355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Инна Туголукова » Маша и Медведев » Текст книги (страница 4)
Маша и Медведев
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:40

Текст книги "Маша и Медведев"


Автор книги: Инна Туголукова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Помнил, как плыл над землей в надежных отцовских руках и вдруг увидел распускающуюся на дереве почку – огромную, многослойную, красно-бордовую, и был потрясен, заворожен открывшейся таинственной красотой пробуждающейся после зимней спячки природы.

Помнил, как гулял, почему-то один, в крохотном заснеженном скверике возле дома – неповоротливый в шубе и валенках, замотанный поверх шапки толстым вязаным шарфом. Тыкал прутиком в белые высокие сугробы и вдруг увидел забредшего в скверик теленка – огромного, незнакомого, страшного зверя. И замер – маленький, беззащитный, охваченный ужасом и отчаянием.

Помнил, как родители, уложив его спать, отправились в гости.

– Будь мужчиной, – сказал отец, плотно прикрывая за собой дверь.

И темнота стоглазо смотрела из всех углов, и он тихонько шептал себе:

– Спи, Митенька, не бойся. – И наконец действительно уснул, потрясенный безысходностью одиночества.

Помнил огромные, нагретые солнцем валуны на берегах Каменки и Исети и мамины слова:

– Ты представляешь, сколько им лет? Сколько они могли бы рассказать...

– Сказок? – восхищался Митя.

И мама целовала его в ямочки на круглых румяных щеках.

Помнил городскую трехэтажную баню, похожую на большой Дом культуры, и маленький рыночек через дорогу, где мама однажды спросила, нет ли редиски.

– А что это такое? – удивились тетки.

Помнил, как они сидели за столом и отец, потеряв сознание, упал на пол. Мама страшно закричала и бросилась к нему, а он замер на своем стуле, охваченный таким ужасом, что не мог даже плакать. Но через несколько минут отец открыл глаза и сел за стол как ни в чем не бывало. Никогда больше такого не случалось, до тех самых пор, когда через много лет отец вот так же потерял сознание, но больше уже в этот мир не вернулся.

Помнил, как мама сварила кисель и вместо сахара по ошибке положила в него соль. А папа выпил и ничего не заметил.

Летом они уезжали в деревню к Пане. И однажды, вернувшись из отпуска и отперев дверь своей комнаты, обнаружили, что пол, подоконник, мебель – все поверхности покрыты толстым слоем вялых, едва шевелящихся мух. Мама сметала их веником в совок и насыпала четыре мешка! А папа вынес мешки на улицу и сжег. Откуда взялись эти мухи и как расплодились в таком невероятном количестве – осталось необъяснимой загадкой природы.

В этой же квартире обнаружили они однажды с мамой чужого мужика: вернулись с прогулки – входная дверь открыта, а на кухне, сидя за столом, спит пьяный. Мама выбежала на улицу, стала звать на помощь. Митя потом долго не мог забыть, как тот смотрел, когда его уводили, – злобно и пронзительно. И Паня тайком водила его в церковь, чтобы сберечь от сглаза.

И еще одно страшное воспоминание надолго врезалось в память: мамин крик в коридоре, Они с отцом бросаются к двери, и огромная толстая крыса в дальнем темном углу.

– Пошла вон! – кричит отец, запуская в нее тяжелым ботинком, и крыса убегает хромая.

Но на следующий день появляется снова, та самая, вчерашняя, потому что, когда она уходит – медленно, оглядываясь, все видят, что крыса припадает на одну ногу. Значит, пришла отомстить?

И Митя долго еще боялся вечерами выходить в коридор. Но отцу признаться не смел и шел, замирая от ужаса, сжимая кулачки и больно прикусив губу.

Как много страхов подстерегает маленького человечка в огромном неведомом мире!

Когда отца перевели в Москву, Митя первый раз в жизни поехал поездом. Смотрел на растущие вдоль железнодорожного полотна диковинные цветы и мечтал, чтобы поезд остановился хоть на одну минуточку. Он тогда выскочит из вагона и нарвет букет этих сказочных, неземной красоты цветов.

