355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Инна Туголукова » Маша и Медведев » Текст книги (страница 6)
Маша и Медведев
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:40

Текст книги "Маша и Медведев"


Автор книги: Инна Туголукова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

И он действительно каждый вечер начал провожать Марусю до дома. Она шла рядом, слушая вполуха его излияния о давней героической службе в милиции. По рассказам Монина выходило, что это под его мудрым руководством разрабатывались хитроумные операции по поимке матерых преступников, что это именно он возглавлял группы захвата и первым врывался в воровские малины, сжимая холодную сталь пистолета, он первым бесстрашно бросался на опасных рецидивистов и беспощадно пресекал любые нарушения закона.

И что он получил взамен, горько вопрошал Монин. Интриги, жгучую зависть бездарных и трусливых коллег и, как результат, изгнание из милицейских рядов! Вот потому у нас и расцветает преступность, что лучших, талантливых гонят взашей, а их места занимают тупые служаки, которые только и умеют лебезить перед начальством.

От соседки Евдокии Самойловой, по прозванию Хохотушка, Маруся знала, что Монин убил человека – то ли жену, то ли собутыльника – она не уточняла за отсутствием интереса, долго сидел в тюрьме, а выйдя, приехал к матери в Сельцо. Мать давно умерла, а Григорий работал пастухом и стремительно спивался.

Больше всего Марусю раздражало, когда он тыркал ее локтем, призывая проникнуться важностью особо драматического момента.

Так прошло две недели, и морозным воскресным днем, видимо, дождавшись, когда Василий Игнатьевич уйдет из дома, Монин явился к Марусе при галстуке и с кульком конфет «Ласточка».

Маруся, кляня его в душе на чем свет стоит, вежливо предложила выпить чаю. Монин не отказался. Забросив в рот конфету и шумно отхлебнув из чашки, он сказал:

– Тут вот какое дело, Мария. Я один, ты одна. Чего нам детский сад разводить? Давай жить вместе. Хочешь, ко мне переезжай, а то здесь вот, у вас...

– А почему вы решили, что я одна? – осведомилась Маруся, не зная, смеяться ей или гневаться. – У меня в Москве есть... мужчина.

– Ну и что? – искренне удивился Монин. – То в Москве, а то здесь.

– Ну вот что, Григорий! – решительно поднялась Маруся. – Будем считать, что вы ничего не говорили, а я соответственно ничего не слышала. А сейчас, прошу вас, немедленно уходите и больше никогда, вы поняли, никогда не встречайте меня в Вознесенье!

– Так ты что же мне голову морочила?! – задохнулся от возмущения Монин. – Две недели со мной ходила, а как до дела дошло, нос воротишь? Гришка Монин тебе не хорош?! – Он говорил все громче, переходя на визгливые ноты и сам себя возбуждая. – Да у меня таких, как ты, в каждой деревне по три штуки! И пока никто не жаловался. На Митькины миллионы нацелилась? А вот это ты видала? – сунул он ей под нос кукиш с отросшим грязным ногтем на большом пальце.

– Немедленно убирайтесь вон! – ледяным тоном потребовала Маруся.

– Я уйду, – осклабился Монин, запихивая в карман пиджака конфеты «Ласточка». – Но запомни: Григорий Монин обид не прощает!

17

В середине декабря лег большой снег. И Маруся, впервые в жизни увидела, что такое настоящая русская зима. Все вокруг стало белым, засверкало, засеребрилось, вспыхивая на солнце мириадами ослепительных искр. И лес стоял такой тихий, важный, укутанный роскошным одеянием.

Разве можно было представить в слякотной Москве, с ее грязной, хлюпающей под ногами кашей, какая это чудесная, сказочная пора? Ах, как жаль, что маме так и не удалось сделать из нее заядлую лыжницу! Но теперь она наверстает упущенное! Просто грех – жить в лесу и не совать туда носа целых полгода. А как сунешь, если там снега по этот самый нос? Только на лыжах...

Избы присели под тяжестью снежных шапок, утонули в сугробах, связанные друг с другом ниточками узеньких – вдвоем не разойтись, – протоптанных в снегу тропинок.

