Текст книги "Маша и Медведев"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Она бежала за собакой по темнеющему гудящему лесу, не разбирая дороги, падала, путаясь в густой траве, промокшая, казалось, до самых костей. Ветки больно хлестали по лицу, и когда Маруся совсем уже отчаялась, еловые лапы разошлись, и Челкаш вынес ее на заветную поляну.
Избушка смотрела темным окном, и Маруся ужаснулась, что придется уйти отсюда не солоно хлебавши. Но Челкаш зашелся заливистым лаем, и из зарослей показались сначала мастифф, а за ним Медведев в старой плащ-палатке Василия Игнатьевича.
– Здравствуйте, Митя, – лязгнула зубами Маруся и выпустила поводок из скрюченных куриной лапкой пальцев. – Случилась беда...
– Старик?!
– Нет, нет! Совсем другое...
– Тогда быстро в дом, а то дело плохо кончится. – Он взял ее ледяную руку и повел в избушку. – На ваше счастье, я сегодня печь истопил.
– А я испугалась, что вас нет, просто похолодела от ужаса.
– Да, я чувствую, – улыбнулся Медведев. – Руки как у Снегурочки. – И пояснил: – Когда Чарли чует чье-то присутствие, мы в лес уходим посмотреть со стороны, что за гость пожаловал... Как же вы так легкомысленно оделись?
– Дождевик разорвался, а зонтик я не взяла...
– Зонтик в лесу вещь, конечно, необходимая... – Он распахнул дверь избушки и посторонился, пропуская Машу. – Сейчас зажгу коптилку, а вы быстро раздевайтесь – разотру вас спиртом.
– Но как же... – растерялась Маруся. – Может быть, лучше выпить?..
– Давайте-давайте! На войне как на войне. Если, конечно, не хотите схватить воспаление легких.
– А может, я сама разотрусь? – предложила Маруся, тщетно пытаясь стянуть сочащийся водой, прилипший к телу свитер.
Медведев решительно шагнул к ней и, ловко стаскивая замызганные джинсы, посоветовал:
– Относитесь ко мне, как к доктору.
– Хорошо, – пролепетала Маруся и закрыла глаза.
– Маша, ну что вы как ребенок, ей-богу! Забирайтесь на печку, я там матрас расстелил.
Ах, какое же это было наслаждение – растянуться на горячем тюфячке, туго набитом душистым сеном, вдыхая жаркий воздух, напитанный дымком прогоревших березовых поленьев, сухой травы и ни с чем не сравнимым духом завяленных в русской печи белых грибов!
Гармонию нарушил резкий запах спирта, и в следующую секунду Маруся почувствовала на спине Митины ладони. Он энергично растер ее, убрал с шеи густые влажные волосы, чтобы помассировать плечи, и вот этот-то, казалось бы, совсем невинный жест настроил Марусю на совершенно иную волну.
А Митя и не предполагал, что после вынужденного многомесячного воздержания готовит себе такое серьезное испытание. Но, глядя на изящные линии обнаженного Марусиного тела, думал совсем о другой женщине – об оставленной в Москве Нинели.
– Ну вот, – сказал он бодрым голосом. – А вы боялись. Ложитесь на спину.
Маруся повиновалась, не открывая глаз и вся покрывшись «гусиной кожей».
– О! – забеспокоился Митя. – Как вы замерзли! Это из вас холод выходит... – И принялся за дело с удвоенной энергией.
Но постепенно его движения становились все медленнее, и Маруся чувствовала, как просыпается, нарастает в ней та самая темная, неуправляемая сила, первобытная страсть, которую или утолить, или умереть.
И Митя, читая немой призыв на ее изменившемся лице, стараясь не смотреть больше на напрягшееся, вздрагивающее под его пальцами тело и гоня искушение, весело сказал, готовясь спрыгнуть с лавки, на которой стоял:
– Ну, вот и все. Сейчас укутаю вас одеялом, напою чаем...
Но тут Маруся открыла глаза, и он осекся, замер, погружаясь в их бездонную потемневшую глубину.
– Здесь так жарко, на печке, – прошептала она, – просто невыносимо. Я вся горю... – И, приподнявшись, больше не стесняясь своей наготы, протянула руки.
