Текст книги "Белая мышь"

Автор книги: Имоджен Кили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Вы знаете, что означает этот символ? – Она опустила глаза на ковёр, на котором стояла на коленях. Он был забрызган кровью убитого ею офицера и украшен свастиками, но не привычными красно-чёрными, а зелёными и жёлтыми в ряд. – Он берёт начало в Тибете, – продолжил Бём, – и обозначает солнце. Мужское божество. Фюрер напоминает нам о нём, чтобы мы все старались ему угодить. Он наш отец. А сколько было вам, когда ваш отец ушёл? Что бы он сказал сейчас о своей маленькой девочке? – И он снова улыбнулся своей вежливой улыбкой. – Вы же сейчас подводите под смерть собственных людей. Сначала позволили шпионке выдать ваши позиции, а теперь привозите сюда своих лучших двадцать бойцов. Это самоубийство. Я отдал приказ атаковать ваш лагерь в Шод-Эге, как только мне доложили о сигнале Энн.

Дверь распахнулась, и в проёме возник Рене с револьвером. Бём повернулся к нему, но, прежде чем смог выстрелить, Нэнси бросилась на него с ножом.

– Чёрт! – заорал Рене, еле успев сместить прицел чуть выше, чтобы пуля, уже вылетающая из ствола, разбила окно, а не влетела в спину Нэнси.

Нэнси порезала ему скулу. От её атаки Бём пошатнулся, ударился запястьем о край стола и выронил пистолет. Закричав, он прижал руку к ране, и сквозь пальцы тут же потекла кровь, окрасив ворот рубашки. Она снова кинулась к нему, но Рене схватил её за талию, поднял и вынес из кабинета. Нэнси выла от ярости.

– Уходим сейчас же, Нэнси! – закричал он, поставив её на ноги в коридоре и толкая в сторону лобби. – Наигрались.

Дым, тела… Рене бросал перед собой гранаты, чтобы расчистить путь, и отталкивал её в нужный момент, чтобы уберечь от взрывов. Вокруг них бились зеркала, трещала деревянная обшивка, стоял шум обрушивающихся стен и висели серые облака дыма и пыли. Рене тащил её вперёд, и она споткнулась о солдата, получившего пулю в живот и всё ещё бившегося в конвульсиях. Наконец они добрались до лобби. Рене бросил ещё одну гранату в двойные двери парадного входа, и, когда они взорвались, у Нэнси заложило уши. Теперь она слышала только звон.

Он вытащил её из горящих дверей на улицу, поднял и швырнул на окровавленное дно открытого кузова. Там уже был Фран. Облокотившись о кабину, он прижимал руки к своим ранам. Нэнси схватила лежащий у него на коленях «Брен» и начала стрелять в немцев, которые бросились за ними в погоню. Кто-то из них упал, кто-то бросился в укрытия. Только когда они оказались на окраинах Монлюсона, она снова взглянула на Франа. Он не двигался, а его остекленевший взгляд застыл на том аде, который они оставили после себя.

54

Когда капитан Рорбах вошёл в кабинет Бёма, французские рабочие только что закончили прибивать листы фанеры поверх разбитых окон. Из-за этого складывалось ощущение, что сейчас не девять утра, а предзакатный час. Тело ефрейтора унесли, но окровавленный ковёр лежал на своём месте. Рорбах заметил кровь, внимательно смотря под ноги.

– Тридцать восемь погибших, сэр.

Восемь часов назад Рорбах сам вызвался выполнять функции главного помощника Бёма и пока отлично справлялся с задачей сбора информации, допроса свидетелей и формирования рабочих групп для обеспечения безопасности здания. Бёму обработали рану, и он посмотрел на своё новое лицо в маленькое зеркало, перед которым обычно брился.

Он сам же обнаружил и тело Геллера в коридоре наверху. Его протеже расстреляла лично миссис Фиокка, оставив кровавый след на пути из офицерской гостиной в его кабинет. Смерть Геллера удивила и огорчила его – не только потому, что Бём ценил работоспособность и ум своего младшего товарища, но и потому, что столько людей, подобных ему, на которых рейх должен был построить своё славное будущее, уже погибли. И погибли из-за упрямых, недалёких дегенератов из Сопротивления, наподобие миссис Фиокка и её расово неполноценных союзников с востока.