В Москве им дали квартиру возле станции метро «Электрозаводская». И, засыпая под перестук колес идущих за окном составов, Митя представлял, что это он сам едет в далекие края, смотрит в окошко, ест курицу с помидорами и мягким душистым хлебом, пьет особый, вкуснющий чай из стакана в металлическом подстаканнике, покупает на станциях горячую картошку и соленые огурцы, и ветер странствий дует ему в лицо.

Теперь на все лето его отправляли к Соне в Калугу. Тетка пошла по профсоюзной линии и многие годы бессменно руководила пионерским лагерем электромеханического завода. Лагерь был богатым, стоял на высоком окском берегу, и жизнь там кипела замечательная.

Единственный теткин сын был младше на три года – разница в том возрасте колоссальная – и до поры до времени существовал как бы параллельно.

Первое Митино воспоминание о двоюродном брате было связано с трехлетним Геной. Тот еще не научился толком говорить, но чутким ухом уловил где-то бранное слово и доверчиво принес его матери.

Тетка, вместо того чтобы спокойно перевести стрелку и направить энергию сына по нужным рельсам, истошно завопила и даже, для вящей убедительности, потрясла непутевого отпрыска за грудки.

Потрясенный во всех смыслах, Гена гневно выдрался и забился в узкую щель между кроватями.

– П...а, п...а, п...а! – исступленно орал он охрипшим от усердия голосом.

Митя помнил его побагровевшее от натуги лицо и такую же бордовую тетку со шваброй, которой она тщетно пыталась выбить сыночка из укрытия или хотя бы заткнуть его безостановочно орущий рот.

В те годы Гена ходил за ним как приклеенный, и отвязаться от него не было никакой возможности. Тем более что тетка просила-приказывала:

– Посмотри за ним.

И Митя с надменной высоты своего возраста внутренне отторгал Гену, как досадную помеху привольной лагерной жизни. Да и ребята смеялись, дразнили нянькой, и это тоже не прибавляло привязанности к двоюродному брату.

Когда Митя учился в седьмом классе, родители на два года уехали в Алжир, а его отправили к тетке. Соня к тому времени овдовела и всю силу своей любви направила на единственного сына. Правда, весь долгий день она боролась за общественное благо, так что интенсивный процесс воспитания приходился на поздний ужин и следующие за ним два часа перед сном.

– Уроки сделал? – спрашивала тетка.

– Сделал.

– А что задали по русскому?

– Упражнение.

– А что там?

– Придумать предложения с глаголами «ругать» и «стонать».

– Придумал?

– Придумал.

– Говори.

– «Мама ругала сына. Сын стонал». Дальше события разворачивались по одинаковому сценарию.

– Господи! – кричала тетка. – Что за чушь?! Посмотри на Митю! У тебя же есть перед глазами прекрасный пример для подражания!

Наверное, уже тогда восторженная любовь к старшему брату сменилась в юной душе Гены Карцева стойкой ненавистью и горячим стремлением низвергнуть с пьедестала этот недосягаемый эталон для подражания.

10

– Хороший начальник не тот, который сам все знает, – любил повторять Гена Карцев, – а тот, который умеет правильно построить «головастиков».

Претензий к нему предъявлялось много, но на все вопросы Медведева ответ у Карцева был один:

– Интриги, Михалыч! Завидуют. Дела-то, смотри, как идут!

Дела действительно шли отменно. И все бы, наверное, устоялось, несмотря на Генину ненависть, если бы не одно обстоятельство: второй всегда мечтает стать первым. И не каждому второму дано при этом удержать свои комплексы в пределах допустимого...

И только когда критическая масса превысила свою меру, Митя понял, что в компании неладно, но о том, что брат Каин замыслил его убийство, не мог и помыслить.

Возможно, Карцеву и удалось бы удержаться у последней черты, но он уже полностью зависел от тех жестких людей, с которыми так опрометчиво связал свою корысть, и, припертый к стенке, черту переступил.

И пока Дмитрий, заблокировав счета, собирался провести собственное расследование, чтобы понять, насколько глубоко проела ржа созданную им компанию, его участь была предрешена.

