Текст книги "История религий. Том 1"
Автор книги: Иосиф Крывелев
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЦЕРКОВЬ
В церковно-исторической литературе превращение христианства в государственную религию связывается с именем не только причисленного к лику святых, но и названного равноапостольным императора Константина (285–337). В основе такой концепции лежат сообщения Евсевия, состоявшего в придворных у Константина и написавшего «Церковную историю» в наиболее выгодном для своего принципала свете 36.
Легализация христианства в Римской империи была осуществлена императором Галерием в 311 г. В изданном им эдикте христианам разрешалось исповедовать свою веру, однако «с тем, чтобы они не делали ничего противного общественному порядку». Вместе с тем Галерий предписал христианам «молить своего бога о нашем (Галерия. – И. К.) здоровий, о благосостоянии общественном и о своем собственном, чтобы и государство во всех отношениях благоденствовало, и сами они спокойно обитали в своих жилищах» 37.
Побудительным мотивом эдикта Галерия было стремление заручиться поддержкой христиан в обстановке сложных взаимоотношений между императорами, то и дело переходивших в вооруженную борьбу. Но христианство представляло собой в то время уже такую большую силу, что и другие властители Римской империи – августы и цезари – тоже понимали политическую и военную целесообразность привлечения на свою сторону его приверженцев.
Главная роль в событиях, приведших к победе христианства, обычно отводится «Миланскому эдикту», по преданию опубликованному в 313 г. за совместной подписью императоров-союзников Константина и Лициния.
Текст «Миланского эдикта» приводит помимо Евсевия и Лактанций (христианский писатель-апологет (250–325)). Но у него этот документ фигурирует не в качестве эдикта, адресованного всей империи, а как указ на имя Никомидийского градоначальника о восстановлении церкви 38. Многие данные свидетельствуют о том, что в исторической действительности был не эдикт Константина, а рескрипт Лициния. Значение этого документа заключалось в том, что он шел несколько дальше эдикта Галерия в предоставлении христианству права на существование. Тем не менее и в нем христианство лишь уравнивалось в правах со всеми другими культами.
Никейский собор 325 г. вошел в историю как Первый Вселенский. Он был созван по инициативе императора Константина. «Равноапостольный» организовал оповещение епископов разных стран, предоставил им средства передвижения, выделил материальные средства для проведения Собора. Он же открыл его заседание, произнеся торжественную речь в честь христианства, дал делегатам парадный обед, провел в их честь блестящий парад своей гвардии. Церковные деятели преклонялись перед императором, который, кстати сказать, сам и не собирался переходить в новую веру.
Низкопоклонство церкви перед Константином нашло яркое выражение в описании Евсевием внешнего вида императора, заседавшего вместе с епископами на Соборе в царском дворце. Евсевий просто не находил слов, достаточных для возвеличения императора: «То был будто небесный ангел божий… по душе он, очевидно, украшен был благоговением и страхом божиим: это выражалось поникшим его взором, румянцем на его лице и движениями его походки». Император находился, по Евсевию, в довольно близких отношениях с самим богом: ему «бог дивно, посредством видений, открывал умыслы всех их (врагов. – И. К.), да и вообще многократно удостаивал его богоявлений, позволяя ему чудесным образом созерцать свое лицо и даруя предвидение различных будущих событий» 40. И все это говорилось о многократном убийце, свирепом мстителе, циничном и бессовестном политике, лишенном каких бы то ни было моральных принципов!
Константин принял живейшее участие во всех соборных дискуссиях, причем, конечно, его мнение по каждому вопросу оказывалось решающим. Правда, по арианскому спору (Об этом см. подробнее с. 54–55 наст. изд.), вызвавшему наиболее острую борьбу на Соборе, единство, несмотря на все старания императора, так и не было достигнуто41. А после Собора Константин еще более безапелляционно управлял церковью. Он писал, например, «отцу церкви» Афанасию, архиепископу Александрийскому, когда тот проявлял некоторое своеволие, ставя препоны приему в церковные общины недостаточно ортодоксально верующих: «Итак, имея указание моей воли, всем, желающим вступить в церковь, давай невозбранный вход. Если же узнаю, что кому-либо, желающему принадлежать к церкви, возбранил или преградил ты вход в нее, то немедленно пошлю, кто бы, по моему повелению, низложил и удалил тебя с места» 42.
