Текст книги "Маша и Медведев"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Аэродром! Но абсолютно пустая, необжитая какая-то. Чистота, конечно, идеальная, кухня оборудована, кабинет шикарный. Он там, по-моему, и живет. Но сразу видно, что нет женщины, хозяйки всех этих милых пустячков, уюта – казарма, одним словом.
А дверь мне открыла его бабушка и сразу меня узнала, представляете? «Ой, – говорит, – Лиза, как хорошо, что ты пришла! А то мне на собрание бежать надо, в совет ветеранов». И слиняла.
– Ей уж, наверное, лет восемьдесят?
– Восемьдесят два. Перманент, губки подкрашены, шляпка с перышком, сумочка – эдакая Леди Блю.
– Леди Бля.
– Таська!
– Давай, давай, повествуй!
– Захожу в кабинет. Вадим лежит со страдальческим лицом.
– Да-а, мужики, когда болеют, хуже землетрясения! – усмехнулась Тая. – Температура тридцать семь и пять, а он почти уже в коме. Тут как-то ночью у Игоря живот прихватило, так он так стенал на унитазе, я думала, соседи омоновцев вызовут, решат, что кого-то жизни лишают. Вышел весь белый, ноги дрожат, по лицу пот струится. Я перепугалась, не аппендицит ли. Нет, просто обкакался.
– А Вадим обрадовался. Говорит: «Помоги мне встать, а то бабушка слабенькая, у нее не получается». Я говорю: «Может, не надо?» А он: «Надо, и уже давно...» Ну, я и так и сяк, вижу, больно ему и никак не удается найти удобное положение. Наконец поднялся с грехом пополам, но не удержал равновесия, и как-то так получилось, что мы оба рухнули на диван, причем я внизу оказалась, а он сверху...
– Так он, наверное, нарочно...
– Да нет, упали не нарочно, а уж потом, когда я попыталась выбраться, он, конечно, воспользовался ситуацией. «Прости, – говорит, – Лизавета, не могу пошевелиться». «Что же, – спрашиваю, – мы так и будем лежать, пока ты не поправишься?» В общем, не знаю, как все и случилось, но... случилось.
– Ну, я же говорю, симулировал!
– А может, и нет, – вступилась Маруся. – Я читала, что во время секса вырабатывается какое-то вещество, которое полностью блокирует боль, снимает болевой синдром. Может, поэтому?
– Самое удивительное, – продолжила Лиза, – что я тут же забеременела, с первого раза. И меня сразу затошнило, с первых дней. Жуткий токсикоз начался. Мама даже сказала, что если и дальше так будет, придется принимать радикальные меры.
– И ты бы пошла на это?
– Ни за что! Ну а Вадим, когда у нас появился, сразу все понял. «Лизка, – говорит, – ты беременная». А я ему отвечаю, что это, мол, не твои проблемы. «А чьи же? – он спрашивает. – Ты же не от Святого Духа ребеночка ожидаешь».
– Ну и как он к этому известию отнесся?
– Просто обезумел! Мгновенно утвердился в собственных правах, ну и все, говорит, «командовать парадом буду я». Мне таблетки какие-то из Швейцарии от токсикоза. Маме кресло купил навороченное...
– Какое кресло?
– Инвалидное, а стоит, как «Жигули». Медсестру нанял, эдакую гренадершу, она ей массаж делает, поднимает, как пушинку. Перевез меня к себе, а их на дачу отправил. Живут пока, правда, в бане, потому что еще строительство идет. Но там такая баня, что не уступит иному дому. А маме Горев сказал, что оставляет все под ее ответственность. Так она прямо вскрылила! И раньше-то духом не падала, а теперь просто обрела смысл жизни. Разъезжает на своем кресле, рабочими командует, и тетка-гренадер за ней, как адъютант. Но главное, она за меня очень счастлива.
– А ты, Лизуня? Ты счастлива?
– Да, – сказала Лиза, – счастлива. Очень. Не знаю, что будет потом, да и думать об этом не хочу, но сейчас мне дано так много, что хватит на всю оставшуюся жизнь, какой бы стороной она ни обернулась.
– Послушай, Машка, – повернулась к Марусе Тая, – а ведь они очень похожи, Вадим и твой Митя, просто два брата-акробата.
– Чем же это они похожи?