Бём решил, что попросит жену навестить семью Геллера, когда у той будет возможность. Им надлежало скорбеть вместе с его родственниками, оплакивая и самого человека, и то, что он представлял. Отпустив рабочих – они вышли из кабинета без единого слова – он продолжил разговор с Рорбахом:

– А лагерь маки? – спросил он небрежно, хотя от ответа зависело, окрасятся ли ночные события в цвета успеха.

– Сама база почти полностью разрушена бомбардировками. Секретные группы, которые отработали до того, как наземные отряды взяли живыми некоторое количество бойцов, обнаружили поблизости несколько крупных тайников с оружием.

Нововведение в виде секретных групп предложил Бём. Его охотно принял и внедрил командир подразделений Ваффен-СС Шульц, возглавивший нападение. Он также понимал, насколько сложно было перехватывать парашютные десанты. Гораздо легче было позволить Сопротивлению разложить амуницию по тайникам, а затем вывезти их запасы на грузовике, пока маки пребывали в иллюзии безопасности.

– А наземная операция?

Ранее командир Шульц также согласился, что нападение в темноте даст СС тактическое преимущество. При свете дня знание окрестностей давало маки заметную фору. В темноте они её лишались. Эту идею тоже выдвинул Бём.

– Окончательные цифры ещё не получены, но на данный момент известно о порядке ста убитых и гораздо большем количестве раненых. Все маки разбежались, – сказал Рорбах, не скрывая удовлетворения. – Но командир Шульц получил от одного из раненых серьёзную травму, когда обходил остатки лагеря. Он вряд ли выживет.

– Это потеря, – тихо ответил Бём.

Рану Бёма вычистили, зашили и забинтовали. Теперь она чесалась. Как ни странно, но учёба за границей позволила ему достичь зрелого возраста без единого дуэльного шрама, которые считались атрибутом мужественности у тех, кто учился в старых немецких университетах. Зато теперь, благодаря миссис Фиокка, у него есть свой собственный идеальный шрам.

– Ваше мнение об операции, Рорбах?

Тот сначала удивился, но взял себя в руки, обдумал вопрос и дал внятный ответ:

– Несомненный успех, сэр. Ваффен-СС на этот раз превзошёл противника. Возможно, нам повезло, что Белая Мышь выбрала именно сегодняшний день для своей атаки и оставила лагерь без своих лучших бойцов. – Бём вспомнил про Геллера. Рорбах же совсем разошёлся: – Безусловно, это невероятный шок, что некоторые здешние офицеры пренебрегали элементарными мерами безопасности ради удовлетворения своих непристойных желаний. – Он достал листок бумаги из папки, которую держал под мышкой. – Я предлагаю внести следующие изменения в протоколы безопасности.

Бём просмотрел документ и нашёл предложенные меры совершенно разумными. Он включит некоторые пункты в свой отчёт. Да, прошедшую ночь можно считать успехом, хотя на одно мгновение, когда эта сумасшедшая бросилась на него с ножом, он в этом засомневался.

55

Нэнси с группой вернулись, и она отвлекла всех от тяжёлых мыслей, заставив организовать расчистку отходных путей вдоль долины. Но с течением времени масштаб потерь открылся им в полной мере: опустели несколько крупных складов оружия, разрушен лазарет и его оборудование, склад и автобус Нэнси. А также были убиты люди.

Вещи Нэнси были в грузовике. Когда они поняли, что лагерь уничтожен, она сразу сняла с себя костюм проститутки и переоделась в брюки и сапоги. Ещё до подъезда к лагерю в бензобак их грузовика попала пуля. Он вспыхнул, и Нэнси почувствовала жар на лице, очень похожий на вспышку стыда. Для Франа эта вспышка стала погребальным костром. Его обгоревшие останки они захоронили у дороги и выложили на земле крест из камней.