В 335 г. император писал Тирскому собору: «…определениям самодержца, направленным к защите истины, противиться не должно» 43. При всем этом Константин до конца жизни исправно выполнял обряды римской религии и носил звание ее верховного жреца. При нем чеканились деньги, на которых рядом с ним изображалось солнце в виде бога или какое-нибудь другое языческое божество. Он давал разрешения на строительство храмов, посвященных ему же как божеству. Немало знаков внимания, принимавшихся Константином, оказывалось ему такой религией, как митраизм. На протяжении всего царствования Константин старался активно использовать в интересах империи и христианство, и языческие культы 44.
Как уже говорилось, он был властным и жестоким человеком, не останавливавшимся перед убийством даже своих близких родственников (зятя Лициния и его одиннадцатилетнего сына, своего тестя Макси-мина, своего сына Криспа, своей жены Фавсты). Возведение его в ранг святого и равноапостольного лишь подчеркивает ту степень моральной неразборчивости, какой достигла уже в те времена христианская церковь.
Ближайшие преемники Константина завершили дело основания христианства как государственной религии. С перерывом в два года (361–363), падающим на время правления Юлиана Отступника, в течение IV в. происходило последовательное укрепление позиций христианства в качестве официально-монопольной религии в Римской империи. Эдиктами 341, 346 и 456 гг. было запрещено языческое богослужение и в особенности жертвоприношения, приказано закрывать языческие храмы, предписано сжигать все сочинения языческих авторов, направленные против христианства, установлена система уголовных наказаний вплоть до смертной казни за переход из христианства в другую религию45. Признание христианства единственной дозволенной религией было окончательно оформлено узаконениями Феодосия I (346–395). Против язычников начались такие же гонения, но иногда в еще больших масштабах, чем прежние преследования христиан.
Преемники Константина, как и он, полновластно распоряжались во всех областях церковной жизни, решая по своему произволу даже проблемы вероучения 46. А по своему моральному облику они тоже не отличались от «равноапостольного».
Империю Константин завещал своим сыновьям и племяннику. После его смерти племянник был тут же убит сыновьями, которые затем предприняли планомерное истребление всех своих родственников по мужской линии, с тем чтобы устранить возможность появления новых претендентов на трон. Потом они принялись друг за друга. После ряда войн и убийств на престоле остался один Констанций. Он собрался уничтожить и последнего оставшегося в живых отпрыска императорской фамилии – Юлиана, но вскоре сам умер, и в результате Юлиан занял императорский трон.
Это знаменовало в религиозной практике императоров некоторый поворот, длившийся, правда, недолго 47. Юлиан был убежденным приверженцем старой римской религии, причем связывал ее, как и большинство образованных соотечественников-язычников того времени, с философией неоплатонизма. В течение двух лет, когда Юлиан занимал императорский трон, он проводил последовательную политику дехристианизации государства и возврата к язычеству. При этом он не применял насильственных действий, не подвергал преследованиям ни руководителей церкви, ни верующих-христиан, а сам вел литературную полемику против ложной, по его убеждениям, религии. Смерть Юлиана на поле сражения с персами положила конец политике реставрации язычества, и хотя его преемники – Иовиан, Валентиниан I сами были равнодушны к религиозным вопросам, но христианство при них вновь стало государственной религией. Императоры Валент, Грациан и Феодосий I активнейшим образом продолжали использовать свое «право» командовать в церкви, как в воинской части.
БОРЬБА НАПРАВЛЕНИЙ В РАННЕМ ХРИСТИАНСТВЕ И ФОРМИРОВАНИЕ ОФИЦИАЛЬНОЙ ДОГМАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
Пестрота направлений в христианстве III в. была не меньшей, чем за столетие до этого.
Еще в конце II в. стали появляться группировки, отстаивавшие такие вероисповедные взгляды, которые расходились с установленным «апостольским» Символом веры. Главными мотивами разногласий были трактовка личности Христа и связанное с ней толкование догмата Троицы. Обилие таких названий ересей, как алоги, монархиане, динамисты, адопциане, модалисты, савеллиане, скрывает общую вероисповедную тенденцию всех этих движений – антитринитаризм.
Все эти группировки признавали лишь бога-Отца, отвергая учение о боге-Логосе (алоги), считая остальные лица Троицы, кроме Отца, лишь его «силами» (dinameis) или «формами» (modus). Отождествление бога-Отца с богом-Сыном вело к допущению, что на кресте страдал сам Отец, а это позволяло именовать сторонников соответствующих взглядов патрипассианцами («отцестрадателями»). По имени одного из своих руководителей эта ересь называлась савеллианской. Наряду с Савелием большую популярность в качестве ересиарха приобрел Павел Самосатский, стоявший на позициях антитринитаризма.