Но видно, не пришло еще Митино время, и опять провидение чудесным образом спасло его от неминуемой гибели: человек, направленный «партнерами» Карцева убрать Митю, оказался внедренным в преступную сеть офицером ФСБ. Он коротко и четко обрисовал ситуацию, предостерег от поспешных и непродуманных действий, ибо противостояли им не банальные братки или коррумпированные мелкие чинуши – веревочка вилась высоко и конец был пока не виден. Предстояла долгая, опасная и большая работа, потому что без абсолютных, полных и безоговорочных доказательств этот нарыв вскрыть не получалось. Впрочем, и с доказательствами сделать это тоже было непросто...

Действовать пришлось очень быстро. Той же ночью двое молчаливых людей в камуфляже привезли на медведевскую дачу большой длинный сверток, в котором оказался обнаженный труп неизвестного мужчины. «Бесчувственное» Митино тело сняли на две пленки сначала на полу в гостиной, затем на диване в кабинете, после чего его место занял мертвец, облаченный в Митину одежду. Диван подожгли так, чтобы прежде всего до основания выгорело лицо. Пепельница, переполненная окурками, и обилие спиртного должны были имитировать тривиальный несчастный случай.

Пожар потушили быстро, но труп обгорел до неузнаваемости. То, что Митя не курил и не пил, следственные органы не смутило. И уже на следующее утро всему свету стало известно: глава инвестиционной компании «ДММ» Дмитрий Михайлович Медведев, как последний алкаш, сгорел пьяный на собственной даче, забыв потушить окурок.

То, что в огне якобы безвозвратно погибли важнейшие документы, которые «этот долбак зачем-то привез на дачу», и компьютер со всем своим содержимым, явилось для заказчиков убийства неприятным сюрпризом. А самым главным разочарованием стала недоступность счетов, которые невозможно было открыть без специальных кодов.

Карцев формально возглавил компанию, но был, по сути, уже не вторым, а шестнадцатым номером. Единственное, что грело душу, – это ожидаемое через полгода наследство: его мать, Митина тетка, была единственной близкой родственницей, других претендентов на огромную московскую квартиру, дачу и прочее движимое и недвижимое имущество не имелось. Ну и, конечно же, деньги, деньги, деньги! А компанию можно вообще послать куда подальше: ему и без этого хватит до конца жизни, еще и останется. Впрочем, нет! Хрен вам! Никому ничего не останется! Он сам получит сполна, возьмет, вырвет все, что только можно поиметь в этой жизни!

Митя, по сценарию, должен был исчезнуть в ту же ночь, но от помощи фээсбэшников отказался, уехал в Новишки к Василию Игнатьевичу. Правда, в доме у него провел всего несколько часов, а на рассвете перебрался в рыбацкую избушку лесника, которую тот поставил для себя в самой сердцевине Большого леса еще в пятидесятых и о которой за давностью времени никто уже и не помнил.

С собой он взял те самые якобы сгоревшие документы, дискеты, кассету с показаниями фээсбэшника и вторую пленку, на которой была запечатлена его мнимая смерть.

– На всякий случай, – сказал тот. – Если со мной что случится...

И не ошибся. Потому что, представив заказчикам «доказательства» выполненной работы, живым из дома за высоким красным забором он больше не вышел.

Конечно, Митина компания была лишь крохотной частицей той государственной и частной собственности, которую прибрали к рукам преступники. Но этот Молох проглатывал все, что только попадалось на его пути. И еще ни разу не подавился. А значит, в борьбе с ним был важен каждый факт, каждый свидетель.

О Митиной «смерти» Василию Игнатьевичу сообщил Карцев. Он приехал в Новишки с двумя мрачными типами, и, пока живописал подробности, типы ходили по деревне и соседнему Сельцу, расспрашивали местных.

Мужики под столичную «беленькую» разговаривали охотно, особенно красноречив был Монин: Игнатьич – старик основательный, увлекается охотой и рыбалкой, не пьет, но налить, если кому невмоготу, не откажется. Раньше приезжал к нему родственник из Москвы, по всему видать, из новых русских, но в последний раз был давно, еще осенью. А больше вроде и сказать нечего – живет, хлеб жует – деревня, все на виду. Главное, денег навалом – пенсия генеральская и родственник помогает, а в жизни что еще надо? Ведь вот, если посмотреть по справедливости...

