Текст книги "Нереальная реальность"

Автор книги: Илья Стальнов

Лаврушин прикрыл глаза и прислонился к металлической стенке. Корпус завибрировал. Донесся приглушенный многотонной броней рокот двигателя. Бронемашина, покачиваясь, поползла вперед.

Лаврушин пытался гнать прочь черные мысли, а они стояли в очередь, только дожидаясь приглашения, чтобы враз наброситься на сознание вместе с отчаяньем и страхом. Прочь, проклятые!

Он впал в оцепенение. Оно длилось с полчаса. Из такого состояния его вывел негромкий голос:

– Слушать сюда.

 
Голос принадлежал холеному офицеру четвертой ступени.
 

– Главное, ничего не пытайтесь предпринять, – продолжил офицер. – Не наделайте глупостей.

– Что? – непонимающе спросил Лаврушин.

– Мы вас попробуем вытащить, – офицер подмигнул – ошибиться даже в полутьме было невозможно. На миг с лица офицера слетело неприступное надменное брезгливое выражение, и он превратился в обычного человека…

* * *

Бронемашина остановилась. С зубовным скрежетом дверь отползала в сторону, пропуская узенькую полоску света – та расширялась и превратилась в яркий поток, ударивший по глазам после темноты внутри «Мамонта».

Лаврушин нехотя сошел на испещренный следами гусениц бетон. Безрадостно оглядел мрачный двор‑колодец метров тридцати в диаметре с уходящими высоко вверх серыми безнадежно серыми стенами без единого окошка.

Пленников грубо толкнули в сторону металлической двери, которая при их приближении с лязгом провалилась вниз. За ней шли длинные, без окон и дверей коридоры с бугристыми, грубо отштукатуренными стенами.

«Ни окон, ни дверей, полна горница людей». Должны быть здесь люди, как в любой уважающей себя тюрьме. Что это тюрьма – было очевидно. А чтоб у Звездоликого, да тюрьма пустовала. Не может такого быть!

Охранники остановились перед распахнутой тяжелой металлической дверью. Лаврушин получил удар прикладом в спину, пролетел несколько метров и упал. За ним последовал Степан – он тоже плюхнулся на пол, но с гораздо большим шумом, как мешок с мукой.

– Ну что за подлецы, – Лаврушин, простонав и потирая спину, присел на корточки.

 
Дверь закрылась, камера погрузилась в темноту.
Лаврушин поднялся на ноги, чувствуя, что стоит на чем‑то мягком и упругом и, выставив перед собой руку, осторожно направился вперед. Споткнулся обо что‑то тоже мягкое и упал, почувствовав, что упал на какой‑то предмет мебели типа кресла.
И зажмурился. Свет резанул по глазам. Он был ярок, как в операционной.
 

– Дела‑а, – произнес Степан.

– Ничего себе, – следом сказал Лаврушин, когда открыл глаза и огляделся.

Он ожидал увидеть что угодно – острые крючья, деревянные колья, ржавые от крови пыточные инструменты, разложенные на столе, или дыбу на худой счет. Лежанка из хвороста, лужа на полу и склизские стены, усыпанный битыми бутылочными стеклами пол, крысиный писк и шорох – это было бы нормально для тюрьмы. Но…

– Это что, санаторий? – деловито осведомился Степан.

Видимо, диктатор не терял надежды договориться по‑хорошему. Потому и предоставил подобные апартаменты, тянущие на пятизвездочный отель. Овальная комната была площадью наверное в сорок квадратный метров. Потолок был куполообразный, стеклянный. В помещении было три мягких округлых – ни за что не уцепишься, кресла из красного пластика и два таких же дивана. Полы и стены были мягкие, как диванные подушки, в них утопали ноги. На стене было два больших телевизионных экрана.

– Тут какой‑то подвох, – уверенно отметил Лаврушин.

– Думаешь? – с сожалением спросил Степан.

– Уверен.

 
И они в молчании начали ждать этого самого подвоха.
И дождались…
Человек кричал от ужаса и боли. Кричал так, что кровь стыла в жилах. Это был предсмертный вопль раненого, обреченного, раздираемого на части существа.
Лаврушин втянул голову в плечи. И заозирался, как затравленный зверь. Вопль повторился. Стало понятно, что доносится он из динамиков под потолком.
 

– Бисова сила, – прошептал Степан, затыкая уши. Но это не помогало.

Новый вопль был еще страшнее первого. И от него невозможно было заслониться, спрятаться. Он продирал до косточек. Он выкликал из глубин сознания все страхи. Хотелось взвыть в такт этому крику.