Ночь выжившие бойцы провели разрозненными группами в лесу по обе стороны реки, избегая дорог и отходными путями добравшись до запасной позиции около Орийяка. Время от времени над ними пролетал «Хеншель» и давал пулемётные очереди по листве в надежде поразить случайную группу. Но попаданий не было. Когда Нэнси и Рене пришли на запасную позицию, Тардиват и Форнье были не в состоянии взглянуть ей в глаза. Сейчас всё было совсем не так, как после налёта на лагерь Гаспара. Никто не праздновал, не рассказывал яркие истории про героизм и удаль бойцов. Всё было пропитано поражением, а маки шептались между собой только о потерянном оружии и о том, как немцы отомстят жителям деревень, рядом с которыми их обнаружили, и как пострадает население Монлюсона от атаки на штаб гестапо.

Нэнси нашла угол в полуразрушенном сарае, где спали Форнье и Тардиват. Они были совершенно обессилены и переговаривались очень тихо. Нэнси же сидела, смотрела в стену и почти ничего не говорила. Она думала об Анри – что ей сделать, чтобы вызволить его из камеры, как узнать, жив он на самом деле или погиб. Когда на запасную позицию придёт Денден, они смогут отправить запросы на допоставку, и, возможно, через несколько дней она сможет вернуться к Бёму и принести ему себя на тарелке с голубой каёмкой. Но сначала нужно всё исправить. Она оставила маки одних всего через несколько часов после обнаружения на территории лагеря шпионки. Тупая боль неизвестности по поводу судьбы Анри, которая сопровождала её с самого дня его ареста, после ночи в Курсе превратилась в мучительную агонию. Она сводила её с ума и уже стоила невосполнимых потерь среди бойцов. И они это понимали.

Дендена она увидела только через два дня. Он шёл в самом конце разбитой группы Гаспара. Когда Нэнси увидела его лицо, она испугалась, что он ранен – от усталости и горя его лицо было мертвенно-бледным.

– Радиоточки нет, Нэнси. – Это было первое, что он сказал, когда они нашли её в сарае. – Я уничтожил её, когда решил, что нам не спастись.

– Значит, теперь у тебя нет ничего, – сказал Гаспар, грузно опустившись на землю напротив неё. – Без богачей из Лондона у тебя нет ничего – ни еды, ни оружия, ни солдат.

Она посмотрела вокруг себя, на то, что осталось от её ближайших помощников. Все они имели сломленный, разочарованный вид.

– Ты должна была быть здесь, – сказал Гаспар, чтобы это слышали все, а главное – она. – Ты позволила этой молодой сучке выдать нашу позицию, потом отправилась на это безумное задание, взяв с собой лучших людей, сняв их с постов тогда, когда они были нам нужны больше всего.

Никто – ни Тардиват, ни Форнье, ни даже Денден – не пытались спорить.

– Хорошо. Я ничтожество, я дерьмо, – сказала она без всякого вызова. – Но нам предстоит работа. Эта группа…

Денден, морщась от боли, начал снимать сапоги.

– Нет больше никакой работы, Нэнси. Осталось только, как и в начале, ставить немцам палки в колёса по мелочам, да и это сомнительно, потому что у нас ни людей, ни оружия.

– Сто погибших, двести раненых, – продолжил Гаспар.

– Бога ради, Гаспар! – закричал Денден. – Она поняла, не дура!

Гаспар повернулся к нему, и Нэнси показалось, что все они прямо здесь и сейчас друг друга и перебьют, оказав тем самым немалую услугу Бёму. Гаспар кинется на Дендена, Нэнси – на Гаспара, Форнье – на неё. Но Гаспар, уже открыв рот, чтобы сказать Дендену что-то убийственное, передумал. Даже он был слишком сломлен для битвы. Она сломала их всех. Нэнси закрыла лицо руками. Кто-то тронул её за плечо. Это был Тардиват – он протягивал ей бутылку воды. Она взяла и поблагодарила. Он не ответил. Она должна всё исправить, должна. Это важнее, чем её личная боль, важнее – сегодня, сейчас – чем Анри. Осознав это, ей захотелось всё бросить, свернуться калачиком и умереть. Лёгкий путь на свободу был отрезан, теперь она уже не сможет сбежать и под видом жертвы заявиться в кабинет к Бёму. У неё есть работа, и её нужно сделать.