Но по справедливости посмотреть ему не дали, оборвали на полуслове. Впрочем, Монин не обиделся и внакладе не остался, потому что из бездонных недр черного джипа получил целый ящик водки и просьбу, больше похожую на приказ, ненавязчиво приглядывать за стариком и в случае чего стукнуть вот по этому телефону.

Монин, не веря в собственное счастье, взял бумажку с номером, обещал все исполнить в лучшем виде. Да и кому еще довериться, как не ему, профессионалу высокого класса? И, прижимая к груди заветный ящик, потрусил домой, ревниво оберегая добычу от всевидящего деревенского ока.

Слово свое Монин сдержал и за генералом присматривал. Частые отлучки в лес не смущали, а вот о внезапном отъезде в Москву по телефону сообщил, специально для этого мотанувшись на велосипеде в Вознесенье на почту, и видел, как через несколько часов остановился на горке, против генеральского пятистенка, черный джип и двое старых знакомых, несколько секунд повозившись с замком, вошли в дом. А когда появились вновь, Монин поспешил выразить свое почтение, с тайной надеждой пополнить стремительно истаявшие запасы «горючего». Но хмурые гости, вернувшись с пустыми руками, были явно не в духе и так его шуганули, что Монин, обидевшись, хотел даже выбросить бумажку с телефоном, но потом все же оставил. На всякий случай...

11

Дмитрий Медведев, несмотря на большие возможности, был человеком неприхотливым, но жизнь отшельника в первобытном лесу явилась для него серьезным испытанием.

Пристанищем ему служила низкая бревенчатая избушка, больше похожая на баньку, треть которой занимала большая русская печь. Печка давала тепло, керосиновая лампа – свет, озерцо – воду и рыбу. Самым щедрым был лес – дарил дровами, грибами, орехами, дичью. Остальное приносили старики – генерал и его друг-лесник, Аркадий Иванович Бояринов: хлеб, продукты, керосин, патроны и газеты, батарейки для транзистора.

«Как мало нужно человеку для поддержания жизни, – думал Митя. – И как неизмеримо много. Как все мы зависимы друг от друга. – И усмехался: – Да, не получается из меня Робинзона Крузо...»

Надо было постоянно что-то делать, чтобы отвлечь себя от мрачных мыслей. Но лес ведь не город, здесь все настроено на созерцание и размышление.

Очень тревожило молчание фээсбэшника. Не хотелось думать, что опасения его сбылись и самое страшное действительно случилось. А если так, значит, на связь следует выходить самому. Но очень осторожно, опосредованно. Потому что без него, Дмитрия Михайловича Медведева, живого и здорового, и кассета с показаниями фээсбэшника, и фотопленка не стоят выеденного яйца.

Друзей подвергать смертельному риску нельзя – у всех семьи, дети, для них он умер. Есть женщина, Нинель, которая тоже считает его мертвым. Но это вариант даже не для крайнего случая. Значит, остается последний и единственный – в Москву должен ехать самый дорогой для него человек, Василий Игнатьевич. Тертиум нон датур – третьего не дано: или он сам, что чревато почти неминуемым провалом, или старик...

И генерал отправился в дорогу. Встретился с нужным человеком, телефон которого оставил чекист, а еще позвонил той самой женщине, Нинели, сообщил, что Медведев жив, помнит о ней, но приехать и даже весточку подать пока не может. Очень он Митю уговаривал не делать этого, не рисковать, но тот остался непреклонен. И совершил роковую ошибку, потому что Нинель не долго скорбела, потеряв любимого, утешилась в объятиях Карцева, и здесь его заменившего...

Она не сразу открыла ему чужую тайну, мучительно выбирая, к которому из мужчин прислониться. И в итоге предпочла Карцева, потому что именно у него были теперь большие деньги, а у Мити пока только большие проблемы.

Реакция нового любовника на чудесное воскрешение старого повергла ее в шок. Они резвились в постели, заполняя паузу между соитиями: Карцев плескал шампанское во впадинку ее пупка, слизывая сладковатые потеки с живота и бедер, и начал уже заводиться по новой.

– Теперь ты моя, – шептал он, жадно любуясь извивающимся под его языком телом. – Никому не отдам, сам съем...