Он подхватил ее под мышки, помогая спуститься с печи, и уже не выпустил из своих рук. И в этой маленькой, затерянной в дремучем лесу избушке, на жестком топчане, в неверном свете керосиновой лампы Маруся испытала неведомое доселе наслаждение: так сладок был этот чужой, запретный, вымечтанный ею и дерзко украденный плод.
Собаки спали, свернувшись у порога клубками, стучал по крыше дождик, за маленьким окошком шумел заблудившийся в лесу ветер, а Маша, изнемогая от нежности к незнакомому, придуманному в тягостном одиночестве мужчине, не могла утолить своей страсти, все ластилась к нему доверчивой теплой кошкой, пока он, слегка ошеломленный ее пылкостью, не спросил:
– Так что же за беда у вас приключилась?
– Господи! – ахнула Маруся. – Как же это я... – И подробно описала все события минувшего дня.
– Вот, значит, какой расклад получается, – задумчиво проговорил Митя. – Ну что ж, поеду в Москву. Раз они знают, что я жив, сидеть здесь не имеет никакого смысла – надо действовать. А там уж куда кривая вывезет... Вот что, Маша, – повернулся он к ней. – Мы сейчас пойдем в Жажелево – это ближе, чем в Новишки. Там у меня батюшка знакомый, отец Евгений. Он поможет тебе добраться до дома.
– А ты?..
– Я поеду в Москву. Может, рановато это делать, но выбирать не приходится.
– А как же... – Она хотела сказать «я», но сказала: – Чарли...
– Поедет со мной...
14
Прошел август. Василий Игнатьевич несколько раз звонил Мите из Вознесенья. Дела у того шли неплохо, даже лучше, чем можно было ожидать.
Маруся работала в школе, учила первоклашек. Вставала в шесть, завтракала и выходила на проселок, где уже ждали Юрка и еще одна девочка из Сельца, Галя Сидорова – вместе шли в Вознесенье.
Директор школы снабдил ее множеством методичек, которые по нынешним временам не пишет разве что ленивый, и Маруся добросовестно изучала весь этот разнообразный педагогический опыт, дивясь, какие противоречивые, а порой и прямо противоположные суждения высказывают ученые мужи и дамы.
В классе у нее было двенадцать учеников: пять из Вознесенья да семеро набралось по окрестным деревням. И Маруся, первое время со страхом входившая в класс, успокоилась и полностью освоилась со своей новой ролью. Теперь, открывая дверь, она улыбалась, и двенадцать забавных мордашек расцветали ей навстречу ответными улыбками.
Главным ее помощником на правах старого знакомого был, конечно, Юрка. Он и здесь все знал и щедро делился неистощимыми запасами своей неизвестно где и как полученной информации.
– Марь Сергевна, – сказал он ей как-то ясным солнечным утром бабьего лета, шагая рядом по убегающему вдаль проселку среди пустых желтых полей, – а вас сегодня директор пошлет в восьмой «Б» на третьем уроке, а мы на физкультуре будем в длину прыгать.
– С чего это ты взял?
– Знаю. У них учительница по литературе грибами отравилась. Ее в больницу отвезли, почитай всю ночь несло. А на самом деле, я думаю, она водки паленой выпила – к ней вчера хахаль из Савина приезжал.
– Ты-то откуда знаешь?
– Да уж знаю. Все говорят...
– Да, – авторитетно подтвердила Галя Сидорова. – У нас тоже говорили. Он палатку держит на вокзале. Там хорошего не продадут.
Маруся только головой покачала: ну что тут скажешь?
– Я вас, Марь Сергевна, предупредить хочу, – продолжил между тем Юрка. – Там у них в восьмом «Б» Синюхин учится. Он, это, трудный подросток. Может, он, конечно, и в школу не придет – он редко ходит. А так от него все учителя плачут.
– А чем же он их так огорчает?
– Он один раз стул клеем намазал, «бээфом». Учительница прилипла – отодрать не могли. Девчонки к ней домой за другой юбкой бегали. Его из школы отчислять хотели, да мать больно сильно плакала, директору прям в ноги кидалась. У них пятеро детей мал мала меньше, Синюхин – старший. А отец ихний в тюрьме сидит. Он из свинарника поросят украл. Одного сам сожрал, остальных продал.
– А я видела, как Синюхин кошку за хвост крутил, – сказала Галя. – Она потом на лапках не держалась и мяукала. Мы с девочками за ней ухаживали, но она все равно умерла.