Вечерами теплились по деревням желтые квадратики окон. Иногда в черной бездонной высоте зависал серпиком месяц и мерцали холодные зимние звезды. Вот и все освещение.

Ночью в трубе завывал ветер, бросал в стекла пригоршни колючего снега. И скреблись, шуршали по углам мыши. Маша мышей не боялась, но и вынужденному соседству тоже не радовалась. А тут как-то зашла Евдокия Самойлова, достала из-за пазухи котеночка, серенького, полосатого.

– Ой! – обрадовалась Маруся. – Это вы нам принесли?

– Дак да, – подтвердила Хохотушка, – небось мыши-то у вас по горнице парами гуляют.

– Гулять, конечно, не гуляют, а все-таки как в деревне без кошки?

– Вот и да-то.

– Василий Игнатьевич, я думаю, не рассердится. Он животных любит. Как вы считаете?

– Дак оно, конечно, Игнатьич мухи не обидит. А вот как бы Челкаш не сожрал. Виданное ли дело – собаку в доме держать!

– Ну, с Челкашом-то мы договоримся, он у нас умный. А кошечку я Ксюшей назову.

– Ксюшей?! – развеселилась Хохотушка. – Ой, не могу! Сдурела девка! Да ты погляди, какие у него яйца!

– Так это котик! – догадалась Маруся. – Тогда быть ему Ксенофонтом.

– Еще того не легче! – подивилась Евдокия. – Уж больно мудрено выдумала. Пока выговоришь, язык поломаешь.

– А мы станем звать его Сенечкой. Будешь Сенечкой, милый?

Она поднесла котенка к лицу, и тот растопырил лапы, выпустив тоненькие иголочки когтей.

– Норовистый, – предупредила Самойлова. – Глаза-то не больно подставляй. Наша Мотька троих принесла, так этот самый шустрый – всех разогнал.

Василий Игнатьевич котику обрадовался. Челкаш появление нового жильца не одобрил, но был слишком хорошо воспитан, чтобы это афишировать. А Маруся в нем просто души не чаяла, поэтому на голову Ксенофонт сел именно ей и, как говорится, ножки свесил.

Наглый кот с первого дня повел себя в доме хозяином: Челкаша презрительно терпел, как неизбежное зло, старику позволял небольшие вольности, типа почесать за ушком, а Машу не считал не то что за кошку – за человека, так, черная кость, обслуга, имеющая к тому же наглость хватать его величество поперек туловища, тискать и целовать в царственный нос!

Выпала тебе на долю честь незаслуженная, несказанная радость накормить, напоить и убрать – вот и довольствуйся. Так нет, ручонки тянет, да еще и на кровать его покушается – на святая святых. Виданное ли дело?! Коврик у двери – вот ее место. Конечно, Сеня позиций так просто не сдавал и ложился строго в геометрическом центре, а наглая прислуга ютилась с самого краю, можно считать, в дырке у стенки, но ведь ворочалась, тревожила сон!

Совсем без прислуги, естественно, не обойтись, но каждый сверчок знай свой шесток. Так что приходилось быть жестким...

– Что это у тебя? Экзема? – ужаснулся как-то директор школы, глядя на ее израненные руки.

– Да это меня кот царапает, – улыбнулась Маруся.

– Кот царапает! – с горечью передразнил Савелий Филиппович. – Мужики тебя должны царапать, а не коты.

...Письма и газеты Маруся брала теперь на почте в Вознесенье, так было удобнее и быстрее. Юлька писала редко, зато послания приходили длинные, подробные и очень интересные.

Маруся получала на почте толстый белый конверт с разноцветными марками, несла домой и с порога показывала Василию Игнатьевичу. Тот принимал у нее драгоценную ношу и ставил на комод, прислоняя к бронзовой статуэтке Дон-Кихота. Потом они ужинали, предвкушая предстоящее удовольствие, раздували Ваше Сиятельство и, только усевшись за накрытый к чаю круглый стол под розовым абажуром, вскрывали конверт.

Юлька оказалась превосходной рассказчицей. Маруся словно наяву видела узкие улочки, дома, теснящиеся друг к другу, крохотные, идеально ухоженные палисадники, мостовую, вымытую мыльной водой. Конечно, этому весьма способствовали многочисленные фотографии. Но под Юлькиным пером чужие, мертвые образы наполнялись воздухом и смыслом, оживали, становились понятными и родными.