И Нинель, хихикая и вздрагивая от щекотных прикосновений, шутливо пригрозила:

– А вот к Митьке уйду, что тогда будешь делать? Он ведь живой, Митька-то. Мне какой-то мужик звонил...

Карцев дернулся и замер, глядя на нее расширившимися глазами. Победно восставший было пенис печально поник, словно спустившийся воздушный шарик.

– Что... где... когда... – схватил он ее за плечи, рывком сажая в мокрой от шампанского постели. – Когда он тебе звонил?!

– Пусти, дурак, больно! – тщетно попыталась она высвободиться из его цепких пальцев. – Давно звонил. Месяца четыре назад... Какая разница?!

– Четыре месяца?! – ужаснулся Карцев. – И ты молчала, сука!

Он затряс ее так сильно, что застучали зубы, и Нинель пришла в ярость.

– Ах ты, сопля немытая! – заорала она, бешено отбиваясь. – Я тебе покажу суку! Испугался, гаденыш?! Ишь, губы-то как трясутся! А я знаю, чего ты так испугался. Недолго тебе боговать пришлось, паскуде. Митька вернется, денежки-то тю-тю – отдавать придется. А может, это ты его ради денежек и подставил? Конечно, ты! Кому же еще... – озарилась она страшной догадкой.

– Замолчи, сука! – ударил он ее по лицу.

Нинель на мгновение опешила и разъяренной кошкой вцепилась в его щеки, оставляя на них кровавые полосы.

– Ну, подожди! Приедет Митька, он тебе покажет небо в алмазах! – злобно зашипела она.

– Если доедет, – не сдержался Карцев.

– А я вот заявлю на тебя куда следует...

– Да ты не знаешь, куда вляпалась, дура! – опять заорал он. – Рта раскрыть не успеешь, будешь валяться с дыркой в башке или сгниешь в психушке! Давай рассказывай подробно, кто тебе звонил и что сказал, слово в слово...

– Щас! – ощерилась Нинель. – Только валенки зашнурую...

– Ну, смотри! – медленно произнес Карцев, глядя, как она торопливо натягивает одежду на свое липкое от шампанского тело. – Не хочешь мне, расскажешь другим. Только потом не жалуйся...

И слова его прозвучали так странно, что Нинель вдруг испугалась, резко выпрямилась, и какое-то время они молча смотрели в глаза друг другу.

– Звонил мужчина, – наконец заговорила она. – Не представился. Сказал, что Митя жив, но сам пока связаться со мной не может. Вот, собственно, и все...

– Все?! – не поверил Карцев. – Не может быть! Давай вспоминай! Хоть что-то! Звонок был междугородный?

– Вроде нет...

– Вроде... – передразнил он и вдруг резко подался к ней. – Четыре месяца, говоришь? А голос? Тебе не показалось, что звонит старик?

– Пожалуй... – задумалась Нинель и уже более уверенно повторила: – Пожалуй.

– Ну-ну, – зловеще усмехнулся Карцев, – шерше ля фам! Ищите женщину, и она сама приведет вас куда надо. А ты вот что, – он смотрел на нее холодно и жестко, – держи рот на замке, если не хочешь сдохнуть раньше времени. И Боже тебя упаси сделать какую-нибудь глупость! Понимаешь, о чем я? И вот еще что. Если старик или Медведев снова позвонят, немедленно дашь мне знать.

– Да пошел ты в жопу! – с чувством сказала Нинель и ушла, шарахнув на прощание тяжелой металлической дверью.

Но это она, конечно, хорохорилась. А на самом деле было так страшно, будто неведомый убийца уже шел за ней следом. Два дня она просидела дома, вздрагивая от каждого звонка, а на третий пошла в ФСБ.

Нинель была женщина красивая, приятелей имела немало. Вот один из них как раз и служил здесь далеко не в последней должности. А рассудила она вполне здраво: от Мити отказалась, Карцев утерян безвозвратно, да еще и опасен, значит, надо прислониться к новому надежному плечу. И основным критерием для выбора такого плеча сейчас были не деньги (какие уж особые богатства у генерала ФСБ), а защита от этой самой опасности.

