Текст книги "Маша и Медведев"

Автор книги: Инна Туголукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Первый круг она шла за ним, а на втором он поехал рядом, и Маша, уже притомившись с непривычки, медленно катилась, рассказывая разные истории из своей школьной жизни.

– ...И вот задала я своим архаровцам выучить стихотворение Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». А оно же длинное. Ну, я и разделила по четверостишию на брата. Стали они мне его на уроке пересказывать. Дошла очередь до Володи Анохина. Он и говорит: «Дождь покакал и прошел...» Что тут началось!..

– Маша! – тихо перебил ее Дмитрий. – Стой спокойно и не дергайся. Перед нами волк. Только не отводи глаз – смотри прямо на него.

Зверь стоял метрах в пятнадцати посередине широкой просеки – матерый самец с клочковатой серой шерстью. Смотрел исподлобья, не мигая, щерил немо желтые клыки, чуть подрагивая нижней губой. И взгляд был страшный, полный звериной беспощадной злобы.

– Ну, чего ты встал? – спокойно заговорил Митя, медленно расстегивая висящий на поясе чехол и доставая охотничий нож. – Видишь, нас двое, а ты один. И у меня есть оружие. Значит, я сильнее. Но мы тебя не трогаем. И ты иди своей дорогой. Слышишь? Уходи подобру-поздорову...

Он говорил и говорил, пока волк не повернулся и не ушел – не спеша, не теряя достоинства, всем своим видом показывая: я не уступил и тем более не испугался, просто есть дела поважнее...

Маруся стояла ни жива ни мертва, и Медведев дважды окликнул ее и потряс за плечо, выводя из ступора.

– А может, это была собака? – с надеждой спросила она. – Одичавшая...

– Нет, – развеял сомнения Медведев, – это волк. Самый настоящий.

– Ну вот и кончились мои лыжные прогулки, не успев начаться.

– Да ну, Маша! Это же невероятная случайность! Сколько лет бываю в этих местах – ничего подобного не слышал.

– Все когда-то случается впервые, – назидательно заметила Маруся. – Но мне такая пальма первенства не нужна. Только представить себе эту дикую смерть – и вообще больше в лес никогда не сунешься.

– Тогда поворачиваем оглобли.

– Нет, Митя! – ухватилась за него Маруся. – Я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Боюсь, что он подкрадется сзади! – лязгнула она зубами.

– О! – озарился Медведев. – А я-то гадал, откуда этот звук. Думал, дятел долбит. А это, оказывается, ты клацаешь!

Он ловко увернулся от ее лыжной палки и помчался в сторону дома.

– Стой, Митя! Стой! – заполошно закричала Маруся и бросилась следом.

Медведев резко развернулся, окатив ее волной снежных брызг.

– Ну что ты? Действительно так сильно испугалась?

– Да нет, конечно! Что я, волков не видала? У нас в Москве их просто как собак нерезаных! – ядовито процедила она и вдруг ловко толкнула его, так что он свалился в снег, и уже сама, первая, споро побежала вперед.

– Ну, погоди! – кричал ей вслед Медведев, тщетно пытаясь выбраться из наметанного у обочины сугроба. – Дай только догнать!

Но замерзшая Маруся летела как птица, и настиг он ее почти у самой околицы. Услышав за спиной шум приближающейся погони, она резко развернулась, и Митя, не ожидая внезапной преграды, со всего размаха налетел на нее, сбивая с ног и увлекая за собой в снег.

А ночью, после всех перенесенных волнений, после знатной субботней баньки с березовым запаренным веничком, а главное, после жарких Митиных объятий, засыпая рядом с ним на узкой кровати, Маруся думала, что же это за сумасшедшее счастье свалилось на нее столь нежданно-негаданно...

20

Предновогодние дни, наполненные праздничной суетой, ощущением грядущих каникул и ожиданием чуда, живущим в нас с детства, стремительно истекали. И потому появление инспектора из области, столь неуместное в это суматошное время, директор школы, Савелий Филиппович Васильев, встретил с раздражением, а узнав о цели визита, пришел в неподдельную ярость.

– Странная какая-то у вас реакция, неадекватная, – морщился молодой инспектор, преисполненный собственной значимости и важности возложенной на него миссии. – Поступил сигнал, и мы обязаны были на него среагировать.