Франк, если верить Юльке, оказался действительно неплохим парнем, прекрасным мужем и главой семейства. Его родители были милейшими людьми, души не чаявшими в своей юной невестке. О таких соседях и друзьях можно было только мечтать, и вообще жизнь прекрасна и удивительна во всех своих проявлениях: так звучал основной рефрен Юлькиных писем. В общем, Тая номер два.

И еще Маруся поняла, что, оказывается, совсем не знала свою единственную дочку. Не подозревала в ней этой бешеной энергии, железной воли, несокрушимого упорства в достижении цели. Она несколько месяцев проработала официанткой в баре, совершенствуя разговорный язык, и уже одинаково хорошо говорила и по-английски, и по-французски. Лихо водила машину и трактор (!) – вот она сидит в пестром платочке за рулем мощного «ламборгини» на фоне только что вспаханного поля на ферме своего свекра. Ее фотоэтюды напечатала городская газета. А теперь Юлька решила, что дозрела до высшего образования и дело осталось за малым – определиться, что предпочесть – журналистику или психологию – и где это самое образование получить – в Бельгии или, может, в Сорбонне...

«В кого она такая – сильная, раскованная, цельная? – думала Маруся. – И как бы повела себя в моей ситуации? Уж, наверное, не стала бы писать в банку...»

Больше всего она боялась, что Юлька когда-нибудь узнает о тех горьких унижениях, которые ей пришлось пережить, и не поймет, не простит рабской покорности обстоятельствам. Но, как говорит Софья Андреевна, все уже случилось, и надо делать выводы, а не морочиться тем, чего уже нельзя изменить.

Из Юлькиных писем Маруся знала, что злодейка Тамара родила Роману еще одну дочку. Назвали девочку Марина-маленькая в честь очень довольной этим обстоятельством свекрови. А по телефону (Юлька часто звонила отцу и бабушке) Роман сказал, что потрясен решением Маруси уехать из Москвы в деревню, что она может вернуться в любой момент и он гарантирует...

Маруся знала это запоздалое раскаяние перед затравленным человеком, которое моментально улетучивается, как только жертва снова начинает маячить перед глазами. Да и нетрудно представить себе эту картину: Роман, сутками пропадающий на работе, денно и нощно рыдающий младенец, расхристанная Тамара, не знающая, за что хвататься, неотлучно трясущаяся в квартире свекровь, набитая пеленками ванная и кастрюльками кухня. Нет, этот вариант она даже не рассматривала.

Сама же Юлька ее разночинский порыв встретила восторженно.

«Молодец, мамуля! – написала она. – Вот это круто! Честно говоря, не ожидала от тебя такого решительного шага – уж больно ты захандрила. Вот так и надо прощаться со старым – сбрасывать с себя, как отмершую кожу.

Это здорово – начать другую жизнь, совсем новую, незнакомую! Ты свободная, еще молодая, красивая, вся открытая новым впечатлениям и чувствам. Ты теперь обязательно будешь счастлива! Именно потому, что уехала из Москвы, сменила обстановку, образ жизни, привычки, возможности – все!

Ты только подумай, ведь это же чудо – начать жизнь с белого листа! Один раз у тебя не получилось (ну, не считая меня, конечно!), и тебе дали уникальную возможность переписать все заново, набело, как ты хочешь!

В Москве ничего бы не вышло. Ни новая работа, ни даже новый мужчина не помешали бы тебе остаться прежней: так бы и тащила на себе весь груз своей прошлой жизни – ошибки, обиды, проблемы и сомнения.

Кстати, о мужчинах. Крепкие фермеры и их сыновья – это именно то, что надо. Они здоровы духом и телом, обладают здравым смыслом и надежны, как сама земля. Оглянись вокруг, и ты увидишь...»

– По-моему, моя умная дочка не имеет ни малейшего представления о современной российской деревне, – засмеялась тогда Маруся.

– Во всяком случае, очень смутное, – согласился Василий Игнатьевич. – Но в одном она, безусловно, права: из Москвы стоило уехать.

Очередное письмо пришло двадцать третьего декабря, в канун Марусиного дня рождения.

