Текст книги "История религий. Том 1"

Автор книги: Иосиф Крывелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ

НАКАНУНЕ И ВО ВРЕМЯ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Еще до вступления России в первую мировую войну церковь начала готовиться к ней. С 1 (14) по 12 (25) апреля 1914 г. с соизволения царя и по распоряжению Синода в Петербурге происходил I съезд военного и морского духовенства, которым руководил протопресвитер Шавельский, командовавший этим корпусом царской армии. Задачей съезда было подготовить духовенство к исполнению миссии религиозно-идеологического обслуживания вооруженных сил в предстоящих им военных действиях.

В своей вступительной речи на съезде Шавельский сказал о том «совершенно исключительном положении», в котором находится военное духовенство, – «ему вверены души всех защитников царя» ²⁰. Задача вооруженных сил России с этой точки зрения заключалась прежде всего в защите царя и соответственно самодержавия. В этом духе протекали все дебаты на съезде и были сформулированы все его решения. По окончании съезда делегаты его были представлены царю, и протопресвитер опять произнес речь, в которой он, между прочим, сказал: «Пастырь церкви, служа царю небесному, может и должен в то же время служить царю земному» ²¹. В этом знаменательном высказывании видного представителя церкви даже не говорится, что царь небесный обязывает людей служить земному царю; вместо этого оба царя ставятся на одну доску и устанавливается своего рода двойственное служение: и тому царю и этому…

По случаю объявления войны Синод немедленно занялся обсуждением создавшегося положения и своих задач. Было принято определение, основная часть которого сформулирована таким образом: Синод «имел суждение по высочайшему манифесту, данному 20-го сего июля, о войне с Германией. Приказали: господь, содержащий в своей деснице судьбы царств и народов в мире и во брани, призывает ныне Россию ополчиться на брань», то есть вступить в войну ²². Похоже на то, что не бог приказывает «ополчиться на брань», а Синод приказывает богу призвать к этому Россию. Довольно неуклюже формулировали свои идеи царские чиновники, командовавшие церковью!

Важнейшей задачей церковников в отношении оправдания и освящения империалистической войны было по возможности благовидное и благочестивое изображение ее целей. За что, в самом деле, должен проливать свою кровь в этой войне русский человек? На страницах церковной печати, в бесчисленных проповедях в тылу и на фронте военное и «штатское» духовенство делало все для того, чтобы окутать туманом действительные грабительские цели войны и подставить вместо них абсолютно бескорыстные, благочестивые, богоугодные. Архиепископ Никон писал по этому поводу: «Настоящая война есть война Сатаны против Христа и Господа, война адовых врат против церкви Христовой, война предтеч антихристовых против служителей Христовых»2³. Другой церковный автор вещал по этому поводу: «Не за землю, не за политическое преобладание воюют народы – это лишь предлог, видимость; а воюют одни за Христа и его божественную литургию, а другие против Христа и против литургии. Подлинный мотив современной войны – это борьба света с тьмой, любви и правды божией со злом и неправдой, борьба самого Христа с Велиаром» ²⁴.

Можно было бы еще понять эту идею, если бы дело шло о войне христианских государств против нехристианских или даже о войне православного государства пусть тоже с христианским, но не православным. Здесь же не было ни того, ни другого: обе воюющие стороны включали в себя христиан и нехристиан, православных и неправославных. Распределение воюющих сторон по принципу «лагерь Сатаны» и «лагерь Христа» выглядело в этих условиях совершенно произвольным. Но положение обязывало…