И видимо, родилась Нинель в рубашке, потому что попала к человеку, своего имени и чести ради денег не замаравшему. Но прошло еще много времени, прежде чем раскачалась и двинулась с места тяжелая машина правосудия. Бандиты действовали быстрее...

12

Дождь лил два дня и две ночи, то становился потише, то припускал с новой силой, но не прекращался ни на минуту. Земля напиталась влагой, не принимала больше воды, и крохотная речка Бурничка из идиллически журчащего ручейка превратилась вдруг в стремительный мутный поток, поднялась на метр, вышла из берегов и помчалась вниз, в Уводь, сминая прибрежную густую поросль, ломая и унося с собой мостики.

Деревня Новишки отгородилась от мира неодолимой этой бешеной стремниной, стеной дождя и будто вымерла. Почерневшие от воды избы нахохлились и слепо глядели темными окнами – не было электричества. И только упрямые дымки из труб свидетельствовали о том, что жизнь продолжается, варится в русских печах каша, пекутся пироги и теплится надежда на солнечное завтра.

Василий Игнатьевич и Маруся стояли в горнице у окна, смотрели на бушующую непогоду.

– Да-а, – восхищенно протянул старик, – стихия! – И осекся, вглядываясь в плотную водяную завесу.

На горке, прямо против их дома, бесшумно притормозил большой черный джип.

– Тебе лучше уйти отсюда...

– Нет, – твердо ответила Маша, тоже понимая, что за гости к ним пожаловали, – я вас одного не оставлю.

Из машины вышли двое и остановились, глядя сверху на бешеный поток. Вскоре к ним присоединилась еще одна фигура в длинном прорезиненном плаще с капюшоном – вездесущий Монин.

Бывший милиционер, коротавший время у окна своей хибары в тяжелых раздумьях, где бы опохмелиться в такую шальную погоду, споро притрусил навстречу неожиданному счастью.

– Мужики, – сказал пересохшим ртом, забыв даже поздороваться, – я сдыхаю. Дайте выпить! Хоть одеколону...

– Как пройти к старику? – хмуро спросил один из приезжих, игнорируя вопль страждущего. – Может, задами подъехать?

– Не-е, – отверг Монин, – там сейчас болото. Надо пешком вдоль деревни и за околицу еще метров сто, полем обогнете, после увидите, где можно, хотя тоже, конечно, по колено будет, а то и повыше. А машину здесь оставьте, я погляжу...

– Ну, гляди, Сусанин, и помни – мы шутить не любим.

Он больно щелкнул добровольного помощника по носу, открыл дверцу джипа и достал с заднего сиденья большую дорожную сумку. Массивная молния скрипуче разошлась, и в распахнутом чреве Монин увидел сначала вожделенную початую бутылку, а потом черную маску с дырками для глаз и компактный матовый «АКМ».

Он смотрел вслед двум неспешно удаляющимся фигурам с одинаковыми сумками, с ужасом осознавая, что сейчас произойдет в доме напротив, и, отвинчивая дрожащими пальцами пробку, заливая в пересохшее горло обжигающую жидкость, судорожно соображал, что же ему теперь делать, прекрасно понимая: если с генералом, не дай Бог, что случится, ему здесь не жить.

И едва чужаки скрылись из виду, Монин, швырнув в кусты пустую бутылку, рванул обратно в Сельцо.

* * *

Василий Игнатьевич дверь не запирал – знал, что незваные гости в щепы разобьют, а войдут. И жизнь его им не нужна, убивать не станут, но сделают все возможное, чтобы узнать, где скрывается Митя. За себя не волновался. А вот Маша... Даже думать не хотел, что будет, попади она в руки бандитов. Но что он мог поделать? Упрямая девица и слушать ничего не хотела. Единственное, на что согласилась, – это сидеть в горнице и носа не высовывать. Он, конечно, сумеет за себя постоять, но тех двое, сильных и беспощадных, а он один, немощный старик, а за спиной молодая женщина, еще более беззащитная, чем он сам.

Он стоял, заложив руку с «Макаровым» за спину, прислонившись плечом к теплому боку русской печи, и ждал.