А потом зажглись голографические экраны. И тут же стало понятно – у кричащего человека были все основания для такого бурного проявления чувств. Специалисты в белых комбинезонах пилили ему, привязанному к кушетке, ногу. Циркулярная пила взвыла и вновь погрузилась в живую плоть.

Это жизнеутверждающий рекламный ролик длился минут пять. Земляне закрывали уши и глаза. Но было в происходящем на экране что‑то такое, что вновь и вновь приковывало взор.

Тишина обрушилась неожиданно. Она пришла как освобождение, пролилась бальзамом.

Час заключенных не беспокоили. Затем раздвинулись створки рядом с дверью, и в помещение вкатилась тележка – тоже как и все здесь округлая, лишенная острых углов и деталей, которые можно отломать и использовать для нанесения телесных повреждений. Она была заполнена едой на тарелках из мягкой пластмассы.

– Заботятся, ироды, – сказал Степан, оглядывая тележку и потирая руки. Он заметно проголодался. А поесть со вкусом он любил.

На тарелках были аппетитные куски мяса, жареные овощи, фрукты. В пластмассовых фужерах пузырилась приятно пахнущая жидкость.

Степан подцепил резиновой ложкой мясо. Оно так и выпало из его рта. Из динамиков снова донесся крик – по сравнению с ним предыдущие вопли были жалким бараньим блеяньем.

– Сволочи! – Степан застонал и бросил тарелку о стену. Мясо и овощи растеклись по зеленому пластику.

Так им пошло‑поехало. Опять слышались вопли. Зажигались экраны. Картины, которые показывали, становились все жутче и жутче. Наконец, Степан не выдержал и начал со всей дури барабанить кулаком по экрану. Однако тот был сработан на совесть и был рассчитан на такие случаи.

К концу дня Лаврушин понял, что полностью вымотан, опустошен. У Степана взгляд стал как у затравленного волка, которого вписывают в красную книгу.

 
На ночь их оставили в покое.
Спали земляне плохо, урывками. Утро ознаменовалось больной головой и ожиданием новых воплей и сцен пыток…
Шуршали набегающие на песок волны. Катились белые барашки. Маячил вдалеке треугольный парус и парил дельтаплан. Экраны давали полную иллюзию реальности, так что краба, ползущего по песку, хотелось потрогать рукой. Лаврушин и попытался это сделать, естественно пальцы ощутили холодную стеклянную поверхность экрана.
 

– Сволочи, – это слово Степан повторял все последнее время.

Идиллия кончилась. Начался ужастик. Опять крики. Скрежет распиливаемых костей.

Пытка длилась много часов. Изощреннейшие световые и звуковые эффекты, возможно, инфразвук и электромагнитное воздействие – все было направлено на одно – открыть двери в мозгу для кошмара.

И это удавалось. Кошмар все глубже внедрялся в сознание. Он опутывал его мягкими щупальцами и сдавливал все сильнее. Это был не резкий ужас, вызывающий выброс адреналина. Это был тягучий вялый страх, перемешанный с невероятным отвращением. Это походило на казнь, когда человеку не рубят голову, а неторопливо вытягивают все жилы. Настали минуты, когда Лаврушин ощутил, что психологическая защита таниан начинает ползти трещинами, и на пороге – безумие. От него могла избавить только смерть.

Лаврушин понимал – что избавления от кошмара нет. Но все‑таки в глубине души жила надежда, хотя в такой ситуации надеяться на что‑то было смешно. Там, где нет места расчету, появляются мечты. Лаврушин мечтал о том, что дверь распахнется. На пороге окажется Инспектор с лучеметом. Он сделает широкий жест – путь свободен, я успел.

И дверь действительно распахнулась. Лаврушин вдруг поверил, что мечта сбудется.

 
Но это был вовсе не Инспектор. Пленников посетил советник диктатора.
 

– Здравствуйте, – сказал Друвен…

* * *

Есть старый земной анекдот. Беседуют оптимист и пессимист, Пессимист стонет: «Дальше все будет хуже, хуже и хуже». Оптимист радостно восклицает: «Нет. Хуже некуда».

Сейчас, глядя на гостя, Лаврушин никак не мог решить, кем же ему быть – оптимистом или пессимистом? Несет ли гость с собой мешок с новыми неприятностями, или хуже уже некуда?

Друвен был с ног до головы закутан в черный плащ, что придавало ему сходство с Мефистофилем.

– Ну как вам здесь? – осведомился он, обдав землян ледяным, пронизывающим, рентгеновским взором. Похоже, на Химендзе с детства тренировались и соперничали в том, у кого взгляд более противный. Аборигены достигли в этом искусстве больших высот.