Оно облегчалось тем обстоятельством, что в войну вступила на стороне противников России мусульманская Турция. Было счастливым совпадением, что пламенную мечту русской буржуазии о захвате находившихся в руках Турции проливов (Босфор и Дарданеллы) можно было связать с вековечным лозунгом завоевания гроба Господня, то есть Иерусалима, а значит, и всей Палестины и, пожалуй, всего Ближнего Востока. Цитированный выше одесский автор довел выражение этой идеи до логического конца. «Гроб Господень, – писал он дальше, – вот в чем выявился главнейший смысл европейской войны. Завоевание Святой Земли – вот в чем, в конце концов, выявился истинный смысл нынешней войны»²⁵. Официальный печатный орган русской церкви «Церковный вестник» буквально не находил слов, чтобы достойно расписать красоту и значение Царьграда – Константинополя: «Небо земное, престол славы божией, колесница херувимская, благопотребное радование всей земли, похвала херувимам и уничтожение варваров, второй рай…» ²⁶ А если он такой прекрасный, то должен быть наш – логика простая и ясная. Правда, здесь могли бы возникнуть осложнения, вытекающие из того, что на драгоценную христианскую святыню могли с тем же успехом претендовать и христианские союзники царской России, но в отношении Константинополя и проливов можно было сослаться на то, что это святыни не общехристианские, а православные и они должны, следовательно, принадлежать не кому иному, как русскому царизму. Церковный журнал высказывался на этот счет еще более ясно: «…цель войны – крест Христов на храме св. Софии в Константинополе, взамен венчающего его теперь турецкого полумесяца. Константинополь – колыбель нашей православной веры, и он должен быть в наших руках… Царьград и Босфор должны быть наши, как колыбель веры нашей» ²⁷. Так благовидно облекались в религиозную форму хищнические цели русской буржуазии.

Некоторые из руководителей церкви совершенно откровенно утверждали в печати, что их не удовлетворяет захват святой Софии и, следовательно, проливов – они требовали завоевания всего Ближнего Востока, обосновывая это требование божественными интересами христианства. Так, например, писал печально знаменитый черносотенный митрополит (тогда еще архиепископ) Антоний Храповицкий: «Не Европу только надо очистить от турок, а весь православный Восток – Господень гроб, Голгофу, Вифлеем, Дамаск, Бейрут и вообще все православные епархии». Дальше уже без всякого благочестивого прикрытия развертывается программа империалистических захватов: «Россия должна овладеть широкой лентой земли от Южного Кавказа до Дамаска и Яффы и овладеть Сирией и Палестиной, открыв для себя берега Средиземного моря и соединив их с Кавказом железными дорогами» ²⁸. Эта деловая буржуазно-империалистическая программа в течение всей войны пропагандировалась и официальным церковным органом, предназначенным для военных церковников. Уже в семнадцатом году этот почтенный журнал уверял своих читателей, что «барыши (от военных захватов. – И. К.) пойдут на пользу» ²⁹. Кому на пользу – достаточно ясно: российской буржуазии, самодержавию и усердно прислуживающей им церкви.

Практическая деятельность, при помощи которой православная церковь усердно обрабатывала сознание воевавших солдат и моряков, а также трудящихся тыла, проводилась самыми различными путями. Миллионами распространялись листовки и брошюрки соответствующего содержания, устные проповеди на фронте, в тылу и в госпиталях для раненых, неустанная индивидуальная обработка людей – все это делалось под флагом священных целей грабительской войны, явного покровительства православной царской армии, оказываемого небесными силами, происходящих якобы чудес, наглядно демонстрирующих такое покровительство. Фабрикация этих чудес была организована в массовых масштабах. Точнее сказать, фабриковались не сами чудеса, а россказни о них, распространявшиеся по всем возможным каналам.

На потребу военно-пропагандистским целям широко использовались чудотворные иконы. Целыми транспортами уже существовавшие к тому времени и вновь изготавливаемые иконы рассылались по фронтам для воодушевления «православных воинов». Руководила этим делом сама императрица Александра Федоровна. Отправлялись на фронт изготовлявшиеся в большом количестве походные палаточные церкви, в которых полковые священники для поднятия духа солдат служили молебны. Как известно, больших результатов в боевом и даже политическом отношении эти благочестивые мероприятия не приносили. В ходе войны солдатская масса все больше убеждалась в том, что ее заставляют воевать не за свои интересы и что бестолковое управление страной и бездарное командование боевыми действиями ведут не только государство к военному поражению, но и весь народ – к неслыханным и небывалым бедствиям. Широко распространялись революционные настроения в рабочем классе и среди крестьянства. Дело неминуемо шло к революции.

