Текст книги "Маша и Медведев"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Маруся вздрогнула и схватилась за сердце.
– Нет, ты видала, как он меня подрезал, этот пидер?! Он думает, купил сраную иномарку, так купил заодно и дорогу! Наворовали, суки! Эх, найти бы лимонку! Ей-богу, рука не дрогнет! Или очередью из автомата! – размечтался таксист.
– Да вы успокойтесь, – попыталась умиротворить его Маша. – Может, он спешит куда-то, опаздывает...
– На тот свет он опаздывает. Туда ему и дорога, – не унимался водитель. – Выйти с монтировкой и отделать по чану, чтоб родная мама не узнала.
Впереди зажглись красные габаритные огни, и машины встали.
– Вот за что я не люблю Кутузовский, – сменил тему дядька, – так это за сюрпризы. Не дай Бог, трассу перекрыли! Какой-нибудь прыщ на дачу покатит, а тысячи машин раком поставят.
– Может, светофор или обычная пробка, – предположила Маруся.
– Да нет, черт бы их побрал, этих народных избранников! Видите, левая полоса пустая? Значит, перекрыли. У вас время-то хоть с запасом? Не опоздаем?
Маруся взглянула на циферблат – три часа до вылета.
– Успеем...
Время шло. Десять минут, двадцать, полчаса. Соседняя полоса была по-прежнему пуста. Маруся посмотрела в заднее стекло: все видимое пространство и впереди, и сзади заполняли машины. В дрожащем мареве тяжелого горячего воздуха покорно стояли навороченные джипы и видавшие виды «копейки», застыла «скорая», которую, наверное, где-то ждали, считая секунды, а может, чья-то жизнь угасала уже там, внутри, в пяти минутах от спасения. Кто-то опаздывал на поезд, кто-то на свидание, на важную встречу, в театр, в гости, домой после трудного дня. Мужчины, женщины, старики, дети, собаки... И все потому, что некий чинуша, слуга народа, бежит от этого народа, как черт от ладана, летит в сверкании огней на бешеной скорости, и плевать он хотел на чью-то угасающую жизнь...
– Как же надо не уважать свой народ! – горько сказал водитель. – Эх, найти бы лимонку!..
– Лимонку все равно не докинуть, – отвергла экстремальный вариант Маруся. – Да и не успеете – пристрелят. Вы лучше посигнальте! – озарилась она. – Я думаю, все с удовольствием поддержат. Ведь в каждой машине сейчас возмущаются этой дикостью азиатской. А так хоть какой-то протест! А то они считают, что если все молчат, то так и надо.
– Да ничего они не считают. Видали они всех нас в гробу в белых тапочках. Особенно таких, как я, – пенсионеров. Они же нас целенаправленно уничтожают! Там же кто, наверху? Вы знаете?
– Кто? – испугалась Маруся.
– Вы когда-нибудь думали, какими качествами надо обладать, по скольким головам пройти, по судьбам человеческим, по трупам, чтобы подняться до самого верха? До самого верха! – поднял он палец. – Ты им погудишь, а они, козлы, решат, что это их приветствуют. Вот и все дела. У них мозги иначе устроены. Они другие...
– Да, они другие, – сказала Маруся и почувствовала, как растет, поднимается в ней жгучая ненависть ко всей этой жесткой, холодной, расчетливой братии, мнящей себя сверхчеловеками и с высокомерным презрением взирающей на копошащееся у подножия Олимпа быдло, именуемое народом. – Мы в разных песочницах, и у них свои игрушки. Но им все мало, и иногда они ломают наши. Просто так, для собственной забавы.
– Видно, и вас достали.
– Достали, – согласилась Маруся, – они всех нас достали, эти... медведевы...
И эта деструктивная ненависть, спровоцированная нервным таксистом, странным образом ее успокоила, переведя чувство к Мите совсем в иное качество, прямо противоположное прежнему – со знаком «минус».
38
Луна светила в иллюминатор, и Маруся опустила шторку.
Вот и все, птичка улетела, а прошлое со всеми своими призраками осталось в другой стране, в другом времени и пространстве. И пока она с Юлькой, со своей чудесной, обожаемой дочкой, никто и ничто не сможет испортить им праздник.