– Я имею в виду не внешнее сходство и характеры, а жизненные обстоятельства. Очень много общего.
– И что из этого следует?
– Может, и тебе попробовать?.. Мне кажется, твой Медведев, узнав о ребенке...
– Даже если я решусь привязать его к себе подобным образом, – перебила Маруся, – ничего, увы, не получится.
– Почему же?
– Боюсь, у меня больше не будет технической возможности осуществить это дерзкое намерение...
31
Юлька теперь писала не часто, и письма шли долго, раз от разу становясь все короче. Это было закономерно, но очень-очень грустно. И что-то она скрывала. Маруся чувствовала эту таящуюся между строк недоговоренность.
– Конечно, ей там плохо, одной, в чужой стране.
– Ну почему же одной? – возражал Василий Игнатьевич. – Она живет в семье.
– Она еще слишком молода, чтобы правильно оценить обстановку и постоять за себя.
– А почему ты вообще решила, что ей требуется защита?
– Я ее слишком хорошо знаю, чтобы не понять намека. А из нашей глухомани ни один мобильный не берет. И с фермы в Бельгию не позвонишь. Ведь в Вознесенье и Москву-то еле-еле слышно, какой уж там Зебрюгге!
– Позвони из Иванова. Попроси подружек своих или Митю с ней связаться, если на душе неспокойно.
– Нет-нет, я должна сама услышать ее голос. Я тогда сразу все пойму. Вы правы, надо ехать в Иваново. Вот в субботу и поеду. А завтра в лес пойду за земляникой. Юрка сказал, уже назрела.
И на следующий день Маруся отправилась в лес, хотя, собственно, и идти-то никуда не надо было: поднялся на горку – и собирай.
– Здравствуй, лесок! Накидай мне в туесок! – сказала заветную фразу.
И лес ответил «зеленым шумом», мол, бери сколько унесешь, ничего не жалко, что найдешь – все твое!
А когда к полудню возвращалась обратно с полным лукошком благоуханных ягод, увидела на горке машину с московским номером, а на лавочке перед домом – Василия Игнатьевича с каким-то мужчиной, но не с Митей. И, подойдя поближе, узнала Романа.
Мысль, что с Юлькой случилась беда, ударила, как выстрел, и Маруся медленно опустилась на обочину. Она видела, как он бежит к ней, открывая рот, но не разбирала слов, оглушенная ужасом.
Он поднял ее, прижал к груди, растроганно приговаривая:
– Ну-ну, успокойся! Я здесь, с тобой! Все будет хорошо.
– Что с Юлькой?
– Полный порядок, – удивился Роман. – А что с ней может быть?
И мысль, что ее реакцию он принял на свой счет, показалась такой изумительной, что она даже не рассердилась, подивившись в очередной раз самонадеянной мужской тупости.
Он отступил на шаг и окинул ее оценивающим взглядом.
– Прекрасно выглядишь!
– Спасибо! – кивнула Маруся, но от ответного комплимента воздержалась. – Какими судьбами?
– Привез тебе загранпаспорт.
– Не понимаю.
– Пойдем в дом. Что мы здесь посреди дороги разговариваем? Я все объясню.
Василий Игнатьевич уже хлопотал с обедом, и Роман, видимо, успевший изрядно проголодаться, с жадностью набросился на еду.
Марусю всегда раздражало, как он ел: торопливо, неряшливо, многозвучно. После еды он мог сыто рыгнуть, и, что самое ужасное, Юлька переняла от него эту отвратительную привычку, и они весело ржали, потешаясь над негодованием Маруси. И сейчас, глядя, как тот шумно поглощает пищу, она пыталась разобраться в своих ощущениях, в своих чувствах к этому человеку.
Не было ни обиды, ни ненависти. Только удивление, что вот рядом с ним, чужим абсолютно мужчиной, провела она многие годы своей жизни, что он так безжалостно распорядился ее судьбой и все равно навеки остался повязанным с ней общей дочкой.
– Так что за паспорт ты мне привез? – прервала затянувшееся молчание Маша.
Роман отодвинул тарелку, потянулся за зубочисткой, удобно откинулся на спинку стула.
– Юлька прислала приглашения на мой адрес. Боялась, что в твоей глуши могут затеряться.
Она отметила про себя это «мой», но задираться не стала.