Высшие сферы церковной иерархии были единодушны в вопросе об основной стоявшей перед церковью политической и идеологической задаче – всеми доступными средствами и методами содействовать сохранению в России существующего политического и социально-экономического строя, во всяком случае не допустить крушения самодержавия. Что же касается путей достижения этого, то внутри правящей церковной верхушки все время шли споры и разногласия, нередко переходившие в острую групповую борьбу. Водораздел между двумя боровшимися группами шел по «распутинской» линии – кто согласен быть верным орудием в руках проходимца, полностью владевшего душами царя и царицы, и кто не согласен; то же самое происходило, кстати сказать, и в светской государственной иерархии. Прежде всего в зависимости от этого признака назначался обер-прокурор Синода ³⁰.

В декабре 1916 г. Распутин был убит, и это стало многозначительным событием в жизни не только церкви, но и царствующей династии, и политического режима в целом. Убийство Распутина было своего рода знамением грядущего крушения самодержавия. Через два месяца грянула Февральская революция. Она поставила перед церковью сложную задачу ориентации в новой политической обстановке.

НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭПОХИ

Еще незадолго до вынужденного отречения царя церковь публиковала самые верноподданнические монархические заявления. 21 января 1917 г. Московский митрополит Макарий обратился с воззванием «К возлюбленной пастве Московской», опубликованным в «Московских церковных ведомостях» и тут же перепечатанным во всей церковной прессе. Там он писал: «Объединись, русский народ, около святой церкви… Сплотись около престола царского, под предводительством верных слуг царевых, в повиновении богом учрежденной власти»³¹. А Киевский митрополит Владимир уже в феврале 1917 г. писал так: «Мы, православные христиане, члены монархического государства, до глубины души любящие своих царей – помазанников божиих… Волны партийной борьбы не должны подыматься до царского престола. Последний должен быть священным и неприкосновенным для каждого направления» ³². И только уже 27 февраля, когда стало ясно, что царю Николаю II удержаться на троне не удастся, церковники стали маневрировать.

В общем церковь отнеслась к происшедшему перевороту лояльно. У нее не было оснований связывать свою судьбу с явно отжившим и свергнутым самодержавием. Временное правительство, в котором главную роль играли фигуры, вполне импозантные в глазах церковников, внушало им доверие и своего рода верноподданнические чувства. В перспективе руководителями церкви предвиделся такой порядок, при котором соборная, епископская, а может быть, и патриаршая церковь независима от государства, но пользуется экономической, политической и всякой иной поддержкой с его стороны и занимает в государстве первенствующее центральное положение. Такая перспектива была даже более соблазнительна, чем положение при царизме, когда церковь и формально и фактически находилась под пятой самодержца.

Временное правительство всеми своими действиями показывало, что оно не собирается господствовать над церковью, а права и привилегии предоставляет ей весьма широкие. Так, например, раньше любое важное постановление Синода получало силу только после утверждения его царем, а теперь это отпадало. Правда, формально, поскольку Синод все же возглавлялся оберпрокурором на правах министра Временного правительства, подчинение церкви государству как будто все-таки сохранялось. На деле, однако, Синод получил значительно большую самостоятельность от светской власти, чем он имел до революции. Об отделении церкви от государства Временное правительство не помышляло, но с готовностью в ряде своих документов декларировало «свободу церкви», подкрепляя в то же время эти дружественные декларации солидными финансовыми ассигнованиями. У Синода не было, таким образом, особых оснований выражать недовольство Временным правительством, тем более что он усматривал в установившемся политическом режиме оплот против углубления революционного движения и гарантию сохранности существующего эксплуататорского строя.