Визитеры, мокрые и злые, ввалились в кухню, оставляя на чисто вымытом полу грязные следы, по-хозяйски уселись за стол.

– Чё ж ты так оплошал-то, старый хрыч? – ощерился один. – Это ж нам медведевская телка все рассказала. Он, видать, совсем одичал, если думает, что она там без него постится. А она давно с Карцевым занюхалась. Просрал твой внучок, или кто он там, тебе, свою бабу, а вместе с ней и все остальное. А может, уже утешился с твоей жиличкой? Или ты сам с ней балуешься? Не тянет на сладенькое-то, а? Старый козел...

Василий Игнатьевич молчал.

– В общем, так, генерал, – хмуро оборвал второй излияния своего напарника. – Ты, надеюсь, пока не в маразме и сам понимаешь, что расклад простой: внучок твой всем до фени, если вякать не будет, нам нужны бумаги. И пока мы их не получим – не уйдем. Поработаем, но не с тобой. Ты ведь упертый, правда? Смерти не боишься... Мы с Машкой твоей побеседуем. У тебя на глазах. Где она, Машка-то?

– Я здесь, – сказала белая как смерть Маруся, выходя из горницы. В руках у нее было охотничье ружье Василия Игнатьевича.

– Ой-ей-ей! – заерничал бритоголовый. – Как страшно! У меня уже штаны мокрые! Ты патрон-то вставила, амазонка? Или в дуло воткнула? – Он медленно поднялся из-за стола. – Щас я тебя научу, а то промахнешься...

– Сядь на место, – сурово приказал Василий Игнатьевич, сжимая рукоятку «Макарова». – Я не промахнусь...

– Вот, значит, какой разговор пошел, – усмехнулся посланец и потянулся за сумкой.

– Сиди спокойно!.. – начал было Василий Игнатьевич, внимательно следя за его движениями, но в это время бритоголовый внезапно метнулся к нему и выбил пистолет.

Раздался выстрел, такой неожиданный и оглушающе громкий, что Маша вздрогнула и случайно нажала на спусковой крючок.

Потом все было, как в дурном сне. Бритоголовый прижал руку к животу, и пальцы его окрасились кровью. Несколько мгновений он недоуменно смотрел на них, затем перевел взгляд на Машу и вдруг пошел на нее, как огромный раненый зверь. И она, зачарованная его яростным взглядом, не могла ни шевельнуться, ни отвести глаз.

Она видела, как Василий Игнатьевич оттолкнул его, и тот тяжело бухнулся на колени и вдруг закричал визгливым бабьим голосом:

– Сука! Ты же меня уби-ила!..

И голос этот стал вдруг множиться и распадаться на другие голоса и звуки, дверь настежь распахнулась, и в кухню ворвались сельцовские бабы, как стая шумных разноцветных птиц, потрясая палками и гневно матерясь.

Но раненого все же общими усилиями перевязали, спустив со страдальца штаны и подробно обсудив открывшиеся взору мужские достоинства. Да и рана-то оказалась совсем не опасная – вырвало клочок мяса из толстого бока, а уж крику-то было, словно кишки наружу.

Возле дома молча курили редкие сельцовские мужики, кто с вилами, а кто и с охотничьим ружьишком. Помощи своей гостям не предложили, смотрели вслед, пока подельники тяжело шагали вдоль деревни. И тот, что поддерживал подстреленного и тащил обе сумки, все оглядывался, скалил зубы, будто боялся удара в спину.

Монин ждал у джипа: для чужих – караулил, для своих – разведывал обстановку. Но близко не подошел – нутром чуял: опасно. Подозвали сами. Монин сильно струхнул, даже вспотел, решив, что пришлые разгадали его хитрый маневр. Но оказалось совсем даже наоборот. Не только не разгадали, но и облекли высоким доверием: уже на следующий день поселился в монинской хибаре невзрачный мужичок – рыбак и охотник и, надо сказать, большой любитель лесных прогулок. Ну просто хлебом не корми человека, а дай лишний раз по лесу погулять с утра до позднего вечера.

И уж чего только не повидал тот в этих своих походах. И избушку нашел в глухом бору у синего озерца. Вот только гнездышко пустым оказалось – птичка улетела...