«А потом? – спросил вкрадчивый голос. – Когда ты вернешься?»
«А когда я вернусь, это будет уже совсем другая река...»
Хотя что это она, собственно говоря, так раскисла? Что приуныла, опустила руки? Как там говаривал князь Болконский? «Нет! Жизнь не кончается в тридцать один год!» А если верить нынешней рекламе, то она вообще только в сорок лет и начинается. А ей до сорока еще «жить и жить, сквозь годы мчась».
А эта мнимая пустота в душе очень скоро заполнится новыми и прекрасными чувствами. Хотя бы потому, что... что-то там не терпит пустоты. Что же это ее не терпит? Слово вертелось на языке, но в руки никак не давалось, а надо было обязательно, непременно вспомнить, что же это такое. Найти, так сказать, источник заполнения.
Она покосилась на соседа слева: цыплячья грудь, очечки, реденькие волосенки зачесаны «а-ля президент Путин» – вид вполне интеллектуальный.
– Простите, – подалась к нему Маруся, – вы, случайно, не русский?
– В некотором роде, – слегка поразмыслив, ответил сосед.
– Не могу вспомнить одну фразу. Может быть, вы мне подскажете? А то знаете, как бывает – пока не вспомнишь, ни о чем другом думать не можешь.
– Ну, говорите эту фразу, давайте попробуем.
– Только фрагмент. Что-то там не терпит пустоты. А что именно, я забыла – потеряла слово.
– Не пустоты, а суеты! – поправил попутчик. – Что-то там не терпит суеты.
– Да, пожалуй, вы правы – суеты, – задумчиво проговорила Маруся. – А что же это? Что ее не терпит?
– Это надо подумать, – сказал сосед.
– Давайте подумаем, – согласилась Маруся.
Но едва они погрузились в сосредоточенное размышление, как память услужливо вернула ей забытую фразу.
– «Служенье муз не терпит суеты!» – торжествующе вскричала Маруся, вспугивая сонную тишину салона.
– Точно! – обрадовался попутчик. – Молодчина!
По узкому проходу к ним уже спешила стюардесса.
– Вам что-то нужно?
– Бутылочку сухого вина, пожалуйста. Или, может, что-нибудь покрепче? – повернулся он к Марусе.
– Нет-нет, спасибо, – отказалась та. – Именно вино...
– Ну что ж, – поднял он бокал, – давайте для начала выпьем за знакомство. Меня зовут Эдуард.
– Маша, – представилась она.
– И за счастливо обретенную фразу!
– А все-таки, мне кажется, вы пустили меня по ложному следу, – задумчиво проговорила Маруся. – Есть выражение именно со словом «пустота». И по-моему, даже это какая-то латынь.
– Натура абхоррэт вакуум. – Из просвета между креслами на них сердито смотрела пожилая дама с голубыми, как у Мальвины, волосами. – Природа не терпит пустоты. И спите уже! Нашли время для лингвистических изысканий...
Когда нельзя разговаривать, удержаться совершенно невозможно. Маруся это знала точно.
Первые четыре года своей школьной жизни она жила у бабушки с дедушкой – пять дней в неделю, а на выходные родители забирали ее домой.
Дедушка Саша был человеком строгих правил, звал бабушку «мадам», не разрешал коверкать слова и разговаривать во время еды.
– Но люди же общаются за столом! – пробовала протестовать бабушка Феня.
– Когда я ем, я глух и нем, – парировал дед. Есть следовало бесшумно – не прихлебывать и не чавкать.
– Звук! – грозно прикрикивал дед.
Маруся с бабушкой переглядывались и дружно прыскали.
– Я никогда не обольщался, мадам, относительно ваших умственных способностей, – презрительно изрекал дед.
Это была ключевая фраза, после которой начинался хорошо отрепетированный маленький спектакль.
Марусе залетала в рот смешинка, и чем больше сердился дед, тем пуще она веселилась. Тогда дед приносил ремень, крутил им под Марусиным носом и вешал на спинку стула для пущего устрашения. Маруся не унималась.
– Отвратительная морда! – ярился дед.