Церковь не была однородной по своей политической ориентации. Некоторые ее группировки продолжали проповедовать неизбежность и необходимость возврата страны к самодержавию. Так, например, газета «Церковность» даже через месяц после революции взывала к «преданности святым заветам… русской государственности, основанной на вере в бога, на любви и почитании его помазанника – царя боговенчанного»³³. Такой откровенный монархизм не был, однако, типичен в это время для основной массы православных церковников. В то же время появился и ряд «левых» группировок духовенства, требовавших демократизации управления церковью и ориентировавшихся в общеполитическом отношении на либерально-буржуазные и реформистские партии. Возобновили свою работу некоторые либеральные организации духовенства, существовавшие в 1905–1907 гг. и заглохшие в годы реакции: «Союз прогрессивного петроградского духовенства», группа 32-х и др. Возникла организация, именовавшая себя «Всероссийским союзом демократического православного духовенства и мирян» и занявшая наиболее левые позиции; руководящую роль в этой организации играл получивший впоследствии большую известность и ставший обновленческим митрополитом священник А. И. Введенский. В церковной прессе мелькали заявления о том, что политические позиции православного духовенства близки к программе «партии народной свободы», то есть кадетов ³⁴. При всем этом через два-три месяца после февральского переворота руководящие инстанции православной церкви стали обнаруживать явные признаки поворота вправо.

В том сложном положении, в котором находилось Временное правительство, оно нередко шло на противоречивые шаги и мероприятия. При той относительной «свободе», которую оно предоставило церкви, ему пришлось все-таки уже в апреле распустить старый состав Синода, заполненного реакционерами и черносотенцами царских времен, заменив его новым. Но и новый состав, в котором главную роль играли митрополит Тихон Белавин и Антоний Храповицкий, отнюдь не гарантировал «левого» курса церковной политики. Буквально с каждой неделей направление церковной политики становилось все более и более реакционным. Народ шел к Октябрьской социалистической революции, а церковь двигалась назад, воплощая в своих проповедях и политической деятельности стремление эксплуататорских классов к сохранению своего господства и того политического строя, который обеспечивал бы это сохранение. Наиболее крайним проявлением таких стремлений была программа военной диктатуры и реставрации самодержавия. Фактически в ходе событий именно на такую программу все более определенно стала ориентироваться церковь.

В июне в Москве проходил Всесоюзный съезд духовенства и мирян, в котором участвовало около 1200 делегатов. Он принял декларацию, приветствовавшую существующий строй как форму «народоправия», признававшую, правда в несколько туманных выражениях, необходимость в будущем передачи «земли и водных пространств» народу и «установления справедливых отношений» между рабочими и капиталистами. Съезд решительно высказался за «недопустимость» отделения церкви от государства, против передачи церковных школ Министерству народного просвещения, за необходимость преподавания закона божьего во всех школах. Свободу вероисповедания и культов съезд объявил обязательной с «маленькой» оговоркой – «для христианской православной церкви», причем ясно сказал, что православная христианская вера должна быть признана «первой между другими исповедуемыми в государстве религиями»³⁵.

В практике политической борьбы лета и осени 1917 г. как «левые», так и правые церковники, и прежде всего синодальное руководство церкви, неуклонно поддерживали все реакционные силы и движения. После июньских дней церковная печать дружно подхватила кампанию клеветы на большевиков, поднятую всей контрреволюционной буржуазией с благословения и под руководством Временного правительства. В середине августа средоточием и штабом контрреволюционной политики православной церкви стал открывшийся в Москве Поместный собор.

Правящая верхушка церкви хотела выжать из создавшейся ситуации максимум выгод для себя. Собор открывал перспективу относительного освобождения церкви от опеки со стороны правительства при сохранении всех преимуществ, связанных с положением «первенствующей» и господствующей в стране. Эта перспектива оказалась бы еще более ярко выраженной в случае учреждения Собором патриаршества и избрания патриарха.

Большинство Собора, как его светский состав, так и духовенство, стояло на открыто реакционных, по сути дела монархистски-реставрационных позициях. С таких позиций выступали и известный черносотенец митрополит Антоний Храповицкий, и – еще более откровенно – не менее известные погромщики типа священника Востокова. Другие участники Собора были более сдержанны, а многие даже либеральны. Справа налево шел многообразный спектр оттенков политических и тактических взглядов и принципов. И это происходило в период, когда кругом клокотала социальная и политическая борьба.