– Сигна-ал! Ах ты, мать твою за ногу! А что же вы не реагировали, когда я сигнализировал, что у меня учителей хронически не хватает? Когда криком кричал, что учебников нет? Когда в ногах валялся, вымаливая нищенскую зарплату, полгода не плаченную?! Где же тогда была ваша принципиальность, начальнички хреновы?

– Вы не забывайтесь! Я при исполнении! Мария Сергеевна Бажова живет здесь без прописки! И вы не имели права принимать ее на работу!

– Да что ты говоришь! А кто мне детей учить будет? Плевать я хотел на ее прописку! Ты, что ли, сюда приедешь на полторы тысячи, фурункул недорезанный?

– За фурункул ответите. Я свои права знаю...

– Знаешь ты сю-сю, да и то не усю. Я своих учителей в обиду не дам. Они и так всеми обиженные. Вы сначала обеспечьте им достойное существование, а уж потом и с претензиями наведывайтесь.

– Настоящий учитель работает не за деньги, а за совесть, – назидательно изрек инспектор. И пока ошеломленный Савелий Филиппович осмысливал это смелое утверждение, добавил: – Данной мне властью я отстраняю Бажову от преподавания с завтрашнего числа. И советую вам не лезть на рожон, поскольку дело это наказуемое, можно и под суд угодить...

Об этом разговоре усилиями директорской секретарши узнала вся школа. И на беседу с инспектором Маруся пришла некоторым образом подготовленной.

– Юрий Петрович Кукушкин, – представился инспектор, царственным жестом разрешая ей сесть.

Узенький серый костюмчик, пестрая селедочка неумело повязанного галстука, круглое, плохо прописанное лицо и жидкая пегая прядка длинных волос, старательно зачесанная от уха до уха. Случайный вершитель чужой судьбы, клерк, преисполненный собственной значимости, опьяненный мгновенной властью. «Синдром вахтера», – говорила в таких случаях мама.

– Что же это вы, Марья Сергеевна, законы нарушаете? – отечески пожурил он, поправляя съехавшие по потному носу очки. – Живете без прописки.

– С чего это вы взяли? – удивилась Маруся.

– Ну, вы нас за дурачков-то не принимайте. Как только поступил сигнал, мы тут же проверили информацию через паспортный стол.

– А откуда поступил сигнал? Если, конечно, не секрет. Просто интересно было бы узнать.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Вы помните? А мне бы очень не хотелось, чтобы пострадал такой чудесный носик, как у вас.

– Да мне и самой не улыбается ходить с оторванным носом.

– Напрасно шутите. Положение у вас очень серьезное.

– Да какие уж тут шутки. Тут плакать надо. Или сухари сушить?

– Я списываю ваше легкомыслие на правовую безграмотность. Но незнание законов, как известно, не освобождает от ответственности.

– А есть у меня шансы уйти от ответственности?

– Конечно! Во-первых, можно прописаться...

– Ну, если бы это было можно, я бы давно прописалась.

– Во-вторых... – замялся инспектор.

– Да вы говорите открытым текстом. Я же лицо заинтересованное, – подбодрила его Маруся.

– Во-вторых, проблему могла бы решить некая сумма, предназначенная, как вы понимаете, не мне, а... – поднял он вверх указательный палец.

– И в-третьих...

– И в-третьих, мы могли бы договориться полюбовно.

– Это как же?

Он вальяжно откинулся на спинку стула и забросил ногу на ногу, из-под задравшейся брючины показалась растянутая резинка синего синтетического носка.

– Я мужчина, вы одинокая женщина... – окинул он ее туманным многообещающим взглядом.

– А почему вы решили, что я одинокая?

– Мы все про вас знаем.

– Вам нравится любовь насухую?

– Насухую – это как?

– Каком кверху, – пояснила Маруся.

– Вы перья-то не распускайте, – заволновался инспектор. – Не в том вы положении...

Но она уже вышла, плотно притворив за собой классную дверь.

Медведев, как обычно, встречал ее у школы. Он сразу понял – что-то случилось, но вопросов не задавал, ждал, когда расскажет сама.

Маруся смотрела на мельтешащие в свете мощных фар снежинки, и в голову ей приходили странные мысли.