В начале IV в. доктринальное содержание всех споров вокруг вопроса о соотношении Отца и Сына выразилось в борьбе между арианством и афанасианством (от имен Ария и Афанасия – деятелей египетской церкви). Арий попытался внести какую-то видимость логической последовательности в учение церкви об отношении Христа как Сына божия к богу-Отцу. Он отстаивал монотеистическую трактовку понятия трансцендентного бога. Сын, рассуждал Арий, не может быть своим же отцом, понятие сыновства связано с рождением, т. е. с возникновением во времени. Правда, это возникновение в данном случае домировое и даже довременное, но нельзя признавать существование Сына вечным. Поэтому недопустимо его считать единосущным Отцу и равным ему, он только подобен ему. Это учение, связанное с антитринитарными ересями предшествовавшего века, вызвало отпор со стороны наиболее влиятельных христианских современников Ария.
Властолюбие и честолюбие, алчность, стремление распространить свою власть на возможно большие территории, желание сделать ее все более нераздельной – вот что толкало епископов, митрополитов, патриархов на внутренние свары под знаменем наиболее благочестивого и «точнейшего» толкования вероучения. Александрийские епископы видели своих соперников в антиохийских, и наоборот. И те и другие настороженно и неприязненно смотрели на руководителей константинопольского диоцеза, сила которого заключалась в территориальной близости к императорскому дворцу и в возможности непосредственного влияния на придворные круги и на самого императора.
Особняком от этой борьбы стояли римские епископы, которые после падения Западной Римской империи оказались как бы вне сферы досягаемости верховной светской власти. Особое положение римских епископов нередко давало им возможность выступать арбитрами в спорах между восточными церковными иерархами.
Сфера распространения вероисповедных споров не ограничивалась духовенством и монашеством, она охватывала и широкие народные массы. Самые различные интересы – социально-классовые, этнические, политические, территориально-географические – побуждали разные общественные и национальные группы примыкать к тому или иному из борющихся лагерей, выступавших под знаменем доктрин веры. А высшей инстанцией во всех богословских спорах, в частности на территории Византийской империи, выступали императоры.
Константин ставил своей задачей использовать в интересах имперской государственности и своей власти все, что могло дать для этого христианство. Но максимальной эффективностью в этом отношении оно могло обладать лишь при условии своего внутреннего единства. Поэтому император заботился о сохранении единства церкви, что было чрезвычайно трудной задачей в условиях постоянных расколов и борьбы различных направлений и группировок. В этой обстановке он немедленно откликался на все просьбы представителей различных церковных группировок рассмотреть их разногласия и вынести свое решение.
Когда в Александрии разгорелся спор между арианами и афанасианами, Константин отправил его организаторам письмо с требованием прекратить распри по пустякам и прийти к единству. Императора не интересовало религиозное содержание спора, как и не занимала богооткровенная истина, ему была важна церковь, не раздираемая внутренними противоречиями, ибо именно таковой она могла служить его политическим целям.
Примирения не получилось. Тогда Константин приказал собрать недалеко от столицы, в Никее, Собор епископов, вошедший в историю под названием I Вселенского. Взгляды Ария были на Соборе решительно осуждены как еретические. Но даже церковные историки признают, что на исход голосования решающее влияние оказало давление со стороны Константина, неоднократно властно вмешивавшегося в ход прений на стороне афанасиан.
В дальнейшем на двух Эфесских и Халкидонском соборах, а также за их кулисами и в периоды между Соборами шла ожесточенная борьба между различными группами церковников. Возникла новая разновидность арианства – учение Константинопольского патриарха Нестория (428–431), учившего тому, что Христос был не бог, а человек, лишь в ходе своей деятельности ставший мессией.
На Эфесский собор 431 г. Александрийский патриарх Кирилл привез с собой не только десятки епископов в качестве делегатов (от других епархий было по нескольку человек), но и команду фанатичных и буйных монахов, которые физически терроризовали всех, кто как-то сопротивлялся ему. Осуждение и анафематствование Нестория были приняты почти автоматически. Однако в это же время под руководством Иоанна Антиохийского заседал антисобор, вошедший в историю под названием соборика (conciliabilum). «Соборик» признал Кирилла виновным во всяких ересях и отлучил его от церкви 48. То же самое сделал и Эфесский собор в отношении делегатов «соборика».
