Текст книги "Маша и Медведев"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Инна Туголукова
Маша и Медведев
Scan, OCR: Larisa_F; SpellCheck: Lady Romantic
Туголукова, И. Т81 Маша и Медведев: [роман] / Инна Туголукова. – М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. – 318, [2] с. – (Русский романс).
ISBN 5-17-036395-8 (ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 5-9713-2049-1 (ООО Издательство «АСТ МОСКВА»)
ISBN 5-9762-2593-4 (ООО «ХРАНИТЕЛЬ»)
Аннотация
Череде несчастий Маши попросту НЕТ КОНЦА...
Муж после скандального развода привел в ОБЩУЮ квартиру стервозную новую супругу...
Любимая дочь, выйдя замуж, уехала за границу...
Работа потеряна...
Надежд на будущее – НИКАКИХ!
Остается только уехать в деревню на скромную должность учительницы местной школы.
Однако не зря говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»
Ведь именно там, в деревенской глуши, Маша встречает блестящего бизнесмена Медведева – мужчину, который переворачивает весь ее мир и дарит ей радость НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ...
Инна Туголукова
Маша и Медведев
...Ходила, ходила Машенька по лесу – совсем заблудилась. Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит: стоит избушка. Постучала Машенька – не отвечают. Толкнула она дверь – та и открылась. Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку. Села и думает: «Кто же здесь живет? Почему никого не видно?»
А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил...
Русская народная сказка
1
Все началось с того, что Марусе на голову упал кирпич. Ну, не то чтобы непосредственно на голову и не совсем, конечно, кирпич, но весьма внушительная его часть пребольно шваркнула ее по носу и взорвалась у ног фейерверком осколков, один из которых попал ей в глаз.
Маруся громко закричала от неожиданности и боли и, представив на минуточку, что это действительно мог быть кирпич и именно на голову, рухнула на мокрый асфальт.
– С вами все в порядке?
Чьи-то руки пытались извлечь ее из лужи, где, как губка, набухало водой ее новое кашемировое пальто.
Глаз, словно пронзенный стрелой, не открывался и истекал слезами, которые, смешиваясь с сочащейся из разбитого носа кровью, споро капали на светлые лацканы.
– Вы в порядке? – участливо повторил мужчина.
– Мне хорошо, как никогда! – ядовито ответила Маруся. – Странный вопрос! Вы что, не видите, в каком я состоянии?
– Уберите руку, я посмотрю, что с глазом, – вложил он в ее пальцы носовой платок.
– Не могу! Очень больно, и глаз не открывается.
– Тогда вот что: здесь рядом, в соседнем доме, офтальмологический центр. Я вас туда провожу...
– Да брось ты, Михалыч! – раздался другой, раздраженный голос. – Оставь ее, нас люди ждут!
– Ты иди, начинай разговор, я позже присоединюсь.
Он крепко взял Марусю за локоть и повлек за собой, будто слепую овцу на заклание, но, как выяснилось, не напрасно: в центре из глаза извлекли крохотный осколок, впившийся в роговицу, остановили носовое кровотечение и обработали ссадину.
Неведомый Михалыч оказался представительным сероглазым мужчиной, чью обходительность Маруся полностью списала на свой счет. Впрочем, позже выяснилось, что это не совсем так. А вернее, совсем не так. Но это было потом, а пока он сказал:
– Мой водитель отвезет вас. Если понадобится помощь, обращайтесь – я всегда к вашим услугам. – И протянул визитку.
Вот так, вместо работы, Маруся в сверкающей «ауди» поехала домой. «Дмитрий Михайлович Медведев. Генеральный директор инвестиционной корпорации «ДММ»» – прочитала она на белом кусочке картона.
«Ну и ладно, – думала Маруся, стягивая грязное пальто, чтобы не запачкать сиденье роскошной машины, – нет худа без добра. Вымою окна, а в выходные махнем на дачу, почистим газоны от старой травы и листьев...»
Она предвкушала, как войдет в тихую пустую квартиру и неспешно займется нехитрым домашним делом. Одиночество – вот чего ей катастрофически не хватает. Не полного, глухого и беспросветного, а вот такого, как сейчас – изредка выпадающего, словно праздник.