«А может быть, все складывается как раз удачно? И Митя, узнав о моем положении, вынужден будет принять какое-то решение? То есть что значит – вынужден? Просто примет это решение уже сейчас, не откладывая в долгий ящик. А зачем тянуть, если между нами и так все предельно ясно?..»

Она взглянула на него, будто ища подтверждения своим надеждам, и Дмитрий улыбнулся и ободряюще кивнул, на мгновение оторвавшись от дороги.

Вот потому, наверное, рассказала Маруся о случившемся не как о большой неприятности, а как о неком курьезе, досадном, конечно, но не несущем серьезных последствий.

– Кто же это мог «сигнализировать»?

– Да Монин, конечно, кому ж еще надо? Он меня предупредил, что обид не прощает.

– А чем же ты его обидела? – удивился Медведев.

– Отвергла предложение жить вместе...

– Да, – усмехнулся Митя, – это серьезно.

– Ну, шутки шутками, а делать что-то надо, потому что повод для увольнения действительно есть, – заметил Василий Игнатьевич. – И не только для увольнения, но и, при желании, для разборок с милицией: прописку еще никто не отменял.

– А что за тип этот инспектор? Нельзя с ним по-человечески договориться?

– Можно, – кивнула Маруся. – Он даже сказал мне, как это сделать. Назвал целых три способа – прописаться, дать взятку или решить вопрос полюбовно.

– Полюбовно – это как? – поинтересовался Митя.

– Как мужчина с женщиной – он один, я одна...

– Маша! – захохотал Медведев. – Да ты пользуешься здесь бешеной популярностью! И я, кажется, знаю, как нейтрализовать инспектора. Надо сообщить о его поползновениях Монину, и тот сам разделается с нахалом!

– Ну, хватит, Митя, давай серьезно, – нахмурился Василий Игнатьевич.

– Давайте, – легко согласился Медведев. – Я думаю, что в данной ситуации надо сделать вот что...

Маруся почувствовала, как увлажнились ладони, и впилась в них ногтями. Она, конечно, очень удивится и согласится не сразу, но все-таки согласится...

– Маше следует заключить с тобой договор опеки с пожизненным содержанием. Тогда появится возможность, не теряя прав на московскую квартиру, получить здесь временную прописку и спокойно работать.

– Да что ты, Митя! Какое содержание? У меня пенсия в десять раз больше, чем ее зарплата.

– Тогда оформить опеку по старости и болезни. Здесь, я думаю, никаких вопросов не будет.

– По-моему, неплохо, – одобрил Василий Игнатьевич. – А, дочка?

– Неплохо, – пролепетала Маруся. – За... замечательно...

– Конечно, – развивал свою идею Медведев, – это адский труд – уйма времени и сил. Но тебе не нужно заниматься этим самой. Надо нанять человека, оформить на него доверенность, и он сам все сделает и здесь, и в Москве. Деньги я дам.

– Ни в коем случае, – отказалась Маруся. – У меня есть тысяча долларов.

– Да ладно, Маша! Что за глупости!

– Я сейчас вернусь!

Она торопливо поднялась и пошла, почти побежала к двери, чувствуя, как вскипают на глазах слезы, Но, выйдя из комнаты, прислонилась спиной к косяку и сползла, села на пол, зажимая рот ладонью.

Над столом повисла тишина, нарушил которую Василий Игнатьевич:

– Других слов она ждала от тебя.

– Я никогда и ничего ей не обещал. Не соблазнял, не тянул в свою постель. Все, что было между нами, случилось исключительно по ее инициативе. И ты это знаешь.

– Настоящий мужик так себя не ведет.

– А как ведет себя настоящий мужик? – вскинулся Митя. – Не подскажешь? Думаешь, гуманнее было бы выкинуть ее из своей кровати, когда она туда забралась?

– Не знаю, Дмитрий. Это очень тонкая сфера. Ты не мог не видеть, что она увлекается все больше. Следовало или остановиться, или идти до конца.

– До какого конца, отец? До загса, что ли? Но я не люблю ее. Она милая, славная, и кто-то, наверное, был бы с ней очень счастлив. Но не я, понимаешь? Да и Маша вряд ли была бы счастлива рядом с таким закоренелым холостяком. После Кати...

