Текст книги "Дождь в полынной пустоши (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

ˮЕсли понадобится подглядеть в чужой жопе, подгляжу. И понюхаю! – посмеиваясь, говаривал Толль. Оттон ценил его. За въедливость, дотошность, умение докапываться до сути и ссориться с кем нужно.

− Лекарь это не обо мне, – пошутил персевант. Шутка вышла натянутой. − Речь о нашем достославном мэтре Сайо.

− Я в качестве охраны, не спутаете, − поддержал вымученность Улат. Сержант улыбчив. Но улыбается не собеседнику, а самому себе, будто держит в голове хороший анекдот. При этом не выпускает из рук сержантской бляхи. От свинца руки черны.

− Напрасное беспокойство. Колин достаточно здоров, − раскланялся с гостями Поллак.

− Смею заметить, марк, вы тоже не лекарь.

Толль находил приятным и забавным портить отношения с людьми. Особенно с теми, которые в обозримом будущем не могли ему ответить тем же. Нид аф Поллак из их списка. Причем один из первых.

− Пфальц желает удостовериться, − перешел на официальный тон Улат. – Вам нужны доказательства наших полномочий?

Доказательств маркграф не потребовал. Но он бы дорого отдал, узнать две вещи. Откуда им известно о болезни ,,сынаˮ и кого прочат в следующие владетели Мюнца. Впрочем, в последнем случае планам пфальца мешал Колин аф Поллак. Живой Колин аф Поллак.

− Прошу за мной, − не пригласил, но потребовал маркграф.

− Вообще-то мы с дороги, − примирительно произнес Улат. Он ничего не осмотрел, ни с кем предварительно не поговорил, не был представлен домочадцам.

− Вначале дело.

− Совершенно, правы, саин, − согласен Толль. – Мы к вам не в гости приехали.

Улат не одобрял тона персеванта. Сколько бы полномочий им не делегировал Оттон, но с Поллаком лучше палку не перегибать. Так ему присоветовал перед отъездом рикордер. Намекая – за маркграфом все еще мечи Кааса. А их едва ли не больше, чем у армии пфальца.

− Эти двое при тебе, − наставлял Гайд сержанта. – Твоя задача выяснить, отправят мальчишку в Карлайр или придумают причину оставить в Унгрии. Если оставят, опять же, для чего?

Было понятно, он многое не договаривает. Например, о своей осведомленности происходящего в Мюнце. Но нужны ли простому сержанту стражи знания рикордера?

− Что-либо предпринимать? – уразуметь границу полномочий никогда не помешает. Сержант, как не крути, ни бейлиф и ни коронер.

− Оставь другим, − не навязчиво рекомендовали Улату и он охотно согласился.

Стремительный, почти бегом, переход по замку. Самым кратчайшим путем. Встреченный по дороге слуга, открывший рот спросить, от вопросов воздержался и лишь склонился в приветствии гостей. Видеть таким хозяина доводилось не часто. А еще лучше не видеть вовсе.

− Сюда, − позвал Поллак в комнаты отведенные раненому. Сейчас бы порадовало застать у него Лилиан.

Несмотря на запрет, жена находилась здесь чаще и дольше, чем следовало и тому была необходимость. Маркграфа раздражала непонятная ему, но, крепнувшая день ото дня, её привязанность к подменышу.

− Это кто? – прозвучал с порога вопрос Толля.

− А вы кто? – не поддался Эйгер давлению ,,высокого присутствияˮ.

− Святой брат?! – узнал персевант тринитария. – Лесс аф Толль.

− И что вы тут забыли, Толль?

− Встречный вопрос, − это уже Улат. Порученцу пфльца не к лицу тушеваться, кто бы перед ним не был − маркграф, барон, протоиерей или нищенствующий монах.

− Приглядываю за юным саином. Парень переусердствовал с выучкой и самовольством.

− Довольно не подходящее место, − Улат выразительно поглядел на Поллака.

ˮЧто это все значит?ˮ

Обстановка для наследника бедновата. Кровать, шкаф, стол и табурет.

− Он воин, а не маменькин сынок, − ответил за маркграфа тринитарий.

− Звучит неплохо.

Из-за спин Толля и Улата вынырнул Сайо, до этого не встревавший в перепалку. Запах дегтя вторгся в помещение.