Но конечно, центр тяжести работы Собора был сосредоточен именно на этой борьбе, решавшей судьбу страны. В обильном словоизвержении соборных заседаний главную роль играли актуальные вопросы политической борьбы. Церковь «не от мира сего» больше всего была занята наиболее животрепещущими мирскими вопросами, она все время искала возможность преградить путь революционному потоку и повернуть историю вспять. На каждом этапе развития революции Собор делал все, от него зависящее, чтобы поддержать наиболее воинствующие силы реакции. Зависело, однако, от него не так уж много.

Это обнаружилось уже при первом политическом испытании, связанном с выступлением реакционного генерала Корнилова. Соборяне лихорадочно следили за развитием корниловских действий и жадно ловили всякие слухи об успехах корниловских войск, большей частью искажавшие действительность. После двухдневных колебаний наконец назначено было закрытое соборное заседание для общего обсуждения отношения Собора к корниловщине. Но пока Собор раздумывал, выступление Корнилова было ликвидировано ³⁶. Ничего другого не оставалось соборным отцам, как обратиться к Керенскому с воззванием о милосердном отношении к объявленному изменником Корнилову.

Взаимоотношения Собора с правительством Керенского не были безоблачными. Оно, правда, демонстрировало свое дружественное отношение к нему. На открытии Собора присутствовало несколько министров во главе с самим Керенским, министр исповеданий Карташев произнес красноречивое приветствие; но были и основания для трений и претензий.

Соборных отцов не устраивало то обстоятельство, что Временное правительство не в состоянии справиться с решением тех задач, которые представлялись церкви жизненно для нее важными. В стране со стихийной силой развертывалось крестьянское движение, в ходе которого ликвидировались помещичьи имения и земля делилась между теми, кто ее обрабатывал. Это само по себе вызывало негодование церковников, но их «переживания» во много раз усиливались оттого, что при этом страдало достояние церквей и монастырей, а колоссальные земельные богатства церкви оказывались в руках крестьянства. Обстановка складывалась так, что Собор должен был стремиться к установлению более «твердой» власти, а попросту говоря, к установлению военно-монархической диктатуры.

По другому вопросу Собор вступил в отношения прямого конфликта с правительством Керенского. Выполняя минимально-либеральную программу в области народного образования, оно собиралось передать церковноприходские школы в ведение Министерства просвещения и лишить их таким образом специфически церковного характера. А в общегражданской школе предполагалось либо прекратить преподавание закона божьего, либо сделать это преподавание необязательным и перестать оплачивать его за счет государства. Здесь уже было прямое покушение на позиции церкви в школьном деле, вызвавшее настоящую ярость у членов Собора. В Петроград была послана делегация, которая должна была убедить правительство в пагубности его намерений. Вернувшись, она доложила Собору о своем разочаровании тем приемом, который оказал ей Керенский с его министрами³⁷. Они не обещали церковникам никакого изменения своей политики в данном вопросе, а Керенский даже позволил себе совершенно еретически высказаться в том духе, что, мол, Россия теперь государство аконфессиональное. Это заявление было расценено и делегацией и всем Собором как совершенно недопустимое со стороны главы правительства.

Все это, однако, полностью отступало на задний план в условиях нарастания социалистической революции. Конечно, Керенский устраивал соборных отцов меньше, чем Корнилов или любой православный царь. Но в целом он был все же оплотом буржуазного государства, а следовательно, и церкви. А тут надвигались события Великой Октябрьской социалистической революции, которую церковь в силу своей классовой природы и своих традиций, сложившихся на протяжении столетий, не могла не встретить в штыки.

ЦЕРКОВЬ И ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Многочисленные воззвания и послания, принимавшиеся Собором и распространявшиеся различными путями по Москве, где он происходил, и по мере возможности во всей стране, призывали «православный народ» к прекращению борьбы против Временного правительства, к «братскому единению» с помещиками и капиталистами, к капитуляции перед ними и церковью. Как известно, не помогла тут активнейшая проповедническая деятельность церкви и Собора, не помогло и бешеное сопротивление старой власти и стоявших за нею сил – все это было сметено неудержимым напором рабоче-крестьянских и солдатских масс, следовавших за большевистской партией. Собор старался делать все возможное, чтобы затормозить движение и по меньшей мере спасти все, что еще было возможно.