– У тебя остался журнал кодов, Денден?

Он кивнул, не глядя на неё.

– Тогда я поеду и достану нам радио. Ты как-то говорил, что в Сен-Амане есть лишнее, оставшееся от девушки, которую схватили в марте?

– У вас ничего не получится, – сказал Гаспар, поднимаясь на ноги. – Пойду к своим.

Денден дождался, когда Гаспар выйдет из сарая, и только тогда ответил.

– Да, мы останавливались с моим другом-мотоциклистом в кафе на площади. Там работает Бруно, он сказал, что у него есть лишний комплект в надёжном месте. Но нам не на чем ехать, Нэнси. Машин больше нет.

– Значит, на велосипеде, – твёрдо сказала она.

– Но до Сен-Амана больше ста километров.

– Через горы немного меньше. – Она знала это и без утерянных карт. Теперь местные дороги и тропы были ей известны почти так же хорошо, как и Гаспару. Денден, Форнье и Тардиват обменялись встревоженными взглядами.

– Я достану вам велосипед, – наконец сказал Форнье.

– Но почему ехать нужно тебе, Нэнси? – спросил Денден. – Разве нельзя послать кого-то из парней? Тебе нужно проверить, какие из наших тайников целы, и как можно лучше вооружить людей.

– У тебя остались мои записи, Денден?

Он достал их из заднего кармана.

– Тогда ты и сам можешь это сделать. Ты, Форнье и Тардиват. А я смогу пробраться через блокпосты – больше это не удастся никому.

Он положил записи к ней в карман и взял её руки.

– Нэнси, здесь повсюду – твоё лицо.

– На постах они не моё лицо видят, они видят обычную французскую домохозяйку. Слушай, я знаю, что вела себя как последняя идиотка. Я всё испортила, мне и исправлять.

Из сумки она достала платье, оставшееся после рейда на штаб гестапо. Кровь на нём засохла, и оно стало твёрдым.

– Тарди, можешь ли ты сделать из этого что-нибудь приличное, похожее на платье вдовы? Господи, я многое бы сейчас отдала за материал моей ночной сорочки.

Тардиват закурил сигарету.

– У меня в рюкзаке ещё есть парашют.

– Значит, сможешь, Тарди?

Он сморщился, когда она назвала его по имени.

– Да, смогу, командир. К утру. Поспите, вымойтесь. Вы похожи на ведьму из сказок, а не на домохозяйку.

Он взял у неё окровавленное платье и вышел из сарая. Она смотрела ему вслед и вспоминала ночную сорочку. Он сшил её в знак восхищения, дружбы, единения, и всё это она теперь потеряла – и отношение, и людей. Людей не вернуть, но ей очень нужно вернуть отношение.

Форнье тоже встал и тронул Дендена за плечо.

– Нам стоит заняться этим прямо сейчас, Денден.

Денден кивнул.

– Одну минуту, – сказал он и подождал, пока Форнье, втянув голову в плечи, не вышел из сарая. – Ты убила Бёма? Мне рассказали про предложение, которое он сделал тебе в Курсе, и про то, что сказала Энн.

После того как он это произнёс, сразу стало легче.

– Нет. И он сказал, что Анри всё ещё жив. Я знаю, что сейчас мне нужно всё исправить здесь, Денден. Я не могу уйти на его поиски, пока мы всё здесь не восстановим.

Он встал и тронул её за плечо.

– Сочувствую, Нэнси.

– Жюль выжил? Я его не видела.

Он отвернулся.

– Выжил, но не отваживается говорить со мной, после того как Гаспар… Поспи.

И он тоже ушёл.

На следующее утро она проснулась разбитой. Тело ломило от сна на холодной земле и ушибов, полученных в ходе рейда на штаб. Рядом лежало платье. Она пошла вымыться в горный ручей, впадающий в равнинную реку. Кто-то когда-то рассказывал ей, что целые века ушли на то, чтобы дождевые воды пропитали землю и снова поднялись на поверхность в виде этих источников – очищенные и обогащённые. Нэнси выскребла из-под ногтей кровь, тщательно вымылась и надела платье, которое Тардиват выстирал и перешил в более приличное и простое. Оно было ей немного велико, но Тарди предусмотрел ленту на поясе, подобную тем, что носят женщины в Шод-Эге, – очень французский способ сделать нездоровую худобу привлекательной. Она пригладила волосы, убрала их за уши и надела туфли. Не армейские ботинки и не каблуки, а обувь на плоской подошве, хлипкую и картонную, – её она надевала, когда нужно было пробраться через блокпосты.