Юлька – девица компанейская, в доме всегда дым коромыслом, гремит музыка. Однажды Маруся пришла вот так же, в неурочный час, и застыла на пороге: прихожая завалена портфелями и обувью – некуда ногу поставить (странно, что они вообще разулись!), а на кухне плечом к плечу сидит веселая орава и дружно работает челюстями. Оказалось – это обычное дело. А она-то голову ломала, почему так стремительно опустошается холодильник, а многочисленные дачные заготовки исчезают уже к Новому году!
Шестнадцать лет, выпускной класс. Можно в это поверить? Заявила им с Романом:
– Если не поступлю в университет, удачно выйду замуж.
Маруся всерьез не восприняла, но полюбопытствовала:
– А что ты считаешь удачным замужеством?
– Это когда богатый, красивый и порядочный мужчина любит тебя больше жизни, – снисходительно пояснила дочь.
– А так бывает? – усомнилась Маруся.
– Бывает, – заверила Юлька. – Рожу тебе внучку, будешь ей сказки рассказывать...
– Какая же из меня бабушка в тридцать четыре года? – засмеялась Маруся и добавила уже серьезно, сочтя, что шутка затянулась: – А из тебя мама в шестнадцать...
– Кто бы говорил... – лукаво усмехнулась дочь.
Роман в дискуссию не вмешивался, смотрел телевизор. Он вообще как-то отдалился от них в последнее время, существовал параллельно. Маруся объясняла это проблемами на работе.
Они выросли в одном дворе, жили по соседству: она в трехкомнатной квартире большого кирпичного дома, с папой – главным инженером большого станкостроительного завода и мамой – директором школы с углубленным изучением английского языка, и он – в однокомнатной «хрущобе» с мамой-парикмахером и маленькой сестренкой.
В их дворовой компании он всегда казался ей самым красивым, умным и отчаянным, первым номером, неоспоримое лидерство которого никогда не подвергалось сомнению. Почему из всех девчонок Роман выбрал именно ее, навсегда осталось для Маруси волнующей загадкой.
Для нашего просвещенного века их отношения достаточно долго оставались платоническими, пока однажды в темноте кинозала он не решился ее поцеловать. Это был взрыв, потрясший ее до глубины души и разбудивший вулкан страстей, дремавших в этой самой глубине. Теперь они целовались до изнеможения, пока однажды она сама не положила его руку себе на грудь, после чего события стали развиваться стремительно.
Маруся забеременела, едва окончив школу, хотя еще успела сдать экзамены и поступить на редакторское отделение журфака МГУ, прежде чем поняла, что с ней происходит.
Романа известие о грянувшем отцовстве пригвоздило к полу. Он стоял перед ней, не слыша, что она там лепечет, оглушенный ненавистью к этой дуре, которая все испортила, сломала ему жизнь, и чувствовал, как сжимается в кулак рука, готовая ударить по ее шевелящимся губам.
Он резко повернулся и ушел, громко хлопнув дверью, с твердым намерением никогда больше не переступать порог этого дома.
Экзамен в Бауманский он сдал, но не прошел по конкурсу, и эту свою неудачу, больно ударившую по самолюбию, тоже списал на счет Маруси.
Мама Марина сына поддержала.
– Правильно сделал, – сказала она. – У тебя этих баб сколько еще будет! Что же теперь, на каждой жениться? Это ее проблемы. Ничего, вынянчат. Родители богатые, квартира большая. Да и не оставят они ребенка, не волнуйся! Это же она тебя захомутать хотела! А как поймет, что не вышло, сразу побежит аборт делать.
Но Маруся аборт делать не стала и первого сентября отправилась на занятия в университет. Дома тоже все быстро уладилось. Страсти улеглись, едва вскипев, и семейный совет постановил, что первоначальный шок был вызван не самим фактом появления ребенка, а неожиданным осознанием того обстоятельства, что дочка выросла и жизнь вступила в новую фазу, еще вчера казавшуюся такой далекой. Учебу решено было не бросать, академический отпуск не брать, а в случае особой необходимости пригласить няню.