ˮОн такой же лекарь, как и яˮ, − неприятно удивился Эйгер присутствию монаха-зелатора. – ˮКакое дело инквизиции до Поллаков? Или их метла очистила Унгрию от скверны и им больше нечем заняться?!ˮ

− И во что ему обошлось самоуправство? − понимающая ухмылка Сайо поползла к левому уху.

− Как видите... Разорвана щека... немного поранен бок... остаточные хрипы в легких и жар вечером, − перечислил недуги Эйгер.

− Чем пользуете? – развел руками Сайо, не наблюдая склянок с лекарствами. На табурете у изголовья кровати лишь кружка с водой.

− Задохнуться от псины? – возмутился неведенью зелатора Эйгер.

− Применяете собачье сало? – в ответ попеняли тринитарию.

− Как согревающее.

− Надеюсь, этим не ограничились?

Эйгер решил не заставлять Сайо выпытывать методику исцеления подопечного.

ˮВторой глаз сварят! А он мне ой как пригодиться.ˮ

− Тмин и багульник в качестве отхаркивающего...

− Амирдовлат Амасиаци* советует ...

− Базилик.

− И?

− Он так же советует от кашля укус скорпиона. Где мне взять и то и другое в Унгрии?

Одобрительный кивок...

−... Калина от жара..., − продолжил перечислять Эйгер.

Немой вопрос: И все?

− Молоко с маслом и медом, в чередовании с валерианой с медом.

Опять кивок согласия.

− А что по этому поводу говорит Феофраст?

ˮПодловить вздумал?ˮ − ехидно скривился Эйгер. Сейчас он походил на зелатора. Только ухмылка у другого уха.

− По поводу лечения − ничего?

Одобрительные кивки Сайо и полное недоверие. Не лечению, но лекарю!

ˮДля нищенствующего тринитария ты, приятель, слишком образован. Их удел собирать милостыню и молиться, но не врачевать. Где же поднаторел в медицине? И с чего вдруг обосновался и практикуешь в Мюнце? И глаз! Для лекаря слишком мало, для самозванца избыточно!ˮ

Многое, многое предстояло выяснить. Пролезть по всем темным углам и закоулкам, заглянуть за каждую дверь и в каждую склянку. И конечно, расспросить святого брата о его имени и подробности об увечье.

− Где юношу угораздило? – указал Толль на рану.

− На охоте.

− Больше похоже на боевую, − присмотрелся Улат. В сержанты охраны он пробился из капралов тяжелых мечников и кое-что понимал в ранениях.

− Или кажется таковой, − не согласился Эйгер.

Но все, и пришлые и хозяева, ждали действий Сайо, его слов, его приговора.

− Как себя чувствуете, саин? – спросил зелатор. Он обошелся без лекарской улыбчивости и участливости.

− Из-за раны ему пока трудно говорить..., − предупредил Эйгер. Не в чести у инквизиции нянькаться со здоровыми. Немощных тоже не особо балуют состраданием.

− Позвольте, осмотреть.

− Да-да, конечно, − Эйгер сама любезность. Ему не придумать и мало-мальски правдоподобной причины не подпускать зелатора к раненному. Глянул на маркграфа. Отчего Куцепалого трясет? От злости или страха разоблачения?

− На рану что? Надеюсь не навоз? – экзаменовал бдительный Сайо самозваного медика.

− Смесь желтка, розового и терпантинового масла.

− Кто накладывал шов?

− Обстоятельства требовали экстренных мер.

− То есть не лекарь? Правильно понимаю? – подивился Толль, расхаживая от окна к двери.

− Кто на охоту едет с лекарем? – наконец-то открыл рот Поллак. – Каменные Ворота далеко отсюда.

− Так и лошадей не штопают! Испортили парню лицо. Неужели не нашли ослиного жира?

− И кошачьего тоже...Он не девица, − мягко огрызнулся Эйгер.

− Верно-верно, − согласился Сайо. То ли не вник, то ли спустил дерзость.

− Чем его так? – вытянулся персевант из-за спины Эйгера.

− Веткой попало.

Зелатор отбросил покрывало с раненого.

− И бок тоже! Ты дружище на войне был или охоте? – показал Сайо на присохшую к ране льняную тряпицу.

− Желаете взглянуть? Сейчас принесу вина, отмочить.

− Да чего там, − зелатор дернул тряпку, оторвав с коростой.