– Ну и я решил приготовить тебе двойной сюрприз – сразу и паспорт сделать, и визу поставить.
– Как же это можно в отсутствие человека? – не поверил Василий Игнатьевич.
– Сейчас все можно, – усмехнулся Роман. – Были бы деньги да друзья хорошие.
– И сколько я тебе должна за хлопоты?
– Ну, ты уж, Маша, совсем меня за человека не считаешь! – обиделся Роман. – Какие между нами счеты?
– Никаких, – согласилась Маруся. – Между нами все давно подсчитано.
– На квартиру намекаешь? Так тебя из нее никто не гнал, сама уехала.
– Ну, не буду вам мешать, – поднялся Василий Игнатьевич.
– А вы не мешаете. Нам уже, собственно, и помешать-то не в чем.
– Пойду прогуляюсь с Челкашом, а то он что-то совсем приуныл, бедняга.
Старик ушел, и за столом опять повисло неловкое молчание.
Первым заговорил Роман:
– Думаешь, я ничего не понимаю? Не хочу признать, что сам спровоцировал ситуацию? Но ведь все уже случилось. Давай решать проблему, как цивилизованные люди.
– Давай, – согласилась Маруся.
– Я готов купить тебе квартиру или выплатить деньги, как скажешь. Вот вернешься от Юльки, и все обсудим.
Маруся растерянно молчала, пытаясь осмыслить информацию.
Роман достал из внутреннего кармана плотный конверт, протянул ей.
– Вот здесь паспорт и билет на самолет в оба конца с открытой датой.
– А ты разве не полетишь? – обрела она дар речи.
– Не смогу сейчас. Может, через пару месяцев. А ты обязательно поезжай. Юлька меня прямо за горло взяла. Что-то она там темнит.
– Да, мне тоже показалось. Может, ей плохо?
– Судя по голосу, хорошо.
– Ну а ты как живешь? Как дочка? – вежливо поинтересовалась Маруся.
– Дочка растет. А моя жизнь – работа. Вот там и живу.
– Что так?
Он быстро взглянул на нее.
– Да черт его знает! Тамару после родов разнесло – глаз не видно. Половину зубов потеряла. С матерью – как кошка с собакой.
– Что ж не поделили? – удивилась Маруся. – Вроде такие подруги были – не разлей вода.
– Раньше они против тебя дружили, а теперь между собой грызутся. Но дело даже не в этом.
– А в чем же дело?
– Мы совершенно чужие люди. И привел-то я ее тебе назло. Вы же всегда относились ко мне с эдаким высокомерным презрением. Как же! Байстрюк из подворотни, мент ушастый. Разве он пара нашей утонченной дочке!
– Это неправда!
– Да правда, Маша, правда! Но видишь, как все обернулось. Хотел немного покуражиться, а оно покатилось, будто снежный ком под горку – не остановишь. Целился в тебя, а разбил свое сердце. Ты ушла, и квартира превратилась в дом с привидениями. Я не знаю, как это можно исправить...
– Тебя мучает комплекс вины, вот и все привидения. Отпускаю тебе грехи – живи спокойно, – улыбнулась Маруся.
– Маша, я серьезно!
– Я тоже не шучу, Роман. Я не держу на тебя зла. Случилось то, что случилось. Мне действительно было очень плохо, но все это в прошлом, и я от него освободилась.
«Вот именно сейчас, когда увидела тебя», – подумала Маруся.
– Вот именно сейчас, когда увидел тебя, – сказал Роман, – я понял, что все еще можно исправить.
– Нет, Роман, ничего теперь не изменишь. Это уже совсем другая река.
– Давай хотя бы попробуем!
– У тебя маленькая дочка.
– Дочку я не брошу. Я понимаю, что все это неожиданно, и, может быть, не стоило вот так, кавалерийским наскоком...
– Как только я снова исчезну из твоего поля зрения...
– Давай отложим этот разговор. Дождись меня у Юльки – у тебя же большой отпуск. А там, когда мы снова будем все вместе, мое предложение, возможно, не покажется тебе таким уж невероятным.
32
И Маруся засобиралась к Юльке. Времени было мало, а дел много: оформить билет, купить подарки, решить, в чем поехать и что из одежды взять с собой – все-таки заграница.
– Тебе, наверное, придется задержаться в Москве на пару дней. Неизвестно, что там будет с билетом, – предположил Василий Игнатьевич.