И Маруся, поначалу совсем было упавшая духом, приободрилась. Особенно после того, как мудрая мама сказала:
– Манюня! Какое счастье, что он именно сейчас проявил свою гнусную сущность! Представь, что ты связала свою жизнь с этим гаденышем. Рано или поздно он все равно бы предал и тебя, и ребенка. Но тогда это действительно стало бы трагедией. Эй! Выше нос! Ты молодая, красивая, умная – вся жизнь впереди! И какая жизнь! Ты еще встретишь настоящего мужчину, а не этого сопливого недоумка. И не вздумай показать ему, что страдаешь – много чести! Просто скажи себе: «Это мое прошлое, ушедшее безвозвратно. Я вспоминаю о нем без грусти и отпускаю без сожаления...»
Маме было проще, она невзлюбила Романа с самого начала, считая его бесцеремонным, самоуверенным и примитивным.
– Любовь, конечно, зла, – многозначительно говорила она. – Но не до такой же степени! Неужели ты не видишь?..
Маруся не видела. Он казался ей сотканным из одних только достоинств. Конечно, в эту идиллическую картинку плохо вписывалась реакция на появление ребенка. Но ведь отец сам говорил, что в таком возрасте нельзя заводить детей – сначала надо получить профессию и возможность достойно содержать семью. А у Романа не было ни того, ни другого. Вот он и растерялся. Его можно понять. Такая ответственность! Он ведь, в сущности, еще мальчик, хотя в общем-то уже и мужчина.
Вот такая у нее была особенность, у Маруси: она все пыталась объяснить и оправдать и всегда искала, что сделала не так, где ошиблась, в чем сама виновата. Первой не нападала.
Наверное, поэтому горькая тоска постепенно сменилась уверенностью, что Роман вернется и все у них опять сложится хорошо. Она пыталась представить, как это будет, а главное, когда – до рождения малыша или после. И заранее знала, что простит и примет его обратно.
А Роману светила новая беда – осенний призыв. И Марина ломала голову, как отмазать сына от армии. Денег на взятку не было, но в запасе оставалось целых два варианта: жениться на беременной Марусе и получить отсрочку на год или устроиться в милицию и навсегда забыть о воинской службе.
Второе настоятельно советовал нынешний приятель Марины, работавший в МВД:
– Годок перекантуется постовым, поступит в Высшую школу и попрет наверх. Он парень башковитый, и я помогу.
Но романтика постовой службы амбициозного Романа никак не привлекала.
– Тогда женись, – сказала Марина. – Пропишешься у них в квартире, а там посмотрим.
И теплым сентябрьским вечером Роман шагнул к Марусе из глубины двора.
Через месяц состоялось официальное знакомство. Родители были сдержанны, Марина приторно любезна. В тот же вечер Роман перенес свои скромные пожитки в комнату невесты, а к Новому году сыграли свадьбу. А поскольку, хочешь не хочешь, надо было где-то работать, он все же пошел в милицию. Правда, постовым не трудился, сидел в отделении.
Из сегодняшнего дня их совместная жизнь в родительском доме виделась совсем по-другому, под иным углом зрения. Теперь она понимала, каким неприкаянным и бесконечно одиноким чувствовал себя Роман в их семье – незваный гость, бесцеремонно вторгшийся на чужую, враждебную территорию. Никто его здесь не ждал. Кроме Маруси, конечно. Но она училась, сдавала экзамены, жила веселой студенческой жизнью, а главное, теми таинственными процессами, которые в ней происходили. Роман существовал параллельно и тому, и другому.
Конечно, внешне все было комильфо. Никто не высказывал и не показывал своего раздражения, но ведь оно было. Было! Висело в воздухе. И в каждодневной утренней толчее – кухня, ванная, туалет, и в ночных его возвращениях с дежурства. Да в самом присутствии в доме инородного тела – «ни бзднуть, ни пернуть», как говорила старенькая отцова тетка.