Желваки на скулах Колина напряглись и тут же опали.

− Сдается мне − нож, – высказал Сайо предположение. − Или узкий меч. Или..., − он надавил пальцем на рану, наблюдая, как лопается тонкая кожица, расходятся мышцы. Кто станет рисковать единственным наследником, нанося ему столь ужасное повреждение? Рана в боку достаточно серьезна. Тут что-то другое, – ...фрамея. Но, насколько известно.... Мне известно... ими пользуются братты, – зелатор не упустил реакции раненого на его манипуляции. Опять вспухли желваки, а пальцы загребли подстилку в кулаки.

Удовлетворенный варварским осмотром, Сайо заверил присутствующих.

− Вижу раненный идет на поправку. Довольно крепкий малый. Весь в отца.

− Встанет до осени? – поинтересовался Улат, адресуя вопрос зелатору, Эйгеру и Поллаку.

− Раньше, – таков обнадеживающий вердикт Сайо. Теперь его более занимал хозяин Мюнца и тринитарий. Не похоже, что марк в восторге от своего доморощенного врачевателя, однако допустил к лечению сына. На чем сошлись? И где замковый лекарь? И откуда такие раны? Вопросы множились.

− Было бы замечательно, удели вы мне пять минут своего драгоценного времени для небольшой беседы, − попросил зелатор тринитария.

Эйгер, косо глянув на маркграфа. Что делать?

− Вы удовлетворены увиденным? − поспешил вмешаться в разговор Поллак.

− Мы собственно и не сомневались....

− Тогда прошу извинить. Меня ждут срочные дела.

− Э...

− Требующие моего неотложного отъезда.

ˮТак их! Утри им нос!ˮ – возликовал Эйгер, не ожидавший от скисшего маркграфа подобной прыти.

Оставлять таких гостей в замке, подвергаться опасности разоблачения. Всегда есть те, кто видел несколько больше, слышал не то, что ему следовало слышать. У кого-то голова способна не только болеть с похмелья, но и сопоставлять и думать. Опять же домашние. А так... согласно закону, в отсутствие маркграфа, замок считался на осадном положении и посторонним прибывать в нем строго воспрещено. Правила границы написаны кровью. И кровью не дураков. На выход, саины! На выход!

− Но хотя бы обедом угостите? – попробовал примириться Толль. Не рано ли затеял цапаться с Поллаком?

− Непременно. В двух верстах от Мюнца. Жаровня и Утка. Отличный шинок.

***

За окном входил в силу июнь. Солнце радовало теплом, но окна закрыты ставнями. Эйгер жег в жаровне травы. Кидая, осматривал каждый стебель и соцветие. Травы то вспыхивали ярко и бездымно, то чудовищно чадили, заполняя комнату едкой вонью. Последними кинул на огонь засушенные колокольчики белены.

− Этого секрета уже не узнать никому. Он канет в небытие вместе со мной. А я....

Пауза для единственного слушателя – проникнись!

− ...не намерен им делиться. Так что зри творимое таинство.

Эйгер сбросил с Колина покрывало и плеснул из плошки мутной жидкости. По запаху разбавленный мед. Отогнал назойливых мух, снял влипшую в раствор и гусиным пером развез жижицу по телу.

− Еще не все. Не основное, − заверил тринитарий, не наблюдая должной реакции у подопечного. – Но когда начнется, не спутаешь...

Отошел к шкафу и извлек из его темных прохладных недр, давно приготовленный кувшин. Принес почти неделю назад, обвязал горлышко и тщательно укутал в рогожу.

– Это не вино, не брага, не пиво и не кислячий сидр. Не облизывайся....

Колин и не облизывался. Кто говорит длинные преамбулы, готовит дурные вести.

− Слыхивал о каменных сколопендрах? О них в житие Себастьяна Пустынника помянуто.... Не слышал? А... неважно.... Настойкой из пронырливых ползучих тварей лечат ревматизм и суставы. Это не настойка, а на подагру тебе рано жаловаться. В кувшине они самые и есть, − тринитарий подождал – внимаешь? и продолжил − Цена всякому умению боль. Да-да. Боль. Железо закаляется жаром и водой, человека закаляет боль. И что поразительно, человек много крепче стали. Крепче. Но польза от этой кусающейся мелкоты не только в боли. Их яд обостряет восприятие. Он еще на много чего способен, но главное, боль и острота восприятия, − Эйгер сорвал кожаный колпак с кувшина и, вытряхнул на Колина шевелящийся, едко пахнущий, ком. – Посмотрим, насколько тебя хватит. Не утерпишь, зови матушку. Не все же тебе немым быть....

