– Есть! Но он ненавидит его. Его сын – метис, и он считает его слабаком. Ему нужна женщина, женщина его типа, его индийская копия, красивая, изящная, царственная. И сильная… А ведь все говорят, что эта женщина обладает силой!
– Индийцы – идиоты.
Он не верил в то, что сказал, но все его существо противилось этому слову «сила», которое отдаляло от него Сарасвати больше, чем все его собственные недостатки. Сила, богиня, – так сказал Визаж. «Но это не о ней, – захотелось ему крикнуть, – не о ней, ведь она из плоти и крови, я держал ее в объятьях, я ласкал ее. Никто не ласкает силу. Никто не обнимает богинь». Ему вдруг вспомнились индийские сказки о том, как бедняки в гордыне своей делили ложе с божествами. И стало нестерпимо больно; ведь он и сам несколько лет назад смотрел на Сарасвати как на богиню, священный фетиш, а его любовь была порождена лишь эфемерным образом.
– Мадек, выслушай меня внимательно; я знаю, что ты не сразу меня поймешь. Но нам надо сказать друг другу совсем немного.