– Вот сволочь! – возмутилась Маруся и испуганно прикрыла рот рукой, досадуя на себя за сорвавшееся с губ бранное слово.
Впрочем, на столь безобидный эпитет никто и внимания не обратил.
– Мы его с пацанами бить хотели, – доверительно сообщил Юрка, – но побоялись – уж больно он сильный...
Юркины предсказания, как всегда, сбылись – директор действительно попросил Марусю заменить заболевшую учительницу и провести в восьмом «Б» урок литературы.
Синюхина она вычислила сразу. Тот сидел один за последней партой и демонстративно смотрел в окно все то время, пока она знакомилась с учениками и выясняла, чем они занимались на последних уроках и какое задание получили на дом.
– Может быть, у вас есть какие-то вопросы? – спросила она. – Давайте разберемся вместе.
– Марья Сергевна! – подняла руку девочка с чудесной пшеничной косой. – Нам по математике велели найти, что такое «конгруэнтный». Мы смотрели в словаре русского языка, но там такого слова нет, а в орфографическом не объясняется. Может быть, вы знаете?
– Да! – обрадовалась Маруся, что специальный этот термин каким-то случайным образом ей знаком. – Конгруэнтность – это совместимость, абсолютное совпадение. Вот сложите ладони, и они полностью покроют друг друга. Значит, они конгруэнтны. А теперь приведите мне свои аналогичные примеры.
– Если, например, совместить два тетрадных листа, – сказала девочка с косой.
– Правильно! – одобрила Маруся. – Кто еще?
Оживившийся Синюхин высоко поднял руку. Маруся сделала вид, что не замечает, и с надеждой воззрилась на класс. Но это была единственная рука.
– Ну, скажи ты, – разрешила Маруся, приготовившись к отпору, хотя и не представляла, каким образом Синюхин сможет использовать научный термин в хулиганских целях.
Тот лениво поднялся и, нагло ухмыляясь, проговорил:
– Вот если жопу Коровина наложить на жопу Наташки Хреновой, они будут полностью кондругенны...
Класс весело заржал.
Маруся вспыхнула и сказала ледяным тоном:
– Вот я сейчас врежу тебе пару раз указкой, и твоя жопа, уж точно, ничьей другой конгруэнтна не будет...
За приоткрытой в коридор дверью кто-то громко захлопал в ладоши.
– Жидкие аплодисменты, переходящие в плевки, – подытожил Синюхин, явно довольный произведенным эффектом.
– Ну, подожди у меня! – пригрозила раздосадованная Маруся и резко распахнула дверь.
На нее, весело улыбаясь, смотрела Тая.
– Боже! – выдохнула Маруся. – Я сейчас умру от счастья! Как ты здесь оказалась?
– Приехали к тебе с Игорем аж на три дня. Больно ты про грибы завлекательно писала.
– До конца урока двадцать минут. Подождешь?
– А можно, я в классе посижу? У тебя методы обучения уж очень оригинальные. Я и не думала, что такой педагогический талант пропадает...
– Ты бы сама попробовала! Этот свинтус Синюхин держит в напряжении всю школу!
Тая решительно вошла в класс.
– Где тут у вас Синюхин? Я из милиции...
Руки дружно взметнулись в направлении паршивой овцы.
– Молодцы! – иронично похвалила Тая. – Хорошие ребята, настоящие Павлики Морозовы.
Она прошагала к последней парте, отпихнула Синюхина к окошку, села рядом и тихо сказала:
– Еще раз пикнешь, и я тебе устрою местечко у параши.
Взволнованный Синюхин испуганно затих.
– Какие же вы молодцы, ребята, что приехали! – приговаривала Маруся, устраиваясь на заднем сиденье «лексуса». – Я только сейчас поняла, как соскучилась, как мне не хватает тебя, и Лизы, и Софьи Андреевны. Как они?
– Все по-старому. Передают тебе привет. Лизка умирала – хотела ехать с нами, но Софью же не оставишь.
– Да, я знаю. А ваши архаровцы у бабушки пасутся?
– У прабабушки. Она вчера вспоминала, как я, маленькая, ей говорила: «Инночка, Инночка, ты у нас в семье, конечно, самая главная, но Ленин все-таки главнее». – «Но Ленин же умер». – «Ну и что? Портрет-то остался!»