– Я Юльке телеграмму отправлю, когда узнаю точную дату вылета. Или лучше позвоню.
– А где остановишься? У подружек?
– Не получается у подружек, – вздохнула Маруся. – Тая с мальчишками на Кипре, а Лизавета живет на даче. Да и неудобно к ней сейчас. Я в гостинице остановлюсь.
– Ну что ты, Маша! Какая гостиница? Возьмешь ключи от Митиной квартиры, там и остановишься.
– Нет, нет, нет, – категорически отказалась она. – К Мите я не поеду.
– Да почему? Что за глупости?
– Не поеду, – упрямо повторила Маруся.
– Его и в Москве-то нет, только Шура.
– Все равно...
– Ну вот что, Маша, взрослый человек, а капризничаешь, как дитя неразумное.
И Маруся отправилась к Медведеву, сразу, как только оформила билет, – не стала огорчать Василия Игнатьевича. Но это была только половина правды, а вторая заключалась в мучительном любопытстве, в тайном желании узнать, где и как живет Митя. А главное, установить в его доме присутствие женщины – еще одной, помимо домработницы.
Уезжала Маша налегке. Что же взять за границу из деревни? Землянику не довезешь, грибы еще не поспели.
– Разве что яичек свеженьких, – шутил Василий Игнатьевич, – или курочку...
Встали рано – торопились на первый автобус. Старик с собакой проводили до Сельца и долго стояли, смотрели вслед, пока дорога не пошла под уклон. Маша оглядывалась, махала рукой. А когда скрылись из виду, так защемило сердце, что она собралась было заплакать, но время поджимало, и пришлось прибавить шагу.
Народу в автобусе было немного, и Маруся села у окна, чувствуя, как улетучивается легкая грусть (ведь она же вернется, не пройдет и двух месяцев!), а на смену ей приходит ощущение праздника, начинающегося прекрасного путешествия и, может быть, даже чуда.
За окном пробегали перелески, пронизанные косым утренним солнцем березовые рощи, деревеньки, по самые крыши утопающие в сирени, и эта неброская, волнующая до слез красота томила сердце.
В Иванове она едва успела пересесть на отходящий уже московский автобус – водитель заметил ее отчаянный жест и притормозил, открыл дверцу.
Она плюхнулась на свободное место и шумно выдохнула, восстанавливая сбившееся дыхание.
Ну не сумасшедшая? Автобусы на Москву ходят каждые полчаса. Надо было так нестись, будто от этого зависит вся дальнейшая жизнь?
А если действительно зависит?
Ага! Значит, все разговоры о мистической гостинице – в пользу бедных? И она с самого начала знала, что остановится именно у Мити?
Но ведь сама судьба подтасовала колоду – ни Лизы в Москве, ни Таи...
Но есть же масса других знакомых!
Ну что ж она свалится на людей как снег на голову! Здравствуйте, я ваша тетя из деревни Новишки. Дайте попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде.
«Просто ты мечтаешь попасть в Митину квартиру и посмотреть, как он живет, а главное, с кем. Спишь и видишь», – уличил зловредный внутренний голос.
«Вот что меня меньше всего волнует, – вскинулась Маша, – так это его личная жизнь!»
И она в который уже раз посмотрела на часы. Но стрелки словно приклеились!
Проплыл вдалеке Суздаль, поблескивая маковками многочисленных церквей, остался позади Владимир, вот и Лакинск – половина пути.
– Стоянка двадцать минут, – объявил водитель.
Народ дружно повалил на волю. Вышла и Маша.
– А вот пирожки! Пирожки горячие! С мясом, с капустой, с творогом, с картошкой, с луком-яйцами! – наперебой зазывали три звонкоголосые тетки.
Маруся критически осмотрела торговок, выбрала толстую румяную старуху и купила у нее плоский жаренный в масле пирожок с капустой. Пирожок был большой, горячий и очень вкусный. Так что съела она его с удовольствием, «урча и задыхаясь», как сказала бы Тая. Вытерла пальцы платочком и походила взад-вперед по маленькой привокзальной площади, размялась.
Наконец появился водитель, и автобус тронулся. Оставалось два с половиной часа пути.
Петушки – два часа, Покров – полтора, Ногинск – час, Балашиха, Москва...