−.... Новоэгльский алфавит содержит двадцать шесть букв. Три из них И, а две – Зэ. Так же в нем шесть дифтонгов, и два трифтонга.... В староэгльской азбуке или просто эгле, сорок два звука. Букв же в нем тридцать.... Попробуй повторить за мной... Фраза, как известно, составляется из отдельных слов, но на письме она выглядит одним целым.... Два ударения над гласной означают удлинение звука вдвое.

− ... Как ты их терпишь? Они прожрали твою шкуру насквозь!..

−... Видишь этот пояс? Когда-то на нем болтался отличный клинок. Теперь его нет. Впрочем.... Ха-ха.... В его кармашках тоже не густо....

−... Фриульца узнаешь по акценту, будто тряпку жует. Если некто загорел, скорее всего из Оша. Во Вьенне мужчина без бороды вызывает кривотолки, а их бабы не выбривают себе подмышек и лобков, считая сие распутством. В Швице любят носить зеленое с голубым и шляпы с большими полями. Сплетничают, что в Патрии каждый десятый мужчина мужеложец. Я сам из Патрии и подтверждаю, так и есть!..

−... Ты что-то хотел спросить? Или мыкнул от боли? Нет? Ну, у нас с тобой впереди почти три месяца. Тебе представиться возможность задавать вопросы и как знать, возможно, получить на них честные ответы....

−.... Есть золотой штивер, в просторечье нобль, а есть серебряный. Соотносятся они везде по-разному. В Анхальте за золотой дают восемь с половиной серебряных, в Фриуле доходит до девяти. В Оше добавляют половинку. В Крайде, где серебра завались, до десяти с половиной, а то и всех одиннадцати. Серебряный штивер составляет двенадцать карлайрских грошей, а вот анхальтских только десять. Обычный грош делится на двадцать полугрошей. Золота в Эгле недостаток, потому казна им рассчитывается с наемниками или по особым долгам. С тоджами, например. В ходу оно редкость, но встречается. Торгаши принимают нобли охотней серебра, по простой причине. Чеканить золотые монеты прерогатива короны и тут все строго, а вот, серебрушки тискают по договоренности с казной и случаются расхождения в чистоте монетного металла...

− ...Забавные твари эти сколопендры. Любят сладкое. Сожрут гору. Не догадываешься, для чего вымазал тебя медовым сиропчиком? Смягчить их яд. А вот если бы ты натрескался меду или пастилы, один укус и мертвец. Кровь свернется в желе. Думал я тебя голодом морю? Все для твоего блага! Или моего? Ха-ха-ха!

− ...Ты поразительно не любопытен. Совсем нет вопросов? Почему ты здесь? Для чего? И как оказался? На последний отвечу. Поумнел я. Сильно. А было с младых лет чернокнижие искоренял всеми доступными способами. Такое рвение проявлял, до рипьера Ордена Крестильного Огня дослужился. Не задолго, угодить в монастырскую тюрьму, получил под свою руку сотню! Вот там-то, в монастыре, в ум вошел и пересмотрел свое отношение к некоторым видам еретического сподвижничества. Ценность знаний в их полезности. Я наткнулся на полезные.....