– Да, – засмеялась Маруся, – нынче Ленин не в авторитете.
– А Сашка услышал и говорит: «А у нас папа самый главный. Он все знает, потому что у него голова набита умом!» Так и сказал – с ударением на «у».
– Устами младенца глаголет истина, – подмигнул Марусе в зеркало довольный такой высокой оценкой своих способностей Игорь.
– Вы его в школу-то отдали?
– Нет, решили на будущий год. Пусть погуляет на свободе. Успеет еще знаний набраться, тем более что процесс уже пошел. Вчера приходит из сада, представляешь, и заявляет: «А я знаю плохое слово». «Ну, говори это слово». И он звонким голосом: «Блясь!» Мы все со смеху покатились. Не надо бы, конечно, но как удержишься?
– Ой, а здесь как ругаются! И дети, и взрослые. Да даже и не ругаются, а просто разговаривают на этом языке. Но не все. Есть люди с очень высокой внутренней культурой. А вообще здесь совершенно другая жизнь и другие отношения между людьми, более искренние, что ли, сердечные. А чем ближе к столице, тем все хуже и хуже, простые вещи извращаются до неузнаваемости.
– Ну-ка, ну-ка! – с веселым удивлением повернулась к ней Тая. – Уж не собираешься ли ты на веки вечные остаться сельской труженицей?
– Да нет, – сказала Маруся, – не собираюсь. – И улыбнулась загадочно.
15
– Надо же, сентябрь на исходе, а жара, как в середине июля! Смотри, какой красавец! Как из мультфильма! – Тая достала из корзинки большой белый гриб, крепкий, с толстой ножкой-пеньком, нежной желтовато-зеленой подпушкой, и не удержалась – звонко чмокнула в темную «зажаристую» шляпку. – Таких бы штучек сто!
– Да, – вздохнула Маруся. – И почему это лето так быстро кончается? А зима тянется бесконечно. И что это будет за зима? Какие приготовит сюрпризы?..
– Кстати, о сюрпризах! – оживилась Тая. – Помнишь, зимой мы звонили в компанию по поводу твоего кирпича? И нам сказали, что директор, который дал тебе визитку, умер? Так вот, он жив! – Она торжествующе воззрилась на подругу, наслаждаясь произведенным эффектом.
– Откуда ты знаешь? – изумленно проговорила Маруся.
– Да об этом все газеты писали. Вы что здесь, газет не читаете?
– Да нам сюда почту доставляют с опозданием. А последнюю неделю вообще не привозили – Нюрка Березкина заболела, и возить из Меховиц стало некому.
– Вот они, прелести сельской жизни: Нюрка Березкина заболела и все – полная оторванность от мира!
– А ты привезла эти газеты? – с Надеждой спросила Маруся.
– Нет, конечно, – удивилась Тая. – Зачем?
– Ну как зачем?! Когда мы теперь узнаем подробности?
– Да какие подробности? Обычная схема: хотели прибрать к рукам фирму, «заказали» владельца, да не того. Там целая банда орудовала. Главари сразу за границу мотанули, а здесь осталась мелкая сошка. Вот их и взяли.
– И Карцев уехал?!
– Какой Карцев? И что это ты так взволновалась? Вспомнила московскую мистику: «Ах, я видела его всего один раз, а такое впечатление, будто потеряла близкого человека»? Машка! Ты просто одичала в своей деревне. Здесь же нет никого! Мужиков, я имею в виду. А молодая здоровая женщина без мужчины жить не может и не должна. Вот поэтому тебе и лезут в голову всякие глупости. Надо что-то делать, пока ты совсем не свихнулась. Ну что ты улыбаешься-то, блаженная? Мне плакать хочется, а она смеется!
Маруся стянула с головы платок, бросила на корзинку, полную отборных боровиков, прислонилась спиной к теплому березовому стволу.
Было так тихо, так ясно, как случается только золотым осенним деньком. И столь пронзительно прекрасным казалось хоть и царственное, но все же увядание природы, что хотелось омыть его светлыми слезами.