– Сначала ты оформишь билет и позвонишь Юльке, – строго сказала себе Маруся. – Все остальное – потом.
«А что остальное-то, что? – тут же спохватилась она. – Никуда я не пойду. Это же гордости совсем не иметь – он меня в дверь, а я в окно. Ведь он узнает, что приперлась без ведома, в его отсутствие, и вряд ли одобрит такую бесцеремонность. Но дело даже не в этом. А в том, что там может обитать другая женщина. Его женщина. Нинель. И хороша же я буду! Нет, нет, абсолютно исключено! Это уж совсем себя не уважать. ...Хотя, с другой стороны, почему я, почти родственница, будучи проездом в Москве, не могу заночевать в его доме? Все так делают...»
«Лазейки ищешь? – осведомился внутренний голос. – Но если он действительно тебе безразличен...»
«В том-то все и дело, что не безразличен. Вот потому я к нему не пойду. Нельзя мне туда идти. Ни в коем случае».
...Маруся шла по Кутузовскому проспекту, сжимая в руке бумажку с Митиным адресом. Медведев жил в большом кирпичном доме, построенном еще, наверное, в середине пятидесятых. И выходя из-под арки в огромный двор, с четырех сторон окруженный одинаковыми желтыми корпусами, она столкнулась с женщиной, настоящей красавицей.
– Извините, – шагнула к ней, – не подскажете, в каком подъезде сто семнадцатая квартира?
Женщина молча смотрела огромными васильковыми глазами, и Маруся, не дождавшись ответа, пошла наугад, чувствуя спиной ее давящий взгляд. А когда обернулась, странная незнакомка уже исчезла, будто вовсе и не бывала.
Нинель тянуло к этому дому, как тянет убийцу на место совершенного преступления. И именно сегодня она пришла сюда, чтобы увидеть новую Митину пассию. Какое удивительное совпадение!
Она сразу ее узнала, эту пастушку с картины, которую Митя привез из деревни, и поняла, что та здесь впервые. А значит, надо действовать немедленно, сейчас, потому что это ее последний, единственный шанс вернуть Митю. Пока тот в отъезде, пока они еще не увидели друг друга...
Она знала свою власть над мужчинами, таинственную силу, которой нельзя противостоять. И Митя не стал исключением. До поры до времени. А потом? Что она сделала не так? Где просчиталась? А разве она считала? Нет, просто плыла по течению, уверенная в своей власти над ним. И вдруг оказалось, что он свободен.
«Умей расставаться легко», – учила мачеха. И она умела: уходила не оглядываясь и отпускала без сожалений. Так что же случилось на сей раз? Что гонит ее к этому дому? Уязвленная гордость? Зачем ей Митя? И почему именно он?
Вопросы, вопросы... Возможно, когда-то она сумеет на них ответить. Но сейчас имеет значение только один, извечный – что делать?
Дорога в квартиру ей заказана – неумолимая Шура и на порог не пустит. На улице Митя обойдет ее, как фонарный столб, и к ней никогда не приедет, даже если она будет умолять его Христом Богом. Неужели тупик?
И тут, на пороге отчаяния, она вдруг поняла, кто на самом деле может ей помочь. Карина! Как же она сразу не догадалась?! Насмешливая, умная Карина, циничная, как все врачи!
– В сто семнадцатую квартиру, – сказала Маруся консьержу и остановилась, ожидая новых вопросов. Но тот лишь хмуро взглянул на нее, и она направилась к лифтам.
На лестничной площадке, шаря в сумочке в поисках ключей, Маруся вспомнила про мастиффа. Вернее, тот сам о себе напомнил предупреждающим грозным рыком. Они, конечно, были знакомы, но ведь неизвестно, как воспримет пес ее вторжение на свою территорию. Впрочем, очень даже хорошо известно! И как это ей раньше не пришло в голову? Стало быть, если Шуры до сих пор нет дома, благоразумнее подождать ее на лестнице.
«А если ждать придется до вечера?» – подумала Маша, нажимая кнопку звонка, и с облегчением услышала приближающиеся шаги.
Шура открыла дверь, удерживая за ошейник рвущегося навстречу гостье мастиффа.
– Здравствуйте, – сказала Маруся. – Вы меня не знаете...
– Ну почему же? – усмехнулась домработница.