– Отлично! – воскликнул налившийся кровью от злости Степан.

– Система обработки, которой вас подвергают – гордость нашей передовой науки, – сообщил Друвен.

– Есть, чем гордиться, – поморщился Лаврушин.

– Никаких физических страданий, – Друвен будто рекламировал свою знаменитую систему для продажи. – Чисто. Стерильно. Вся борьба перенесена на поле человеческого сознания. Там нет места грязи, крови, нечистотам.

– Это гуманно.

– Конечно. Кунан понял, что пытками от вас ничего не добиться. Остается единственный путь – пробудить в вас страх перед смертью и страданиями. Он надеется, что вы благоразумно выберете жизнь.

 
Друвен хитро прищурился. Земляне ждали продолжения его речи.
Помолчав, он продолжил:
 

– Жизнь же удивительна. Это игра света, тысячи радостей и наслаждений. Это власть. В конце концов – это просто жизнь.

– Бесполезно, – вдруг прорвало Лаврушина. – Что такое Звездоликий и его власть нам прекрасно известно. Никогда не мечтали стать соучастниками его злодеяний.

– Ах, совесть. Совесть… Это дорога в никуда.

– Нам со Звездоликим не по пути. Все.

– А кто говорит о Звездоликом? – теперь у Друвена были не глаза, а щелочки, в которых плясали черти.

Тут Лаврушин разом понял – и к чему этот визит и куда клонит Друвен. А главное – он понял, что визирь диктатора поставил на карту.

– Речь идет обо мне, – торжественно объявил Друвен.

– Во дает, – восхитился Степан. – Лаврушин, он шефа подсидеть хочет.

 
Друвен прикусил губу, но тут же овладел собой.
 

– С оружием Дзу, – сказал он, – мы вытрясем из Кунана душу. Мы будем владеть этим миром. Миллионы людей будут копошиться у наших ног. Они будут жить или умирать по мановению наших рук. Дышать будут по нашей воле, – теперь в его голосе проскальзывала одержимость. Безумие легкой кистью художника‑визажиста тронуло его лицо.

– Мы не будем ввязываться в конфликт с Содружеством – ведь Тания боится именно этого. У меня холодный разум. Я знаю, что даже с оружием Предтечей шансов в этой войне у нас нет. Но Кунан уверен в обратном – и он страшен в своем неудержимом порыве. Кроме того, нам хватит дел и здесь.

Он замолчал, и лицо его приняло обычное холодно‑неприступное выражение. Потом он презрительно изрек:

– Я говорю – нам. Вы хоть понимаете, насколько это щедрое предложение?

 
Лаврушин кивнул.
 

– В противном случае вы сгниете в этом каменном мешке. А Кунан тем временем найдет сокровище. Сам. Он близок к цели.

– Насколько близок? – поинтересовался Лаврушин.

– А мы уже партнеры? – усмехнулся Друвен.

– Пока еще нет.

– Откажитесь от моего предложение. Заупрямьтесь. И тогда Звездное Содружество останется лицом к лицу с агрессором. А на Химендзе умеют воевать. Мы воевали всю историю.

– Умеете, – согласился Степан.

– Галактическая война, – с нажимом произнес Друвен. – Или ваше согласие. Суть выбора.

Лаврушин напряженно раздумывал, что делать. Отдать оружие Друвену – это исключено. Отказаться – верная погибель. Попробовать поводить за нос опытнейшего придворного хитреца? Насколько это возможно? Покажет время – но попытаться можно. Это значит немного оттянуть гибель. А время владеет судьбой. Судьба же порой мчится головокружительными и непредсказуемыми виражами.

– Как вы решились прийти сюда? – спросил Степан. – Камера наверняка прослушивается.

– И просматривается. Но на пульте – мои люди… Вы согласны отдать «Сокровище Дзу»? – в голосе Друвена прорвалось сдерживаемое нетерпение.

– Я не знаю, где оно, – ответил Лаврушин.

Он в двух словах объяснил ситуацию. Все равно она скоро станет секретом полишинеля. Ученые Химендзы быстро продвигаются в расшифровке «Книги седьмого взмаха Дзу». Тем более диктатор уже знает о «ключе».

Похоже, Друвен был в курсе всех тонкостей проблемы, поэтому кивнул, решив, что землянин вполне откровенен с ним, и осведомился:

– Мы заключаем соглашение?

Ответь Лаврушин «нет» – им не прожить и пяти минут. В доводах Друвена было свое рациональное зерно. Он вел торг умело и предлагал выгодные условия. Он был уверен, что гости ответят согласием. Поэтому не удивился, когда Лаврушин произнес:

– Заключаем.

