Текст книги "История религий. Том 1"

Автор книги: Иосиф Крывелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

НРАВЫ ЭПОХИ И ВЛИЯНИЕ ЦЕРКВИ

Нравы эпохи были жесточайшими и по современным представлениям бесчеловечными. Во взаимоотношениях князей самым употребительным и распространенным понятием было «месть». Как пишет историк Б. А. Романов, «выжечь, разорить, пограбить, попленить, изъехать, избыть и тому подобные бедствия постигают население и территорию князя, которому «мстят»» ³⁹. Самого князя могут при этом сразу убить, а могут искалечить, заморить голодом, ослепить или посадить в «поруб» – глубокую яму, заделанную сверху деревянными брусьями. В порубах узники быстро погибали от холода и недостатка воздуха. Известны случаи, когда в знак особой милости из поруба выпускали, но, прежде чем предоставить узнику возможность жить на воле, его лишали зрения: рязанского князя Ярополка и оставшегося безымянным зятя князя Глеба вывели из поруба и, ослепивши, отпустили ⁴⁰.

Мы далеки от того, чтобы считать именно принятие христианства причиной таких страшных нравов. Не религия формирует общество, его институты, быт и обычаи; наоборот, она сама является, по выражению К. Маркса, «священным ореолом» общества ⁴¹. Тем не менее представляет большой интерес выяснение того, какую позицию в отношении соответствующих общественных нравов и понятий занимают религия и церковь в лице ее учреждений и должностных лиц, проповедников и публицистов.

В документах русской церкви рассматриваемого периода, в публицистических выступлениях ее идеологов, в летописях, которые тоже представляют собой в некоторой мере выражение церковной точки зрения, нет недостатка в призывах к братской любви, к миру и человечности. Редкие примеры подобного поведения князей летопись изображает как образцы, достойные подражания.

Выступая в роли примирителя, церковь исходила не столько из смысла евангельской проповеди, призывающей ко всеобщей любви, сколько из тех интересов общества, от которых зависела ее собственная судьба. Сама по себе эта проповедь в ее привычных и примелькавшихся формах звучала всегда, но она оказывалась действенной лишь в тех случаях, когда приобретала общественное значение в конкретной исторической ситуации.

Постоянная борьба между князьями так ослабляла все государство, так разоряла гражданское население, открывала такие возможности перед внешним врагом, что церковь не могла не видеть жизненной необходимости всемерного смягчения и ограничения междоусобий. Угроза гибели государства была одновременно и угрозой существованию церкви. И ее руководители это понимали.

Другой серьезной угрозой церкви были массовые антифеодальные выступления. Для нее положение осложнялось еще и тем, что эти оппозиционные движения нередко принимали форму антихристианской, языческой реакции. В глазах масс феодализация общественных отношений и связанное с ней усиление классовой эксплуатации ассоциировались с новой идеологией и новой духовной жизнью, пришедшими на смену старому доброму язычеству. В такой обстановке церковь могла выбрать один из двух возможных путей: либо последовательное кровавое подавление всякого сопротивления, либо постепенное сглаживание и примирение наиболее острых противоречий, не исключавшее, конечно, и жестоких репрессий для острастки в отдельных случаях. Она выбрала второй путь и сделала многое для того, чтобы навязать светским владыкам такую же линию. Отсюда постоянные призывы авторов XI–XIII вв., обращенные к светским да и духовным феодалам: относиться к смердам милосердно, взыскивать с них умеренно, бить их только «про дело», но не спьяну и не «без вины». Изборник Святослава 1076 г. поучает феодала не озлоблять раба, добросовестно делающего свое дело («делающта в истину»), он советует сильному человеку вообще быть скромным и умеренным, не быть «яко льв в дому своемь и величаяся в рабех своих». Таким духом проникнуто и все Поучение Владимира Мономаха и некоторые другие современные ему произведения. Так, сборник «Златая цепь (чепь)», составленный в XIV в., но содержащий ряд более ранних статей, советует боярам и вотчинникам: «Сирот домашних не обидите, но паче милуйте, гладом не морите, ни наготою; то бо суть домачнии твои убозии…»; «…челядь свою кормите якоже досыта им, одевайте, обувайте». Это мотивируется, в частности, тем, что если голодный холоп пойдет грабить и будет убит, то за его кровь придется отвечать хозяину (очевидно, перед богом). Призыв к добрым взаимоотношениям не является односторонним: «… и вы убо, добрыя слуги, на се взирайте яко не человеку работайте, но богу самому…» ⁴² Перед нами, таким образом, в общем заурядная христианская проповедь о взаимоотношениях рабов и господ, нашедшая свое выражение еще в Новом завете. Известное смягчающее влияние на характер общественного переустройства, вызывавшего сильное ухудшение положения масс, она, конечно, должна была оказывать. Но это относилось только к частным формам данного процесса, а не к его принципиальному содержанию: церковь ничего не имела против закрепощения смердов, против резкого усиления классовой дифференциации, распространения все более бесчисленных форм эксплуатации людей. Больше того, она сама являлась одним из главных элементов этого складывающегося механизма эксплуатации, богатейшим помещиком, эксплуатировавшим массы зависимых крестьян.