И Тая, будто прочитав ее мысли, сказала:
– Завтра пойдут затяжные дожди, все здесь развезет по самые уши и в четыре часа будет уже темно. Туалет во дворе, баня раз в неделю и шесть километров до работы по расхлябанной дороге. Почта завязана на здоровье Нюрки Березкиной, а зимой выше крыши навалит снега...
– То, что ты сейчас говоришь...
– Я знаю, знаю – жестоко. Но не могу поверить, что отныне и вовеки это твоя жизнь. Я тоже не вижу пока выхода, но мне показалось, что ты как-то смирилась со своей участью, чувствуешь себя подвижницей и, вместо того чтобы искать варианты, приспосабливаешься к тому, что имеешь. Но это не всегда хорошо, а в данном случае просто трагично! Разве можно здесь найти свое счастье?
– Думаешь, нельзя?
Тая взглянула на ее сияющее лицо и ужаснулась:
– Господи! Только не это! Кто он? Пастух? Скотник? Дояр? Заведующий фермой? Я думала, меня уже ничем не удивишь...
– Скажите, пожалуйста, какая искушенная особа, что ее уже и удивить нечем! А если мне все же удастся?
– Тогда я одна очищу всю рыбу, которую мужики принесут с рыбалки.
И Маруся, оправдывая себя тем, что тайны все равно больше не существует, поведала изумленной подруге свою невероятную историю.
– Вот видишь, – заключила она, – как ты ни витийствуй, а свою судьбу на кривой козе не объедешь.
– А ты уверена, что это твоя судьба?
– Абсолютно уверена. Ведь ты подумай, стоило мне его увидеть, и моя прежняя жизнь разрушилась до основания. И не просто разрушилась, а отторгла меня и вынудила уехать именно сюда, в эту деревню. И кого я здесь встретила? Митю! Потому что с ним произошло все то же самое! Ты только вдумайся! Это же совершенно невероятно!
– Да-а, – протянула Тая, – замысловатая история, просто латиноамериканский сериал. И он дал тебе какие-то гарантии?
– Ну какие гарантии? – удивилась Маруся. – Я что, швейная машинка? Или он должен был сказать: «Дорогая, после того, что между нами произошло, я, как честный человек, просто обязан на вас жениться»?
– Ну что ж, не самый плохой вариант, – усмехнулась Тая. – Но ты же ничего не знаешь о его личной жизни. Допустим, он действительно не женат. Но существует же по крайней мере одна московская пассия.
– Так это именно она его и выдала!
– Ну и что? Он тут совсем озверел в своей избушке. И вдруг является прекрасная незнакомка и, роняя мокрые одежды, падает ему на грудь. Гремит гром, сверкают молнии, ветер воет в печной трубе, и шумит за окошком дремучий лес. Естественно, они сливаются в экстазе. Замшелый пень – и тот бы не устоял. Но труба зовет в дорогу. Рыцарь уезжает на новые битвы и напрочь забывает свою спасительницу, потому что неустанно громит врагов, а главное, вновь встречает старую подружку, которая давно раскаялась и молит о пощаде, такая шикарная московская штучка. И образ бедной пастушки, и так-то не слишком яркий, окончательно стирается из памяти нашего героя. Ну, как картинка?
– Замечательно! «Минута – и стихи свободно потекут». Я только не понимаю, зачем ты все это мне говоришь? Чего добиваешься? Сделать мне больно?
– Я просто хочу, чтобы ты не витала в эмпиреях и была готова к любым разочарованиям. Чтобы не обманывалась...
– А я хочу обмануться, неужели не понимаешь? Мне надо чем-то жить, во что-то верить, надеяться, за что-то зацепиться. Но не только это! Мне нравится то, что я сейчас делаю. И твой снобизм отвратителен!
– Ну прости меня, Машка! Мне просто хочется тебя расшевелить...
– Не надо меня шевелить! Я в сложившейся ситуации веду себя достойно. Думаешь, мне очень легко? Да я сама не верю, что все это со мной происходит! Что это я, благополучная москвичка, осталась без квартиры, живу в глухой деревне, отстреливаюсь от бандитов, пугаю по ночам волков в лесу, и чужой старик заменил мне семью. А что касается Мити...
Она замолчала, нервно накручивая на палец сухую былинку.
– С тех пор как уехал, от него ни слуху ни духу, – подсказала Тая.
– Да еще и месяца не прошло, – вступилась Маруся. – И не забывай, как он уехал, куда и чем сейчас занимается! Телефона у нас нет. Не письма же ему сюда писать!