– Я Маша, живу у Василия Игнатьевича в Новишках. Вы, наверное, слышали? Я вам звонила с автовокзала, но никто не брал трубку.
– Да ты проходи! Чего ж у порога стоять?
– А Митя?.. – не хотела, но спросила она.
– Нет его в Москве. Ты разве не знаешь?
– Нет, я знаю. Я просто так спросила. На всякий случай.
– Дня через четыре будет, не раньше. Дождешься?
– Нет, – то ли огорчилась, то ли обрадовалась Маруся. – Я уезжаю завтра вечером. Мне уже и дату поставили.
– Какую такую дату? – не поняла Шура.
– Я к Юльке улетаю, к дочке, в Бельгию. Она там с мужем живет, – пояснила Маруся. – Вот оформила билет и к вам. Так получилось, что больше мне сейчас остановиться не у кого...
– И правильно сделала. У кого ж тебе и останавливаться, если не у нас? – удивилась Шура. – Ты же не чужая.
– Да я хотела в гостинице, но Василий Игнатьевич настоял...
– И правильно сделал. Пойдем, я тебя устрою в спальне у Димитрия.
– Нет! – испугалась Маруся. – Это, наверное, неудобно.
– Неудобно спать на потолке – одеяло сползает. А в спальне как раз самое место. Устраивайся, помойся с дороги, покушай и ложись отдохни.
– Мне отдыхать некогда, – отказалась Маруся. – Надо еще подарки для всех купить.
– Ну, тогда поешь быстренько и ступай. А вечером вернешься – поговорим.
Она открыла перед ней дверь в спальню и удалилась.
Маруся вошла в комнату и с любопытством огляделась. Прямо напротив кровати в массивной тусклого золота раме висела ее картина...
33
Карина Межлумян родилась под счастливой звездой. И звезда эта нежным сиянием озаряла первые семнадцать лет ее жизни.
Жила она в Баку, в старом городе, в большой квартире с трехметровыми лепными потолками. Отец преподавал в Институте нефти и химии, мама – в консерватории. И профессорская дочка Карина, как маленькая принцесса, плыла по жизни в белом облаке нежной любви, исполненных желаний, волшебной музыки и ярких красок.
Она с раннего детства слышала, что красива, но о том, какой могучей властью, неодолимой колдовской силой обладает женская красота, догадалась намного позже. Мужчины восхищенно прищелкивали языками, провожая ее горящим взглядом, а парни, вечно толпящиеся у кинотеатра «Вэтэн», наперебой старались привлечь внимание, когда она с подружками проходила мимо.
Но Карина знала, как должна вести себя гордая восточная красавица, и ни разу даже не взглянула в их сторону. Зачем? Разве они были ей интересны?
И только один из них при виде ее каменел лицом и смотрел молча, сжимая челюсти и бледнея. И взгляд его, смущая, обжигал кожу, опалял, как невидимый адский огонь.
Ночами, засыпая, Карина думала об этом парне, а потом видела во сне, не узнавая лица, но зная, что это он, он! И просыпалась, потрясенная дерзким прикосновением незнакомца.
Ее прекрасный мир рухнул, когда взорвался Карабах. И эхо этого взрыва прокатилось по жизни, не оставив от прошлого камня на камне.
– Что случилось, мама? – вопрошала она. – Почему все шарахаются от нас, словно мы прокаженные?
– Мы армяне.
– Ну и что? Разве мы с кем-то ссорились? Кого-то обидели? Взяли чужое? Какая разница, кто мы, если никому не желаем зла? Что изменилось?
– Мы теперь... из другой стаи.
– Но мы же люди, не звери!
Бывшие коллеги, соседи, друзья, еще вчера такие приветливые, сегодня не просто отторгали – ненавидели.
Первым не выдержал отец. Сердце остановилось, когда, войдя в аудиторию, он увидел, что группа демонстративно покинула его семинар, оставив на доске оскорбительную, страшную своей непримиримостью надпись.
В тот день мимо кинотеатра «Вэтэн» она шла одна, и парни свистели и улюлюкали ей вслед. А тот, что снился ночами, шагнул навстречу. Она подумала – проводить, защитить от глумящихся придурков, подняла глаза и увидела его лицо. Карина оттолкнула парня обеими руками и бросилась бежать, спиной ощущая яростный взгляд.