– Прошло семь лет...

– Я пустой, отец...

21

С Катей начинающий бизнесмен Медведев познакомился в магазине посуды на Тверской, тогда еще улице Горького, куда зашел купить подарок другу на свадьбу. Он медленно брел вдоль полок, разглядывая красивые вещи, и, заметив стилизованные под старину бокалы из толстого полупрозрачного стекла, направился было к ним, но его опередила тоненькая симпатичная девушка. И Медведев, досадуя на помеху, притормозил у соседней полки, ожидая, когда та отправится восвояси.

Девушка нацепила на нос узенькие очечки, повертела в руках бокал и оглянулась в поисках продавца.

Долговязая девица в форменной одежде фланировала на другом конце зала, отрабатывая походку модели на подиуме. На груди у нее красовался бейджик с гордой надписью «Менеджер Света».

– Можно вас на минуточку? – вежливо вопросила девушка.

Девица поджала губы и нехотя подошла.

– Сколько стоят эти бокалы?

– Двадцать пять долларов, там же написано!

– А я и не заметила. Это цена за шесть штук?

– Это цена за один бокал, – процедила менеджер Света. – Здесь же стоит – «Вилерой Бош». Неужели не видно? А дешевая посуда вон там, – указала она перстом куда-то позади себя.

– А почему вы решили, что мне нужна дешевая посуда? – вспыхнула девушка.

– А потому что, если нет денег, нечего лапать дорогие вещи. Разобьете, кто платить будет?

– Вы не забывайтесь!

– Слушай, иди отсюда, – посоветовала менеджер, – пока я охрану не вызвала.

– Охрану?! – обомлела Катя и встретилась глазами с Медведевым.

Тот, расценив ее взгляд, как немой призыв о помощи, решительно подошел и обнял незнакомку за плечи:

– В чем дело, дорогая? Какие-то проблемы?

– О Боже! – шарахнулась та, сбрасывая его руку. – Я что, попала в филиал сумасшедшего дома?

– Это немудрено, – согласился Медведев, – при таком обслуживании. – И выразительно подмигнул.

Катя прикрыла рот ладошкой и мгновенно включилась в игру:

– Ты слышал, как она со мной говорила?

– Я все слышал и не намерен оставлять это хамство безнаказанным. Где ваш старший продавец?

– А что я такого сказала? – заволновалась девица.

– Вы оскорбили мою невесту.

– А чем я ее оскорбила?

– Вы усомнились в ее платежеспособности.

– Я не усомнялась! – горячо отреклась менеджер Света.

– Тогда берите двенадцать бокалов и несите их в кассу. А мы еще здесь походим.

– У нас только шесть, – испугалась девица.

– Не понял, – нахмурился Митя. – А где остальные двенадцать?

– Остальные двенадцать?..

– Ладно, несите шесть, – милостиво разрешил Медведев, увлекая за собой Катерину.

– Откуда они только такие берутся? – подивилась та.

– Тяжелое наследие социалистического прошлого, – пояснил Медведев. – Ничего, жизнь ее обломает. Научится торговать, не здесь, так на рынке. А не сможет, будет рельсы укладывать.

– С такой-то походкой? – улыбнулась Катя.

– Ну что ж, современный вариант «Девушки с веслом» – «Девушка со шпалой». Символ времени. – И неожиданно для себя попросил: – Помогите мне выбрать подарок другу на свадьбу.

– Вы же взяли бокалы.

– Я взял их для вас.

– Для меня? – засмеялась незнакомка. – Да у меня и денег-то таких с собой нет.

– Это подарок, – пояснил Медведев. – Вы же теперь моя невеста.

– Нет, – сдержанно отказалась Катя. – Это совершенно исключено.

– Вы не хотите выйти за меня замуж?! – притворно ужаснулся Медведев.

– Я не могу принять от вас такого подарка. С какой стати?

– А замуж, значит, согласны?

– Ну что за глупости!

– А мы, между прочим, до сих пор не познакомились. Разрешите представиться: Дмитрий Медведев. А вас как зовут?

– Катя, – помолчав, ответила она.

– Вот это удача! – обрадовался Медведев. – Как раз вчера по телевизору сказали, что никто не выберет подарка лучше Катерины.