Император Феодосий II колебался между двумя лагерями. Ему нельзя было ссориться с приверженцами близкого к арианству патриарха Нестория, которые составляли большинство в Константинопольской и Антиохийской епархиях. С другой стороны, Кирилл оказывал на императора давление чрезвычайно умело. В одних случаях он организовывал затруднения с доставкой хлеба из Египта в Константинополь, результатом чего обычно бывали народные волнения. В других, наоборот, он снаряжал целые флотилии с богатыми «подарками» Феодосию и его придворным. Историк-византинолог Ю. А. Кулаковский говорит по этому поводу: «Огромные средства, которыми располагал Александрийский патриарх, давали возможность Кириллу прибегнуть к воздействию на настроение двора путем подкупа евнухов» 49. Церковный историк В. В. Болотов отмечал, что подношения одним лишь придворным обошлись Кириллу не меньше, чем в миллион рублей золотом 50. Немецкий историк Вселенских соборов К. Хефеле, сообщая об этих фактах, находит для них объяснение лишь в том, что они соответствуют «восточным обычаям»51.
Преемник Кирилла Диоскор еще решительнее продолжал его линию на завоевание египетской церковью господства в «христианском мире». Он обличал в несторианской ереси всех, кто ему мешал. Воспользовавшись незначительным поводом, Диоскор добился от императора Феодосия II созыва в 449 г. еще одного Эфесского собора. Там были осуждены и прокляты не только действительные приверженцы Нестория, но и не имевшие отношения к нему Константинопольский архиепископ Флавиан и некоторые другие иерархи. Они обвинялись в том, что отделяют одну от другой человеческую и божественную природу Христа. На Соборе господствовал девиз: «Рубите надвое разделяющих естество Христово надвое» 52. Этот Собор занял в истории церкви особое положение. Через короткое время после его окончания он был признан незаконным, «разбойничьим». Против Диоскора выступили большие силы, среди которых был и римский папа Лев I. Он созвал специальный Собор в Риме для осуждения Диоскора и его Собора. Главное же, что сыграло роль в дальнейшем развертывании событий, – смерть Феодосия II (450).
После смерти Феодосия II хозяевами положения оказались его сестра Пульхерия и ее муж Маркиан, ставший императором. Новые правители решили сломить могущество церковного руководства Египта в лице Диоскора. В этих целях надо было объявить его еретическим. Маркиан привлек к себе в качестве союзника в этом деле римского папу Льва I.
Папы уже давно с неудовольствием смотрели на возвышение Александрийской патриархии. Конечно, им было не по душе выдвижение на авансцену и Константинопольской кафедры. Но бороться против той и другой они могли, лишь применяя принцип «разделяй и властвуй». В данном случае появлялась возможность нанести удар Александрии при помощи Константинополя. И папа Лев I не упустил ее. Он с готовностью откликнулся на антиегипетские настроения Маркиана и самым резким образом выступил против Диоскора и решений «разбойничьего» Собора, объявив заодно Диоскора низложенным; в ответ тот, конечно, провозгласил то же самое в отношении папы. Но дело решилось не словесными низложениями, а соотношением сил. Маркиан объявил «разбойничий» Собор и его решения недействительными и распорядился о созыве нового Собора.
Папу Льва I больше устраивало бы решение всех проблем на основе его собственных указаний и разъяснений. Поэтому он весьма прохладно отнесся к предложению Маркиана о созыве нового Вселенского собора. В крайнем случае папа мог согласиться, чтобы местом Собора стал один из итальянских городов. Но Маркиан на это не пошел и распорядился созвать Собор в Халкидоне – недалеко от Константинополя. Правда, он предложил папе председательствовать. Тот счел, однако, более выгодным для своего престижа не принимать личного участия, а ограничиться представительством своих легатов.
Собор прежде всего планировал нанести удар по Египетской церкви и низложить Диоскора. Для этого нужно было найти такую формулу, которая позволила бы дезавуировать и Антиохийскую церковь, отстаивавшую несторианский дуализм человеческой и божественной натуры Христа, и Александрийскую церковь, проповедовавшую его единую природу. Принятое по этому поводу вероопределение явилось путаным и противоречивым продолжением такого же по содержанию Символа веры, вошедшего в историю под названием Никео-Цареградского.