Церковный историк Б. В. Титлинов писал: «Не изменились нисколько, с введением христианства, и наши сословные отношения. Рабство на Руси как существовало в языческое время, так и осталось. Раб не считался по-прежнему как бы за человека: он был собственностью господина, который мог убить его безнаказанно. И опять мы не знаем, чтобы церковь становилась на защиту личности раба и восставала против рабства. Напротив, сами церковные учреждения владели у нас холопами» ⁴³.

Классовая структура общества, или, как выражается Титлинов, сословные отношения, не меняется с появлением новой религии. Христианство не отменило рабства, оно и не могло его отменить. Но существенно, как, впрочем, и указывает Титлинов, что христианство и церковь даже идеологически не оказывали никакого влияния на общественный порядок, они не осуждали его; наоборот, собственным примером церковь, владевшая холопами и эксплуатировавшая их, демонстрировала свое полное приятие рабовладельческого порядка.

Не совершила христианизация Руси переворота и в области нравственного мира человека, в области семейных отношений. «С принятием христианства, – пишет Е. Е. Голубинский, – должны были измениться взгляды, но мало изменились нравы» ⁴⁴. Многоженство в Древней Руси не было сразу изжито, оно существовало еще ряд столетий после христианизации. Не изменилось и положение рабынь: как при язычестве сожительство рабовладельцев и работорговцев со своими рабынями было общепринятым, так оно осталось и при новой религии. «Русская Правда» оговаривает лишь для тех случаев, когда у рабыни родится ребенок от ее владельца, право на получение свободы для себя и для ребенка после смерти хозяина ⁴⁵.

Нравственность в быту христианского духовенства не подавала возвышенных примеров мирянам. Целомудренное и трезвое поведение монахов в монастырях было не правилом, а скорее исключением. Некоторые штрихи для характеристики быта черного и белого духовенства вносят те статьи «Церковного устава» Ярослава, которые устанавливают меры наказания для нарушителей норм нравственности. Говорится о случаях, когда «чернець с черницею сдеють блуд…», либо «поп с нею или попадья с чернецемь или проскурница…», либо «поп или чернець или черница упиется без времени (! – И. К.) в посты…», и об аналогичных, очевидно довольно обычных, казусах. Центр тяжести всей проблемы переносится фактически на то, чтобы не выносить в таких случаях сор из избы: судить митрополиту без мирян, а каково будет решение – его дело («судити митрополиту, опрочи мирян, а в что их осудить, волен» ⁴⁶).