Показательно его поведение в отношении борьбы между юнкерами и революционным лагерем в Москве. Пока юнкера занимали Кремль и некоторые другие командные позиции в Москве, Собор молча и с явной надеждой выжидал дальнейшего развертывания событий. Как только силы контрреволюции стали терпеть явное поражение и юнкера оказались осажденными в Кремле, соборные отцы забеспокоились по поводу того, как бы при ликвидации очагов сопротивления не пострадали благоверные и православные контрреволюционеры. Когда эти «благоверные» десятками и сотнями расстреливали взятых в плен красногвардейцев и солдат, это не вызывало никаких протестов со стороны Собора. Не выражалось и опасений за целость исторических, в том числе кремлевских, памятников. Но теперь вдруг возникла сильнейшая тревога, как бы не пострадали эти памятники. Истерические речи на заседаниях Собора, воззвания и прокламации, внушительные шествия членов Собора в направлении тех мест, где происходили военные действия, попытки проникновения в штаб революционных сил с целью уговорить их командование прекратить военные действия против засевших в Кремле юнкеров и во всяком случае не обстреливать Кремль во избежание ущерба для исторических ценностей – все было пущено в ход. А когда Кремль был взят красногвардейцами и солдатами, развернулась агитационная кампания по поводу вреда, нанесенного кремлевским святыням, и по поводу «зверств», чинившихся в отношении пленных юнкеров. И то, и другое было ложью: разрушения, причиненные кремлевским зданиям артиллерийским обстрелом, были минимальными, а с пленными юнкерами обошлись несравненно гуманнее, чем ранее те обращались с попавшими в их руки противниками.

Когда неизбежность победы социалистической революции стала очевидной, верхи Собора поставили перед собой задачу восстановления патриаршества. С середины октября 1917 г. начались дискуссии по этому вопросу, длившиеся без перерыва две недели. До этого ни предположений о том, что Собор совершит таковое действие, ни конкретных предложений на этот счет ни с чьей стороны не было. В документах, подготовленных Предсоборным советом, ни звука о возможном восстановлении патриаршества не было. Теперь этот вопрос приобрел наивысшую актуальность.

Делегаты, отстаивавшие учреждение патриаршества, достаточно откровенно мотивировали необходимость этого в создавшихся исторических условиях. Докладчик по этому вопросу епископ астраханский Митрофан заявил: «Дело восстановления патриаршества нельзя откладывать – Россия горит, все гибнет… Когда идет война, нужен единый вождь, без которого воинство идет вразброд» ³⁸. Делегат Собора П. М. Граббе (казачий полковник по своей мирской специальности) вторил епископу: «Никакую войну нельзя вести без вождя. А ведь для церкви наступает именно такое время, когда ей придется вести войну» ³⁹. Много раз в выступлениях ораторов формулировались те требования, которые следует предъявлять к личности подлежащего избранию церковного полководца, причем чаще всего фигурировала характеристика, по которой это должен быть «муж подвига и дерзновения» ⁴⁰. Иначе говоря, это должен быть человек, который не побоится возглавить открытую, всеми средствами ведущуюся борьбу с Советской властью.

Собор был, однако, далеко не единодушен в вопросе о необходимости избрания патриарха: многочисленная и сильная группа его делегатов выступала против того, чтобы в данный момент совершить это деяние. В оппозиции к нему находились главным образом не епископы, а рядовые клирики и миряне. Произносили пламенные речи против восстановления патриаршества протоиереи и профессора, юристы, историки и в недавнем прошлом государственные чиновники. Были пущены в ход самые разнообразные аргументы – исторические, догматические, канонические и, наконец, актуально-политические. Главную роль играли, конечно, последние: действовало вполне обоснованное опасение того, что народ поймет установление церковной монархии как попытку создать суррогат погибшей монархии светской. Представляет при этом известный интерес развивавшаяся оппозиционерами аргументация «академического», а особенно исторического порядка.