И совсем другого мужа видели родители для своей единственной дочки и другого для себя зятя. И если это настоящий брак, то и заключают его на небесах, а не по необходимости: никто ведь не забыл, как Роман отнесся к известию о появлении ребенка. Да и какой из него отец? А какой, простите, из него муж?!
А как он ведет себя с ними, тестем и тещей! Не поговорит, ничего не расскажет. Да он и в глаза-то никогда не смотрит, вы заметили? А уж помощи какой дождаться – и мечтать не приходится. Истинный квартирант, честное слово.
– Сережа, – спрашивала мама, – ты снимаешь обувь, когда входишь в квартиру?
– Конечно! – с готовностью отвечал отец. – Я всегда снимаю уличные туфли и надеваю тапочки.
– Мам, – вступалась Маруся, – Юлька заплакала, и Роман побежал ее успокоить.
– Скинуть обувь – одна секунда.
Они говорили при нем, будто его и не было.
– Побежал бы в носках, невелика птица.
Это уже за глаза, вполголоса, чтобы не слышал.
– Пришел к нам с крохотным чемоданчиком, а в нем две старые майки, – делилась мама с подругами. – ...Да какой там английский! Он и на русском-то едва изъясняется, двух слов связать не может. А строит из себя Джеймса Бонда... Ему Сережа дубленку из Болгарии привез, чтоб не стыдно было на людях показаться. Так он даже спасибо ему не сказал!..
Первый Новый год Марина с дочкой Сашей встречали у благоприобретенных родственников. Все было хорошо, пока подвыпившая свекровь не подняла вопрос о прописке.
– Какая разница, где он будет прописан? – удивился отец. – Зачем это нужно? Эти сложности...
– Как это зачем? – опешила Марина. – Он женился на вашей дочери!
– Не вижу связи. Или все-таки есть связь? – повернулся он к Роману и закончил, не дождавшись ответа: – Жить они будут здесь, и прописку при этом менять совсем не обязательно.
– Как это не обязательно?! – Лицо Марины пошло красными пятнами, и в последующие десять минут Марусины родители услышали много интересного и о себе, и о своей шлюхе дочери, и о будущем внуке-недоноске.
Роман тщетно пытался остановить разбушевавшуюся мамашку и наконец просто сгреб ее в охапку и выволок из квартиры. Маленькая Саша, рыдая, кинулась следом.
Больше они не встречались до тех самых пор, пока, десять лет спустя, не стало родителей. Марина немедленно возникла из небытия и захватила бразды правления. Теперь у нее были ключи от квартиры, она всюду совала нос, лазила по шкафам и учила их жить.
– Куда вы тратите деньги? – раздраженно вопрошала свекровь. – Вы же получаете приличные зарплаты, а в кошельках ветер свищет. ...Где ты откопала такой кошмарный тюль? Это же совсем вкуса не иметь! ...Ну как ты режешь капусту! Кто вообще так варит щи? ...Вы посмотрите, что у вас в гардеробе делается! Там же черт ногу сломит!
Особенно доставали ночные звонки в тот заветный, драгоценный час, когда Маруся наконец ложилась в постель и раскрывала книгу.
– Если тебе наплевать на мужа, – петушилась свекровь, – то подумай хотя бы о дочери! У вас же постоянно пустой холодильник! А хлеба вообще никогда не бывает. Если я не принесу, никто даже не почешется. Ты вообще когда-нибудь вспоминаешь...
– Марина Авдеевна! Ложитесь спать! – бросала трубку Маруся.
Но обескуражить свекровь было не так-то просто – телефон звонил не переставая. И Маруся знала: терпения у свекрови хватит до утра.
– Роман! – истошно кричала она в гостиную. – Это тебя!
Тот, не отрываясь от телевизора, снимал трубку и бросал ленивое «да-а», потом недолго слушал возмущенное кудахтанье мамаши и взрывался:
– Слушай! Что тебе надо? Спи давай!
Больше Марина не пыталась достучаться до каменных сердец «хреновых детишек», но требовалось еще какое-то время, чтобы восстановить порушенное душевное равновесие.