– Ну что вы выдумываете! – улыбнулась Катя. – А кто этот ваш приятель?

– Врач. Травматолог.

– И вы хотите подарить врачу бокалы по двадцать пять долларов за штуку? Чтобы он боялся поставить их на стол?

– Нет, бокалы я хочу подарить вам. То есть нам. А приятелю травматологу выбрать что-то с вашей помощью. Вы, я вижу, девушка практичная...

– Что не скрываю и чем горжусь, – оставила она без внимания его вариации на тему бокалов.

– И правильно делаете, – похвалил Медведев. – Итак, ваши предложения?

– Надо купить что-то полезное для повседневной жизни – сервиз или набор кастрюль.

– Смешное слово «кастрюля». Вы когда-нибудь вслушивались в звучание слов? Если покопаться в этимологии, похоже на латинское «castratio», вам не кажется? Вдруг мой приятель проведет параллель...

– А вдруг он поставит перпендикуляр?

– Вы что имеете в виду под перпендикуляром? – оживился Медведев. – Тоже, в сущности, смешное слово, вы не находите?

– Со стороны послушать – разговор двух сумасшедших.

– Ну отчего же? Наоборот, двух ищущих, вдумчивых людей, зрящих в корень, во всем стремящихся дойти до самой сути – «в работе, в поисках пути, в сердечной смуте»...

– Так, – сказала Катя, – вы меня совсем заговорили, товарищ Пастернак. Покупаем вот эти кастрюли и уходим.

– Мне нравится это «мы», – одобрил Медведев. – Значит, вы считаете, что бокалы по двадцать пять долларов для врача-травматолога – это круто, а набор кастрюль за двести восемьдесят – именно то, что нужно?

– Ой! – смутилась Катерина. – Опять я цену не посмотрела! Давайте поищем что-то другое.

– Да нет, – отказался Медведев. – Лично я доверяю первому впечатлению. Неосознанному порыву. Когда еще не успеваешь подумать, а уже делаешь. Вот как я, например, вас увидел, а вы меня...

– Я?! – изумилась Катя. – С чего вы взяли?

– У вас говорящее лицо, – доверительно сообщил Медведев. – На нем отражаются все ваши чувства. Признайтесь, что перепалку с менеджером Светой вы затеяли исключительно для того, чтобы привлечь мое внимание.

– Да у меня и в мыслях не было...

– А хотите, я скажу, о чем вы сейчас думаете?

– Нет, не хочу!

– Значит, я все правильно угадал. Вы мечтаете попасть на свадьбу моего друга. И я вас, пожалуй, возьму. Знаете почему?

– Почему? – совсем растерялась Катерина.

– Потому что подарок выбрали вы и должны нести за это ответственность. Вдруг он не понравится молодоженам? А тут вам, пожалуйста, и мальчик для битья. В смысле девочка...

Он помнил всю их короткую жизнь от этой первой встречи в магазине посуды до того последнего мгновения, когда Катя, помахав на прощание рукой, навсегда скрылась в салоне новенького «мерседеса», будь он проклят. Она поехала с родителями, потому что имела доверенность на эту машину. Расставались всего на час, но прощание оказалось последним.

Они ни разу не поссорились за то недолгое время, что были вместе. Может быть, не успели, а может, просто не существовало претензий, которые они могли бы предъявить друг другу.

Митя тогда много работал, укрепляя свою новорожденную компанию, уходил рано, возвращался поздно. По утрам Катя варила ему кашу и гладила рубашки, а вечером готовила легкий ужин, потому что только глупец нажирается на ночь, как считала теща, Татьяна Павловна, единственный человек, с которым он так и не сумел найти общий язык, хотя оба старательно соблюдали политес.

Почему случилось так, а не иначе, без всякого на то основания и повода с его стороны, Митя не знал. И, пытаясь анализировать ситуацию, пришел к выводу, что тещу просто раздражает сам факт его существования и то, что юная Катя бросилась к нему, как в омут, с первой встречи, отринув все прочие ценности и связи.

А может, они просто подпали под общее правило – заложенный на генетическом уровне, многократно высмеянный антагонизм между тещей и зятем, которому зачастую нет объяснения и никогда нет лекарства. Ну, не выпало на их долю редкого счастливого исключения. Что тут поделаешь? Впрочем, жили они раздельно – уже хорошо.