Маки, собравшиеся вокруг костров, на которых готовился завтрак, рассматривали её с удивлением. Они так привыкли, что обычно она ходит в штанах и армейской гимнастёрке, что её появление в образе обычной французской женщины их шокировало. Денден и Тарди ждали её у сарая. Между ними стоял велосипед с железной рамой.

– Это тебе от Форнье, – бодрым голосом сказал Денден, когда она подошла. Но сам Форнье не пришёл её проводить, подумала Нэнси. – А я вот что нашёл, – протянул он ей очки для чтения. – Взял их на случай, если мои разобьются. Ещё я пытался вспомнить название кафе, в котором работает Бруно… но даже под дулом пистолета не смогу.

Он начал описывать нужную ей площадь и то, как свет ложится на стены зданий в полдень, и какие там гостеприимные люди. Нэнси положила руку ему на плечо, и он замолчал.

– Я найду, Денден.

Она понимала, что за этой болтовнёй скрывается страх за неё. Тарди оттолкнулся от стены и что-то достал из кармана. Крест на цепочке. Он показал его ей и, ничего не говоря, застегнул у неё на шее. На секунду ей показалось, что он жжёт ей грудь, но нет, это был просто холод металла.

– Ты христианин, Тарди? – спросила она.

В глаза ей он по-прежнему не смотрел, но в его голосе уже не было злости.

– Я старался, получалось не всегда. Но если вы должны выглядеть как вдова… Они обращаются за помощью к Богу.

56

Концентрируйся, Нэнси. В Сен-Амане – базарный день, значит, толпа обеспечит прикрытие. С другой стороны, в толпе много глаз, и кто-то может её узнать. Чёртовы плакаты. Она надела очки, которые дал Денден. Они немного сжимали мир, но хотя бы не мешали видеть. В очках, в бедном платье, в немодной шляпе – в таком виде мужские взгляды ей не грозили.

Народу на площади было не очень много. По углам серые стены подпирали немецкие солдаты. Она вспомнила, как Денден описывал то приветливое кафе. Маленькая площадь рядом с рекой, говорил он, между ними – каштановое дерево. Значит, это не та площадь. Здесь с одной стороны стояла церковь, а с другой – мэрия. И слишком высоко для реки.

Она подошла к одной из палаток и купила несколько картошин и облезлый кочан капусты, которые сложила к себе в верёвочную сумку. Теперь она была похожа на женщину, которая возвращается домой с рынка. Взяв велосипед, она покатила его мимо солдат к южной части площади, не смотря на них, но и не выпуская из поля зрения. Для них она старалась остаться невидимкой.

Дорога резко уходила вниз, к реке. Узкие улочки пустовали, дома были закрыты ставнями, и, казалось, жизни в них нет. Она посмотрела направо и налево – где же площадь? Не говорил ли Денден что-нибудь про вид, чтобы она могла понять, куда поворачивать, когда она доберётся до реки? Придётся ехать наугад. Налево. Если площади там не будет, ей придётся устроить небольшой спектакль, постукать себя по карманам, засуетиться – притвориться, что забыла что-то, и вернуться.

Полноводная река бурлила под древними каменными арками моста. Она улыбнулась. Он слишком узкий для грузовика с солдатами, так что Сопротивлению не придётся его взрывать. У него есть все шансы простоять ещё лет пятьсот. Она остановилась, словно любуясь видом. Вдоль противоположного берега тянулась пешеходная тропинка и узкая полоска леса, а справа от неё на этом берегу дорожка шла вдоль старой городской стены.

Значит, налево. Господи, как же хорошо, что ей не пришлось работать в городе. Конечно, она чуть не сгнила от лесной сырости, пока ребята не притащили ей автобус, но по крайней мере ей не нужно было день за днём жить под полуприкрытым взглядом всех этих домов, когда непонятно, какого рода тихие беседы, переговоры и игры ведутся за закрытыми дверями.