– А что такого? Мог бы и черкнуть пару строк, не велика птица!
– Ну при чем здесь птица? Василий Игнатьевич звонил ему с почты несколько раз, он передавал мне привет...
– Привет?! – ядовито изумилась Тая. – Ну, тогда конечно!
– У меня такое чувство, что ты его заочно ненавидишь, – покачала головой Маруся. – За что? Он не сделал мне ничего плохого. А то, что произошло, случилось по моей инициативе.
– Я чую, что он принесет тебе новые несчастья.
– А другие варианты исключаются?
– Для меня да.
– Ну почему, почему?! Я что, урод, дебил, старушка, которую нельзя полюбить?
– Да нет, конечно. Просто у него своя жизнь, в которой уже есть все, что нужно. Любовь с первого взгляда не получилась, а для другой не хватило времени. А ты себе все придумала. На безрыбье и рак рыба. Тебе сейчас одиноко и страшно, и он единственный здесь достойный внимания мужчина. И не надо мистики: кирпич, развод и иже с ними. У него нет конкурентов – вот и все.
– Возможно, ты и права, – задумчиво проговорила Маруся. – Но мне не важно, в результате чего возникло мое чувство. Главное, что оно возникло. Оно уже есть, понимаешь? И куда от этого деться? И зачем? Это так важно для меня, так мне дорого – соломинка, которая держит на плаву. Весь суматошный день я живу ожиданием той минуты, когда наконец смогу подумать о нем. Возвращаюсь вечером из школы по темной пустой дороге и мечтаю, как он приедет, откроет дверь, шагнет через порог. Ложусь спать и вспоминаю его лицо, его руки, глаза, губы, ту единственную ночь. Юлькины письма и эти воспоминания – вот и все мое богатство. И ты хочешь меня этого лишить? Потому что та ночь может так и остаться единственной? Ну что ж, возможно. Но пока я верю, что это не так!
16
– «А если откажешься работать, – сказала злая мачеха, – я отдам тебя в услужение мельнику. Он будет держать тебя впроголодь и лупить как Сидорову козу», – прочитала Маруся, и одиннадцать голов ее подопечных, как подсолнухи к солнцу, повернулись к Гале Сидоровой.
Галя покраснела и горько заплакала.
– Ну, вы просто как маленькие, – покачала головой Маруся и, отложив книжку, подошла к рыдающей Гале. – А ты нашла из-за чего расстраиваться...
– Да-а, они теперь будут меня козо-ой дразнить!
– Ну, умные не будут, а на дураков и внимания обращать не стоит.
– А сейчас-то ее Галкой зовут, а галка – это такая птица. А меня зовут Чижик. Ну и что? Я не обижаюсь, – сказал Коля Чижиков.
– А меня зовут Печка, потому что у меня фамилия Печникова...
– А меня Курнопей, потому что у меня нос большой...
– А меня зовут Чебурек, – белозубо улыбнулся Намик Фейзулаев.
– У всех людей есть прозвища, – авторитетно заявил Юрка. – Тут уж ничего не поделаешь. А в Москве, Марь Сергевна, тоже прозвища дают?
– Конечно, – улыбнулась Маруся. – А вообще вы, ребята, затронули интересную тему. Вот иногда приклеится к человеку прозвище, да так прочно, что его уже и по имени никто не зовет. Вот у меня, например, есть подружка – Сова. Ну, у нее фамилия Савинова, это понятно. А есть еще Курица. Почему ее так прозвали, уже никто и не помнит, а приклеилось – не оторвешь. А чаще всего прозвища отражают привычки или черты характера. Допустим, скажут про кого-то «сорока», и все понимают – болтун. Вот поэтому надо всегда вести себя достойно, а то такое клеймо поставят – не отмоешься.
– А вас, Марья Сергевна, знаете, как называют? – лукаво спросила Катя Кокурина.
– Меня? – растерялась Маруся. – А разве меня как-то называют?
– Несмеяна, Несмеяна! – наперебой загалдели первоклашки.
– Вот как? По-моему, я всегда улыбаюсь...
– Вы печальная. Смеетесь, а глаза на мокром месте. Моя мама говорит, что у вас на сердце камень...