На Никейском соборе были приняты семь статей, легших в основу Символа. Только первая из них касается единого бога и выражает сущность христианства как религии, претендующей на монотеистический характер; остальные направлены к утверждению веры в Христа 53. Трудность заключается в том, чтобы максимально поднять достоинство той личности, именем которой называлась религия и которая служила знаменем последней, ее специфическим символом, и в то же время не преуменьшить и статус верховного божества – при всех условиях надо было признавать его отцом всего. Христос должен был, следовательно, довольствоваться званием Сына божьего, порожденного своим Отцом. Но до арианской последовательности в принятом Символе дело не дошло: Иисус рожден, но не сотворен, он сидит на небесах рядом с отцом, но в то же время составляет одну сущность с ним. Удовлетворены, таким образом, оба крайних и несовместимых требования. Жестоко страдают лишь смысл и логика.
В дальнейшем оказалось, что семь Никейских статей не исчерпывают полностью ту систему верований, которая вошла в религиозный обиход христианских общин и проповедовалась духовенством. В них умалчивалось о третьем объекте поклонения христиан – Святом духе. Между тем среди верующих этот малопонятный персонаж издавна пользовался почитанием, тем более что по укоренившейся в античных религиях традиции божеству полагалось скорее быть троичным, чем двоичным, и христианам из язычников это было ближе. Для христианских богословов стало предметом серьезной заботы найти Духу подобающее место в божественном комплексе.
Считается, что дополнение Никейского символа последними пятью членами, первый из которых касается Святого духа, явилось делом II Вселенского собора. Это представляется сомнительным, ибо в материалах Собора текста дополнительных пяти статей не содержится и впервые полный текст Никео-Цареградского символа обнаруживается лишь в Деяниях Халкидонского собора 451 г.54
Две статьи из добавленных пяти обращают на себя внимание некоторой двусмысленностью. Статья о Духе устанавливает вопреки всем декларациям о единосущности и полном равенстве всех лиц Троицы явное неравенство между ними: Дух существует не сам по себе и не в единстве с другими лицами Троицы, он исходит от одного из них; с другой стороны, Сын оказывается неравным Отцу, ибо от него не исходит Дух. Известно, что в дальнейшем католическая церковь внесла в эту статью Символа существенную поправку, согласно которой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Этим, однако, не достигается равенство Духа с остальными ипостасями, ибо он все же остается «исходящим». Принципиально новым для христианства явилось требование веры в церковь. Здесь нашел свое отражение рост ее претензий на контроль над всей духовной жизнью масс, примкнувших к христианству.
Как уже говорилось, важным делом Халкидонского собора было принятие вероопределения относительно природы Христа. Необходимость найти место между двумя стульями вызвала к жизни противоречивую формулу, совмещавшую в себе несовместимые предикаты. В лице Христа соединены две природы, но как их совместить, чтобы не получилось ни несторианства, ни монофизитства, признающего в Христе только одну – божественную – природу? На это в принятой Халкидонским собором формуле 55 был дан ответ при помощи четырех негативных понятий: неслитность, неизменность, нераздельность, неразлучность. Два последних понятия несовместимы с первым. Чтобы скрыть это, нужно нагромоздить ряд невразумительных умствований, способных затемнить их смысл. Так, говорилось, что «соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняется свойство каждого естества и соединяется в одно лицо и одну ипостась, – не на два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же сына и единородного, бога Слова, господа Иисуса Христа…» 56. Может быть, именно туманность предложенного определения и вызвала восторги всех «соборных отцов». Тем не менее, когда дело дошло до подписания протокола, это оказалось сложным.
Ни Антиохийская, ни Египетская церкви, ни менее влиятельная Армянская церковь не приняли халкидонского вероопределения. В Египте началось восстание против назначенного преемником Диоскора халкидонца Протерия; лишь ценой большого кровопролития оно было на время подавлено. В Палестине несколько лет шла вооруженная борьба между константинопольскими войсками, силой оружия насаждавшими халкидонскую благочестивую истину, и повстанцами-монофизитами под руководством монаха Феодосия, действовавшими теми же методами во имя единой природы бога.
Было бы, однако, и здесь ошибкой полагать, что борьба велась лишь во имя богословских формул. Православный историк церкви М. Э. Поснов вынужден признать, что в «религиозной распре из-за Халкидонского собора» нашел свое выражение «национальный и политический сепаратизм туземного населения в диоцезах восточных и египетском» 57. В этих условиях императорской власти не оставалось ничего другого, как насаждать халкидонскую формулу силой. Поснов пишет по этому поводу: «…признавать или не признавать Халкидонский собор – это значило для государя в сущности, крепко ли на его главе надета диадема, твердо ли он держится на троне против внутренних врагов и насколько мощные силы он может противопоставить внешнему неприятелю» 58. А неопределенное положение халкидонского вероопределения – между монофизитством и несторианством – давало императорской власти догматические основания к тому, чтобы в одинаковой мере громить по обвинению в ереси и держать в руках и Египет и Сирию.
Так было завершено создание того учения церкви об Иисусе Христе, которое до сих пор исповедует, в согласии с ее авторитетом, подавляющее большинство верующих-христиан. В церковной литературе немногочисленные по количеству своих приверженцев церкви, которые не разделяют этого учения, – армяно-грегорианская, коптская, несторианская – именуются не-халкидонскими.
Канонизация Никео-Цареградского символа веры окончательно закрепила центральное место учения о Троице в догматике христианства. Таким образом, последнее сделало существенную уступку политеизму. Тем более это относится к прочно вошедшим в христианство ангелологии, демонологии и культу святых.
Ангелология и демонология были унаследованы христианством как из иудаизма, так и из всех без исключения других религий древности, к которым принадлежали неофиты. Ангелы и бесы обильно представлены в книгах Ветхого завета, и эти сверхъестественные существа без всяких затруднений нашли себе место во всех книгах Нового завета (Мф., I, 20; XXVIII, 2; Марк., VIII, 38; Лк., I,II; IX, 1 и др.).
«Отцам церкви» пришлось давать верующим ответ на вопрос о том, как следует относиться к языческим богам; для этого им надо было высказаться о степени их реальности. Монотеистической последовательности для ее отрицания у идеологов новой религии не оказалось. Тертуллиан писал: «Мы поклоняемся единому Богу… Относительно других существ, которых вы именуете богами, мы знаем, что они не иное что, как демоны» 59. Аналогичные заявления можно найти почти у всех христианских писателей рассматриваемого периода. Христианский пандемониум обогатился за счет античных пантеонов, что также свидетельствовало о приспособлении новой религии к существующим условиям и к интересам ее распространения среди язычников: проще было не отрицать существование других богов, а признавать, делая при этом «небольшую» поправку в их статусе.
Еще большие возможности для приспособления христианства к представлениям людей, воспитанных на античном политеизме, представлял культ святых. Церковь активно использовала эти представления. М. Э. Поснов вынужден признать политеистический источник культа святых: «Некоторые, обращавшиеся в христианскую церковь, чувствовали неудовлетворенность при христианском монотеизме, и вот для этих-то людей христианские святые заполнили в их воображении оставшиеся праздными места многочисленных языческих богов». Историк-богослов рассматривает, правда, этот культ как «религию преимущественно простых народных масс», как «христианство второго разряда» в отличие от «христианского высокого служения богу в духе и истине»60. Но не может быть сомнений в искусственности такого разделения христианства на «классы». К тому же церковь никогда не отмежевывалась от культа святых, наоборот, она активно использовала все открывавшиеся в связи с этим возможности, как религиозно-культовые, так и меркантильные: культ святых был всегда источником наживы для церкви и духовенства.
Святых можно было выдумывать, подбирая для них имена и сочиняя биографии. Но помимо фантазии был еще богатый материал, из которого можно было черпать по меньшей мере имена святых, – древнеязыческие пантеоны. Дионис превратился в св. Дионисия, Деметрий – в св. Дмитрия, Минерва-Паллада – в св. Палладию, Гермес стал св. Гермесом, а Никон – св. Никанором, нимфа Аура Плацида раздвоилась и породила св. Ауру и св. Пласиду, Гелиос стал св. Ильей. В некоторых случаях имена святых возникали из латинских и греческих глаголов и существительных. Формула «rogare et donare» (просить и давать) предоставила материал для имен святых Рогациана и Донациана, «flore et lux» (цветок и свет) стали святыми Флором и Люцией, пожелание «регpetuum felicitate» (постоянного счастья) послужило основой для имен святых Перепетуи и Фелицитаты.
Так, христианство, не остановившись на дуализме Бога и Сатаны, на догмате Троицы, приняло вид политеистической религии обычного супремотеистического типа, при котором один из богов является верховным и в качестве такового возглавляет весь пантеон.