А на следующий день все повторялось с завидным постоянством. И что было делать? Роман пропадал на работе, а Маруся терпела: свекровь присматривала за Юлькой. «Это мама твоего мужа, – говорила она себе, – и Юлькина бабушка. Родственников не выбирают». Она умела «властвовать собой».
Но всему есть предел, и ангельское терпение Маруси кончилось, когда однажды за ужином, с аппетитом обгладывая куриную косточку, Марина сообщила, что Саша собирается замуж и, как только молодые распишутся, она оставит им свою квартиру, а сама переедет сюда, в Юлькину комнату, а Юлька может спать в гостиной на диване.
Роман, не отрываясь от телевизора, молча пожал плечами. Теперь он, как говорила Марина, жил здесь не на птичьих правах, поскольку по настоятельному требованию вновь обретенной свекрови Маруся первым делом прописала мужа на своей жилплощади.
Но на сей раз вопреки обычной деликатности она проявила твердость и отказала Марине в пристанище. Она и сама потом удивлялась, как это у нее получилось. Наверное, от неожиданности и бесцеремонности заявления не успела подумать и высказала то, что чувствовала.
Свекровь на секунду опешила, и сцена многолетней давности повторилась еще раз, причем досталось не только умершим родителям и здравствующей Марусе, но и неблагодарному сыну Роману, который сохранил равнодушный нейтралитет – тоже, видно, не горел желанием жить с мамашей под одной крышей.
– Ну подожди, – погрозила ей Марина с порога, – отольются тебе наши слезки.
Но время шло, увлекая за собой в прошлое и хорошее, и плохое, все забывалось, теряло остроту и значение.
Саша с мужем уехала в Австралию и писала оттуда длинные, диковинные письма. Свекровь скучала. Ее деятельная натура требовала событий, борьбы и интриг. Но в парикмахерской царили теперь другие хозяева и иные нравы, а с ее характером и возрастом можно было и за дверь вылететь в две минуты, несмотря на профессионализм. Оставалась семья. Жаль, конечно, что «королевство маловато – развернуться негде», но ведь, как известно, кто ищет, тот всегда найдет.
Юлька росла, превращаясь из голенастого подростка в очаровательную девушку. Роман ушел из милиции в частную охранную структуру и получал теперь приличные деньги. И только в Марусином издательстве время словно остановилось: все хирело, дышало на ладан и приходило в упадок. Как будто на бегу, с размаху налетело на веретено, укололось и уснуло спокойным сладким сном, чтобы через сто тягучих лет, когда все само собой перебесится, устаканится и притрется, пробудиться, открыть незамутненные глаза и влиться, вернуться в прежнюю такую значительную и сытую жизнь, столь неожиданно и некстати оборванную перестройкой.
Это сонное царство застыло в середине девяностых: сидели при входе бдительные тетки-вахтерши с металлическими бляхами на груди, пылились в деревянных подгнивших кадках китайские розы, а их неисчислимые собратья – в разнокалиберных цветочных горшках, пластмассовых мусорных корзинках и старых прохудившихся кастрюлях, выцветали за тусклыми стеклами экспонаты былой кипучей деятельности и деловито постукивали пишущие машинки, не желая уступать компьютерам насиженные десятилетиями места.
– Слушай! – изумлялась Маруся. – Ты что-нибудь понимаешь? На пустом месте, из ничего, как грибы после дождя, растут издательства, захватывают рынок, гонят огромные тиражи. А мы, раскрученные, обласканные, полностью упакованные, сидим в дерьме и в белых тапочках.
– Так отовсюду же капает, – пожимала плечами подруга Тая. – Зачем же дергаться?
– Откуда капает-то, когда две книжки в год?
– Ты что, глупая? От аренды. Сдавай казенные площади, ежели самому крутиться неохота, и почивай на лаврах, в смысле на Канарах.
– А как же «мы в ответе за тех, кого приручили»?
– Это мы с тобой и иже с нами? Так подобные ценности сегодня не в чести. Тем более что народ безмолвствует.