– Обсудим детали.

– К вашим услугам.

– Завтра завершится первый этап обработки. Вас снова повезут к Звездоликому. Если не договоритесь с ним, будет второй этап.

– Какой?

– На ваших глазах станут убивать людей.

– Что?!

– Химера совести. Самая опасная из химер, – сказал Друвен. – Особенно сильна она на Тании. И в этом ее слабость.

– И сила.

– Нет, только слабость… Вы ответите диктатору отказом. Вас повезут обратно. По дороге я вас вызволю.

«Уже второй, кто обещает нас вызволить, – подумал кисло Лаврушин, вспоминая высокомерного офицера четвертой ступени, провожавшего их в «Мамонте». – Это планете кишмя кишит доброжелателями».

Друвен напоследок оглядел землян с ног до головы с изучающей бесстрастностью врача, а скорее – паталогоанатома и предупредил:

– Не вздумайте играть со мной. Это не выгодно ни вам, ни Содружеству. До встречи.

– Пока, – прошептал Лаврушин по‑русски.

Дверь за советником затворилась, и земляне оставались наедине с телеэкранами. И все пошло своим чередом. Вновь накатывали мягкие морские волны. Идиллия прервалась очередным визгом – эту жертву со вкусом и смаком пытали электротоком.

– Когда это кончится? – через полчаса благим матом заорал Степан, затыкая уши.

И тут по спине Лаврушина побежали мурашки. Он почувствовал в камере чужое присутствие. Присутствие чего‑то жуткого и ирреального. И понеслась телега по ухабам.

* * *

Может быть – хотя верится с трудом – чудес не бывает. Может быть, как утверждают некоторые наивные и самонадеянные полуразумные индивидуумы из рода обремененных научными званиями гомо саппиенсов, любое чудо всего лишь жалкое проявление каких‑то жалких неизвестных законов. Только вот когда тебя касается нечто неведомое и зловещее, об этом как‑то забывается. И чудо воспринимается именно так, как должно – как ЧУДО.

 
Послышался резкий щелчок, будто ударил хлыст.
Экраны и лампы выключились. Перестал шелестеть кондиционер. По комнате поползло зыбкое вязкое фиолетовое марево. Тишина после «стерильной обработки» вовсе не радовала. За ней скрывалось нечто куда более худшее.
В комнате несколько секунд царила фиолетовая полутьма. А потом все предметы засветились бледным сиреневым светом. Он был неустойчив, как огонек зажигалки на ветру. Он мерцал. Постепенно становился сильнее. По стенам пошли полосы – бессистемные, будто развлекался пьяный светотехник. Они все убыстрялись и убыстрялись. Запахло озоном. Послышался электрический треск.
Было жутко – не так, когда вечером в подворотне тебя поджидают угрожающие тени. Не так, как когда задерживают тебя головорезы‑«тигры» с автоматами наперевес. Это была сверхъестественная жуть. Квинтэссенция, детский страх полуночных кладбищ и первобытный ужас ночных лесов. Это была Жуть, которую несет лишь встреча с неведомым НЕЧТО.
Опять электрический треск. И от стены отделился черный силуэт человека.
Это был именно силуэт – в угольной черноте невозможно было различить ни одной детали. И единственный звук нарушал тишину – стук рвущихся из груди сердец.
Безмолвно, плавно, страшно, как Летучий Голландец – предвестник гибели в бездонных океанских пучинах, силуэт проследовал вдоль комнаты. Он шел! Видно было, как он тяжело, шаркающе передвигает ноги! Он стремился к одной ему известной цели.
Лаврушин даже перестал дышать. Ему казалось, сделай он сейчас резкое движение, или потревожь тишину вздохом, словом, то она разобьется, взорвется, расколется острыми кусками, которые пронзят, искрошат двоих людей, ставших невольными свидетелями чуда.
Силуэт приблизился к противоположной стене и проник в нее без всяких усилий. Он будто шел по дорожке, пронизывая предметы, здания, холмы, деревья, которые для него нематериальны. Он даже не замечал их.
Грохот ударил по ушам. Это пуленепробиваемые стекла телевизоров разлетелись на куски, как если б в них заложили по заряду пластиковой взрывчатки. Зажегся свет.
Степан перекрестился. Сработала память предков – сам он был воинствующим атеистом. Лаврушин тоже осенил себя крестным знамением – он к религии относился куда более серьезно.
 

– Дела‑а, – прошептал Степан. – Черный человек.