Это была вершина дедова гнева и апофеоз Марусиного истерического веселья, после чего ее, воющую от изнеможения, выставляли в коридор, где приступ хохота мгновенно проходил. Маруся понуро возвращалась за стол, и трапеза заканчивалась вполне миролюбиво.
...Лететь оставалось еще три часа, и спать совершенно не хотелось. Зато безудержно хотелось говорить и смеяться. Во-первых, потому что этого нельзя было делать – строгая дама с переднего ряда время от времени бросала на них возмущенные взгляды в просвет между креслами. Во-вторых, они выпили бутылочку вина, что, как известно, развязывает языки. И в-третьих, и самых главных, прониклись друг к другу взаимной симпатией.
Наверное, такое вот мгновенное дружеское расположение сродни случайно подхваченному любовному вирусу. Настигнет внезапно, как стрела Амура, и ты уже очарован, и хочешь открыть незнакомцу и душу, и сердце, и все тебе в нем интересно.
Они сидели, почти соприкасаясь склоненными головами, тихонько переговаривались, давились смехом, зажимая ладонями рты, чтобы не потревожить сердитую даму с голубыми волосами, и разговор незаметно перешел совсем в иную плоскость. Что этому способствовало – интимность позы, полумрак салона, сонное дыхание пассажиров или извечное стремление человека исповедаться, облегчить душу, переложив часть ее бремени на чужие плечи, – бог весть, но только Маруся все о себе рассказала, поделилась печалями.
Эдуард умел слушать, обладал этим редким даром – заинтересованно сопереживать, а не томиться бесплодной скукой, с растущим раздражением ожидая, когда собеседник наконец-то заткнется и можно будет, перехватив эстафетную палочку, поведать миру о себе, любимом.
– Отрицательный результат – это тоже результат, – сказал он, когда Маруся замолчала.
– Да, я знаю. «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Но это мало утешает.
– Мало, – согласился Эдуард. – Но нельзя же скорбеть вечно. Все проходит – таков гуманный закон жизни. И слава Богу. Иначе жизнь превратилась бы в сплошной кошмар. Согласны?
– На это и уповаю, – улыбнулась Маруся.
– Тем более что осталось у вас гораздо больше. Я имею в виду ваших близких – дочку, старика, подруг.
– А еще есть Чарли и Ксенофонт.
– А это кто такие?
– Кот и пес.
– Вот видите! Полный комплект. Ну, или почти полный...
– А вы чем занимаетесь, Эдуард?
– Маша, вы хороший редактор? – ушел он от ответа.
– Очень хороший, – без ложной скромности заявила Маруся. – Я чувствую язык, стиль, обладаю природной грамотностью, интеллектом, знаю английский и умею включать компьютер, – улыбнулась она.
– Только включать?
– Нет, конечно. Но продвинутым пользователем меня не назовешь. У нас в издательстве обходились без этих сложностей... А почему вы спрашиваете?
– А я, между прочим, лечу на свадьбу к своей маме.
– К маме?! – весело удивилась Маруся. – А сколько же ей лет?
– Шестьдесят два года.
– А ваш отец? Он...
– Жив и здоров. История, увы, банальна до предела. Приударил за смазливой секретаршей. Та оказалась девушка решительная. И когда поняла, что богатый дяденька ничего в своей жизни менять не собирается, пришла к матери и все ей рассказала.
– Вот стерва! Зачем же она это сделала?
– Ну как зачем? Тут сразу две версии просматриваются – надежда устранить соперницу, освободить, так сказать, свято место, а если не получится, насолить ускользающему покровителю. И все это под белым знаменем: «Мы любим друг друга, но ложно понятое чувство долга мешает вашему мужу...» Ну и так далее.
– И что же ваша мама?
– Она вообще дама с юмором. «Напрасно, – говорит, – вы надеетесь, что я вам своего мужа на веревочке приведу, как телка неразумного. Сами эту кашу заварили, сами и расхлебывайте». А та ей: я-то, мол, расхлебаю, молодая и красивая, а ты – старая, толстая и больная...
– Железная логика. По принципу – сам дурак.