ХРИСТИАНИЗАЦИЯ И КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ РУСИ

Современные церковные публицисты и историки склонны сильнейшим образом преувеличивать значение христианизации Руси для развития культуры древних славян. Дело доходит до заявлений о том, что именно в церкви «родилась русская национальная культура» ⁴⁷. Для обоснования такой позиции идут в ход утверждения о том, что до принятия христианства восточные славяне стояли на чрезвычайно низком уровне культурного развития, что они, как утверждают белоэмигрантские церковники, «не имели совершенно ничего, ни государственных представлений, ни национального сознания, ни самобытной культуры» ⁴⁸, ни даже своей письменности. Отсюда недалеко и до утверждений о том, что «Россия создана христианством, православием» ⁴⁹. Тенденциозный и апологетический в отношении религии характер таких заявлений очевиден.

Отвергая приведенные выше искусственные церковно-апологетические установки, мы в то же время не собираемся отрицать того, что христианизация восточно-славянских княжеств внесла серьезные изменения как в характер, так и в направление развития их культуры.

В отношении материальной культуры дело касается прежде всего архитектуры и строительства.

О языческих капищах и требищах в этой связи мало известно, а то, что известно, не дает оснований приписывать им большую архитектурную ценность. С появлением христианства стали воздвигаться церкви по образцу византийских. Количество их было достаточно велико уже в XI в., хотя число церквей (указываемых для Киева Титмаром Мерзебургским – 400, а тем более летописями – до 700 ⁵⁰), несомненно, сильно преувеличено. Церкви были не только роскошными и великолепными для тех условий сооружениями, но и, что не менее важно, доступными для посещения народными массами. Эстетические вкусы народа обогащались и за счет внутреннего убранства и украшения церквей – икон, фресок, скульптур, и за счет богатого облачения совершавшего богослужение духовенства. Надо полагать, что и на развитие мирской одежды пышные облачения духовенства тоже должны были оказывать некоторое влияние.

Распространение христианства не могло не оказать влияния на развитие духовной культуры.

Прежде всего возникает вопрос о письменности и грамотности. Раньше появление на Руси этого важного элемента духовной культуры приурочивалось именно к христианизации. Но известно, что когда около 860 г. Южную Русь посетил создатель славянской письменности Константин (Кирилл) Философ, он нашел там некоторые библейские книги, написанные русскими буквами («русьскыми письмены»). Известно также, что уже в начале X в. богатыми людьми на Руси составлялись письменные завещания; похоже на то, что в это время тексты договоров, заключавшихся с Византией, записывались не только на греческом, но и на русском языке ⁵¹. Открытия советских археологов дают все основания считать, что в X–XII вв. были грамотные люди среди ремесленников и крестьян. Сохранились сделанные мастерами надписи на глиняных сосудах, на ювелирных изделиях, на пряслицах, сапожных колодках и других предметах обихода. Открытия этого рода были сделаны в Киеве, Старой Рязани и других пунктах Юга и Юго-Востока, а в Новгороде найдены знаменитые берестяные грамоты, древнейшие из которых относятся к XI в.⁵² Эти факты лишают всяких оснований прежние взгляды, по которым грамотность и письменность были на Руси достоянием только духовенства и монашества. Интересно отметить, что церковные историки Е. Е. Голубинский и Б. В. Титлинов немало сокрушались по поводу слабого распространения грамотности среди духовенства того времени, по поводу фактической безграмотности низшего духовенства ⁵³.

Христианизация Руси способствовала распространению грамотности. Христианское богослужение должно было вестись по книгам. Если бы русская церковь могла заимствовать из Византии богослужебные книги только на греческом языке (для русского населения мертвом), то культурное значение их появления было бы ничтожным. Но за 120 лет до этого христианство приняли балканские болгары, которые создали за это время богослужебную литературу на своем языке. Русская церковь унаследовала именно эту литературу, и хотя болгарский язык не был русским, но как славянский он был в какой-то мере доступен русским людям.

Вместе с богослужебной литературой на Русь проникло довольно большое количество переведенных на славянский или, точнее, на болгарский язык богословских сочинений – экзегетических, догматических, нравоучительных, исторических. Здесь и произведения Иоанна Дамаскина, Кирилла Иерусалимского, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, и хронографы Георгия Амартола и Иоанна Малалы и др. Следует, однако, иметь в виду чрезвычайно ограниченный круг читателей этих книг на Руси того времени. Их списки приходили в немногих, а то и в одном экземпляре, так что практически были доступны лишь одиночкам из церковно-монашеской верхушки.