Катя оканчивала филфак и работать в обозримом будущем не собиралась, очарованная новой, взрослой, замужней жизнью.

– Что за самоуничижение?! – гневалась Татьяна Павловна. – Собираешься реализовывать себя на кухне?

– Да! – весело подтверждала Катя, и это тоже ставилось Медведеву в вину.

– Это он тебя подбивает! – уличала теща.

– Ну почему он, мама? И что значит «он»? У него есть имя. И Митя здесь абсолютно ни при чем. Мне просто нравится...

– Нравится что? Быть прислугой? Дипломированной домоправительницей? Пройдет еще пара лет, и ты полностью дисквалифицируешься. Кто возьмет тебя на работу? И кем? Кухаркой? Горничной в отеле? Официанткой?

– Что за глупости, мама! Я знаю два языка...

– Эта воронка затягивает. Стоит только попасть, и уже не выберешься. Твой муж достаточно богат, чтобы нанять прислугу, а не делать ее из собственной жены.

– Но мне нравится готовить! Зачем мне кухарка? Я хочу сама заботиться о своем муже.

– Домашняя хозяйка никому не интересна, и первым это понимает именно муж.

– Ты думаешь, я стану интересней, если начну полдня толкаться в метро и работать на чужого дядю? Я много читаю, общаюсь с умными людьми, не хожу в засаленном халате и мою голову, если ты это имеешь в виду. Я счастлива, мама! Разве не это главное в жизни?

– Надо думать о будущем!

– То есть в муках ковать свое гипотетическое завтра? А я хочу жить сегодня. Сейчас!

Значит, знала Катя, что жить ей оставалось недолго и счастье будет коротким? И спешила успеть вперед нарадоваться за всю не выпавшую на ее долю жизнь, взять из нее в коротенькое сегодня отмеренное на долгие годы счастье? Но ведь мечтала, строила планы на эти самые годы. Выходит, все же не знала, не чувствовала неумолимо надвигающегося конца? Или не могла поверить...

Но мысли эти пришли к нему уже потом, много позже, вместе с воспоминаниями, которые тогда еще были жизнью.

Катя-Катерина, девочка-мечта, не успевшая стать привычкой. Маленькая фея, случайно залетевшая в его дом. Ушла – и звезды погасли. Он один бредет в темноте. «Жизнь во мгле». Кто это написал? Звучит красиво...

«Цветы, посаженные тобой, растут...» Откуда это? Все уже было на земле, повторяясь многократно, но каждый заново открывает для себя и боль, и радость. Пришла его очередь.

Растут на даче цветы, посаженные Катей, и каждую весну всходит посеянная ею трава, теснятся на полках книги, которые она читала, и потихоньку выцветает на солнце покрашенный ее руками забор.

Вот она оглянулась, вся перемазанная зеленой краской. Вот зажигает свечи и смотрит на него лукаво, и лицо ее таинственно озаряет колеблющийся язычок пламени. А вот кидает в него снежком и звонко хохочет, пока он не опрокидывает ее в сугроб, и они долго целуются в мягком сыпучем снегу.

Мгновенные вспышки памяти, как фотографии, любовно подобранные в семейном альбоме.

Она звала его Дима, единственная из всех, именно потому, что это подчеркивало его безраздельную ей принадлежность.

– Знаешь, – говорила она, – я так тебя люблю! Если с тобой, не дай Бог, что-то случится, я тоже умру. Потому что у меня больше ничего не останется...

Но случилось с Катей. А он, Митя, продолжает жить. Как мальчик Кай – с кусочком льда вместо сердца.

22

Маруся тихо поднялась и прошла в свою комнату. Она уже лежала в постели, когда Митя осторожно стукнул в ее дверь.

– Маша, ты спишь?

Она не ответила...

* * *

Первого января сразу после обеда Митя уехал. А второго засобиралась в Москву и Маша.

– Что же ты с Дмитрием не поехала? – удивился Василий Игнатьевич. – Будешь теперь маяться на перекладных.

– Получу в Иванове свою тысячу, оформлю доверенность, а вечером на автобус. А может, поездом поеду, посмотрим.

– Возьми деньги, которые Митя оставил.

– Нет, не возьму...