– Но срабатывает безотказно. Хотя, возможно, события развивались бы иначе, но все случилось в день сороковой годовщины их свадьбы. И вечером в ресторане отец, видимо, измотанный предприимчивой секретаршей, допустил при гостях некую бестактность. Мама смолчала. Но очевидно, сделала какие-то выводы, навеянные полученной информацией. И, когда сели за стол, поднялась с бокалом шампанского и говорит: «Друзья! Вы, конечно, не знаете, что сегодня мы отмечаем сразу два знаменательных события – сорок лет тому назад родилась наша семья, а сегодня она тихо скончалась, почила в бозе. Давайте помянем ее добрым словом». Все зашумели, что, мол, за шутки? «Это вовсе не шутки, – говорит мама, – а большое и светлое чувство к юной секретарше, которое постигло моего бывшего мужа. Сегодня утром эта особа достаточно жестко мне указала мое нынешнее место, спасибо, не ударила. Так что прощай, любимый!» Далее по сценарию последовала немая сцена. Отец сидит красный как рак. Но даже и тогда еще возможны были варианты, не окажись среди гостей один бельгиец – старинный друг нашего семейства и деловой партнер отца, этнический русский и недавний вдовец. Он поднялся из-за стола, встал перед матерью на одно колено и говорит: «Прошу тебя, Соня, быть моей женой». «Хорошо, – отвечает мама, – я подумаю, если ты сейчас же уведешь меня отсюда». И они ушли...
– А ваш отец?
– Сначала был в шоке. Потом в ярости. Секретаршу эту свою прогнал поганой метлой. А сейчас пребывает в полной уверенности, что все это они заранее оговорили и просто воспользовались его адюльтером в своих гнусных целях.
– Вы тоже так считаете?
– Не знаю, – задумчиво проговорил Эдуард. – Да в общем-то и знать не хочу. Чего уж теперь расследование проводить? Мама, как мне кажется, счастлива. Он сразу увез ее в Бельгию, теперь вот свадьба.
– Чего только не бывает, – покачала головой Маруся.
– Это точно, – согласился Эдуард. – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...»
39
В зале прилета было немноголюдно.
– Как только утвердитесь в Москве, сразу мне позвоните, договорились? – сказал Эдуард, протягивая ей визитку.
«Эдуард Наумович Полесин. Издатель», – прочитала Маруся и подняла на него изумленные глаза.
Тот весело подмигнул, довольный произведенным эффектом, прощально махнул рукой и скрылся в ночи.
Маруся огляделась и увидела сияющего Франка с большим букетом белых тюльпанов. Он тоже ее заметил, расплылся в улыбке, поспешил навстречу и галантно поцеловал ей руку.
– Здравствуйте, Мария Сергеевна! Добро пожаловать в Бельгию!
– Здравствуйте, Франк! – улыбнулась Маруся, принимая цветы. – А где же Юлька? Хотя, – спохватилась она, – здесь уже одиннадцать, а в Москве вообще час ночи. Правильно сделала, что не приехала. Пока доберемся до вашего Зебрюгге, уже и ночи конец. Пусть поспит, – уговаривала она себя, хотя было очень обидно, что дочка не встретила ее в аэропорту. – А с ней все в порядке? – вдруг вспомнила Маруся свои подозрения и заволновалась. – Ничего не случилось?
– Ничего такого, что могло бы вас огорчить, – горячо заверил Франк. – Она просто осталась дома и ждет вас с огромным сюрпризом.
– Неужели научилась готовить?
– О нет! – театрально закатил глаза Франк. – Боюсь, что эту вершину ей не взять уже никогда.
– Что-то вы не очень смахиваете на умирающего от истощения, – не удержалась теща.
– Это я пухну от голода, – доверительно пояснил зять, распахивая перед ней дверцу автомобиля.
Всю долгую дорогу до Зебрюгге Маруся пыталась перевести разговор на Юльку, но Франк, изображая заправского гида, не закрывая рта комментировал мелькающие за окном пейзажи.
«Чистый калмык, – с досадой думала Маруся. – Что вижу, о том и пою...»
Самое главное, что и разглядеть-то все равно ничего не удавалось – ночь, кромешная тьма.
По мере приближения к Зебрюгге волнение ее все возрастало, она уже ничего не видела и не слышала вокруг и буквально ворвалась в двери дома, отпихнув медлительного Франка.