В доказательство того, что патриаршество не играло положительной роли в истории церкви, протоиерей Н. Г. Попов привел ряд выразительных примеров из истории Константинопольского патриархата, в которых патриархи выглядят как всесторонне развращенные личности, запятнанные всевозможными преступлениями и грязными поступками. «Мы могли бы, – заключает протоиерей, – привести многие и многие другие имена из числа 130 (приблизительно) патриархов, которые были в Константинополе от учреждения патриаршества и до падения империи, в доказательство того, что патриаршество само по себе не предохраняет самих носителей этого высокого сана от падений и заблуждений». Да и при турках они вели себя не лучше: оратор приводит серию примеров позорного поведения патриархов в этот период. «Скажут, – продолжал он, – что наше патриаршество будет исключительным; но где основания для такой надежды?» А в общем «если бы у нас было восстановлено патриаршество в том виде, в каком наблюдаем его на Востоке, то оно было бы ненужной фольгой и мишурой, наростом на живом теле соборной церкви» ⁴¹.

Весьма красноречивую речь против восстановления патриаршества произнес протоиерей Н. П. Добронравов. Он не постеснялся уличить русскую православную церковь и ее руководителей в лицемерии и низкопоклонстве, в отсутствии гражданского и религиозного мужества. По поводу многочисленных заявлений делегатов Собора о том, что синодальное управление церковью было неканоническим и даже еретическим, оратор поставил в упор вопрос: «Неужели мы можем допустить, что у нас в синодальном периоде найдется хоть один иерарх, у которого не дрогнула бы рука подписать клятву в том, что он будет повиноваться Синоду, который он, однако, не признает святейшим?» Иерархи православной церкви, продолжает далее оратор, постоянно прибегали ко лжи, услуживая монархии, но в этом, утверждает он, виноват не Синод. «Нет, – заявляет он, – виноваты низость человеческая, пресмыкательство. И до Синода, скажу словами Алексея Толстого, перед царями «землю мели бородой». Пока низость человеческая будет давать знать о себе, раболепство перед сильными мира сего не будет искоренено» ⁴². Иначе говоря, Синод и патриархи и в прошлом постоянно погрязали в низости, так будет продолжаться и впредь; зачем же менять одно на другое. Так было, так будет. И оратор, и другие члены Собора, которые довольно вяло возражали ему, не замечали, какой сильный удар он наносит по учению о нравственной ценности и возвышенности православия, а значит, и христианства в целом.

Неизвестно, долго ли еще длилась бы полемика на Соборе между сторонниками и противниками восстановления патриаршества, но после победы революции чаша весов немедленно склонилась в пользу первых. После многочисленных пертурбаций с подачей записок, содержащих имена кандидатов, таковыми оказались митрополит Харьковский Антоний Храповицкий, получивший наибольшее количество голосов, затем митрополит Московский Тихон Белавин и архиепископ Новгородский Арсений Стадницкий. Остается последний этап выборов – жеребьевка: престарелый иеромонах Алексий вытаскивает из трех записок одну, в которой оказывается имя Тихона. Многочисленные поклонники Антония Храповицкого разочарованы, ибо личность боевого, активного и особо популярного в черносотенных кругах Антония более подходила в этих условиях к должности патриарха, чем фигура сравнительно бесцветного и менее известного Тихона 4³. Дело, однако, было сделано. С 5 ноября 1917 г. русская церковь имела патриарха, а 21 ноября была проведена церемония его настолования (интронизации).

В промежутке между этими двумя событиями Собор развил бурную деятельность. В предвидении неизбежного в ближайшем будущем акта Советского правительства об отделении церкви от государства он занялся вопросом о правовом положении православной церкви; с докладом по этому вопросу выступил С. Булгаков. Основная идея доклада выражалась в следующей краткой формуле: «должно быть осуждено, отвергнуто и признано абсурдным то, что называется отделением церкви от государства» ⁴⁴. В этом вопросе Собор был единодушен.