– Угольщик, – добавил Лаврушин. Ему это название показалось более подходящим.

 
Отворилась дверь. В помещение ввалились двое солдат и офицер.
 

– Одно движение – стреляем! – визгливо вскрикнул офицер, пока солдаты опрокидывали пленников, топили их лица в мягком пластике пола.

Охранники были не просто перепуганы. Они были на грани паники, готовые стрелять без раздумий.

– Вы чего, сдурели? – возмутился Степан, пытаясь повернуть голову, в которую упирался ствол автомата.

– Лежать! Не говорить! – завизжал офицер.

Он обошел камеру, остановился около разбитого экрана, потрогал острый край стекла.

Убедившись, что непосредственной опасности нет, он прищелкнул пальцами. Солдаты подняли пленников.

– Что здесь было? – требовательно спросил офицер.

– Это вас надо спросить, – Лаврушин развел руками, и солдаты отпрянули, вскинув оружие.

– Не заговаривайте мне зубы! – заорал офицер. – Как вы вывели из строя контрольную аппаратуру и разбили экраны? Это же бронированное стекло!

– Вы сначала в своем хозяйстве разберитесь, а потом псами на людей кидайтесь, – проворчал Степан.

– Молчать! У меня приказ стрелять при малейшей попытке к бегству! Прибью и не поморщусь!

– Служивый, ты бы сначала выслушал, а потом глотку рвал, – примирительно произнес Лаврушин.

– Ну, – уставился на него офицер.

Землянин в двух словах описал, что тут произошло. По мере того, как он говорил, лицо офицера становилось все бледнее и бледнее.

– Великий Змей. Что же это такое? – прошептал офицер и, махнув рукой своей своре, вышел из помещения.

– По‑моему, у него трясутся поджилки, – сказал Лаврушин, глядя на затворяющуюся дверь.

– Тварь дрожащая, – кивнул Степан…

* * *

На аудиенцию к Звездоликому землян подняли с утра пораньше. В Джизентаре только встало солнце.

«Мамонт» полз по городу. Сопровождал пленников все тот же статный офицер четвертой ступени, который вез их в тюрьму. Помнится, он обещал помочь и вызволить пленников, и Лаврушин надеялся, что он разовьет эту мысль. Когда машина тронулась, он пододвинулся к решетке и прошептал:

– Знайте, вы нам очень нужны.

– Кому нам? – осведомился Степан.

– Всем здоровым силам Джизентара. Мы сделаем все, чтобы освободить вас.

– И зачем мы вам всем сдались? – подозрительность Степана все обострялась и обострялась. И для нее были все основания. Вообще, своим ворчанием он очень напоминал Мозг в квартире Лаврушина, поэтому они терпеть друг друга не могли – вечно находила коса на камень.

– Мы хотим привлечь внимание Звездного Содружества к нашим проблемам, – быстро затараторил офицер, видимо, текст он продумал давно. – Вы выступите посредниками. Мы дадим такие сведения, что все цивилизованные миры Галактики, если в них есть хоть капля сострадания, содрогнутся.

– А дальше? – спросил Лаврушин.

– Звездное Содружество положит конец ненавистной диктатуре.

– А невмешательство? А законы Галактики?

– Мы знаем законы Галактики… У нас есть данные о начале реализации программы глобального психологического контроля на Химендзе. А это – основания для вмешательства.

– Несомненно, – согласился Лаврушин.

– Мы освободим вас. Но нужно время. Тяните его. Всего несколько дней.

– Как мы можем тянуть время?

– Не знаю, – офицер нахмурился. – Пообещайте этой собаке Кунану что‑нибудь.

– Что мы ему можем пообещать?

– Не знаю… В конце концов, сделайте то, что он просит. Когда Звездное Содружество получит доказательства попыток глобального психоконтроля, Звездоликому долго не продержаться.

– Мы понимаем, но…

– Главное – время…

Потом опять был дворец. Тот же самый зал со статуей Птицы Дзу. То же гнусное ерничанье диктатора. Но Кунан уже терял терпение. Земляне молчали, и Звездоликий сорвался.

– В камеру этих мокриц! – завизжал он, ударив Лаврушина пухлой ладошкой по щеке. – Посмотрим, чья возьмет!

Запасу психологической прочности наступал предел. Последующие события Лаврушин и Степан воспринимали, как в полусне. Лед на стекле, отделяющем их сознание от окружающего мира, все нарастал. Он налегал всей тяжестью и грозил обрушиться и погрести под собой души землян.

Опять был «мамонт». Опять тесная кабина для перевозки арестованных. «Мамонт» заурчал мотором и выполз из гаража.

* * *