– Вам тут еще извещение из областного центра, с главпочтамта, – сказала оператор Люба Палилова.

– Какое извещение? – удивилась Маруся.

– Вам деньги поступили. Крупная сумма в валюте. А мы с валютой не работаем. Так что придется в Иваново ехать. – И не удержалась, спросила: – Дочка, наверное, прислала?

– Наверное... То есть конечно! Кому же еще? – растерянно проговорила Маруся, вертя бумажку с астрономической для нее суммой – тысяча долларов. – И что еще вздумала? Зачем?!

И, нарушая традицию, присела у окна за столик, вскрыла конверт. Письмо было поздравительным.

Моя самая дорогая и любимая мамочка! – читала Маруся. – Какое счастье, что Бог послал мне именно тебя – такую неповторимую и прекрасную! Нет таких слов в «великом и могучем», чтобы выразить мою любовь к тебе, самой доброй, веселой, жизнерадостной, рукодельной, интеллектуальной, оптимистичной, умной, увлеченной, спортивной, трудолюбивой и музыкальной!

Поздравляю тебя с днем рождения! Пусть твоя жизнь с каждым днем становится все прекрасней, многогранней, насыщенней и ярче! Счастливы люди, живущие рядом с тобой! Желаю тебе непрестанно купаться в любви своих друзей и родных, которым судьба подарила драгоценную возможность греться в исходящем от тебя тепле, наслаждаться твоим остроумием и утешаться твоей мудростью.

Оставайся такой же цветущей, молодой, уверенной в себе и успешной. Множества тебе желаний и еще больше средств для их осуществления, душевного покоя и ощущения постоянного, непрекращающегося счастья!

Лучезарною улыбкой

Лица все озарены.

С днем рождения, родная,

Поздравляем тебя мы!

Пожелать хотим здоровья,

Счастья, радости, любви!

Ты своим теплом душевным

Озаряешь наши дни.

И улыбкой согреваешь

В хмурый, пасмурный денек.

Разве может быть с тобою

Кто-то сир и одинок?

Искры юмора метает!

Песни звонкие поет!

С днем рождения, родная!

Веселится весь народ!

Целую тысячу раз! Твоя Юлька.

P . S . Самые горячие приветы и самые сердечные поздравления от Франка и его родителей!

P . P . S . Деньги тебе на подарок твоя доченька заработала сама! А еще я наконец определилась с профессией – выбрала психологию, накупила целую кучу умных книг, а учиться решила все же в Сорбонне.

P . P . P . S . Я так соскучилась по тебе, моя мусенька! Весной хочу приехать, и Франк не возражает. Если, конечно, не помешает одно обстоятельство...

Что это за обстоятельство и почему может помешать долгожданному приезду, Юлька не расшифровала. И Маруся всю дорогу до Новишек мучилась догадками, что же это за неведомая напасть, и опасениями, что вдруг все-таки помешает. Но все заглушала сумасшедшая радость от одной только мысли, что наконец-то, наконец-то она увидит Юльку, свою ненаглядную, чудную, обожаемую дочку!

Кто еще скажет ей, Марусе, такие замечательные слова? Никто и никогда... Но какова заноза?! «Песни звонкие поет»...

Была у Маруси одна маленькая слабость: она очень любила петь и не отказывала себе в этом безобидном удовольствии. Правда, только когда была одна. Потому что природа начисто лишила ее и голоса, и слуха. Родители и Юлька над ней подтрунивали. При Романе она не пела никогда.

А под вечер разыгралась настоящая метель! И Маруся почти бежала, заслоняясь рукой от ветра и бьющего в лицо снега, чтобы быстрее сообщить Василию Игнатьевичу счастливую новость. «Дедунюшке», как называла его в своих письмах Юлька.

И когда, потопав в сенях валенками, распахнула дверь в горницу, счастливая, румяная с мороза, вся припорошенная пушистым снегом, увидела сидящего за столом Митю.

18

В Москву Митю и Чарли привез на своей машине отец Евгений. Первым делом подъехали на Лубянку к человеку из ФСБ, которому позвонили еще с дороги, отдали фотопленку и кассету, спрятанные до этого в тайнике жажелевской церкви, под охраной Господа Бога, как шутил батюшка.