«Кирпич у меня на сердце, а не камень, – думала Маруся, шагая смутно белеющей в темноте дорогой. – Большой красный кирпич».
Сзади послышался шум приближающейся машины, и Маруся, отступив на обочину, подняла руку. Здесь всегда брали попутчика и подвозили даром, за «спасибо», на деньги смотрели укоризненно, и становилось совестно, будто обидел хорошего человека.
Рядом мягко притормозили «Жигули», и Маруся, наклонившись к окошку, спросила:
– Подвезете до Новишек?
В салоне вспыхнула лампочка, и она увидела мужчину в черной рясе с большой окладистой бородой.
– Обязательно подвезу, – сказал тот, симпатично окая. – Доставлю прямо к крыльцу Василия Игнатьевича, заодно и с ним поздороваюсь – давно не виделись. Вы ведь его внучка Маша?
– А вы, наверное, батюшка из жажелевской церкви, – не стала она уточнять свои родственные отношения с генералом. – Меня еще осенью ваш сын до дому проводил. Мы тогда с Митей к вам из лесу вышли.
– Так точно. Отец Евгений, – представился водитель. – Мы и с Митей, и с Василием Игнатьевичем давние приятели. Хороший он человек. Берегите его, Маша. Дмитрий далеко, одна вы у него остались.
– Да как же его уберечь? Я целый день в школе, а он с возрастом не считается, – пожаловалась Маруся.
– Да, – согласился батюшка, – старик неугомонный. А я вот из Иванова еду. Навещал свою прихожанку. Старая стала, немощная. Дети в город увезли, а она тоскует. Сельский человек живет привольно, в четырех стенах ему тесно. А вам, Маша, как здесь дышится после столицы?
– Дышится легко...
– А живется, стало быть, трудно? – закончил за нее батюшка.
Маруся молчала.
– А ведь в Библии сказано: «Каждому отмерено по силам его». А теперь-то что ж горевать? Все твои беды в прошлом. Ничего, что я на ты перешел?
– Ничего, батюшка, – улыбнулась Маруся.
– А о прошлом чего ж вспоминать? Его уже нет и никогда не будет. Живи сегодняшним днем, потому что вчерашний уже прошел, а завтрашнего ведь может и не быть. А чего ж тебе не хватает сегодня? Одета-обута, сыта и угол свой теплый имеешь. И дело тебе доверено архиважное – несешь детям свет знания. И миссия дарована замечательная – скрасить последние дни одинокого старика, большой души человека. Ты из этого чистого источника возьми сколько сможешь и другим передай. Вот тебе какое счастье выпало. А что пешком ходишь по разбитой дороге – велико ли дело? Гляди, какие дали вокруг, сколько воздуха над тобой – дыши полной грудью. А в Москве разве лучше было? Сколько ты до работы добиралась?
– Да почти полтора часа.
– Под толщей земли, в толпе раздраженных чужих людей, в чаду и грохоте, в суете. Но мы, люди, всегда найдем себе повод для недовольства. Я называю это синдромом тюбика с пастой. Знаешь почему? Есть такая песня замечательная, бардовская...
– Я помню. Женщина ушла от любящего мужа, потому что тот не закрывал тюбик с пастой, и это приводило ее в ярость.
– Вот-вот! Наверное, это в природе человека: при прочих безупречных составляющих найти крохотный недостаток, ничтожную малость, собачью чушь, возвести ее в культ, раздуть до невероятных размеров и испортить жизнь и себе, и другим. Наша беда в том, что мы не умеем быть счастливыми, наслаждаться тем, что нам дано. А ведь как неизмеримо много нам дано! Но хочется еще больше и совсем другого – как у соседа. Хотя это чужое. А чужое счастья не приносит.
Отец Евгений осторожно съехал по промерзшему спуску, пересек едва струящийся на переезде ручей и, проехав метров триста по темной, пустой в этот час деревне, остановился под окнами генеральского дома, заглушил мотор.
– Ведь в любой ситуации, Маша, в любой жизненной передряге можно найти и плохое, и хорошее. Ищите хорошее и живите этим, – почему-то опять перешел он на вы. – И поймите меня правильно – я не призываю вас сложить крылья и не пытаться ничего уже изменить в своей жизни. Напротив! Но нельзя откладывать жизнь на потом, на завтра. Надо жить сегодня и сейчас, каждый день извлекать из этого максимум удовольствия!
