Текст книги "Нереальная реальность"

Автор книги: Илья Стальнов

Офицера звали Тункан ин Кур. Это был необъятных размеров, пузатый служака. Он любил поесть, выпить, поухаживать за цветами в пригородном доме в поселке «тигров», охраняемом по первому разряду. Он любил жену и детей. Он неуемно предавался трешу – жвачки с легким наркотическим действием, от чего его десны почернели. Такие люди, не обремененные излишними комплексами, не отягощенные дурными переживаниями, не привыкшие трепетно всматриваться в звездное небо и задумываться о сути сущего, готовы на любую работу. Лишь бы свободное время жить спокойно – с трешем, пивом, розами, в кругу семьи. Ну и что – «тигр»? Ну и что – тюремщик? За это платят хорошие деньги, и не Тункану ин Куру, сыну чернорабочего с оружейного завода, морщить нос при этих словах.

Он сидел в «мамонте» на жестком сиденье. Его волосатые лапы лежали на рукоятке автомата, и мощное скорострельное оружие под этой лапой казалось несерьезным, ненастоящим, игрушечным. Он развалился, приспустив молнию комбинезона, и сосредоточенно жевал треш.

Время от времени Тункан ин Кур брезгливо поглядывал на пленников. Они не вызывали у него ничего, кроме закономерного чувства омерзения. А как еще можно относиться к врагам самого Звездоликого? Сколько он их видел, прошедших через застенки – жалких, избитых, раздавленных, потерявших человеческий облик. Но были и несломленные, до конца упрямые, гордые, с прямым взором встречающие муки и смерть. Они считали, что это хорошо – быть героями. Но они были просто дураками, ибо только дураки могут пытаться вычерпать сапогом море или доплюнуть с площади Равенства до верхушки Святилища Дзу.

Против кого идут, недоноски? Против самого Кунана – благодетеля Джизентара, возродителя имперской славы и святых основ древней религии! Нет, они не имеют права на жизнь. Смутьяны, враги великого вечного города, – всех их к ногтю. Он без жалости давил гусеницами бронеходов своей роты их убогие деревянные домишки в глубинах Дикого Леса. Он давил их самих, их жен, не щадил и их детей – змеиных отродий, с молоком матери впитывающих неправедные мысли. Они – враги. И нет ничего позорного в том, чтобы быть «тигром». Наоборот – почетно быть «тигром». Уютно быть «тигром». А еще лучше – быть офицером «тигров»!

Тункан ин Кур усмехнулся, кинув из‑за решетки взгляд на пленников, подпрыгивающих от тряски на узких металлических лавках. Они еще не знают, что их ждет. Ничего, узнают, когда захрустят их косточки, а кожа почернеет от справедливого пламени в немилосердных руках палача.

Задание для офицера было обыденным, скучным. Сколько раз он ездил по этой дороге. Сколько раз трясся за этой решеткой в чреве «мамонта». Безопасная благодатная работа – это вам не утюжить Лесную Федерацию, когда вокруг рвутся управляемые ракеты, а бронеходы проваливаются в ямы‑ловушки.

Но сегодня на инструктаже дольше, чем когда бы то ни было, командиры полоскали мозги: «бдительность», «не упускать из виду», «отвечаешь своей жизнью». Какой‑то молокосос, который по знакомству получил на одну полосу больше на эмблеме, учит службе старого волка Тункан ин Кура, кавалера Аквамаринового Ордена Верности!

– Дурная эта возня с арестованными, – сказал сидящий напротив Тункан ин Кура солдат первого класса. – Чего с этими хлюпиками цацкаться? У них тюремная камера, что моя квартира.

– Цацкаются, значит, надо, – офицер зевнул.

– Раз – и пятьдесят пуль в брюхе, – солдат погладил автомат. – И нет смуты. И мы бы, «тигры» не занимались такой ерундой.

– Ерундой? А тебе хочется снова в Лесную Федерацию?

– Я пойду, куда прикажет Звездоликий, – горячо воскликнул солдат первого класса, но в глазах появилась тоска. Ему вовсе не гляделось снова лезть в леса. Уж лучше возить хлюпиков и рассовывать их по камерам, которые пусть и больше, и комфортабельнее его квартиры.

– Пойдешь, куда денешься, – кивнул Тункан ин Кур.

Он постучал пальцами по крышке автомата, потрогал предохранитель, приспустил еще молнию на комбинезоне. Душно в этих жестяных коробках. В «мамонте» опять барахлила система кондиционирования. Эх, если бы…

Что «если бы» – этого додумать Тункан ин Кур не успел. Машину резко тряхнуло. Послышался приглушенный толстой броней взрыв. Офицер стукнулся головой о стену и на миг отключился.

В загоне для арестованных Лаврушин упал на пол, Степан повалился на скамейку. Но земляне не пострадали. Они не могли видеть, как болванка из реактивного противотанкового гранатомета разнесла кабину «медведя», упокоив водителя и двоих «тигров». А за секунду до этого ветхое нежилое восьмиэтажное кирпичное здание, рухнув, похоронило две машины сопровождения.

В салон начал просачиваться едкий, с запахом машинного масла, дым. Где‑то за кабиной трещал и искрил оборванный кабель. Свет погас. Потом зажегся вновь. Потом погас окончательно. Зато где‑то сбоку замерцал разгорающийся огонь, и дым повалил с новой силой.

Тункана ин Кура, опытного вояку, подвела иллюзия простоты поставленной задачи. От неожиданности позабыв все инструкции, кашляя, он дрожащей рукой втискивал свою карточку в гнездо и бил по рычагу открывания двери, запамятовав, что перед началом движения дверь закрыли снаружи. Солдат первого класса вжался в угол и затравленно озирался, вцепившись зубами в ворот комбенизона и стараясь дышать через него.

Дым ел глаза, заполнял легкие, тер наждаком гортань. Лаврушин обхватил руками горло и пытался не дышать. Степан судорожно кашлял. Еще пара минут – и конец. Четверо людей в салоне задохнутся.

 
У Лаврушина потемнело в глазах. На секунду он потерял сознание.
«Мамонт» снова тряхнуло. Импульс одноразового бронебойного плазменного разрядника разворотил замок. Рваная искореженная дверь со скрежетом распахнулась, толкаемая не электроприводом, а сильными руками.
Тункан ин Кур, рвя комбинезон на груди, вывалился наружу. За ним последовал солдат первого класса. Земляне не могли поступить так же – от воли их отделала решетка. Но теперь снаружи поступал свежий воздух, пусть и наполненный дымом горящей машины.
В будку запрыгнул человек в черной приталенной одежде. Вместо лица у него был синий куб – пластиковая маска с прорезями для глаз. По этой маске невозможно было даже приблизительно представить черты лица, которое она скрывала.
Приток воздуха подхлестнул огонь, уже начавший лизать пластиковые сиденья. «Квадратноголовый» выстрелил из ручного плазморазрядника в замок решетки. Распахнул ее. Рванул на себя Лаврушина, выкинул его наружу. Степан вывалился наружу сам.
Тут в «мамонте» что‑то ухнуло – видимо, начинал рваться боезапас. Лаврушин вскочил и, спотыкаясь, кашляя, помчался вперед. Краем глаза он увидел безжизненные тела офицера и солдата.
 

– Ложись! – крикнул незнакомец, мчавшийся следом за землянами.

Они повалились на холодный асфальт, по закону подлости Лаврушин свалился в лужу.

На этот раз рвануло куда сильнее. Взрывная волна прижала беглецов к земле. «Мамонт» раскололся на две части, из трещины вырвалось пламя. Похоже, кроме боезапаса внутри машины было еще что‑то взрывоопасное.

Одинаково одетые в черное «квадратноголовые» усадили землян в длинный лимузин золотистого цвета. Тот резко взял с места.

Человек, сидящий рядом с водителем, потянул руку к кубику, заменявшему ему голову, провел по нему пальцами, там что‑то щелкнуло – маска свернулась в бесформенный комок с кулак размером. То же проделали еще двое сопровождавших и шофер.

Теперь земляне могли рассмотреть своих похитителей – или спасителей – это как посмотреть. За рулем сидел пожилой человек, лицо его бугрилось следами от страшных ожогов, от чего имело устрашающий вид. Двое парней, наоборот, внешность имели плэйбоистую, в чертах их лиц было что‑то испанское, им на роду написано нравиться девочкам и жить легкой, шалопайской жизнью. Нетрудно было определить, что они близкие родственники, скорее всего – братья. Незнакомец, вытаскивавший землян из горящей машины, имел неприятное квадратное лицо – под стать маске, челюсть его выступала вперед, как у питекантропа, глаза маленькие, цепкие, умные, все замечающие.

Никто из новых друзей (или врагов) не проронил ни слова. Видимо эти люди не относились к любителям почесать языком на досуге.

Теперь сиди и гадай – кто они? Помощники Друвена, обещавшего выручить землян? Или друзья стройного офицера четвертой ступени, обещавшего то же самое? Или те, кто еще не успели что‑то наобещать, но тоже имели на землян свои планы?

Машина крутилась по улицам, разъезжаясь по миллиметровке с другими машинами. Улицы шли все более обшарпанные. И наконец началась «сельва» – обширные городские трущобы. Всем трущобам трущобы!

Лимузин, покачиваясь на мягких рессорах, замер. Землян бесцеремонно затолкали в фургон. Его крышу украшал пластиковый шмат сыра, обернутый алюминиевыми цепями сарделек – именно такая была эмблема, обозначавшая принадлежность машины к крупной фирме по производству и перевозке мясомолочных искусственных продуктов. Сопровождающие в черном тоже расположились в салоне.

Фургон взвыл электродвигателями и в несколько секунд набрал приличную скорость. Он понесся через узкие улицы. Шли мрачные смрадные нагромождения домов, в которых чернели окна с выбитыми стеклами. На тротуарах ржавели остовы машин, валялись переполненные и давно не убираемые мусорные баки, около которых кипела какая‑то осмысленная жизнь. Голые детишки играли в грязи. На тротуарах сидела шантрапа разных возрастов. Бродяги спали, зарывшись в груды мусора. Было достаточно многолюдно. Все это походило на Латинскую Америку в самом убогом варианте.

За очередным поворотом улицу заполонил дерущийся бандитствующий молодняк. Была куча‑мала. Каждый бил каждого, разобрать что‑то в этой битве было невозможно.

Обожженый водитель бесстрастно направил фургон в самую гущу драки. Шпана выпрыгивала прямо из под колес. Послышался стук – машина зацепила кого‑то. Лаврушин обернулся и увидел мальчишку, голого по пояс, увешанного блестками и железяками, татуированного. Он лежал на асфальте, одной рукой держась за ногу, а другой грозя вслед димузину кулачком. Из всего этого можно было сделать вывод – люди в черном церемониться не привыкли. Обожженный не притормозил бы, пусть даже ему пришлось ехать по головам туземцев из «сельвы».

– Крысиный народ, – кинул «питекантроп».

Фургон начал замедлять скорость. Взвизгнули тормоза. Машину слегка занесло, она нырнула в арку и остановилась посреди запущенного двора.

Двор был окаймлен восьмиэтажными зданиями, в которых давно уже не было квартир, а были лишь берлоги потерянных и никчемных людей, которые облюбовали себе эти места и жили, питаясь, чем Бог пошлет, согреваясь холодными ночами у костров, в котором потрескивали остатки мебели и автомобильные покрышки.

– Выходите, – произнес «питекантроп».

Земляне прошли в вонючий подъезд, для этого пришлось перешагивать через обрушившийся козырек. Лаврушин наступил в кучу дерьма и зло выругался. Ничего не попишешь. Судьба такая. Ему давно говорили: «если в радиусе километра есть куча дерьма, ты в нее обязательно наступишь».

– За мной, – велел «питекантроп», вытаскивая из кармана и включая круглый, крошечный, казалось, состоящий из одной лампочки, но мощный фонарь.

Стершиеся ступеньки вели в подвал. Вскоре процессия очутилась в небольшой, очищенной от мусора комнатенке.

«Челюсть» пошарил в углу, чего‑то повернул, чем‑то щелкнул, затем уперся в стену, и она как турникет закрутилась вокруг оси, освобождая проход.

– За мной, – «питекантроп», похоже, привык выражаться односложно и гнал словами пленников вперед, как хлыстом пастух гонит овец.

Проход был тесен даже для одного человека. Плечи касались стен, и крупному Степану немудрено было застрять и ждать, как Вини‑Пух, пока не похудеет. Но через несколько метров коридор расширился. Зато сверху стала сочиться вода, стены поросли противным мхом. Ноги скользили, как на льду, стоило определенных усилий удерживать равновесие.

– Черт! – Лаврушин привычно неуклюже загремел на пол, рука его утонула в склизкой массе – ничуть не лучше кучи дерьма, в которую он окунул ногу на входе.

Коридор начал извиваться. Потом раздвоился. Потом сузился, расширился. Штукатуренные участки перемежались со стенами желтого кирпича. В луче фонаря метались маленькие тени.

– Уф, холера! – Степан наступил на какую‑то мелкую шерстистую тварь, которая отреагировала тонким злобным визгом. Неудивительно, что в таких местах водятся грызуны – мелкие затворники этих лабиринтов нрава вороватого и дурного.

Процессия начала подъем по винтовой лестнице. Карабкаясь по ней, Лаврушин ударился коленом – куда ж без этого? Потом был смазан по лицу чьим‑то пренеприятным хвостом – и надо же, крыса выбрала именно его!

Вскоре все стояли на площадке диаметром в пять метров. Сюда никогда не просачивался дневной свет.

– Кунан здесь не найдет, – заверил «питекантроп». – Даже заручись он поддержкой самой Птицы Дзу.

– Или Великого Змея, – неожиданно встрял обожженный.

Земляне затравленно огляделись. Их не прельщала жизнь в этом сыром холодном темном каменном мешке с уходящей вниз винтовой лестницей.

Но они рано отчаивались. «Питекантроп» повозился на полу, опять что‑то оттянул, что‑то звякнуло – и кусок стены ушел в сторону. Этот человек был мастер двигать стены.

Проход вел в комфортабельно обставленную просторную комнату. Там были кресла, диван из желтого пластика, телевизор – вид которого напомнил о стереоэкранах в камере и о специфических программах тюремТВ. На низком столике возвышалась кипа журналов и стопка книг. В углу был пульт и бар с хрустальными стеклами, за которыми скрывались бутылки самой различной формы – мечта алкоголика.

– Что происходит, друзья? – Степан с неутомимым занудством хотел расставить точки над «и».

– Потом, – буркнул «питекантроп» и вышел из комнаты.

 
Стена затворилась, и земляне остались одни.
 

– Вить, у меня ощущение, что нас хотят надуть, – сообщил Степан.

– А когда его у тебя не было?

– И ведь всегда к месту… Вообще, мы летаем, как шарики от пин‑понга, по нас лупят ракетками.

– Но вот чья сейчас подача? – поднял палец Лаврушин. – Это вопрос вопросов.

Степан обошел помещение. Обнаружил ванну, туалет, кухонный аппарат, выплевывающий по заказу синтетические блюда. Потом упал на диван. На сей раз в его тоне проскользнули нотки оптимизма:

– Все‑таки здесь получше, чем в гостях у Кунана.

– Главное – живы.

– Пока живы, – уточнил Степан, по привычке капнув из пипетки дегтя в бочку меда.

* * *

Гость сразу произвел впечатление серьезного господина. Его волевое лицо было лицом человека напористого, привыкшего повелевать, проноситься метеором, оставляя позади себя одни осколки. Такие люди прекрасно знают, что хотят, и обычно достигают цели. Он нарушил уединение землян.

Сопровождали незнакомца двое крупногабаритных горилл, чем‑то напоминавших телохранителей Звездоликого, только уступавших им по размерам раза в полтора – не так уж и много. Теперь гориллы расслабленно подпирали стену у выхода, а их босс по‑хозяйски распластался в кресле. Имел на это право, поскольку, похоже, и был здесь хозяином.

Внешне он походил на преуспевающего бизнесмена, одет в рубашку из дорого голографического шелка и в брюки из суперпластика, которые не рвутся и не снашиваются – одежда соответствовала местной моде. По земным понятиям он выглядел лет на тридцать пять. Но необходимо учитывать, что усилия местных геронтологов не пропадают зря, продолжительность жизни на Химендзе растягивается до ста двадцати лет без особого труда, при этом процесс дряхления замедляется, так что можно было предположить, что он уже преодолел рубеж, на котором праздничными цветочками выложена цифра пятьдесят. Лаврушину он сразу не понравился. При соприкосновении с подобными субъектами царапаешься, как о колючую проволоку. Впрочем, у Лаврушина не вызвал добрых чувств пока еще не один человек на этой планете. Они все были колючие.

– Ну как вам Кунан? – спросил гость негромко. Улыбка его была приветливо‑угрожающая. Лаврушин в очередной раз подумал, что на Химендзе любимое национальное искусство – это нагонять друг на друга страх – жестами, взглядами, словами.

– Не слишком, – скривился Степан.

– Правильно, не слишком, – гость поудобнее уселся на диване. – Он мой старый приятель.

– Дела‑а, – протянул Степан.

 
«Из огня, да в полымя», – подумал Лаврушин и иронически осведомился:
 

– Вместе в школе учились?

– Скажем, вместе начинали. Святоша всегда был шустрым. Оглянуться не успеешь, а он уже режет подметки на ходу. Как он лихо карабкался наверх – это было загляденье. А как он сбрасывал с хвоста старых друзей – без малейших сомнений и терзаний.

 
Гость замолчал, притворно горько вздохнул, и продолжил:
 

– Это ведь нехорошо забывать старых друзей, не правда ли?

– Друзья тоже бывают разные, – буркнул Степан.

– Добрых старых друзей. Он вспоминает теперь о них лишь тогда, когда решает их сожрать.

– Простите, а с кем мы все‑таки имеем честь? – осведомился настырный Степан.

– Я Стинкольн, – небрежно бросил мужчина, не считая нужным вдаваться в объяснения. Действительно, к чему объяснения, когда и так все ясно?

 
«Этому кровососу что нужно?» – подумал Лаврушин, холодея.
Стинкольна знала вся планета. Слава его донеслась до последних пещер в диких Лесах. Это имя никого не оставляло равнодушным. Оно могло вызвать ненависть, злость, преклонение, но только не равнодушие.
Стинкольн был «слугой Буйволов». Краткое пояснение – при слове «буйволы» жители Химендзы сперва вспоминают вовсе не жвачных ленивых животных, и уж конечно – не команду американского футбола – что могут знать в такой дыре о великом американском футболе? При слове буйволы на ум местным обитателям приходит длинный список легендарных дерзких преступлений, обширная география сфер влияния этой организации, чем‑то схожей с мафией на Земле, но куда более могущественной. «Буйволы» были, конечно, послабее почивших в бозе «Сынов ночи», из которых вышел сам Звездоликий, но при «сынах» и ночи были чернее, и времена куда более лихие, и ситуация куда более благоприятная для неприкрытого и наглого бандитизма… И еще одно пояснение. «Слуга буйволов» – это вовсе не значит, что человек, носящий это звание, будет мыть полы на бандитских малинах, стирать галстуки лиходеям и чистить их финские (или какие там) ножи. Скорее все будет наоборот, ибо «слуга» – это вовсе и не слуга, а самый что ни на есть настоящий хозяин, а точнее – пахан.
Истории известно, что на самом деле Стинкольн начинал с Кунаном в клане «Сынов ночи». Став первым человеком Джизентара, Звездоликий начал разделываться со своими бывшими врагами и друзьями, соратниками и конкурентами. Он не хотел больше не видеть их, не слышать о них. Ему не нужна была ничья власть рядом со своей. Он хотел быть хозяином везде – начиная от дворцов и офисов и кончая самыми глухими улицами.
Потом выяснилось, что и Звездоликому бандиты могут быть очень даже полезны. Главное – найти балланс различных общественных сил. В этом состоит искусство мудрого управления. Получалось, что править Джизентаром куда проще, имея под боком этих кровожадных диких хищников. Хотя бы потому, что кланы составляли противовес силам сопротивления, «Союзу Правдивых». Да и в народном сознании нетрудно было отождествить одних с другими и вызвать к ним одинаковую ненависть. Кроме того, держать в руках «сельву» – это сплошная головная боль, отвлечение сил и средств, которые нужны диктатору для другого. Необузданные стада оборванцев и бродяг из «сельвы» куда сподручнее пасти с помощью диких псов. Кунану удавалось манипулировать всеми этими силами. Он был мастером противовесов. Он умело ограничивал рамки деятельности кланов, направлял их в нужное русло.
Причина, почему Звездоликий не отправил к праотцам своего старого друга Стинкольна, была загадочна. Уж кто‑кто, а старые друзья диктатора были несчастными людьми и на этом свете не заживались. Совсем их, бедолаг, не осталось. Вот только Стинкольн еще коптил небо. Одни считали, что благодаря своей неуловимости. Другие – по причине каких‑то темных связей с Кунаном. А еще ходила легенда, что диктатору предрекли – его успех и жизнь Стинкольна есть вещи мистически взаимосвязанные и взаимообусловленные. Если «Слуга Буйволов» погибнет по милости диктатора, нить оборвется. Свой же успех Звездоликий берег, относился к нему с почтением.
 

– На этот раз пришлось наступить старому приятелю на больную мозоль, – произнес Стинкольн.

– Не боитесь, – осведомился Степан, – что перепадет от друга?

– Нет, – Синкольн приветливо улыбнулся. – На меня он не подумает. Решит, что это проделка дурковатого Комсуса рен Таго.

– Ну а вам‑то мы зачем? – устало осведомился Лаврушин, уже привыкший к тому, что их скромные персоны пользуются повышенным спросом.

– Вы хотите это знать?

– Еще как.

– То, что я говорю вам, не выйдет из этих стен. Узнай о нашем разговоре Кунан – мне конец. Когда я расскажу вам все, любая, даже слабая попытка выйти из игры, будет расценена как дезертирство. Ясно?

– Куда яснее, – проворчал Степан.

– Конечно, я не слуга, а король. У меня есть королевство. За мной – сила. Но кроме меня есть еще короли. Пусть послабее, но все‑таки короли. Они могут объединиться, и тогда будут сильнее меня. А если их объединю я?

– То станете сильнее многократно, – кивнул Лаврушин.

– У моего друга Звездоликого не все так гладко, как он хочет представить. И поход всех королей ночи, их согласованный мощный удар может выбить его из седла.

В глазах Стинкольна сейчас горела ненависть. Лютая, застарелая, не знавшая выхода долгие годы ненависть. Так можно ненавидеть только друга, который стал врагом и достиг того, о чем ты не можешь даже мечтать. Желание сместить диктатора у него было таким же всепоглощающим, как у Кунана мечта отомстить Содружеству. И таким же бесполезным. Подними Стинкольн хоть всех бандитов планеты, Звездоликий ему не по зубам.

«Умеют же они искренне ненавидеть», – подумал Лаврушин, вспоминая выражение на лице диктатора, когда тот говорил о Тании.

– Выбивайте, мы не против, – пожал плечами Степан.

– Для этого мне нужны вы.

– Зачем?

– У Кунана есть архив, где забита вся информация о «королях». А мне ее так не хватает. Имея ее, я приберу к рукам всех недругов, они станут слугами. У меня будет империя. Мощная. Непобедимая империя. И тогда ни один Звездоликий мне не страшен.

– Пожалуйста, мы не против, – произнес Лаврушин.

– В архиве очень сложная система электронной защиты. Охрану мы можем взять на себя, но вывести из строя электронику не в состоянии. Вы, танинане, можете создавать вокруг себя биополя, парализующие электронные системы.

– Что? – Лаврушин изумленно уставился на него.

– Не скромничайте, – бандит посмотрел на вовсе не горящие воодушевлением лица землян. – Вы сделаете это. Если хотите жить.

Степан хотел что‑то возразить, но Лаврушин предостерегающе стиснул его руку.

– Через три дня в это же время я приду сюда. Постарайтесь быть готовыми. Мы идем на большое дело.

– Постараемся, – кивнул Лаврушин.

 
У выхода мафиози обернулся и произнес сурово:
 

– Предупреждаю – двери блокированы. Если вам все‑таки удастся их открыть, у моих ребят приказ – стрелять без предупреждения.

– Мило.

– Они умеют стрелять. У вас не будет шансов.

– Мы верим, – кивнул Лаврушин, ставший в последнее время специалистом по шансам.

 
Дверь закрылась.
 

– Везет нам на радушных хозяев, – пробормотал Степан.

– Уж куда больше.

– Один жабе скормить мечтает. Другой – «стреляем без предупреждения».

Лаврушин задумчиво начал скрести пальцем пластиковую обивку кресла. Потом заявил:

– Боюсь, мы не сможем выполнить его просьбу.

– Да что ты говоришь! – хмыкнул Степан. – Если честно, я знаю один безукоризненный способ выводить из строя электронику.

– Какой? – заинтересовался Лаврушин.

– С кувалдой в руках.

* * *