Потом отправились к Мите. Это тоже было предметом долгого обсуждения: где остановиться – в гостинице или сразу пойти ва-банк и открыто заявить о своем возвращении. Фээсбэшник уверял, что для конспирации больше нет никаких оснований, да и батюшка призывал не миндальничать.

Охранники, узнав Митю, машину во двор пропустили беспрекословно, но Карцева, в соответствии с инструкцией, о госте предупредили. Впрочем, этого можно было бы и не делать, поскольку Гена беспробудно пил последнее время, не выпадая из стабильно сумеречного состояния.

Дверь открыла тетка и, не говоря худого слова, бухнулась в ноги. И только когда Митя поднял ее, заплакала, прислонившись к его плечу, обещая все вернуть, свое отдать, лишь бы племянник, которого она искренне считала погибшим, не помнил зла.

– Идите щец горяченьких поешьте. Я вот и пирожков напекла, – суетилась тетка. – А сынок-то мой, Каин окаянный, на подписке о невыезде. Я его с собой заберу, на старую квартиру. Я теперь там живу. А здесь все вычищу-вылижу, ни пылинки не оставлю...

– Забери, – согласился Митя. – Видеть его не хочу!

Но увидеть все-таки пришлось.

Пьяный Карцев сидел на диване, смотрел налитыми кровью глазами.

– Дурак! – сказал он и пьяно хихикнул. – Дуракам везет. Тебе всегда везло. Значит, ты дурак, – хрипло засмеялся Карцев, явно довольный столь удачно выстроенным силлогизмом.

– Замолчи! – бросилась к нему тетка. – Ни стыда, ни совести не осталось. Слава Богу, отец не дожил до такого позора. Разве мы так тебя воспитывали? Гена! Гена!!!

Но тот уже отключился: глаза его закатились, рот широко открылся, и Карцев начал тяжело заваливаться на бок.

– Боюсь, что сегодня он уже нетранспортабелен, – поморщился Медведев.

– Митя! – заплакала тетка. – Ведь он сынок мой единственный! Ну как я могу его бросить? Ведь он никому и не нужен, кроме меня. Ни жены у него, ни детей. Уж как я его просила, чтобы все по-человечески, как у людей, а он только отмахивался: «Подожди, мать, надо сначала бабок наковать побольше!» Вот через эти бабки все и зло!

– Ладно, тетя! – устало прервал ее Дмитрий. – Того, что случилось, уже не исправишь. Теперь надо думать, как жить дальше. Но я здесь, как ты понимаешь, тебе не советчик и не помощник...

Нинель он увидел на процессе, куда ее вызвали в качестве свидетеля. Она вышла давать показания, и в зале мгновенно установилась та благоговейная тишина, какая случается всякий раз, когда в центре внимания оказывается очень красивая женщина.

Пепельные волосы собраны на затылке в тяжелый узел. Строгое ярко-синее платье чуть ниже колен подчеркивает безупречную фигуру. Высокая, стройная шея, белые обнаженные до плеч руки. И эти широко распахнутые, ясные, васильковые глаза!

Судья, замотанная бесцветная женщина неопределенного возраста, невзлюбила ее с первого взгляда.

– Узнав о смерти Мити, я была просто раздавлена горем, – проникновенно заговорила Нинель. – И начала анализировать ситуацию...

– И анализировали ее четыре месяца? – насмешливо осведомилась судья.

– Да, – не дала себя обескуражить Нинель, – четыре месяца. И когда поняла, какую страшную роль сыграл в этом ужасном преступлении Карцев...

– А в каких отношениях вы состояли с Карцевым? – опять перебила судья.

– Мы... были близки, – испепелила ее взглядом Нинель, но голос остался ровным, спокойным. Она тоже умела властвовать собой. – Но любила я всегда только Митю и, когда узнала, что он якобы умер, впала в глубокое отчаяние. Карцев воспользовался моим состоянием и склонил к сожительству...

– Да ты за бабки отца родного до смерти затрахаешь, – подал голос Карцев. – Склонили ее...

В перерыве между слушаниями Нинель фланировала по коридору, но к Мите не подошла, хотя и бросала в его сторону многозначительные взгляды. А вечером, садясь за руль, он увидел, как она торопливо пробирается к нему между машинами, но ждать не стал. Она смотрела ему вслед, пока «ауди» не завернула за угол.