Наряду с переводной литературой должна была появляться и оригинальная. Отметим здесь жанр «поучения», т. е. по существу проповеди, представленный произведениями митрополита Илариона, епископа Луки Жидяты, Кирилла Туровского и др. По мере того как получал распространение культ святых, появлялись их Жития; такие произведения были посвящены князьям Борису и Глебу, Феодосию Печерскому и другим печерским монахам – «чудотворцам». Наиболее важное культурно-историческое значение получил новый литературный жанр, стоявший в той мере, в какой это было возможно в то время, вне непосредственного церковного обихода – летописи.

Книги, как правило, хранились при церквах и монастырях, там создавались библиотеки рукописных книг.

Не следует преувеличивать ту связь, которая существовала между отправлением церковной службы и распространением книжного просвещения. Даже в городах не все церкви располагали богослужебными книгами, в сельских же местностях они вообще были редкостью. Сельские священники, будучи в большинстве случаев неграмотными или малограмотными, совершали службу наизусть, выучив ее предварительно со слов какого-нибудь наставника из бродячих монахов или просто странников.

Таким образом, стимулирующее воздействие на культуру, оказанное христианизацией Руси и деятельностью древней русской церкви, было не таким уж решающим. Церковь, правда, явилась одним из каналов, по которым шла в Древнюю Русь культура Византии. Но вместе с тем были и другие каналы – политические, экономические и военные.

Будучи проводником византийско-христианских влияний и стимулируя развитие духовной культуры в этом направлении, церковь вместе с тем оказала отрицательное влияние на многие исконно славянские формы духовной культуры. Словесно-речевой и песенный фольклор, в котором, конечно, не могли не отразиться древнеязыческие верования, подвергся сильным преследованиям и оказался по существу в запрете. Церковь преследовала не только исполнение былин и сказок, но и в особенности практику древних народных зрелищ, народную музыку, пение, пляски и хороводы. Гусли, флейты, свирели, разные «сопелки» и «дуделки» рассматривались церковными моралистами как снаряжение дьявола, которым он завлекает и губит души людские. К скоморохам и бродячим актерам церковь относилась примерно так же, как и к волхвам, при малейшей возможности она подвергала их преследованиям вплоть до физического уничтожения ⁵⁴.

Если большинство жанров народного творчества не исчезло окончательно и в той или иной форме дошло до нас, то это могло произойти лишь вопреки тому террору, который на протяжении столетий практиковался церковью в отношении этого направления духовной культуры.

ЦЕРКОВЬ И ЗОЛОТООРДЫНСКОЕ ИГО

С конца 30-х годов XIII в. все русские земли оказались под игом татаро-монгольских поработителей; около 240 лет продолжалась зависимость русских княжеств от Золотой Орды. Это было порабощение как экономическое, так и политическое.

В этой связи большой интерес представляет вопрос о том, какова была роль православной церкви в организации сопротивления поработителям и в его идеологическом обслуживании. Е. Е. Голубинский пишет: «Если полагать, что обязанность высшего духовенства – епископов с соборами игуменов, долженствовала при данных обстоятельствах состоять в том, чтобы одушевлять князей и всех граждан к мужественному сопротивлению врагам для защиты своей земли, то летописи не дают нам права сказать, чтобы епископы наши оказались на высоте своего призвания, – они не говорят нам, чтобы, при всеобщей панике и растерянности, раздавался по стране этот одушевляющий святительский голос» ⁵⁵. Сказано мягко, но для профессора Духовной академии достаточно определенно. По существу русская церковь не только не призывала народ к сопротивлению, она всячески саботировала это сопротивление.

Глава русской церкви митрополит Иосиф, по национальности грек, в период татаро-монгольского нашествия бежал из страны – надо полагать, в Византию. После этого в течение нескольких десятков лет греческое духовенство, которое раньше охотно приезжало занимать хлебные и почетные церковные должности, не появлялось на Руси; оно стало опять претендовать на руководство русской церковью только тогда, когда страна стала несколько оправляться от первоначального опустошения и когда появились признаки того, что устанавливаются некие устойчивые нормы взаимоотношений с завоевателями, гарантирующие безопасность и материальное благосостояние духовенства.