– Ты что, дочка, слышала наш разговор? – догадался Василий Игнатьевич.

– Слышала...

– Уж ты прости его, дурака.

– А за что? Он передо мной действительно ни в чем не виноват. А сердцу ведь не прикажешь...

...В московском автобусе было холодно, не переставая плакал ребенок и громко храпел какой-то дядька.

Маруся откинула кресло в надежде немного подремать. Но разве уснешь, когда в голову лезут всякие мысли? Наконец ребенок замолк, а дядька, видимо, пробудился, и в тускло освещенном салоне повисла долгожданная тишина, наполненная тихим гулом мотора и ровным дыханием спящих пассажиров.

Маруся поплотнее запахнула шубку, закрыла глаза и не заметила, как заснула.

И приснился ей странный сон. Будто идет она бескрайним снежным полем, и видна уже вдали маленькая деревенька – черные избы утопают в снегу по самые крыши. Вдруг, подобно гигантским птицам, опускается с неба волчья стая. И она, цепенея от ужаса, падает в снег, но тот не прячет, выталкивает на поверхность, словно морская соленая вода. А волк уже рядом, смотрит пронзительными глазами. Маша хочет бежать и не может – ноги вязнут в глубоком рыхлом снегу. Волчья морда все ближе, ближе, и видит Маша – лицо-то человечье, и понимает, что это Монин! И хочет ударить по небритой щеке, оттолкнуть, но руки как ватные – не поднять. А тот уже обнимает ее, щекочет мягкой душистой шерстью, и Маше приятна запретная ласка, потому что это и не Монин вовсе, а Митя. И знает, знает Маша, что нельзя ей больше ему доверяться, но сама остановиться не в силах и только просит его, умоляет:

– Не надо, Митя! Не надо!..

– Просыпайтесь-ка, милая барышня! Плохой, видно, вам сон приснился?

Маша с сожалением открыла глаза.

– Сама не знаю, плохой ли, хороший...

– Ну, простите великодушно, если ненароком хорошему помешал.

На нее приветливо смотрел попутчик – импозантный мужчина лет пятидесяти, а может, шестидесяти – Маруся никогда не умела правильно определять возраст.

– Смотрю, воротник пол-лица закрыл, забеспокоились вы, заметались. Дай, думаю, разбужу, уж вы не обессудьте...

– Ну что вы! Все вы правильно сделали. Большое спасибо.

– Тогда позвольте представиться: Крестниковский Кузьма Кузьмич, художник.

– Очень приятно. Мария Сергеевна Бажова, учительница. А я так и подумала, что вы художник.

– Вот как? Это почему же, милая барышня?

– У вас вдохновенное лицо, пышная шевелюра, бородка, бабочка вместо галстука, а в конец салона вы отнесли большущую папку, видимо, с эскизами...

– Да вы просто Шерлок Холмс! – восхитился Кузьма Кузьмич. – А я вот не подумал о вашей профессии. Просто порадовался, что скоротаю дорожку рядом с красивой женщиной. Так чем же вы занимаетесь, Мария Сергеевна?

– Я учительница.

– Это я уже знаю. Преподаете английский в средней школе. А может быть, в университете. Угадал?

– Нет, – засмеялась Маруся. – Я веду первый класс в селе Вознесенье. Это в Савинском районе.

– Ага! Но так просто я не сдамся. Попробую все же что-нибудь угадать. Ну-ка, дайте-ка мне свою руку...

– А вы что же, хиромант? – улыбнулась Маруся, протягивая раскрытую ладонь.

– В некотором роде, – заверил Крестниковский. – Ну-ка, ну-ка, что тут у нас прописано? Значит, так: живете вы в деревне Новишки у Василия Игнатьевича Крылова...

– Да, – изумилась Маруся, ошеломленно разглядывая свою ладонь. – А как вы узнали?

– Деревня, милая барышня, как большая коммунальная квартира: ты еще только чихнуть собираешься, а тебе уже диагноз поставили.

– Хотите сказать, что вы деревенский житель?

– А что, не похож?

– Нет, – покачала головой Маруся, – совсем не похож.

– А ведь я селянин с вековыми корнями. Хотите, расскажу?

– Конечно, хочу.

– Пращуры мои испокон веков на этой земле жили крепостными крестьянами. И в восьмидесятых годах позапрошлого уже столетия прапрадед мой, тоже Кузьма Кузьмич Крестниковский, тогда уже вольный, построил здесь, в Меховицах, прядильную фабрику.

Края эти в те времена были богатые, и люди жили зажиточно: в каждом доме минимум по две коровы, лошади, овцы, свиньи, а уж гусей с курами никто и не считал. Рыбу в город из Уводи, грибы белые, грузди возами возили. Крестьяне в шубах ходили – и мужики, и бабы.

А какие в Вознесенье ярмарки шумели! Дед мой их мальчишкой застал, рассказывал. Чем только не торговали! А какие гулянья были, праздники церковные! Девки хороводы водили. От храмов вон одни стены остались, а и по ним видны былое величие и размах.

А в революцию, это уже при прадеде, фабрику национализировали, усадьбу, как водится, сожгли, а уж прадед сам умер – не вынес разора.

Дед мой, воспламененный новыми идеями, отправился биться за народное счастье. А после гражданской вернулся на родное пепелище – из всех построек один только флигель и уцелел. Так до сих пор и стоит, еще и внукам нашим послужит. Вот как раньше строили!

Назначили деда на фабрику «красным директором». В тридцать восьмом, правда, расстреляли. Хотя работу он наладил и служил, как говорится, верой и правдой – искренне верил в идею.

А отец мой, царствие ему небесное, уехал в Москву учиться – мечтал стать художником. И видно, сбой случился в адской канцелярии, потому что каким-то чудом его не тронули. Но тут война началась, Великая Отечественная, отец на фронт ушел, а в сорок третьем потерял правую руку и вернулся в родительский дом.

Очень он тяжело свое увечье переживал. И не знаю, может, не пережил бы, кабы не мама. Она была сестрой милосердия, ухаживала за ним в госпитале, да так на всю жизнь и приклеилась.

– Значит, не довелось ему стать художником?

– Нет, не довелось. Хотя он пытался рисовать левой. Но все было совсем не то, отец это прекрасно понимал и никому своих работ не показывал.

– Чем же он жил?

– Инвалидом жить не хотел. Пошел на фабрику, вскоре тоже дослужился до директора и работал так до шестьдесят пятого года, когда уже и чинить стало нечего – оборудование полностью износилось. Да и не мудрено – без малого сто лет крутилось денно и нощно. Вот как раньше делали – на века!

Модернизировать производство не сочли нужным. А ведь с этой фабрики вся округа кормилась, больше здесь ничего и не было – колхозы захудалые да она. Хотя, – усмехнулся он, – не такие уж и захудалые. По сравнению с нынешними прямо-таки образцово показательные хозяйства. Ну так вот, фабрику закрыли, и потянулась молодежь в чужие города и веси.

– А вы, значит, остались?

– Да нет, поначалу и я потянулся. Уехал в Москву учиться, встретил там свою Наташу, родили мы с ней двух сыновей – Кузьму и Андрея.

– Еще один Кузьма Кузьмич?

– Такая у нас в роду традиция – старший сын наследует это имя, принимает, так сказать, эстафетную палочку.

– А почему в деревню вернулись?

– Да много было причин. Мама одна осталась, болела, а уезжать наотрез отказалась. Наташа в Москве задыхалась – у нее астма. Да и сам я как-то не прижился, не очень мне удавалась роль непризнанного художника. Критики меня ругали, выставляться не разрешали. Я ведь примитивист, но, по их мнению, какой-то был неправильный – искажающий социалистическую действительность, уродующий советского человека.

А я все время по родной земле тосковал, по красоте этой, по чистоте, по правильности. Но, что удивительно, первой предложила сюда вернуться Наташа. Я думал поначалу – порыв, а потом затоскует, захандрит и убежит отсюда не оглядываясь.

И что вы думаете, милая барышня? Ничуть не бывало! Такой пейзанкой заделалась моя Наташа. Расцвела, похорошела. А энергии в ней – откуда только что взялось!

Я ее, знаете, как зову? Женщина земли. Ей сосед наш, Федор Иванович, как-то сказал: «Отдохни! Ведь ты же упадешь!» И я ее ругаю, не велю так надрываться. А она смеется. «Мне, – говорит, – не в тягость, а в радость».