Юлька стояла в просторной гостиной, покачивая на руках спящего младенца.
Маруся замерла, прижимая к груди букет, не в силах вымолвить ни слова. Из шока ее вывела вспышка фотокамеры, которую успел подхватить проявивший на сей раз невиданную расторопность Франк. Она погрозила ему пальцем и сдвинулась наконец с места.
– Боже мой, Юлька! Как же ты могла! Я ничего не знала! Даже думать не думала... – Она жадно всматривалась в крохотное личико. – Это девочка?
– Девочка. Правда, хорошенькая?
– Прелестная! А как вы ее назвали?
– Мария, – гордо сказал Франк. – В вашу честь. Ну и, конечно, немножко в честь Девы Марии.
– Мамочка, ну что ты плачешь? – Юлька осторожно передала малышку мужу и кинулась к матери. – Радоваться надо, а ты в слезы!
– Я радуюсь, Юлька, радуюсь. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас со мной происходит. Ну, дай на тебя посмотреть...
Она отстранила дочку и окинула ее оценивающим взглядом. Юлька поправилась, повзрослела и больше не походила на озорную старшеклассницу – молодая, красивая женщина, спокойная и счастливая.
– Господи! – сказала Маруся. – Как же я соскучилась! Если бы ты знала, как мне тебя не хватает.
– Я знаю. Мне тоже очень тебя не хватает. Но теперь-то мы наговоримся вволю. Я все тебе покажу, будем ездить...
– А как же малышка?
– Когда с собой возьмем, когда с няней оставим.
– А няня надежный человек? – заволновалась Маруся.
– Высший класс, – успокоила Юлька. – И сносно говорит по-английски. Так что сможешь пообщаться. Не забыла еще язык в своей деревне?
– Ты так говоришь, будто у нас в деревне одни только медведи живут...
И тут же унеслась в воспоминания, которые самонадеянно возвела в ранг прошлого, хотя и знала, что поторопилась и они еще долго будут неотъемлемой, основной, горькой частью ее неудавшейся жизни. Неудавшейся, неудавшейся, несмотря на всю ее браваду и отчаянные попытки хорохориться.
– Мам! Ну где ты, мамуль! – теребила ее Юлька. – Эй! Включи глаза!
– Я здесь, здесь. Просто пытаюсь освоиться со своей новой ролью. Думаешь, это так просто – вдруг узнать, что ты теперь бабушка?
– А вы только де-юре бабушка, – учтиво успокоил Франк. – А де-факто – биологическая девушка.
– Ну, если только биологическая, – вздохнула Маруся.
– Мам, ты что, не рада, что у тебя внучка? – обиделась Юлька.
– Ты даже не представляешь, как сильно я рада! Потому что вы с малышкой – это все, что у меня осталось...
А жизнь между тем продолжалась и повернулась теперь совсем другой, новой гранью. И грань эта была прекрасной, как могут быть прекрасны декорации, на фоне которых тоскует главная героиня. Как прекрасен срезанный цветок в красивой вазе: он словно бы полон жизни, но это, увы, обман.
Окно Марусиной спальни выходило в маленький садик. Ветерок трепал занавески, наполняя комнату прохладой и ароматами цветущих растений. Странно, но казалось, что здесь совершенно нет пыли и не надо прилагать никаких усилий, чтобы все вокруг сияло первозданной чистотой.
На кухне хозяйничала бывшая соотечественница.
– Ростовчанка Галя Голубец, – представилась она.
И Маруся невольно рассмеялась.
– Что, смешная фамилия? – не обиделась Галя.
– Да нет, просто вспомнила одного старого знакомого, – пояснила Маруся.
А вспомнилось ей, как давно – она тогда училась в четвертом классе – мама поехала с ней отдыхать в маленький санаторий на Черном море, расположенный в райском местечке под названием Цихисдзири. Жили они в большой палате на восемь коек, под окнами которой во множестве росли крупные красные ягодки, похожие на землянику, только без вкуса и запаха. Маруся собирала их в кружку, не в силах поверить, что те, такие аппетитные, не съедобны.