Смерть отца отняла последнее, что у них еще оставалось – надежду. Две женщины, раздавленные горем и страхом, не знали, как им дальше жить в городе, охваченном безумием ненависти.
Они теперь не разлучались и редкие вылазки из дома совершали всегда вместе. Но в то солнечное воскресное утро Карина вышла из дома одна – купить хлеба в булочной за углом. Он, тот, который снился, преградил ей дорогу и прижал к стене, придавив горло согнутой в локте рукой.
– Завтра я приду к тебе. В два часа дня. Матери скажешь, чтоб ушла. Останется – убью обеих.
Он убрал руку и медленно, вразвалочку пошел прочь. Хватит, побоговали. Теперь здесь другие хозяева жизни.
Мать бросилась к соседу, большому чину из «органов».
– Уезжай, – сказал тот. – Здесь тебе никто не поможет. Даже если я приставлю круглосуточную охрану.
Никогда раньше он не позволил бы себе подобной фамильярности – не посмел говорить ей «ты».
– Но как это сделать? – в отчаянии заломила она руки. – Вы же знаете, что творится на вокзале.
– Сегодня ночью в Москву улетает самолет...
– О, спасибо! – подалась к нему мать.
Но он еще не закончил.
– Напишешь мне доверенности на квартиру, на «Волгу» и дачу.
– Но мы же когда-то вернемся! Когда-нибудь кончится это безумие!
– Как хочешь, – пожал он плечами. – Мне от тебя ничего не надо. Это ведь ты пришла... – И поднялся, показывая, что аудиенция окончена.
– Нет-нет! – испугалась мать. – Я напишу все, что нужно! Только помогите нам выбраться отсюда! Умоляю!
Он окинул ее оценивающим взглядом – ухоженная, не старая еще женщина. Мать с ужасом смотрела на него, понимая, о чем тот сейчас думает.
– Через два часа во дворе будет ждать машина, – отогнал сосед непрошеные мысли.
– Мы только соберем вещи...
– Никакого багажа! – отрезал чин. – Это правительственный рейс! Я и так шкурой рискую...
Мать изумленно посмотрела на него. Но он выдержал этот взгляд.
Они надели высокие сапоги, хотя стояло лето, и спрятали туда свои драгоценности. Терпели боль – это было все, что у них осталось, – и очень боялись, смертельно, до тошноты, что их остановят, обыщут, отнимут последнее, а главное, оставят здесь на унижение и погибель. Боялись так, что Карина описалась, как охваченный смертельным ужасом щенок. Этот ужас она не забудет до конца своих дней. И потом, много позже, скажет:
– Я ничего не боюсь в этой жизни. Все, что могло со мной случиться, уже случилось.
В Москве их выпустили из самолета, и больше никто не думал о судьбе этих женщин. Но был один человек, который мог помочь Карине с матерью, – старинный друг отца, давно перебравшийся в Москву – Вагиф Мамедов. Правда, в последние годы они почти не общались – так, перезванивались по праздникам, но когда-то, сидя за изобильным столом в их доме, Вагиф, разомлев от вина и нахлынувших общих воспоминаний, сказал отцу:
– Армен! Если с тобой что случится – живи сто лет, дорогой! – клянусь, не оставлю твою семью без поддержки, все для них сделаю, как если бы это был ты сам!
А ведь даже в Библии сказано: «Не клянитесь!» Впрочем, Вагиф был мусульманином, Библию не читал.
Он долго смотрел на двух измученных женщин в нелепых зимних сапогах и наконец, видимо приняв решение, хлопнул ладонью по прозрачной поверхности огромного круглого стола.
– Я дам вам квартиру, если ты, – кивнул в сторону Карины, – станешь моей женщиной.
– С ума сошел?! – ахнула мать. – Она же совсем еще девочка!
– Я все сказал.
– Вагиф! Зачем ты так? Ты ведь любил меня, я знаю, помню, как смотрел. Я еще молодая, всего сорок. Не тронь Карину.
– Когда это было. Теперь мне нужна она.
– Нет, нет... – заплакала мать.
– Слушай, не хочешь – не надо. Какие дела! Он поднялся, показывая, что говорить больше не о чем, и мать вдруг упала на колени и поползла, простирая к нему руки.