Маруся не успела ответить – впрочем, что же тут и ответишь, потому что на крыльце появился Василий Игнатьевич и, всмотревшись в темноту, узнал батюшку, обрадовался:
– Вижу, вижу, кто к нам пожаловал! Милости просим. Гость на гость – хозяину радость...
Кровь ударила в голову, задавая бешеный темп сердцу. На ватных ногах Маруся переступила порог и увидела за столом у парадного самовара незнакомого мужчину.
– Вот следователь к нам московский пожаловал. Антон Степанович Борейко, – представил Василий Игнатьевич. – Прошу любить и жаловать. Опросил уже две деревни, а теперь тебя, дочка, дожидается.
– Да что же я могу добавить? – развела руками Маруся. – Василий Игнатьевич, наверное, все уже рассказал...
– И все же прошу вас уделить мне немного времени, – сказал Борейко, окидывая Марусю цепким взглядом.
Но «немного» не получилось – следователь оказался дотошным и продержал Машу до глубокой ночи.
– Скажите, – спросила она, глядя, как тот тщательно складывает свои бумаги, – Медведеву больше ничего не угрожает?
– А кто он вам? – полюбопытствовал Борейко.
– Мне? – покраснела Маруся. – Никто. Я просто интересуюсь, поскольку некоторым образом оказалась причастна...
– Понятно, – усмехнулся тот. – Не переживайте. Вернул Медведев все свои капиталы. Правда, не в полном объеме. Но, если я правильно его понял, быстро наверстает упущенное...
«Дурак ты, Борейко, – подумала Маруся, – и уши у тебя холодные».
Утром следователь встал рано, выпил чаю и на своей «Волге», которую на ночь оставил на горке, подвез Марусю до школы. По дороге прихватили Юрку с Галей. А когда машина заворачивала на проселок, фары выхватили из темноты мужскую фигуру на обочине. И Маруся узнала Монина.
Весь день сыпал – не таял спорый снежок, укрывая стылую землю долгожданным белым одеялом. И Юрка сказал, что снега в этом году, по всем приметам, «будет маха», что означает «много».
К вечеру небо очистилось, высыпали звезды, снег аппетитно хрустел под ногами, и Маруся, быстро шагая, с наслаждением вдыхала морозный воздух.
Сзади раздались приближающиеся шаги, и она напряглась. Страх перед нагоняющим человеком жил в ней с той кошмарной ночи, когда она, уже будучи замужем, возвращалась с затянувшейся студенческой вечеринки, и Роман, видимо, уязвленный ее долгим отсутствием, не вышел встречать к метро.
Стояла неправдоподобная для большого города тишина, фасады безмолвных домов светились редкими окнами, и гулко звучали шаги идущего следом человека.
Он напал на нее, когда она завернула за угол и до родного подъезда оставалось всего метров триста. Зажал рот твердой ладонью, и перед ее распахнутыми в ужасе глазами блеснуло лезвие ножа. Спас Марусю сосед, гулявший в это позднее время со своей овчаркой. Он закричал, собака залаяла, и мерзавец исчез, растворился в темноте, как ночной кошмар...
Конечно, здесь у них тихо, но ведь все когда-то случается в первый раз. Маруся резко повернулась, готовясь дорого продать свою жизнь, и увидела Монина.
– Фу-у, – шумно перевел он дыхание. – Думал, не догоню. Я ведь тебя ждал у школы. Уж как ты проскочила – не пойму.
– А зачем вы меня ждали? – удивилась Маруся.
– Ну как же? Что ж ты тут одна шаришь по ночам?!
– Да какая же ночь? Семь часов!
– А темно-то как? Ты женщина молодая, беззащитная. Я решил тебя провожать.
– Да Бог с вами, Григорий! – опешила Маруся. – Что это вам в голову взбрело? Не станете же вы каждый вечер...
– Так точно. Слово Монина – закон: сказано – сделано!
– Нет, нет, нет и еще раз нет! – заволновалась Маруся, представив на минуточку, во что превратится ее жизнь. – Я вам категорически запрещаю...
– Ой-ей-ей! Какие мы строгие! – обнажил Монин в улыбке желтые прокуренные зубы. – А сама небось рада до смерти, что мужик рядом будет...