Русским священникам и епископам некуда было спасаться от нашествия, а вскоре стало ясно, что им и незачем искать убежища: завоеватели вели себя лояльно в отношении к церкви и духовенству. Они поставили духовенство в особое положение по сравнению со всем остальным населением. Представление об этом можно получить из известной грамоты хана Менгу-Темира русской митрополии ⁵⁶; в ней фиксировались те льготы, которые предоставлялись русской церкви. Духовенство освобождалось от всех видов дани, пошлин и повинностей. Все роды недвижимого имущества церкви – «земля, вода, огород, виноград, мельницы, зимовища, летовища» – объявлялись неприкосновенными, причем если эта неприкосновенность была нарушена до ее провозглашения, то ее надлежало немедленно восстановить. Духовенство освобождалось от всякой трудовой повинности, ограждалось от оскорблений и посягательств с чьей бы то ни было стороны. Все привилегии распространялись не только на самих священнослужителей, но и на всех членов их семей и на всех, кто ведет с этими семьями общее хозяйство.

После бегства митрополита Иосифа его кафедра оставалась незамещенной до 1250 г., когда ее занял новый митрополит Кирилл, с самого начала противопоставивший попыткам князя Даниила Романовича Галицкого организовать сопротивление свою проордынскую ориентацию. Князь пытался заручиться помощью римского папы для борьбы против татар, что было связано с перспективой заключения в будущем вероисповедной унии. Митрополит решительно отказался от участия в этих планах и перенес свою резиденцию в Северо-Восточную Русь, где стал вести последовательную линию покорности в отношении золотоордынских властей, призывая к покорности и население.

Епископы и митрополиты были частыми гостями в столице Орды. Там их встречали с почетом и нередко не только принимали от них подарки, но и одаривали самих. Поводом к этим путешествиям бывало, как правило, получение ярлыка на утверждение в должности; помимо того епископские поездки иногда имели целью заручиться поддержкой «неверных» во внутрицерковной борьбе за должности и доходы и за закрепление позиций церкви в ее отношениях с княжеской властью. Иногда церковные иерархи ездили в Орду добиваться того, чтобы она оказывала на князей давление в интересах церкви.

Причины лояльности, проявлявшейся Золотой Ордой в отношении православной церкви и ее духовенства, довольно многообразны.

Основной причиной было стремление использовать идеологические услуги церкви и духовенства. Ханы показали себя здесь ловкими и расчетливыми политиками. Церковные деятели убеждали народ не противиться поработителям, покорно сносить их ярмо и безропотно платить любую дань и пошлины. Официальным церковно-православным объяснением того странного обстоятельства, что святая Русь оказалась под властью язычников, стала теория, по которой последние выступают в роли «божьего батога», наказывающего православных за их недостаточную последовательность в благочестии. Правда, при несколько более критическом подходе к вопросу можно было бы заинтересоваться тем, почему бог поручил выполнение такой миссии еще более греховным и уж абсолютно неверным язычникам. Но, как известно, логика никогда не играла существенной роли в религиозной проповеди. Давалась какая-то видимость объяснения, и из нее делался вывод, относившийся к практическому поведению людей.

До татаро-монгольского нашествия церковь не была свободна от государственных податей и повинностей, она и в политическом отношении не была так независима. Свой православный князь был всегда рядом, и нужно было считаться с его намерениями и планами, которые иногда существенно затрагивали интересы церкви. При татарах же на него можно было найти управу в Орде, причем, как правило, в спорах между князьями и епископами ордынские власти оказывались на стороне последних. Непосредственного же повседневного давления на церковь Орда производить не могла хотя бы вследствие отдаленности ее расположения. Короче говоря, татаро-монгольское иго при всем страшном бремени, которое оно обрушивало на народ, для церкви и для духовенства было выгодным.