− ... Столица Эгля, Карлайр, отстоит от реки Леи на версту или больше, и соединена с ней каналом. Таскать баржи, лодки и прочее, что держится на воде. Иногда гонят лес в плотах. У города два ряда стен. Башен около десяти в каждой линии. Пять ворот.... Предмостье – хибары и лачуги. Обиталище ворья, баротеро и прочих нечестивцев и беззаконников. Замостье район зажиточных горожан: держателей лавок, средней руки купцов, ювелиров, златокузнецов, лекарей, аптекарей... Каменный Холм место привилегированных. Эгльская знать мелкая и крупная, купцы первой полусотни, ростовщики и менялы и прочие небедные люди все там и вокруг Большого королевского дворца или Золотого Подворья. Правда золота не богато. Шлюх и баронов куда как больше. Хотя есть слушок относительно Кинрига. Но тут как посмотреть. Возможно он сам его и подпустил. О значимых людях и сплетни с умыслом. Далее Старый дворец, Дворец Согласия – где король встречается со знатью поругаться и поспорить. Крак − примечательная постройка, облюбованная инфантом Дааном. Кто иной сошел бы за душевнобольного, но наследнику позволительно. И собственно Серебряный Двор – скромный приют гранды Сатеник. Ей шестнадцать или семнадцать. Блядством пока не отметилась, поторопишься осчастливишь скромницу дефлорацией. Лично я провел в Карлайре последние полгода и нахожу городишко весьма примечательным. А что делает город примечательным? Люди! Люди, а не здания.... Кое с кем я тебя сведу. Унтум а унти. Рука обруку. Это не о женитьбе. Об общности интересов....

− ... Теперь о дерьме... То бишь о политике... В Эгле − бардак. Кто при гербах и девизах лезет править. И без оных тоже. Есть талант, нету таланта все в державное тягло. Первый понятно – король. Моффет Пятый Завоеватель. Нагнул голодранцев хисков, покусал Западный Баррик, оттяпал у тоджей полторы тысячи акров землицы и уже За-во-е-ва-тель. А по мне так просто Тель. Теля. Теленок. Вровень с Моффетом, если не опережая, солеры. Старинные рода. Раньше себя filsi has* величали, а сейчас невместно! Теперь они видите ли солеры. ,,Солеˮ на старом эгле первенство в чем-либо. Так что встретишь кого с намалеванной малой короной и шлемом с пером – это солер и есть. С родами на перегонки, вертюры, то бишь доблестные. Кто всего достиг усердным служением и праведным мечом. Достойные парни. Задешево не продаются. Но и среди них не без паршивых овец. Уступят в цене. Про купцов и так понятно. Тряхнут мошной покрепче, глядишь, чего и вытрясут. От короля или солеров. Кто еще? Ага, Чулочники. Прозвище не сами придумали. Не то, что старого эгля не знают, на новом не все читают и пишут. А прозываются оттого, что шоссы с левой стороны украшают фамильными цветами. По закону, третьим и последующим сыновьям запрещено носить родовые знаки на верхней одежде, а так же украшать ими доспехи и оружие. Этот же запрет распространяется на вымпелы, знамена, штандарты, гонфалоны и прочее. Про шоссы ничего не сказано. Тем более левую сторону. Специально сапог скатывают до ступни! А знаешь, почему на левом? Все правши! Их нормально оружейному бою никто не учит. Вот потому правое колено у них защищено, хотя бы высоким голенищем, а левое голо, но в фамильной расцветке. Кто остался? Кто-то же остался? Анхальт. Когда два века назад король Суэкса Виллат Мясник резал своих подданных что свиней, они кинулись в Эгль. Защиты просили. Ручку венценосному Давгу Первому лобызали, бородами сапоги ему натирали − прими и спаси! А теперь морду воротят – мы, мол, сами по себе от веку были и будем. А что? Ранее они в Эгле нуждались, а нынче Эгль без них рассыплется, что замок из сухого песка. Оттого Моффет им дочурку свою подложить и хочет. Не в наглую, а аккуратно. По взаимному согласию.

− ...Твое лицо напоминает посмертную маску. Тебе настолько чужды эмоции? Или ты держишь их при себе? Не хочешь говорить? Твое дело....

− ...Шире шаг... Мах сильней... Ты безнадежен... Безнадежен... Впрочем освоить пары приемов будет для тебя вполне достаточно... Ты не дуэлянт... Давай повторим... Раз-два... Скорость где? Еще раз!.. Уже лучше...

−...Стоимость столичной бля*и – в пределах серебряного штивера. Жареная утка – семь грошей. Ночь в шинке, в общей спальне – три гроша, но вши бесплатно. Отдельная комната, с кувшином для умывания и ночным горшком – девять грошей. Хозяйская дочь.... А чему ты удивляешься? Обычное дело. Так вот она или молодая родственница, обойдется в пять грошей дополнительно. Цена на готовую одежду зависит от тканей. Самые дорогие из Хорнхорда. Но нигде за дублет не отдают больше девяти монет серебра. Пошивщик пурпуэнов сошьет дешевле. Хороший меч стоит от пяти ноблей. Седло шесть-семь. Лошадь в зависимости от сезона и боевых действий. В разгар лета и войны, она под десятку! В спокойное время и зимой, вдвое меньше....

− ...Ну-ка покажи! Руки чешутся? Заняться нечем? Испортил такую вещь! Знаешь, сколько стоит зеркало из обсидиана? Его еще попробуй, достань!....

− .... Для чего все это? Я вижу, хочешь спросить. Не спросишь, но хочешь. Мне надобна одна вещица. Мне её не дадут. А ты добудешь.... И опять не одного вопроса зачем, что за вещица и какой мне от нее прок? Вот тут могу тебя похвалить. В данном случае твое нелюбопытство дороже золота...

***

Осень нежно позолотила верхушки берез. Проредила красноту кленов и украсила инеем травы луга. Вода в озерах остыла и потемнела. Старые пни густо обсыпали опята. Легкие дожди днем и яркие низкие звезды ночью предвещают расставания. Скорые расставания. Надолго. На безвременье.

В этот раз женщина пришла не проведать раненого, а к самому тринитарию. Предстоящий разговор она долго оттягивала, страшилась его, многократно прокручивала в мыслях и не теряла надежды. Надежда оставалась в её душе всегда. В их разговоре, если он все-таки состоится, будет мало слов. Катастрофически мало. Но имеется ли необходимость громоздить фразы, выразить суть её интереса? Вовсе не обязательно. Она даже удовольствуется утвердительным кивком и больше тринитария ни о чем не спросит. Сопутствующие подробности ей за ненадобностью. Какими бы они ни были.

− Вы один знаете подлинную правду..., − Лилиан сложила ладони перед собой. Не молить. Не допустить чувствам, возобладать. Показаться отчаявшейся и потерянной. Сейчас она не может... не должна себе позволить ни отчаяния, ни потерянности.

Преждевременные морщинки совсем не старили её, а придавали выразительность и глубину взгляду серых глаз. Седая прядка не признак возраста, но признание пережитых невзгод и тяжести утрат, а скорбь на светлом красивом лице, достойна икон и хоругвей.

ˮИзвечные мужские крайности. Видеть в святой шлюху, а в шлюхе святую.ˮ − рассматривал Эйгер свою предсказуемую гостью.

К чему склоняется большинство мужчин тринитарию понятно и близко. Он как раз из большинства, из самой передней шеренги.

Не сказать, чтобы Эйгер не ждал подобного визита, а с ним обязательного трудного разговора. Ждал, конечно. Но так окончательно не определился, нужен ли он ему лично. Неопределенность его неким образом уподоблялась придонной мути, из которой, ненароком, извлекут, что мало вероятно, или всплывет само − вот это уже верней, нечто, чего извлекать и чему всплывать не желательно. Не все упрятанное в темные закоулки ,,яˮ достойно постороннего обозрения.

– ...Теперь скажите мне... прошу вас...

Эйгер оценил краткость Лилиан, и не смутился женской, мягко сказать, наивности. Вот так вот возьми и выложи всю подноготную. Без всяких тому побудительных причин. Но он-то ладно, от него не убудет. А она? Так рисковать, разбить собственное сердце? И что привнесет в её жизнь эта самая правда? Которая подлинная? Ничего кроме новых слез и горя.

− Что вы хотите от меня услышать, эсм? – сделался задумчив тринитарий.

Очень выгодно. Казаться задумчивым и мудрым. Согбенным тяжестью борения с искусами. Изображать великое смятение великого ума.... Скрыть полнейшее безразличие к чувствам и надеждам страдающей женщины. И не только Лилиан аф Поллак и её семейства. Его вообще мало волновало и трогало происходящее под синим небом, если это небо не над ним. Но ведь об этом не следует кричать на каждом углу? Даже подавать вида. Однако что препятствует взглянуть на ситуацию под несколько другим углом. В сущности, правда, которую от него требуют.... Она такой же товар, как и все прочее. Разве только цена должна быть весьма высока. Весьма. Иначе что за правда? Дешевка.

Тринитарий охотно себе возразил.

ˮОна такая всегда.ˮ

Пауза втянуть женщину в разговор. Не умно увлекаться монологами. Тому с кем обмениваются мыслями, словами, чувствами выраженными цветастыми словесами, доверяют больше. Утверждение, безусловно, не бесспорное. Но кто собирается спорить здесь и сейчас?

− Об этом юноше... О Колине... Его долго не было... а потом....

ˮЕй нравится называть бродяжку по имени,ˮ − насторожен и внимателен Эйгер. – ˮПри всем желании, её не убедить в гибели сына. Она не примет очевидного. Не захочет принять. Настолько сильна её вера? Настолько велика любовь? – и не удержался в границах разыгранной мудрости. − Или же баба просто напросто двинулась невеликим своим умишком?ˮ

И снова пауза. На этот раз для себя. Кое-что уяснить.

ˮЭсм Лилиан в той же яме, что и я когда-то! Вся в ожидании чуда!ˮ − и признал. – ˮДа мы родня!ˮ

Его тянет бессовестно веселиться. Душевная муть исторгла.... Впору защепить губы пальцами, зажать рот руками, но смять улыбку. Чудо вышло приземленным – спущенные штаны и плошка с маслом...

ˮА что?ˮ − нашел Эйгер уместным воспоминание. – ˮПо родственному-то...ˮ

Провоцировать надо уметь. Надо уметь подталкивать к нужным догадкам. У иных это призвание или выпестованная способность, у тринитария вспышка импровизации.

− Эсм, поймите правильно, ваше неведенье не намного, но безопасней пребывания в числе посвященных.

Женщина в отчаянной растерянности. Нет покоя рукам, а в глазах выразительное − о чем вы?

ˮСейчас вспомнит майских визитеров и придумает остальное, − верно предсказал тринитарий. − Ей будет нетрудно, но не достаточно.ˮ

− Вы должны меня понять.... Это жестоко..., – выдох отчаяния.

Она открыта ему. Бледность лица, дрожание голоса, набежавшая на ресницы слезинка.

ˮНикаких тайн,ˮ − раздосадован Эйгер. Хотя, наверное, досадовал еще больше, будь иначе.

– Мой Колин..., − сдается признаться Лилиан.

Он не слушает. Пропускает. Пропускает не простительно многое. Все.

МОЙ КОЛИН. Тесно в материнском сердце, тесно в обжигаемой надеждами груди, тесно в убогой комнатенке, тесно в каменных стенах Мюнца, тесно в унылой речной долине, тесно от горизонта до горизонта, тесно от земли до небес. МОЙ КОЛИН. МОЙ!

Легко продавать чему единственный обладатель. Труднее остаться торгашом, которому благодарны. Но в данном случае этого и не требуется.

– Я связан словом, − сказано им вслух.

Очень редко, Эйгер спрашивал у себя, в действительности ли он сбежал из монастыря? Ответ более чем утвердительный. Но возможен и другой. Не сбежал, а унес с собой, прихватил, нацеплял на острые края истерзанной израненной души и злачную яму, и каземат, и плошку с маслом, и библиотеку, и души сожженных в киновии монахов. Рана так никогда и не зарубцевалась. Гнила и гнила. Понемногу.

− Надеюсь, вы меня понимаете?

Что она, Лилиан аф Поллак должна понять из его слов? То, что осталось за словами. За словами всегда что-то да остается.

ˮСложно и запутано понять, Лилин*? Это только кажется. Еще одна извечная добровольная крайность, − не торопился форсировать события Эйгер. – Еще одна.... Из множества.... Жертвовать бОльшим ради малого. И тут ты не будешь первой. Первая − наша Праматерь. На всех последующих находился свой сорт яблок. Не обещаю.... Не обещаю, именно, яблок.... Зато в наличии обсидиановое зеркало. Для тебя.ˮ

Всегда существует соблазн запросить больше, чем следует. Всегда существует мизерный, но шанс, получить испрашиваемое. Не в этом ли вкус... прелесть... обворожительная истома... сладкое предчувствие.... Обрести многое из ничего!

Спутанность мыслей... Какое слово? Кому? Она хочет услышать... знать... утвердиться окончательно. Во чтобы ей ни стало!

− Я заплачу, − уверенно обещает Лилиан.

ˮПопробуй снова,ˮ − Эйгер не шелохнулся. Не моргнул глазом.

− У меня есть деньги, − уверенности значительно поубавилось.

ˮНе очень обнадеживающе.ˮ

− Достаточно денег, − уже ближе к сомнениям.

ˮО них ли разговор? Посмотри лучше. Не на меня, а за меня. И пригласи в рай. Ну же!ˮ

Она посмотрела. А что ей оставалось делать?

− Вы получите приличную сумму, − соломинка не выручит утопающую. Не спасет её и десяток. Сотня соломинок тоже.

ˮБудь умницей, Лилин! Если скажу я, ты не согласишься.ˮ

Она действительно умна, истолковать затянувшееся выжидание тринитария. Лилиан лишь на секунду закрыла глаза.

ˮНе убоюсь пути своего в темноте, ибо ведаю, видит ОН каков я....ˮ

Ей не за что стыдиться Всевышнего. Никто не должен стыдиться своей любви. Никто!

Тринитарий терпелив как паук на охоте. Он не верил в длинные молитвы и не верил молитвам. Но во что-то же он верил? Верил, но давным-давно. С той поры запамятовал. Семнадцать лет долгий срок помнить.

ˮВ конце концов, у меня самые благие намерения.ˮ

Замудрое предупреждение, о благих намерениях приводящих в ад, не смущало и не пугало. Ад? Это после-то монастырской тюрьмы?

Лилиан аф Поллак не колеблясь, направилась к покрытому шкурами топчану.

ˮЭсм, зеркало ваше!ˮ − ознаменовал тринитарий свой успех. Он позволил себе так думать.

***

Время прощаний. Время напутствий. Зал, где, несмотря на присутствие людей, главное действующее лицо пустота. И только одно сердце преисполнено тревоги, боли и великой печали.

− Делай что должно. Поступай подобающе, − напутствовал Нид аф Поллак. – Помни о чести. Не забывай о клятвах.

Кому он говорил? Стенам? Ветру, гонявшему клок соломы? Перышку, выпавшему из крыла птицы. Солнечному зайчику, нескоро путешествующему по стене. Кому?

− Саин?! − вмешался напомнить слуга. – Меч.

Поллак спохватился и протянул Колину замотанный в табард клинок.

− Будь достоин его, − сказать ,,сынˮ не сумел. Не пересилил, не перемог, не переборол. Поскольку не уверен, стоило ли это делать. Даже из лучших побуждений. Ради остальных.

− Возьми, − Лилиан подала сумку сыну. – Здесь одежда и деньги. На первое время. И обязательно напиши, Колин, − женщина всматривалась в лицо юноши, не забыть, не потерять в памяти ни черточки. – Напиши, мне.

Очередь следующих.

− Пока, Колин, − протянула сверток брату младшая аф Поллак. – Не скучай.

Все её звали Бланш*. За цвет волос. Белокурая милая девочка. Или за цвет глаз. Бледно-бледно серых. Вымороженных. Юное создание любимицей семьи и челяди не являлось. Малышку совсем не хотелось баловать и забавлять. По едкому замечанию Эйгера, ,,сучку следовало удавить, пока не выросла.ˮ Свое, по меньшей мере странное мнение, тринитарий озвучил лишь однажды, поделившись с подопечным. Колин не спросил о причинах столь странного суждения. Осталась и не ясность, Бланш прозвище или все-таки имя.

− На... урод, − прошипела старшая, сунув уезжающему плетенку со склянками.

Розейл. Более всего на свете она любила себя. И очень злилась, когда её чувств не разделяли окружающие. Или жертвовали ими в пользу кого-то еще. Злость добавляла колючек в характер несносной девчонки. Со временем их становилось больше и больше. Настолько, что никто не верил в чудесное преображение подрастающей эсм в прекрасную розу.

Тягостное молчание, которое никак не закончится. Слуга сложил подарки в баул. Подарков не много. Баул не велик, не надорваться.

Подгоняемый ожиданиями бухнул колокол замковой церкви. Пора.

На выходе Колин повернулся. Через правое плечо, показать уродующий шрам.

− Бог даст, свидимся.

Пожалуй, только один человек в зале уповал на подобную милость.

***

Смотреться в зеркала – грех. С недавнего времени Лилиан аф Поллак, в девичестве Бьяр, не расставалась с одним из них. На черной обсидиановой поверхности, тонкой иглой, искусно процарапан портрет юноши. Колина аф Поллака. Её сына.

Круг первый. Испрашивающие.

,,...побеждают не талантливые, но наиболее искушенные и подготовленные.ˮ