Давно пора было сменить работу, но жила надежда, подогреваемая начальством, что все еще вернется, возродится былая слава, а может, дело было в многолетней привычке, или в инертности, или все эти факторы, вместе взятые, не давали ей начать новую жизнь.
Дорогой японский замок тихо щелкнул, и Маруся замерла на пороге. Где-то в недрах квартиры протяжно стонала женщина, перемежая животные всхлипы требовательными призывами: «Еще, еще, не останавливайся!»
Маруся, не успев толком ужаснуться, что это, может быть, Юлька... тут же отмела нелепое предположение и рассердилась, понимая, что дочь смотрит омерзительную порнушку, что ей было категорически запрещено. Она решительно шагнула в гостиную: телевизор выключен, на ковре у дивана среди разбросанных подушек почти пустая бутылка шампанского, и эти вульгарные звуки, перешедшие теперь в глупое хихиканье!
Значит, все-таки Юлька!.. Так вот откуда взялись ее дурацкие намеки на удачное замужество!.. И Маруся, заглушая в себе здравый призыв не делать этого, охваченная гневом и отвращением, рывком открыла дверь спальни.
На кровати с красным, искаженным сладострастной судорогой лицом лежал Роман, а на нем самозабвенно скакала рыжая дебелая баба, наполняя комнату мерзким хлюпающим звуком. И звук этот ширился и рос, словно работал гигантский поршень, бил в уши таким сокрушительным набатом, что Маша, теряя сознание, второй раз за этот злосчастный день упала на пол.
2
Как-то Марусе попался в руки старый сонник. Сны в нем были строго классифицированы, и каждый раздел предварялся небольшим на удивление интересным вступлением: с экскурсами в литературу и историю, с научными ссылками и многочисленными примерами из жизни.
Особенно впечатлила Машу одна притча.
«Мы редко ведаем, чего желаем, – писал автор, – и еще реже знаем, что из желанного нам нужно на самом деле. Так, у одного человека во сне спросили:
– Чего ты хочешь?
– Хочу сына! – ответил спящий.
– А был ли ты счастлив?
И в то же мгновение понял спящий, что просил совсем не о том, потому что счастлив он не был».
«А я? – думала Маруся. – Я была счастлива? Ну конечно! А как же? Чудесная дочка, любимая работа, муж, здоровье, достаток – разве не это счастье? Значит, я была совершенно, абсолютно счастливой до того мгновения, когда толкнула дверь спальни. И хватило одного только шага, чтобы выйти из рая. Но ведь все у меня осталось: дочка, работа, здоровье и даже муж с достатком. Почему же мне так отчаянно плохо?»
Мама всегда говорила:
– Никто не знает, как поведет себя в той или иной ситуации. Человеку кажется, что он поступит определенным образом, а на поверку все выходит совсем иначе. Потому утверждения вроде «вот я бы на его месте», «вот я бы в этом случае» не стоят и выеденного яйца...
Конечно, Маруся, будучи натурой поэтической, частенько рисовала в воображении разные жизненные обстоятельства и порой даже точила слезы, потрясенная игрой собственной необузданной фантазии. Она подозревала, что реальный Роман сильно отличается от того вымышленного, любовно сотканного ею образа «настоящего полковника», которого она хотела бы видеть рядом с собой, но не спешила низвергать его с пьедестала.
А уж сколько раз она представляла себе его измену, особенно когда Роман задерживался до глубокой ночи или вообще приходил с работы под утро! Может, это была своеобразная защитная реакция: не ужасаться от мысли, что муж попал в беду или подвергается какой-то серьезной опасности, а дать натянутым нервам такую вот эмоциональную разрядку?
В этих придуманных сценах она всегда оставалась на высоте: иронично-спокойной, насмешливой и невозмутимой – гордо указывала изменщику на дверь, хладнокровно отстраняя простертые к ней руки. Но в итоге всегда прощала, тронутая его раскаянием, страданиями и мольбой.