Но Нинель никогда не была закомплексованной дурочкой, всегда знала, чего хочет, и свято верила, что цель оправдывает средства. В данной ситуации она мечтала вернуть Митю и готовилась добиваться этого любыми доступными ей способами. И дело тут в общем-то было не в деньгах. Не только в деньгах.

Из великого множества ее мужчин только к Мите она питала некие чувства, казавшиеся любовью. И его отношение тоже было ей очень важно. Потому что он-то действительно любил ее, она знала, единственный на всем белом свете.

И через два дня, вернувшись вечером домой, Медведев застал в квартире непрошеную гостью. Нинель вышла к нему, лучезарно улыбаясь.

– Что ты здесь делаешь? – остановил он ее порыв.

– Хочу забрать свои вещи...

– Забирай и уходи. И верни мне ключи.

– Ключи лежат на столике в прихожей.

– Вот и отлично.

Он ушел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Разложил бумаги, но работать не смог – эта женщина волновала его. Надо было уйти отсюда прочь, а он сидел и смотрел на дверь. Знал, что она войдет. И она вошла.

– Митька... – Ее голос дернулся и сорвался.

Она приложила руку к горлу и шагнула к нему, но, натолкнувшись на его взгляд, замерла на месте.

Дмитрий видел, как она пытается что-то сказать, открывает рот, будто рыба, вытащенная из воды, как судорожно сжимают онемевшее горло тонкие пальцы с длинными кроваво-красными ногтями.

– Митька... прости меня. Ну, просто прости – и все! Давай начнем сначала. Без слов и объяснений. Без обид, без упреков. Будто и не было ничего – этого кошмара! А хочешь, скажи мне все, изругай последними словами. Я ведь знаю, что дрянь, продажная, расчетливая. Но сейчас мне ничего не нужно! Только быть с тобой рядом. Не гони меня, Митька! Не отталкивай, не бросай! Я ведь не люблю никого. А тебя люблю. Только тебя и люблю! И ты меня любишь, любишь, любишь!.. Ты же любишь меня, Митька... – не то спросила, не то внушала ему она.

И уже стояла рядом, обвивая белыми руками, прижимаясь молодым, горячим телом, и глаза смотрели в самую душу, не отпускали, и кружил голову пьянящий, нежный аромат ее кожи.

«Ведьма!» – подумал Дмитрий, уже не разбирая смысла произносимых ею слов, а только глядя, как подрагивают губы, о которых так тосковал в своей лесной глуши. И припал к этим губам, но не благоговейно, не как к живительному источнику, дарящему радость, а будто к чаше с ядом, смертельному зелью, несущему погибель, но оторваться уже не мог – слишком велико было искушение.

И взял он ее грубо, как девку, словно наказывал, но в неистовом поединке она все равно победила, стяжав все дары и награды.

– Ну что? Добилась своего? – спросил Дмитрий, почти отталкивая льнущую к нему Нинель.

Но та лишь сладко жмурилась, как довольная, сытая кошка.

– Сейчас ты уйдешь.

– Нет, только не сейчас!

– Продолжения не будет.

– Будет, Митька, будет...

Он резко встал. Она змеей скользнула следом, упала на колени, приникла жадным ртом, шепчущим жаркие слова. И нужно было, наверное, отрубить себе палец, чтобы побороть искушение, стряхнуть эти колдовские, тягучие чары.

Потом она спала, тесно прижавшись к нему всем телом и даже во сне чутко реагируя на малейшее его движение.

Митя лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел невидящими глазами в черное ночное окно.

«Что со мной происходит? Проворонил компанию постыднейшим образом. Уперся как бык, никого не хотел слушать. Что это – глупость? Слепая доверчивость? Самонадеянность? Или беспомощность – вот как с Нинелью?..»

Он попытался освободиться из жаркого плена, но она только крепче к нему прижалась.