Вокруг цвели магнолии и рододендроны, возносились ввысь гордые кипарисы, и кружил голову розовый аромат. Маруся трогала прохладные тугие бутоны, украшенные хрустальными капельками росы, каждый раз заново изумляясь разнообразию и богатству природы. Черный бархат ночи высверкивали зеленоватые искры светлячков, а море после шторма кишело студенистыми зонтиками медуз.
Роскошная субтропическая растительность ошеломляла, радуя глаз, но не душу. Зато пробуждала в этой душе жаркие южные страсти. Не у Маруси, конечно, – Боже упаси! Но вокруг нее все томились любовью, разбивались на пары, ссорились, ревновали и менялись партнерами.
Вся эта взрослая курортная суета нисколько ее не волновала до тех пор, пока вокруг мамы не начал увиваться некий гражданин по имени Василий Голубец. Мама, к горячему возмущению, Маруси принимала его ухаживания благосклонно, и она, потрясенная ее вероломством по отношению к отсутствующему отцу и присутствующей, но как бы мешающей дочери, то бишь к ней, Марусе, возненавидела Голубца лютой ненавистью.
Голубец ненависти не замечал, оставаясь добродушно-веселым, и это еще больше подогревало и так-то бушевавшее в груди пламя. Вот тогда-то, в бессильной злобе, она и сочинила свой стишок, призванный окончательно и бесповоротно унизить его в ослепленных фальшивым блеском маминых глазах.
– Я сочинила про вас стихи, – сказала она, глядя в ненавистные зеленые глаза в пушистых ресницах.
– Ну-ка, ну-ка! – оживился мамин искуситель. – Читай!
И она прочитала:
– Шел по полю жеребец —
Дядя Вася Голубец!
«Жеребец» весело заржал и опять нисколько не обиделся.
Готовила Галя Голубец отменно, подавала свои кулинарные шедевры всегда сама и присутствовала при трапезе от начала до конца, стояла, скрестив под обширной грудью мощные руки.
Под ее жалостным взглядом Маруся чувствовала себя бездомной собачонкой, прибившейся к добрым людям.
– Ну как же так? – сокрушалась Галя. – Чтоб такая женщина славная и так погано смотрелась! Худая, синюшная. – И обещала: – Ну ничего! Я тебя зараз на ноги поставлю...
Обещание свое повариха сдержала на удивление быстро. Уже через неделю Маруся обнаружила, что юбка едва сходится на талии.
– Эта ваша Галя так вкусно готовит, что невозможно остановиться, – жаловалась она Юльке. – Но это беда, а не благо! Особенно для Франка. Да и ты скоро такой же станешь. Разве можно так есть?
– А разве можно отказаться от такой еды? – смеялась Юлька. – Да Франк за нее удавится! И она же теперь как член семьи. У нее муж с сыном в аварии погибли.
– Я не призываю от нее отказываться. Просто надо договориться.
– Вот и договорись, попробуй...
Не откладывая дела в долгий ящик, Маруся отправилась на кухню. Галя ловко уминала податливое тесто.
– О! – обрадовалась она. – Покушать захотела?
– Ну что вы, Галя! – изумилась Маруся. – Только из-за стола встали. Я поговорить с вами пришла.
– Давай поговорим, – охотно согласилась повариха. – Наливай чайку, а то у меня руки грязные, и садись вот сюда, с краешку.
– Галя! – начала Маруся. – Вы очень вкусно готовите...
– Ой! – отмахнулась Галя. – От моя мамка, то была мастерица. Мужики без портков уходили.
– Без портков? – не поняла связи Маруся. – А при чем здесь...
– Ну а как же? Снимали портки, чтобы больше влезло!
– Но ведь это очень вредно – переедать. А когда вкусно, невольно съедаешь больше, чем необходимо организму.
– Так что ж ты хочешь? Чтоб я варила невкусно? Да какая ж тогда из меня стряпуха! Вон у тебя мужика нету, знаешь почему? Потому что кости любят только собаки. А мужику, ему тело треба. Зачем ему мощи? От я тебя трохи поправлю, так поганой метлой кобелей гнать будешь – не отгонишь. Мое слово верное...