В действительности все оказалось совсем иначе. После дурацкого обморока она повела себя еще более нелепо: горько, безутешно рыдала, икая и шумно сморкаясь. Сквозь подвывания и всхлипы к ней пробивались слова Романа, что она устраивает трагедию на пустом месте, что к ним двоим это не имеет ровным счетом никакого отношения: простая физиология – мать прислала девицу его постричь, девица начала крутить хвостом, и он среагировал, как любой нормальный мужик. Когда играют гормоны, разум отключается – это же аксиома. Разве Маша не знает?
Маша не знала, у нее еще никогда не отключался разум. Она слабо отталкивала его руки, завороженная потоком слов, понимая, что это немыслимо, недопустимо – уступить ему сейчас, после всего, что только что произошло в этой комнате.
Но Роман становился все настойчивее, и Маруся уже не столько отталкивала, сколько притягивала его к себе, охваченная неведомым доселе сумасшедшим желанием, небывалой, первобытной страстью, перед которой все меркло, теряло смысл, кроме бешеного, неодолимого стремления немедленно утолить эту страсть или умереть.
Никогда еще она не испытывала от близости с ним такого острого, потрясающего наслаждения.
Это была убедительная иллюстрация его правоты, доказательство невиновности, подтвержденное бессилие перед инстинктами, которые выше нас.
«А я сама могла бы устоять, когда отключается разум? – спрашивала потом себя Маруся. – Если честно?» И вынужденно признавала, что нет, не могла бы – не то что устоять, но даже усомниться, то ли делает, даже вспомнить в этот момент о верности и чести и иже с ними, и ужасалась, какая бездна, неуправляемая, дикая сила открылась ей и в ней.
«Но это же абсурд! – думала она. – Так можно договориться бог знает до чего. Человек ведь не животное и способен прогнозировать ситуацию, вовремя остановиться. Это все свекровь виновата! Она его спровоцировала, а может быть, заранее все подстроила, чтобы досадить мне и поссорить с Романом. Но ничего у нее не вышло!»
Но видимо, все-таки вышло, потому что в доме становилось все хуже и теоретические рассуждения на практике помогали мало.
Теперь все задержки Романа Маша трактовала однозначно, понимала, что ведет себя глупо, но ничего не могла поделать. Она злилась, обижалась, он раздражался, и они все больше отдалялись друг от друга.
А в редкие моменты возможной близости, как наваждение и проклятие, сводя на нет робкие попытки примирения, перед глазами всплывало его лицо, увиденное ею в распахнутую дверь спальни: с открытым ртом и закатившимися в истоме глазами – уродливый пароксизм страсти.
Юлька тоже страдала, видя, как необратимо разрушается гнездо, в котором она выросла и жила так привольно. Она не пыталась узнать, что именно произошло между родителями, просто понимала, что они стремительно разлетаются, словно отрицательно заряженные частицы.
Возможно, именно этим и объяснялось принятое ею решение, о котором ранним июньским утром она сообщила Марусе, всю ночь не смыкавшей глаз, ожидая дочку с выпускного вечера в школе.
– Мамуля, познакомься, – сказала Юлька прямо с порога, – это мой жених!
Розовощекий упитанный очкарик вежливо поклонился и даже, кажется, прищелкнул каблуками.
Маруся, не успев стереть с лица улыбку, расцветшую, едва раздался долгожданный звонок в дверь, в немом изумлении уставилась на гостя.
– Зовут его Франк Ван Энде, – продолжала щебетать Юлька, – он бельгиец, торговый представитель...
– Значит, это и есть тот самый богатый, порядочный и, главное, красивый мужчина, который любит тебя больше жизни? – уточнила Маруся.
– Я хорошо говорю по-русски, – на всякий случай предупредил Франк, уловив прозрачный намек на свою внешность и пресекая тем самым дальнейшее развитие темы.
– Роман! – тонким голосом закричала Маруся, забыв перед лицом новой напасти о своих разногласиях с мужем.
Но Роман повел себя непредсказуемо и, к изумленному негодованию Маруси, встал на сторону дочери.
– Ну и правильно, – сказал он. – Поезжай в Бельгию! Чего тебе киснуть в этом болоте? Живи, как нормальный человек!