«Сплю с женщиной, дважды меня предавшей, только потому, что она так захотела, и я, как прыщавый юнец, не сдержал эмоций! – продолжал он бичевать себя. – Сорок лет – ни жены, ни детей. Но разве эту женщину я хотел бы видеть матерью своего ребенка? А разве нет? Разве не ею я бредил в своем лесу? Неужели действительно люблю? Нет! Просто хочу ее тела. Нравится, что вот такая красивая рядом. Что все оглядываются, смотрят, завидуют. Что ластится, как кошка, что привязана, по-своему, конечно, но ведь привязана. И чем же я тогда лучше? Такой же потребитель. Пользователь...»

Он уснул, когда за окнами забрезжил серый рассвет, освободившись наконец-то из цепких объятий Нинели, так и не придумав для себя правильного решения.

А о Маше даже не вспомнил...

19

– Ой! – сказала Маруся. – Не может быть!..

И по тому, как она это сказала, по тому, как просияли ее глаза, Василий Игнатьевич понял, что с ней происходит. И пока он соображал, плохо это или хорошо и чем может закончиться, Маруся, снимая шубку, продолжала весело щебетать:

– А у меня сегодня счастливый день – пришло письмо от Юльки!

– Вот это замечательно! – обрадовался старик. – Мой руки, садись за стол – будем читать.

– А я уже на почте прочитала, не удержалась, – повинилась Маруся.

– А теперь все вместе почитаем. Только поешь сначала.

В будни готовил Василий Игнатьевич. И делал он это отменно, впрочем, как и всякую иную работу, превращавшуюся в его умелых руках в искусство. А Маруся возвращалась домой такая голодная!..

И, уплетая истомленное в чугунке в благословенном чреве русской печи жаркое, с солеными огурчиками, с квашеной капусткой, со столичными деликатесами, привезенными Митей, она слушала его рассказ о московской жизни – о судебном процессе, о восстановлении компании. И только обмакнув в густой соус и отправив в рот последний кусочек хлеба, увидела его смеющиеся глаза.

– Что? – смутилась Маруся. – Я опять слишком много съела? Но ведь питаюсь акридами и мокрицами! Да шесть километров по морозной дороге. Такой аппетит нагуляешь!.. И ем-то, как хорошая собака, – один раз в день...

– Ну что вы, Маша! Кушайте на здоровье! Я просто любовался вами.

– Любовались? – не поверила Маруся.

– Ну, конечно! Приятно посмотреть на человека, обладающего здоровым аппетитом и так ловко расправляющегося с содержимым тарелки...

– Да ты не слушай его, дочка, – пришел на помощь Василий Игнатьевич. – Это он тебя поддразнивает от хорошего настроения. Давайте лучше чай пить – самовар уже поспел. И торт Дмитрий знатный привез. Я таких и не видывал.

– Правда? – оживилась Маруся. – А какой? Бисквитный или песочный?

– О! – восхитился Митя. – Да вы еще и сладкоежка!

– А что это, мои милые, вы такие официальные? – удивился Василий Игнатьевич. – Почему бы вам не перейти на ты?

– А вот мы сейчас твоей наливочки выпьем на брудершафт и перейдем. Правда, Маша? – подмигнул Медведев.

И пока зардевшаяся Маруся подыскивала достойный ответ, вспомнив, что однажды они уже были на ты, генерал напомнил о Юлькином письме, и о брудершафте никто больше не поминал. Зато известие о грядущем дне рождения вызвало за столом настоящий переполох. Особенно переживал Василий Игнатьевич – как же это так получилось, что о столь знаменательном событии узналось совершенно случайно, а Маруся умолчала из ложной скромности?

– Виноват, виноват! – сокрушался старик. – Должен был давно поинтересоваться.

– А ведь вы счастливый человек, Маша, – заметил Медведев. – Родились в Рождество Христово.

– Очень счастливый, – с горечью откликнулась Маруся. – Дальше некуда. Да и Рождество-то католическое.

– Ну и что ж? Никто ведь не знает точно, когда именно родился Христос. А Рождество – оно и в Африке Рождество.

– А знаете, во сколько я на свет появилась? В двадцать три часа пятьдесят пять минут.

– Ну, вот видите! Вы просто запрограммированы на успех. А уж про то, какими путями ведет нас Господь, человеку неведомо.

– Митя, а вы надолго к нам приехали? – задала Маруся давно мучивший ее вопрос.