Она прошла два заброшенных склада и украдкой взглянула вверх, в сторону церкви. Среди деревянных фасадов на площади мелькнуло что-то зелёное. Она поднялась и оказалась на площади из описания Дендена.

Она была точно такой, как он описал, – карикатурой маленького французского городка: скопление высоких зданий с одной стороны, старая семинария – с другой. Дерево в центре площади с толстым, покрытым наростами стволом тоже казалось очень древним, но возраст не мешал ему шелестеть свежей листвой под дуновением летнего ветерка. Она подумала о многотысячных войсках, высаживающихся сейчас на севере Франции, о каждом отдельно взятом десантнике, который наполняет их новой надеждой.

Она прислонила велосипед к стене в узком переулке и повесила на плечо сумку. Кафе было открыто, но у неё не было ни пароля, ни кода, да и очаровательный молодой человек, про которого рассказывал Денден, уже, наверное, отправлен на работы в Германию или исчез где-то в горах. Она вошла внутрь. Неплохое маленькое кафе: шесть столиков, барная стойка, трое посетителей – все пожилые мужчины – и бармен. Он был очень крепко сбит, с большими руками и красным лицом. Не слишком ли он откормлен, чтобы ему можно было доверять? Она вспомнила о своих знакомых с чёрного рынка Марселя. Любой из них перережет тебе горло за сто франков, но они были слишком принципиальны и независимы, чтобы иметь какие-то дела с нацистами. А вот с мужчинами в костюмах, начищенных ботинках и с портфелем следовало проявлять осторожность.

Она заказала бренди, заплатила, выпила и поставила стакан на барную стойку.

– А Бруно здесь ещё работает? Его старый друг попросил меня передать ему сообщение.

– Передайте сообщение мне, и я скажу ему, когда увижу в следующий раз. Если увижу, – сказал бармен, вытирая стакан грязным полотенцем.

Она посмотрела ему в глаза.

– Может, мне подождать? Вдруг он придёт.

Он пожал плечами и нарочито небрежно сказал:

– Если речь про велосипед, который он продаёт, то он стоит сзади, во дворе. Можете пойти посмотреть, если хотите.

Последнее, что Нэнси хотелось сейчас видеть, – ещё один велосипед, будь он неладен. Она и так-то еле передвигает ноги, а щиколотка уже явно кровоточит.

– Да, именно! – бодрым голосом ответила она.

На заднем дворе и правда стоял старый велосипед, над которым они склонились на случай, если кто-то следит за ними из соседних домов. Нэнси начала проверять сиденье и приняла соответствующее выражение лица.

– Две недели назад Бруно арестовало гестапо, – сказал бармен, – и я не уверен, что сидящие сейчас за столиками не у них на зарплате. Знаю их двадцать лет, но кто знает?

Нэнси сложила руки, не отводя глаз от велосипеда.

– Мне сказали, что у Бруно есть лишний приёмник. Мы потеряли свой.

Бармен сделал шаг назад, поднял руки и принялся так сильно мотать головой, что у него затряслись щёки. Он делал вид, что ему предложили цену, на которую он никак не мог согласиться.

– Без вариантов, мадам. Здесь ничего нет. Но я знаю, что есть в Шатору. По крайней мере, неделю назад был.

– Это же восемьдесят километров отсюда!

– Ближе не знаю. – Из-под поленницы вышла чёрная кошка и стала тереться ему об ноги. Он согнулся и почесал её за ухом. – Их радист попытался сбежать от караула на блокпосте и получил пулю в спину. Вам нужен Эммануэль. По крайней мере, так они его называют. Британец.

Никто не говорил Нэнси об агенте по имени Эммануэль в Шатору. Но это и понятно – вряд ли Лондон будет обсуждать с ними агентов из прилегающих районов без веской причины.

– Вы можете дать адрес?

Он назвал адрес и, отогнав кошку от двери, вывел её назад через барную стойку. Нэнси громко пообещала поговорить с другом про велосипед и вернулась в узкий переулок, где оставила свой.