* * *
После завтрака в любую погоду Маруся гуляла с малышкой. Катила коляску по узким мощеным улочкам, любуясь двухэтажными пряничными домиками, теснящимися друг к другу, нарядными ухоженными палисадниками, похожими на огромные цветочные корзинки, маленькими магазинчиками с искусно оформленными витринами, уютными кафе. Все здесь было каким-то нереальным – слишком тихим, слишком чистым и красивым. Хотя разве может красота быть чрезмерной? Просто сказочный Город мастеров, где жители спокойны, приветливы и умны.
Давно, в самом начале своей работы в издательстве, Маруся редактировала книжку одного именитого академика, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР и прочая, и прочая. Книжка была сложная, заумная, и Маруся поехала к академику на дачу снимать накопившиеся вопросы.
Она заранее предвкушала беседу с умным, много знающим, талантливым человеком и готовилась принять, впитать его мудрость и жизненный опыт, на лету подхватывая и сберегая бесценные крупицы знаний, слетающие с его губ.
Единственной «ценной» информацией, которую она тогда от него получила, было оброненное мимоходом замечание о произвольно-непроизвольном дыхании человека: хочет – дышит, не хочет – не дышит или просто дышит без всяких желаний. Все прочие разговоры сводились к его детско-юношеским воспоминаниям, связанным с прелестными незнакомками, случайно встреченными в начале жизненного пути. Вот что, единственное, по-настоящему волновало и грело душу восьмидесятипятилетнего старика.
Они медленно брели оскверненным «туристами» весенним лесом.
– Как, наверное, прекрасна была природа в начале века, – предположила Маруся, взирая на загаженные сволочами поляны.
– Вы даже представить себе не можете, насколько она была прекрасна, – грустно сказал академик.
«Почему, почему мы живем в грязи? – думала Маруся. – Чем мы хуже? Чего нам не хватает? Культуры?» Риторические вопросы. Все возмущаются, а кто же тогда гадит?
После обеда приходила няня, и тогда наступало их с Юлькой время. Они купались в холодном Северном море, ели необыкновенно вкусный жареный картофель, которым так славится Бельгия, изысканный паштет и знаменитый черный шоколад, пили золотистое крепкое пиво, гуляли, колесили на машине по живописным окрестностям Зебрюгге и говорили, говорили, говорили.
Вечерами все вместе купали малышку, погружали в теплую пенистую воду крохотное тельце – тушку, как любил повторять Франк. Девочка сначала пугалась, таращила глазенки и смешно, по-рыбьи, открывала ротик. Но тут же привыкала, нежилась, и удовольствие явственно читалось на раскрасневшемся личике. Потом ее извлекали из благоухающей купели, вытирали душистым мягким полотенцем, облачали в ночные, сотканные из облаков одежки, кормили, уже сонную, разомлевшую, и укладывали в кроватку, достойную принцессы или, может быть, феи, под воздушный розовый балдахин.
Чудесные детские вещички приводили Марусю в полный восторг. Это были маленькие шедевры – индустрия счастья, нежности и любви. «Когда росла Юлька, такого не было и в помине. А уж когда росла я! Или этого не было только в нашей стране, гордо шагавшей своим особым, непроторенным путем – тернистой дорогой борьбы за грядущее счастье? А мир вокруг спасался красотой? Может быть, именно поэтому мы такие разные? И сколько еще должно пройти веков, чтобы плюнуть на улице стало таким же диким, как на пол в собственной квартире?»
Уложив малышку, они пили чай и прощались до утра.
Маруся принимала душ, старательно перебирая в памяти впечатления минувшего дня, потом ложилась и читала, пока не начинали слипаться глаза. Но едва выключала свет, как сон моментально улетучивался, круша возведенные ею хрупкие преграды, и тогда возвращались воспоминания...
40
А время двигалось неумолимо, и дни, заполненные до предела, мелькали один за другим, тем быстрее, чем меньше их оставалось.
Машку-маленькую начали подкармливать молочными кашками, овощным и фруктовым пюре.
– Что это за птичья еда? – сокрушалась Галя Голубец. – Дите уже большое, сидит впроголодь.
– Да как же впроголодь, Галя? Смотрите, какие у нее щеки! Вот-вот лопнут...
– Воздушный шарик тоже пышный, а внутри пустой! – сердилась повариха. – Где это видано, чтоб дитя из банок кормить! Ты сама-то попробуй, что в них намешано. То ж трава! Отрава! Дитю расти надо, на ноги становиться, а оно с тех банок ноги протянет.
– Это специально разработанная детская еда...
– Это консервы-то детская еда?! – изумлялась Галя.
Дискуссии продолжались с завидной регулярностью, пока повариха не настояла на своем праве кормить «дите» так, как она считает правильным и нужным. И хотя никто ей своего согласия не давал, Галя почуяла наступивший перелом и в один прекрасный день появилась в детской с деловым видом и плошкой в руках.
– Что это? – подозрительно повела носом Юлька.
– Щи, – спокойно сообщила Галя Голубец.
– Щи?! – не поверила своим ушам Маруся. – Вы собираетесь кормить щами четырехмесячного ребенка?!
– Собираюсь, – подтвердила повариха. – Все свеженькое, чистое, проваренное. И овощ, и мяско в кашицу смолола.
Глаза ее горели решительным огнем, рукава просторной блузы были высоко закатаны, и Маруся с Юлькой поняли – не остановить.
Машуня лежала в кроватке и тихонько поскуливала в ожидании кормежки. Галя извлекла ее могучей рукой, пристроила на коленях и аккуратно заправила ложечку со «щами» в с готовностью распахнувшийся ротик. Малышка на секунду замерла, как бы прислушиваясь к новым ощущениям, и вдруг заорала басом, сжимая крохотные кулачки. Личико ее покраснело, она судорожно хватала подносимые Галей ложки, подстегивая ту гневным воплем. И было абсолютно ясно: орет «дите» от ужаса, от страшного ожидания, что этот волшебный, ни с чем не сравнимый, упоительный праздник закончится и вернутся отвратные, пресные будни. Плошка стремительно пустела.
– Галя, – подала голос Маруся, – вы растянете ей желудок. И она станет, как... Франк.
– Как Франк она станет, если будет глотать вашу прикормку, – отрезала Галя. – А начнет нормально кушать, так станет, как я...
В августе состоялось знакомство с родителями Франка. Они собирались приехать в Зебрюгге, но Юлька предложила перенести встречу в Брюссель – в конце лета там проходила ежегодная выставка цветов.
– Мамуля, ты должна это видеть! – безапелляционно заявила она.
– Зрелище действительно великолепное, – согласился Франк. – А заодно и город посмотрите.
– Но это же целое путешествие! – разволновалась Маруся. – Может, не стоит подвергать малышку таким испытаниям?
– Каким испытаниям, мам? Одно сплошное удовольствие, вот увидишь! – засмеялась Юлька. – Это же не Россия!
– Боюсь, что Машуня не вынесет разлуки с Галей, – привела последний аргумент Маруся. – Не захочет есть консервы после ее изысков.
– Машуня!.. Франк! Вот кто действительно не переживет. Поэтому Галя поедет с нами.
– А где же мы будем жить? В гостинице? Но разве ей разрешат там готовить?
– У них в Брюсселе огромная квартира. Не переживай, мамуль! Все будет хорошо! Даже лучше, чем ты ожидаешь...
Но эти несколько дней в Брюсселе и сказочная площадь в центре столицы, покрытая ярким ковром из бегоний, и милейшая чета Ван Энде – все уже было покрыто легким флером печали от предстоящей разлуки.
День шел за днем, приближая неминуемый отъезд. И к Марусиной досаде, последние деньки собирался омрачить своим приездом Роман.
Вот он заведет разговор о том, что не все еще потеряно, что можно еще восстановить безвозвратно утраченное, соединить несоединимое, и что она ему ответит? То есть совершенно очевидно, что она ответит. Но как все это тягостно, ненужно...
Она вздохнула и покачала коляску. Машка-маленькая таращила круглые глазенки и даже не думала засыпать.
– Ну что ты, моя кошенька, разгулялась? Давай-ка я тебе песенку спою.
Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни,
Дверь ни одна не скрипит,
Мышка за печкою спит,
Птички уснули в саду... —
пустила петуха Маруся.