– Какую Бельгию?! – задохнулась Маруся. – О чем ты бредишь? Ей шестнадцать лет! Она еще девочка! В каком качестве она туда поедет? Надо получить образование, профессию, специальность...
– Так! – вступила Юлька. – Отвечаю по пунктам: через две недели мне семнадцать, я давно уже не девочка, перед отъездом мы поженимся, в августе, – уточнила она. – А учиться можно везде, и в Бельгии не хуже, чем в Москве. Правда, Франк?
И пока Маруся судорожно искала новые аргументы, добавила:
– Тебе ведь, если не ошибаюсь, было восемнадцать, когда ты меня родила?..
– Юлька! – взмолилась Маруся. – Не уезжай!
– Мам, ну ты что? Я же не в Австралию уезжаю, а в Европу. Это ближе, чем в Житомир, и лучше, чем в Урюпинск. Люди в Москве живут – не видятся годами, а мы будем чаще! Правда, Франк?
И Юлька, презрев все призывы, мольбы и даже угрозы, укатила в Европу.
Когда Юлька была еще маленькая, а родители живы, они каждое лето снимали половину дачи у одной старушки в Удельной. И как-то раз под потолком на их веранде ласточки начали вить гнездо.
– Нет, нет, нет! – сказала вездесущая старушка. – Они здесь все загадят – не отмоешь.
И сломала постройку.
Но ласточки не улетели – принялись за дело с новыми силами, и Маша уговорила хозяйку не трогать гнездо, обещала следить за чистотой. Но убирать ничего не пришлось: едва на пол падал маленький белый комочек, ласточка брала его клювом и уносила в сад. Это было потрясающе! Птички все поняли! А как еще объяснить эту невероятную чистоплотность?
Когда гнездо было готово, самочка села на яйца, а самец кормил и поддерживал свою половинку. Потом, когда вылупились птенцы, они оба, словно неустанные челноки, сновали туда-сюда с раннего утра до позднего вечера, набивая кормом крохотные ненасытные утробы: четыре распахнутых клювика постоянно торчали из гнезда в нетерпеливом ожидании пищи.
Это было самое чудесное впечатление того лета. И самое трагическое. Потому что однажды, когда они вернулись из леса, отец встретил их на крыльце с опрокинутым лицом. Гнезда с птенцами больше не существовало, только его осколки валялись на полу веранды. Видимо, это были проделки вороны.
Плакали все – и мама, и Маша, и маленькая Юлька. Сердце разрывалось от горя при виде двух осиротевших птичек. Они еще долго не улетали, сидели рядом на бельевой веревке, будто не в силах поверить в свалившуюся на них беду и в эту вынужденную, непонятную и непривычную бездеятельность.
Вот такой же внезапно осиротевшей чувствовала себя сейчас и Маруся. Юлька звонила, писала восторженные письма, но душевная пустота казалась невосполнимой. На работе она еще как-то отвлекалась, но дома впадала в прострацию и ничего не хотела делать – ни готовить, ни стирать, ни убирать.
Однажды, придя с работы, Маруся застала на кухне веселую компанию, видимо, сослуживцев Романа: четыре мужика сидели плечом к плечу, стол был заставлен бутылками, а воздух загустел от табачного дыма.
– О! – шумно обрадовались гости. – Давай, старуха, греби к нашему шалашу!
Маруся вежливо отказалась и скрылась в гостиной.
Она пыталась читать, смотреть телевизор, но разговор на повышенных тонах, мат и гогот не давали отвлечься. Маруся сидела в кресле, уставившись в экран невидящими глазами, и изнемогала от бессильной злости и мучительного стыда перед соседями.
Голодная, она легла спать и долго еще слушала в темноте, как дошедшая до кондиции компания выводит с пьяным надрывом все одну и ту же фразу:
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Стран на свете мно-о-го,
Грузия одна-а!
Утром, разбитая, с больной головой, Маруся с ненавистью посмотрела на спящего Романа: он лежал на спине с открытым ртом, из которого тянулась липкая струйка слюны, и сотрясал воздух заливистым храпом, отравляя его зловонием перегара.