13

Пережитые волнения не прошли даром, и, едва за «гостями» закрылась дверь, Василий Игнатьевич тяжело опустился на стул.

– Что с вами? – бросилась к нему Маша.

– Ничего, ничего, дочка, сейчас пройдет... – Он дрожащей рукой потянул из кармана трубочку с валидолом.

Маруся смотрела на эту морщинистую руку, густо усеянную пигментными пятнами, и сердце ее сжималось от любви и страха за старика. Он тоже смотрел на нее, будто не решаясь что-то сказать, но она поняла.

– Надо предупредить Митю?

– Аркаша в район уехал, какой-то там у них семинар, – словно оправдываясь, произнес Василий Игнатьевич.

– Боюсь, не найду...

– Найдешь, дочка! Надо найти. Возьмешь Челкаша, он выведет...

И отправилась Маша в Большой лес. Надела сапожки, старенький дождевик, подпоясалась потуже, взяла корзинку и выпустила наконец из дальней комнаты Челкаша, где бедный пес все это время исходил остервенелым лаем. Тот бросился к хозяину, виновато завилял хвостом – мол, и рад был бы помочь, но вы же сами меня закрыли...

– Хорошая собака... – Василий Игнатьевич положил ему на голову большую теплую ладонь, и пес замер, охваченный любовью, и стоял так, не шевелясь, все то время, пока старик рассказывал Маше, как найти дорогу.

Пока шла по Новишкам, ни души не встретила. Но уже почти у самой околицы окликнула ее из раскрытого окошка Татьяна Рябикова:

– Куда это в такую погоду нарядилась?

– Да вот, – показала Маруся корзинку, – травки хочу в лесу нарвать для чая.

– Да ты что, приболела? – изумилась Барбоска. – Люди колбасу едят, а они, с такой-то пенсией, одну траву жрут! И на огороде этой травы насадили хренову тучу! Вам небось и навозу не надо – сами срете вместо коровы...

Маша вежливо улыбнулась и прибавила шагу. Вот ведь зловредная баба! Язык – как помело.

Челкаш споро бежал впереди, временами оглядываясь – не отстает ли хозяйка? Дождик шуршал по капюшону плаща, и под вкрадчивый этот рефрен Маша думала о Медведеве.

Собственно, с недавних пор она только о нем и думала. Наверное, потому, что больше в ее жизни мужчины не было, а невзрачная сельская действительность вряд ли могла явить героя для девичьих грез. А кирпич свалился ей на голову? Разве это не знак судьбы, сведшей их вместе? А когда, умерев для всех, он явился ей в образе лесного отшельника, разве не само провидение вывело ее к домику у синего озера?

Она и была-то там всего ничего, а запомнила все до мельчайших подробностей. И вот сейчас шла за трусящим привычным маршрутом Челкашом и даже не вспоминала о страшных визитерах, не ужасалась происшедшему, а думала только о предстоящей встрече и волновалась, и предвкушала ее.

Большой лес встретил неприветливо, словно оговаривал, осуждал ворчливым шепотом. В колеях заброшенной дороги стояла вода. Мокрая трава била по ногам, напитывая влагой и джинсы, и носки в сапогах. А хмурый, пасмурный день, и так-то неяркий, утратил последние краски. Да и темнело теперь рано – август, Илья Пророк два часа уволок, говорили в деревне.

И Маша вдруг испугалась, что заблудится ночью в черном сыром лесу, крикнула Челкаша, и голос прозвучал странным диссонансом шуршащей таинственной тишине. Пес остановился, повернул морду с печально повисшими мокрыми ушами, подождал, пока Маруся пристегнет поводок, взглядывая понимающе, и лизнул руку, мол, не беспокойся, положись на меня – все будет хорошо.

В высоких кронах зашумел ветер, заскрипели деревья, вялый дождичек усилился и вдруг опять обрушился неистовым ливнем. Прямо перед глазами сверкнула ослепительная молния, и тут же грянул гром. Маруся испуганно шарахнулась в сторону, зацепилась за сучок, рванулась, и пластиковый дождевик с треском разъехался от плеча до самого пояса. Теперь он ей только мешал, и Маруся, чертыхаясь, сбросила бесполезную вещь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю