Текст книги "Нереальная реальность"

Автор книги: Илья Стальнов

Следующим утром друзья встретились в светлом коридоре казавшегося теперь невероятно близким и родным института.

– Ну как, очухался? – спросил Лаврушин.

– Угу. Только всю ночь со слезогонки кашлял.

 
Тут появился Толик Звягин в огромных очках и с толстым портфелем.
 

– Привет, ребята.

– И тебе того же, – буркнул Степан.

– Не поверите, у меня глюки начались, – сообщил Звягин.

– Почему, очень даже поверим, – кивнул Степан, теперь готовый поверить во что угодно.

– Вчера новости шли, – пояснил Звягин. – Там в негритянской демонстрации двух белых показывали. Как две капли воды на вас похожие. Привидится же такое.

– Да, – Лаврушин издал нервный смешок. – Это мы и были.

– Но…

– Вот тебе и «но».

– Шутите, – обиделся Звягин.

– Шутим…

Часть вторая

Подруга Кинк‑Конга

Штирлиц посмотрел на Лаврушина и Степана своим мудрым рентгеновским взором, который так любили миллионы людей, и весомо произнес:

– Вас‑то мне и надо…

Землю тряхнуло. Прокатился отдаленный грохот. Берлин бомбили. Советские войска были уже недалеко.

– Но… – растерянно произнес Лаврушин.

– Никаких но, – отрезал Штирлиц…

Это был не сон. И действительно на покрытом трещинами асфальте, рядом с руинами рухнувшего дома стояли друг перед другом трое – Степан Карпушкин, Витя Лаврушин и полковник советской разведки, он же штандартенфюрер СС Штирлиц‑Исаев.

 
Надо отметить, друзья‑ученые попали в неприятную историю.
Там, где есть история, никак не обойтись без предыстории. А была она такова…
 
 
 
 
 

* * *

 
Москва, Большая Переяславка. 20… год
Время действия – смутное, восемнадцать часов.
Действующие лица – Виктор Лаврушин и Степан Карпушкин.
Суть действия – употребление спиртных напитков.
Пил Лаврушин редко. И без всякого вкуса. Напивался еще реже, в крайних случаях. Сейчас и представился этот самый случай.
Праздновали друзья на лаврушинской квартире знаменательное редкое событие – зарплату. Ждали они ее безнадежно полтора года в свете последней реформы Академии Наук.
Полная бутылка на столе должна вмещать тысячу миллилитров водки «Абсолют», однако теперь в ней осталось не больше ста пятидесяти граммов.
 

– Ну, еще по одной, – Степан разлил жалкие остатки горячительного напитка.

– П‑по одной, – кивнул Лаврушин.

– Алкаши, – проворчал из угла Мозг.

– Молчать. Смирно, – Лаврушин икнул.

– Ща‑ас, – в тоне Мозга звучал вызов.

– Выключу.

– Ща‑ас, – уже не так нахально, но упрямо повторил Мозг.

– Не уважает, – вздохнул Лаврушин. – Подселенец…

После возвращения из жизнь друзей изменилась. Хотя не то чтобы изменилась. Это мягко сказано. Ее просто переписали. Точнее, перерисовали все декорации, оставив главных героев.

Лаврушин отлично помнил, что в 1989 году они отправились в путешествие по пси‑мирам. И вернулись они оттуда в свой мир – к своим знакомым, ничуть не постаревшим, в свой институт, только немножко другой, в свои квартиры, обставленные почти так же. Вот только время перенеслось больше чем на два десятка лет вперед. Теперь и у Степана, и у Лаврушина было два комплекса воспоминаний – одна жизнь старая, закончившаяся в восемьдесят девятом. И новая – тоже известная до мельчайших подробностей. И вещи – вроде и чужие, и своим – ноутбуки, плазменные панели, Интернет. Что это такое – никто объяснить не мог. Радовало лишь, что Лаврушин здесь аж доктор наук. Не радовало – что он на фиг здесь никому не нужен.

Дела в новой реальности у друзей шли, мягко сказать, так себе. То есть так, как у всех «неброкеров». Когда грянула ползучая революция, Лаврушин разделил мир для себя на «брокеров» и «неброкеров». Первые в глобальной российской игре в «дурака» захапали все козыри, а у вторых, какими бы выдающимися людьми они не были, были на руках сплошь шестерки, притом ни одной козырной.

Перестройку сменила постперестройка – такая злобная, никчемная, тупая тварь в заплатанных и дырявых обносках, которая больше всего на свете любила жрать. Помимо всего прочего схавала она не глядя и дотации на Институт смежных проблем.

И в институте начался какой‑то болезненный, высокотемпературный, как при малярии, загул. Парторги, комсорги, записные болтуны стали вдруг бизнесменами. Если точнее – ярмарочными лоточниками, орущими: «Налетай‑подешевело». В тех, кто налетает, недостатка не было. Двинули в институт бывшие мировые враги. Они хозяйски копались в экспериментальных установках, слюнявя пальчики листали бумаги, в верхних углах которых было стыдливо вымарано белилами «секретно. Экземпляр номер…»

«Карашо», – каркали при этом немцы. «Холосо», – сюсюкали японцы. «Хорьошо», – лыбились американцы. Им действительно было хорошо – о таких разработках они не могли и мечтать. И институтским «бизнесменам» было «карашо». Они были при загранпоездках, при иномарках и при хрустящих баксах. А Лаврушину и другим ученым было вовсе не «холосо». Потому как дубиной над ними нависла «САМООКУПАЕМОСТЬ». Когда звучало это слово, внутри все холодело и обрывалось похлеще, чем в пыточной камере у «Звездоликого».

Что оно означало? То, что перспективные, направленные на третье тысячелетие разработки должны были сегодня в унисон захрустеть баксами. Не сыпется баксовый дождь? По боку направление. Прикрывались целые лаборатории. Завлабы уходили в челночники, лаборанты – в банкиры, лаборантки – на панель. Единственно, кто чувствовал себя отлично – новая, самая перспективная, лаборатория экономических проблем. Там все собрались как на подбор – прилизанные, мытые «Тайтом», чищенные «Аквафрешем», выглаженные, при галстуках очкарики. Они все время улыбались и говорили с особым шармом – с английским пришептыванием. Зарплату получали не в россиянских древесностружечных деньгах, а в полновесных баксах и прославились экономическим открытием, явившимся блестящим продолжением теории бессмертного Шарикова. Тот предлагал решить все проблемы просто – собрать все имущество и поделить. Мыслители из экономической лаборатории пошли дальше – взять все, собрать, да загнать, лучше дешевле, или задаром, а еще лучше – отпетому жулью. Главное создать класс, которому есть что терять, тогда «коммуняки поганые» никогда не вернутся. А экономика авось сама наладится. Или не наладится.

В лабораторию к Лаврушину повалили желтолицые господа с подножья Фудзи. Их косые глаза все замечали. Тут он и вспомнил о САМООКУПАЕМОСТИ, от имени института всучил самураям генератор Н‑излучения, разгоняющий до космических скоростей эворлюцию ждивых систем. Отдавал он его с чистым сердцем. Лучшие оборонщики СССР сломали зубы и завернули мозги, пытаясь понять его принцип или на худой случай добиться схожего эффекта. Без толку. А куда там японцам и американцам. Отдал Лаврушин покупателям и всю свору животных уродов – жертв Н‑облучения. И даже гигантский муравейник, выросший под действием излучения – он японцев почему‑то поразил больше всего. Они подогнали огромную платформу, при помощи хитроумного погрузчика подцепили муравьиную кучу и увезли ее в сопровождении мигающего гаишевского «Форда». Иены, или чем они там расплачивались, позволили продолжить запланированные работы, выплатить зарплату сотрудникам за последние полтора года.

В честь этого друзья и пили. Степан курил «Мальборо», которое презентовали японцы. Он после путешествия на Танию начал много курить.

– А ты знаешь, что это такое? – Лаврушин кивнул в сторону уродливого аппарата, занимавшего угол комнаты.

– Фиговина, – коротко определил Степан.

– Генератор пси‑поля.

– Опять?!

– Ага.

Степан мутным взором окинул аппарат, который походил на выпотрошенный холодильник, хотя был гораздо меньше прошлого чудовища и выглядел куда лучше. Предыдущий генератор развалился после памятного путешествия в пси‑мир, где друзей едва не расстреляли белогвардейцы, и все попытки воссоздать его были безуспешными.

– Дела‑а, – протянул Степан. – Работает?

– Как зверь.

– А чего, – махнул рукой Степан. – Пригодится. Бизнес организуем.

– Какой бизнес?

– Туристов возить будем в пси‑миры.

– Или рэкетиров укрывать от милиции и конкурентов.

– А давай вообще эмигрируем. В «Кубанские казаки». Или в «Девять дней одного года».

– Или в Хичкоковский фильм… Ну что, испытаем?

Был бы Степан трезв, глядишь, и обошлось бы. Но он был порядком под мухой. Хотя в нем еще тлел слабый огонек осторожности.

– А как вернемся?

– Проще простого, – Лаврушин вынул из письменного стола две коробочки, напоминавшие транзисторные приемники. – Автономный блок экстренного возращения.

 
Степан взвесил его на руке, и с пьяной бесшабашностью махнул рукой.
 

– А чего? Поехали!

– Ишь, – ворчал Мозг. – Гулёны. Меня одного оставляете!

– Ага, – кивнул Степан.

– Полудурки…

Лаврушин вставил в аппарат деталь, извлеченную из телевизора «Сони», который ему позавчера презентовали япошки. Щелкнул переключателем…

 
Рядом оглушительно бабахнуло. И земля заходила ходуном.
 
 
 
 
 

* * *

 
Гранатными осколками разлетелся кирпич. По щеке Лаврушина чиркнуло.
Друзья бросились за развалины, прижались к полуразрушенной толстой кирпичной стене. И провели в скрюченном положении, боясь поднять голову, минут десять.
 

– Где мы? – проорал Степан.

Опять прогрохотало, и за разрушенной стеной поднялся столб пыли. Друзья вжались в землю.

 
Все затихло. Лаврушин выглянул из‑за развалин.
Вокруг простирался серый, неуютный город. Половина домов была разрушена. Некоторые все еще возвышались обгоревшими остовами, их перекрытия выгорели, но закопченные черные стены чудом устояли – это были готовые распасться в любую секунду трупы домов, из которых ушла жизнь, но которые еще сохранили часть внешней оболочки, и от того выглядели еще ужаснее. В городе правили бал война, безумие и смерть.
Улица была перегорожена рухнувшей стеной. По мостовой, пригибаясь, бежали солдаты в мешковатой серой форме Вермахта. У двоих из них, тащивших носилки с телом, на рукавах белели повязки с красными крестами.
 

– Никак Берлин, – сказал Лаврушин.

 
Степан огляделся, присел на корточки и кивнул:
 

– Может быть… Ну что, посмотрели – и айда домой.

– А прогуляться не хочешь?

– Под бомбежкой? Покорно благодарю. Первый эсесовец повяжет… Домой‑домой, – Степан вытащил из кармана «транзистор». – Куда жать?

– Сюда, – Лаврушин показал на кнопку.

– Ну. Раз‑два‑три, – Степан зажмурил глаза и нажал на кнопку.

 
А когда открыл глаза, то сразу протрезвел. Окончательно и бесповоротно.
И причины протрезветь были. Еще какие! Пейзаж не изменился нисколько. Что это значило? А значило это одно – машинка возвращения не фурычила!
 

– Э, – пробурчал Степан, встряхнул «транзистор» и снова нажал на кнопку.

 
С тем же успехом он мог дергать себя за нос.
 

– Возьми меня за руку, – велел Лаврушин. – Вернемся оба.

Степан сжал руку друга с хрустом, отчаянно, как тонущие сжимают спасательный круг. Лаврушин нажал на кнопку…

 
Как они были в Берлине, так и остались!
 

– Ты чего сделал, Лаврушин? – хрипло произнес Степан.

– Должен он работать.

– Работает?

– Нет.

– Значит, не должен.

– Ну зачем ты так? Сейчас подремонтируем, – Лаврушин встряхнул прибор. Открыл крышку. И присвистнул.

 
Схемы внутри были оплавлены, будто аппарат повалялся в плавильной печи.
 

– Необъяснимое природное явление, – развел руками Лаврушин, садясь на взрыхленную авиафугасом землю.

– Ах явление, – Степан еще сильнее сжал его руку. – А ты в Гестапо бывал?

– Будешь орать по‑русски – точно побываем.

Степан поежился. Только теперь он заметил, что для нейлоновой синей курточки здесь прохладно. Небо было низкое и серое. В нем растворялись точки уходящих бомбардировщиков.

 
Бомбежка закончилась. Было пыльно, дымно.
Из бомбоубежищ стали выползать немцы, большей частью женщины и старики – всеобщая мобилизация вымела всех, способных держать оружие. Появились люди в форме и гражданские рабочие – разгребать новые развалины и освобождать улицу от рухнувшей стены. Им на помощь шла шеренга военнопленных. Надрывисто урча моторами, неторопливо поползли грузовики. Тарахтя пронесся мотоцикл с коляской, к которой был прилажен пулемет . Слышались каркающие немецкие голоса, отрывистые команды.
Слава те Господи, языкового барьера не было. После того, как друзья побывали в руках таниан, у них обострилось восприятие иностранных языков. Эти самые языки впечатывались намертво в сознание, так что теперь на немецком, аглицком и испанском они трепались, как на русском.
На бредущих по улице двоих странно одетых, с затравленными взорами людей озирались.
 

– Надо искать подвал, где схорониться, пока фильм не кончится, – прошептал Степан, ежась под пытливым взором бедно одетой фрау со значком национал‑социалистической партии на лацкане пальто.

Вдали замаячил военный патруль – два фрица с надвинутыми на брови касками и автоматами МП‑40

Друзья свернули на тихую, не тронутую бомбежками улицу из двух‑трехэтажных домов с липами без листьев.

Из‑за поворота выехал и, натужно воя, проехал мимо переполненный солдатами грузовик. За ним появилась небольшая черная машина с эмблемой «Мерседеса» на капоте. Она резко затормозила в нескольких метрах от друзей.

– Дела‑а, – протянул Степан.

 
Из «Мерседеса» вышел Штирлиц!
 
 
 
 
 

* * *

– Стойте, – приказал он.

Обалдевшие друзья и не собирались никуда бежать. Штирлиц подошел к ним и смерил их оценивающим, всевидящим, буравящим взглядом профессионального супершпиона и советского мужского эталона.

– Здравствуйте, – расплывшись в глупой улыбке, произнес Лаврушин, тут же поняв, что использовал русский язык.

 
Штирлиц держал в руке сверток.
 

– Вас то мне и надо.

– Но…

– Никаких но, – Штирлиц протянул Лаврушину сверток. – Уполномочен передать вам.

Лаврушин развернул газету и изумленно уставился на небольшой деревянный предмет – параллелепипед с семью клавишами, напоминавший детский клавесин. Он был грубо выкрашен в зеленую краску, сработан топорно, как дешевая самоделка.

– И что с этим делать? – спросил Лаврушин.

– Это спасение, – пояснил советский разведчик.

– Какое такое спасение? – возмутился Степан.

– Будьте осторожнее с ним. Не забывайте – мы все под колпаком.

– Ага, – кивнул Степан, в его голове еще гуляли водочные пары. – У Мюллера.

Штирлиц странно посмотрел, раздумывая, подходят ли здесь расхожие слова «он слишком много знал», и стоит ли на месте расхлопать этих людей.

– Нет, не у Мюллера, – наконец, сказал он. – Много хуже… До свиданья.

– Привет пианистке Кэт, Максим Максимович, – махнул ручкой Степан.

Глыбу самообладания Штирлица не мог сдвинуть с места никакой ураган. Но его рука потянулась к карману. Потом он решил из каких‑то своих соображений, что расстреливать странных людей не стоит, молча обернулся и пошел прочь.

Знаменитый на всю Россию «Мерседес» уехал. Неожиданно Лаврушин, почувствовав на себе чей‑то взгляд, обернулся. И увидел на ступенях островерхого двухэтажного дома с ухоженным подъездом застывшую высокую мужскую фигуру в темно‑синем плаще. А ведь плащ этот подходил к данному месту ничуть не лучше, чем нейлоновые куртки и американские джинсы. Тот человек был здесь чужим.

 
Фигура исчезла в подъезде. Громко хлопнула дверь.
 
 
 
 
 

* * *

Везения хватило на пятнадцать минут. Идея поиском подвала, где можно схорониться, оказалась не из лучших. Друзья все же дождались неизбежного – услышали такое неродное, но знакомое каждому русскому человеку:

– Хенде хох.

Двое патрульных – отъевшиеся в тылу мордатые псы в серых шинелях, настигли Лаврушина и Степана на небольшой церковной площади, где выстроилась длинная очередь за водой. Толпа радовалась – не каждый день на твоих глазах вяжут диверсантов.

– Что? – растерянно спросил Степан по‑немецки.

В ответ дуло автомата дрогнуло, и Степан понял, что фриц выстрелит. И, поборов свое знаменитое упрямство, стиснув зубы и играя желваками, поднял руки вверх.

Через десять минут друзья томились в подвале местного отделения Гестапо. Судя по дурной репутации этого учреждения, церемониться тут не принято.

– Кто? Откуда? Цель заброски?! – орал пузатый потный фриц в черном кителе с одним погоном.

Сидевшие на привинченных к полу табуретках друзья только пожимали плечами.

– Англичане? – гестаповец ткнул в «Мальборо», которое достали из кармана Степана.

– Да, да, – закивал Лаврушин.

– Англичане. Ваши «галифаксы» и «ланкастеры» бомбят немецкие города. От ваших бомб гибнут немецкие дети! Вы убийцы! Кровожадные убийцы!

 
Лаврушин пожал плечами.
 

– Цель заброски?! – продолжал орать гестаповец.

Дальше по идее должны были быть пытки, иголки под ногти. До такого доводить не хотелось.

Неожиданно Лаврушина осенило. Мгновенная вспышка озарения. Он «проинтуичил». Будто прикоснулся к огромному, бездонному источнику информации и ухватил из него то, что было нужно. В голове сложилась мозаика.

– Все объясню, – сказал Лаврушин и кивнул на «клавесин», извлеченный из его кармана и лежащий на столе. – Инструкции центра в этой штуке. Только руки развяжите.

Гестаповец был из доверчивых и наивных. Он не привык, что его обманывали в этом кабинете. В таких кабинетах не обманывают, это нарушение незыблемого ОРДНУНГА – знаменитого порядка Великой Германии. В таких кабинетах положено умолять о прощении и снисхождении. И с английскими диверсантами он дела иметь не привык, как‑то все больше попадались разносчики пораженческих настроений и злобных слухов. Поэтому он отдал приказ, и Лаврушина освободили от наручников.

– Вот, – Лаврушин нажал на клавишу «клавесина».

Из недр игрушки вырвался необычно мощный скрежещащий звук. Солдаты у выхода сжали автоматы и подались вперед.

– Спокойно, – Лаврушин нажал еще на три клавиши, выжав из «клавесина» жуткую мелодию.

– И вот, – он нажал на следующую клавишу и схватил за плечо Степана.

– Пристрелите их! – заорал гестаповец.

 
Но было поздно.
В воздухе возникла воронка. Она засосала друзей.
Тьма.
А потом застрочил автомат…
 
 
 
 
 

* * *

 
Точнее, строчил не один автомат.
Строчило их много. Строчили они ожесточенно. Строчили со вкусом.
Лаврушин упал на землю и вжал голову в плечи. Вовремя. Над ним по бетону забарабанили пули, они с визгом рикошетили и со стуком били в мусорный бак сбоку. Ревели моторы скоростных автомобилей, визжали колодки.
Звуки выстрелов и моторов отдалялись.
 

– Вставай, – наконец сказал Степан.

Чудом одна из пуль угодила в кольцо между его браслетами, лишь слегка оцарапав коду, так что сейчас руки Степана были свободны.

 
Лаврушин встал, отряхнулся и огляделся.
Местечко было нисколько не лучше содрогающегося от бомбардировок Берлина.
 

– «Сельва», – не веря своим глазам произнес Лаврушин.

– Какая «сельва»? Мы не на Химендзе. Это Гарлем!

Замусоренная, заваленная ржавыми кузовами, заставленная допотопными машинами улица была прямая и длинная. Восьми‑девятиэтажные дома сталинского типа были загажены, исписаны, изрисованы похабными картинками. Это были идеальные трущобы. Куда не кинь глаз – везде негритянская шпана, одетая вызывающе дико и непристойно, позвякивающая металлическими бляшками, красующаяся разноцветными – красно‑зелено‑синими, прическами. И у каждого в руке или дубина с гвоздями, или автомат «Узи», или просто нож. Такого сброда и в таких количествах друзья не видели даже в «сельве». Никто не скучал без дела, все чем‑то занимались. Одни дрались. Другие ширялись наркотиками. Третьи кого‑то с криком насиловали. Четвертые – резали.

– Бежим! – крикнул Лаврушин. Он моментально врубился, что дело пахнет керосином. А оно пахло именно им.

Они бросились в пустой переулок, перемахнув через парочку спящих в коробках бомжей.

И вовремя. Шпана вся как по команде позабыла свои заботы, сорвалась с места и устремилась в погоню.

– Улю‑лю! – орали уличные бандиты на чистом американском языке.

– Убьем тварей!

– Надерем белым задницу!

– Скормим ублюдков собакам!

– Оттрахаем!

Шпана попалась разговорчивая. Но орали негры куда лучше, чем бегали. Намеченных ими жертв, будто в подарок свалившихся с неба, гнал вперед ужас перед мучительной гибелью.

– Нате, суки, мать вашу, – ор становился все громче, и на него наложился грохот выстрелов.

Били стрелявшие косо и криво. В результате пули всего лишь достали двоих бандитов.

Друзья с приличным отрывом вырвались из тесного переулка в другой – еще более узкий, грязный, вонючий.

 
Долго так мчатся они не могли.
 

– Лестница, – крикнул Лаврушин.

Они быстро вскарабкались по пожарной лестнице. Взбесившаяся толпа тупо промчалась внизу, ни один не додумался поглядеть вверх.

Друзья взобрались на металлическую, гулко гудящую под ногами крышу. Прошли по ней. Теперь внизу была другая улица.

 
И здесь было еще веселее.
 

– Я размозжу ей голову! – орал отвратительно толстый, с колышущимся, вываливающимся из майки жиром тип на балконе соседнего дома. Он сжимал лапой шею изящной красотки и тыкал бедняжке в спину огромным пистолетом.

– Сдавайся, Горячий Ник, ты окружен! – орали в мегафон полицейские.

Копов было как муравьев в муравейнике. Они прятались за десятком полицейских машин, стоящих полукругом внизу.

– Полижи мои пятки! – весело орал бандит. – Я размозжу ей голову, если через пять минут не будет вертолета и миллиона долларов.

– Будь благоразумен, Ник!

– Я убью тебя, лейтенант! Я убью эту кошку! Я убью всех, ха‑ха! – зловеще орал толстый, и его голос звучал как усиленный мегафоном.

– Нам здесь делать нечего, – сказал Лаврушин.

Друзья прошли по крыше дальше. И спустились по пожарной лестнице в безлюдный двор‑колодец, в котором стояло две автомашины.

– Из огня да в полымя, – сказал Степан, вытаскивая сигарету из пачки «Мальборо», которую в последний момент прихватил со стола эсесовца.

– Где мы? – жалобно спросил Лаврушин.

– Добро пожаловать в Голливуд.

– И что?

– В мир маньяков и гангстеров.

– Ляпота‑а…

Хлюп – с верхнего этажа выпало женское обнаженное тело, с мокрым хлопком промяло крышу машины и задергалось в конвульсиях.

– Дела‑а, – протянул Степан.

* * *

Назад к карточке книги "Нереальная реальность"