– Мама! – закричала Карина. – Мама, не надо! Дядя Вагиф! Я согласна, согласна...
– Зачем дядя? – усмехнулся тот. – Просто Вагиф.
И тогда мама засмеялась. Она смеялась и смеялась, сгибалась пополам, тыча в них пальцем и утирая вскипающие на глазах слезы, и все никак не могла остановиться.
Больше мама никогда не будет прежней. Впрочем, прежней Карины тоже уже не существовало – она умерла вместе с мамой.
Теперь можно было надеяться только на себя. И Карина знала, что строить свою жизнь следует именно сейчас, пока Вагифу не надоела новая игрушка.
– Я хочу получить профессию, – сказала она в один из его визитов, глядя, как он обматывает полотенцем свое белое жирное тело.
– Красивая женщина – вот твоя профессия.
– Красота короче жизни. Позволь мне учиться.
– А что ты хочешь?
– Хочу стать психиатром.
– Вай! Зачем красивой женщине психиатрия?
– Чтобы научиться жить в этом сумасшедшем мире и вылечить маму.
Карина окончила Медицинскую академию имени Сеченова, два года проработала в Корсаковской психиатрической клинике, а потом открыла собственную лечебницу, которую построил для нее Вагиф. Перевезла туда маму и каждый день приходила в ее уютную комнату, брала за руку и говорила, говорила, глядя в чистые младенческие глаза. А мама улыбалась светло и доверчиво, будто и вправду понимала, что ей нашептывает эта приятная чужая женщина.
С Нинелью они познакомились лет десять тому назад. Она была тогда любовницей приятеля Вагифа – последнего перед Митей. И Карина, никого не пускавшая в сердце, приоткрыла его для Нинели: почувствовала в ней что-то родственное – надлом и душевную бесприютность. С тех пор они не то чтобы дружили – общались и радовались редким коротким встречам.
– Приезжай, – сказала Карина. – Я всегда рада тебя видеть, ты знаешь.
Нинель знала и платила взаимностью.
Клиника располагалась за городом, на десяти гектарах чудесного подмосковного леса, и Карина построила себе дом на берегу пробегающей по территории речки Ящерки. Там и жила, изредка наведываясь в Москву.
– Как же ты обходишься без мужчины? – недоумевала Нинель.
– А! – взлетала холеная рука, и на среднем пальце холодно вспыхивал бриллиант. – Я сама себе мужчина.
Хозяйство вели две незамужние тетки Вагифа, специально для этого выписанные из полуголодной Ленкорани. Они плохо говорили по-русски и безостановочно сновали по дому, как две большие черные птицы.
Карина, вальяжно откинувшись в кресле, отдавала короткие приказания: неизменная сигарета в тонких, унизанных кольцами пальцах, чашечка дымящегося кофе, низкий голос и непроницаемые антрацитовые глаза.
Она обладала редким талантом слушать собеседника и могла разговорить любого, незаметно направляя беседу в нужное русло.
Она ни разу не перебила Нинель, пока та, волнуясь, излагала свою просьбу. Смотрела сквозь флер сигаретного дыма, погруженная, казалось, в собственные мысли.
– В советах, как я полагаю, ты не нуждаешься.
– Я знаю, что ты скажешь.
– И все же скажу: тебе его уже не удержать. В лучшем случае переспишь еще один раз. Последний...
– Не могу поверить...
– И тем не менее это так.
– Хорошо, пусть так. Но я хотя бы не стану терзаться, что не сделала этой последней попытки.
– Он уже достаточно унизил тебя.
– Если мы останемся вдвоем, он не устоит.
– Пытаешься взять реванш?
– Хочу вернуть его хотя бы на одну ночь.
– Зачем тебе это? Потом будет еще больнее.
– Это потом.
Карина молча смотрела на нее, будто давая время одуматься.
– Помоги мне, сделай так, чтобы он пришел, – взмолилась Нинель. – Остальное – мои заботы.
– А эта женщина, кто она?
– Деревенская шлюшка. Она его не отпустит. Понимает, что другого шанса не будет. Вцепилась насмерть.
– Ну, смотри, одна фальшивая нота...
– Я хорошая актриса...
34
– Как же вы разминулись? – сокрушалась Шура, подкладывая в Марусину тарелку еще одну котлетку. – Ты сюда, он отсюда. Что ж не сговорились?