Восемьдесят километров! А она еле может идти. Она посмотрела на лодыжку. Да, кровь. Восемьдесят ужасных километров, имея только адрес и имя, без документов, объясняющих её нахождение в том районе. И целый рой готовых стрелять по любому поводу гестаповцев. А потом ещё нужно как-то вернуться в горы.

– Нужно это сделать. Ты должна.

Она произнесла это вслух. Значит, дело совсем плохо. Что ж, по крайней мере, не на английском. Превозмогая боль, она забралась на велосипед и поехала.

57

Сейчас Нэнси снова хотелось оказаться в горах, среди витиеватых дорог, дающих столько возможностей для укрытия. Благодаря работе, проделанной её людьми, немцы старались там больше не появляться. Но между Сен-Аманом и Шатору фашисты были на коне и совершенно ни о чём не беспокоились. Ей удалось увернуться от двух блокпостов. Она вовремя их заметила, успела свернуть с пути и объехать их, не привлекая внимания, но третий пост оказался сразу за крутым поворотом между Мароном и Диором. Она въехала прямо в них, и, конечно, находясь на просёлочной дороге, они скучали и были только рады, когда к ним, шатаясь после двенадцатичасовой езды на велосипеде, подъехала Нэнси.

– Ваши документы, мадам! Куда вы направляетесь?

Она смотрела на него круглыми глазами, ничего не говоря. Этого она могла бы убить, ударив по горлу, как и того охранника на радиовышке, но сейчас с ним было двое других, и один уже держал руку на кобуре. Она же была без оружия. Убить второго ефрейтора пистолетом первого охранника в надежде, что третий запаникует, и у неё хватит времени, чтобы застрелить и его? Или наброситься на него и выцарапать глаза? Шанс двадцать процентов, не больше.

Она залилась слезами.

– Сэр, пожалуйста, сэр, пропустите меня. У меня нет документов. В Шатору мама сидит с моим маленьким сыном, а я работаю. Мне рассказали, что он заболел!

Охранник покачал головой. Для своего звания он был достаточно стар. И достаточно стар, чтобы самому иметь детей и жену, которая за них волнуется.

– Пожалуйста, сэр! Ему всего пять, зовут Жак, и он такой хороший мальчик. Мама прислала ко мне сказать, что он плох и зовёт мамочку. – От переутомления Нэнси очень чётко видела больного ребёнка, его испуганную бабушку, крошечную квартирку, где они живут. Она плакала очень искренне. – Мадам Карель, жена моего начальника, дала мне овощи, чтобы я приготовила ему суп, – сказала Нэнси, показывая на содержимое своей корзинки, – а сам он сказал: «Дорогая Полет, ты должна ехать к маленькому Жаку, мы справимся без тебя один день, если так нужно, но без материнской любви твой сын может умереть!»

Она начала выть, и ефрейтор обернулся на своих друзей. На их лицах отражалась растерянность. Между всхлипываниями Нэнси несколько раз повторила имя своего воображаемого сына, в то же время высматривая возможность выбить охраннику кадык, если слёзы не сработают. Он откашлялся и похлопал её по плечу.

– Ладно, дорогуша. Я уверен, с маленьким Жаком всё будет хорошо. Проезжай.

Нэнси снова села на велосипед, изливая на него поток благодарностей. От переживаний её даже пробрала икота.

– Я буду молиться за вас, месье! – выговорила она и покатилась дальше.

Город находился в низине и раскинулся широко. Центр представлял собой лабиринт переулков вокруг центральной площади. Ей пришлось дважды останавливаться и спрашивать путь. Оба раза она видела в глазах людей подозрение и страх. Её не остановил ни один патруль, но через несколько часов солнце зайдёт, людей станет меньше, и она будет привлекать больше внимания.

В Болье их учили так: если вы заметили патруль, французский или немецкий, и предполагаете, что они обратили на вас внимание, лучше всего подойти к ним, попросить спичку или спросить время. Таким образом вы сразу становитесь менее подозрительными. Но Нэнси не отваживалась подходить так близко. На расстоянии она все ещё могла сойти за обычную француженку, но вблизи они почувствуют исходящий от неё запах крови и пота, увидят её измождённое лицо. После полудня между зданиями было много тенистых участков, и Нэнси старалась перемещаться только там, чтобы не привлекать внимания.

Наконец в одном из захудалых уголков города она нашла нужную улицу. Велосипед она оставила за домом, в конце переулка, и подошла к крыльцу через сад, как сделал бы знакомый хозяевам человек. Постучав, она отошла немного от дверей, чтобы тот, кто отодвинет штору или приоткроет ставни, мог её увидеть. Домик был крошечный – одна комната над другой.

Она чувствовала на себе чей-то взгляд, была уверена, что кто-то за ней наблюдает. Оставалось надеяться, что этот кто-то – Эммануэль, а не гестаповец с пистолетом. Секунды шли. Возможно, дома никого нет. Любой приличный агент в городе такого размера будет иметь две-три конспиративные квартиры. Она стала думать о том, чтобы лечь рядом с кучей мусора и поспать. А там уж – кто первый до неё доберётся, друг или враг. Этот вариант казался ей очень привлекательным.

– Быть такого не может! – услышала она знакомый голос.

Дверь приоткрылась всего на несколько сантиметров, и Нэнси остолбенела, увидев веснушчатое лицо рыжего Маршалла из Инвернесса. Когда они виделись в последний раз, она и Денден привязали его к флагштоку у казармы его собственными штанами, а рот заткнули бинтами, которыми Нэнси перевязывала грудь во время кроссов.

Она уже готова была развернуться и уйти. После того как она дважды унизила его, этот человек ни за что ей не поможет. Наверное, Бог все же существует, и это Его последняя шутка. Сейчас, когда её собственные силы и надежды полностью исчерпаны, Он ставит на её пути этого человека и всю историю их отношений. Но у неё не было сил даже сдвинуться с места. Ей нечего было сказать, некуда пойти.

Когда, казалось, прошла вечность, он открыл дверь и отошёл в сторону. Она на автомате прошла за ним в грязную кухню и закрыла за собой дверь.

– Маршалл, у меня отряд маки в Кантали, и мне нужна радиостанция. Нас разбили, и мне нужно подкрепление. Мне сказали, у тебя есть лишнее устройство.

Он плюхнулся на стул у кухонного стола и посмотрел на неё. Она чувствовала, что его распирает гнев и ненависть к ней, и он готов метать гром и молнии.

– Ах ты, злобная сучка! Ты думаешь, что можешь вот так прийти и что-то от меня требовать? Да я сам тебя гестапо сдам.

Она села напротив. Ноги её больше не держали.

– Делай что хочешь. Но отправь сообщение в Лондон ради моих людей. Кодовое имя места выбросок – Маджента. Оно должно ещё работать. Если они сбросят туда подкрепление, есть шанс, что мои маки доберутся туда раньше немцев.

Она спрятала лицо в ладони и замолчала. Он не двигался, не уходил, не говорил. Она стала думать о Тардивате, Форнье, Жан-Клере и Фране. Они стоили того, чтобы ради них сделать ещё одно, последнее усилие. Однозначно. Давай, Нэнси.

– Сейчас не время сводить счёты, Маршалл, сейчас война. Наш с тобой раздор может подождать, пока мы покончим с нацистами.

Если кому-нибудь нужно подтверждение, что Бога нет, вот оно. После всего, что она натворила, на что обрекла своих людей ради личных счетов с Бёмом, любое функционирующее божество испепелило бы её на месте за эту лицемерную речь. Сейчас, надо просто подождать и… Нет. Никакой молнии. Земля не заходила ходуном, и демоны не утащили её в ад. Один лишь Маршалл сидел и по-прежнему смотрел на неё.

– Ты меня на месяц выбила из строя тем своим фокусом. Я во Францию попал всего за неделю до дня «Д».

Как можно быть настолько усталой и продолжать говорить и двигаться?

– Ох, ну развел нюни! После всего, что ты мне устроил, ты ещё легко отделался. Надо было эту розу тебе в задницу засунуть, а не за ухо.

Ненадолго же тебя хватило с дипломатией, Нэнси. Считала бы ты лучше вдохи.