– Надолго, если не прогоните, – улыбнулся Медведев. – На неделю. Встречу с вами Новый год – и обратно.

– Не прогоним... – пообещала Маруся.

– А завтра поедем в Иваново покупать вам подарки.

– Что вы, Митя, какие подарки? Ни в коем случае!..

Потом она мыла посуду на кухне и слушала их тихие голоса, доносившиеся из соседней комнаты. А сердце билось и замирало от предчувствий, от предвкушения грядущей ночи. И когда в доме наконец все затихло, Василий Игнатьевич уловил чутким старческим ухом, как Маруся прошла в Митину комнату.

Она скользнула под теплое стеганое одеяло и, почувствовав, как он вздрогнул, просыпаясь, мимолетно огорчилась, что вот, оказывается, уснул, а вовсе не ждал ее, но уже сомкнулись горячие объятия, и мысль ушла, не успев оформиться и отложиться в памяти.

Это было такое счастье, что Маруся будто впала в ступор и все повторяла, все шептала ему:

– Митенька, Митя...

Утром Медведев, несмотря на решительные протесты Маруси, довез ее до школы и обещал встретить после работы – ему это не трудно и даже наоборот – приятно, да и дорога зимой не то, что осенью – стелется скатертью.

Это был чудесный длинный день. Все ее поздравляли, уборщица тетя Маня подарила теплые носки-самовязы из козьей шерсти, а больше всех расстарались первоклашки – устроили своей учительнице настоящий концерт: читали стихи, пели песни, а Намик Фейзулаев даже сплясал зажигательный восточный танец.

А потом в кабинете директора все выпили по бокалу шампанского, и к Медведеву Маша выбежала в распахнутой шубке, с сияющими глазами. И будь он чуть-чуть проницательнее, то понял бы, как она сейчас счастлива, и подивился, сколь чудесно это самое счастье красит человека, а особенно женщину, но в тонкие материи Медведев не вдавался. И не потому, что был таким уж толстокожим, а просто в голову не приходило, что это именно он виновник ее радостно-возбужденного состояния – просто молодая сильная женщина, полная жизни, берет от этой жизни все, что та может предложить ей в сложившихся обстоятельствах.

Дома Марусю ждали празднично накрытый стол и подарок, за которым Митя все же съездил в Иваново. И какой подарок! Прекрасные легкие лыжи, о которых она так мечтала, с шикарными теплыми ботинками! Это уж точно Василий Игнатьевич подсказал!

За ужином Маша выпила рюмку «Хеннесси», раскраснелась, разговорилась. Никогда еще генерал не видел свою «дочку» такой веселой, такой довольной. И печаль, всегда таившаяся в глубине серых глаз, куда-то ушла, будто и вовсе не бывала.

А утром, проснувшись на теплом Митином плече, она еще немного полежала, скрывая пробуждение, слушая его дыхание, вбирая запах мужского здорового тела, и не удержалась – потерлась щекой о гладкую смуглую кожу.

– Проснулась, соня! – Он осторожно высвободил занемевшее плечо. – Доброе утро!

А утро действительно было добрым. И день разгорался солнечный, морозный.

– Давай вставать. А то дед сейчас отправится на наши поиски.

– Ну, сегодня же суббота, – лениво потянулась Маруся. – А сколько времени?

– Да уж десятый час.

– Не может быть! – ахнула они. – Никогда со мной такого не бывало.

– Потому что по ночам надо спать... – лукаво подколол он ее.

– А чем мы сегодня займемся? – ушла Маруся от щекотливой темы.

– Как это чем? – весело удивился Медведев. – Пойдем прокладывать тебе лыжню!

И сразу после завтрака они отправились на прогулку. Звали с собой и Василия Игнатьевича. Но тот отказался, понимая, что будет лишним.

По деревне прошли пешком, неся лыжи на плече, и только за околицей, надев их, заскользили гуськом по неглубокому еще насту. И Маруся, двигаясь вслед за Митей, прокладывавшим путь, щурилась от солнца, от искрящегося снега, и тишина, остуженная морозом, казалось, позванивала и потрескивала.

– В Большой лес ты кататься не пойдешь, – сказал Дмитрий, – а вокруг нашего леска по просекам – милое дело. Да и круг получится немаленький – километра три.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю