Текст книги "Дождь в полынной пустоши (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Не зацепив карниза на крыше лекарни Великомученика Миттия и черепичного купола базилики Присса, шар непостижимо миновал ловушку древнего тополя. Раскоряченная сухостоина старалась карябаться ветками.

Покачиваясь от нетерпения, ужасающий воздухоплаватель направился через улицу к тесноте человеческого жилья.

Заходился до визга пес, хлопнули двери, раздалась недовольная ругань.

− Что б ты сдох пустобрех проклятый! Чего тебе неймется? Чего ты гавкаешь, а? Чего...., − речь прервалась и быстро задробили деревянные подошвы. В сонную ночь вторглись суматоха и людские крики. Огненное чудище разбудило столицу.

В этот раз воздухоплавателю предстояло справиться с конкретной задачей, а не просто попугать. От него требовалось преодолеть нужное расстояние, до того как вступят в действие нафт и джилдаки и заякориться за шершавую, старой дранки, вальмову крышу конюшни на подворье Трийа Брисса. Признаться в успешности затеи Колин сильно сомневался. Ветер не предсказуемый помощник. Нынче многое, если не все, зависело от его переменчивого и бестолкового норова.

Огонь расплавил воск на внутренней распорке. Освобожденная веревка выпала из чрева летуна. Крючок-тройник прошкрябал и намертво впился в старое занозистое дерево. Шар дернулся, наклонился, озорно покачиваясь выровнялся и завис, зачастив слезным огнем. Хилому ветру не хватало силенок завалить монстра на бок. Сгрел бы до срока.

− Вон! Там! Там! – кричали и бегали в ночи. – У Брисса! Вон! Над конюшней!... Господи всеблагой! Спаси и сохрани! Отпусти грехи наши!

Летун устрашающе подергал веревку, словно рвущаяся с поводка шавка.

− Шжиии! Шжиии! – густо и часто падали смоляные капли, покрывая дранку горящими кляксами.

− Священника кличьте! Священника! Избави меня от гнева господнего... Милостию своею не откажи..., − смешались крики и молитва.

Летун пренебрежительно фыркнул и с оглушительным треском лопнул, устроив жаркий фейерверк. Рассыпал искры, разбрызгал нафт и джилдаки по крыше. Ослепительно вспыхнул ярко-зеленый огонь. Сильно дымило едким и белым. Горящая жижа огненными змейками сочилась в дыры и щели потолков, обугливала стропила и перекрытия, выжигала паутину в углах, протекла на сложенное сено и тюкованную солому. Не успели малые капли сорваться вниз, а жаркие языки пламени уже свирепо пожирали высохшую жесткую траву, взметались ввысь, вырваться в небо. За пару минут в конюшне разверзся настоящий ад. Напуганные лошади призывно ржали. Те, к кому огонь подобрался близко, вскидывались, били копытами в загороди, вырваться и спастись. Больше всего досталось загону с племенными скакунами. Сквозь тесноту и щели досок огненный язык дотянулся до крепкого жеребца, жарко лизнул рыжий бок. Обезумевшее животное взвизгнув от нестерпимой боли, со второй попытки вынесло грудью тяжелые запоры и закружило, сметая в замкнутом пространстве хозяйственную утварь. Небольшую повозку жеребец разнес в хлам. Не дался конюхам. Переднего стоптал насмерть, а заднего высоко лягнув в грудь, отбросил в самое пекло.

− Ааааа! – выл человек, кувыркаясь в огненной купели, раскидывая и распинывая горящие тюки, усиливая хаос и пламя.

Дверь конюшни распахнули, обслуга спешила выручать из горящих стойл перепуганных животных. Работами руководил сам хозяин – Трий Брисс.

− Ласточку! Ласточку уводите! – командовал он в стороне опасности.

Любимую кобылу, отловили и накрыли мокрой попоной, уберечь от беспощадной стихии огня.

Перепуганный рыжий жеребец сделав короткий круг (его так и не сумели перехватить) ринулся к выходу. Тараном смел людей. Ударив корпусом, откинул кобылу к горящему столбу, вылетел во двор вынося за собой сонм искр и тлеющий шлейф гривы и хвоста. Сбитая Ласточка припалив бабку дико завизжала, закозлила, залягалась, никого к себе не подпуская

− Ласточка! Ласточка! – тщетно звал её конюх с выгоревшим до кости лицом.

Его сообразительный помощник подхватил с земли кнут, вжарил лошадь по припаленной шкуре.

− Но, пошла, клятая! Пошла! – и кнутом, кнутом! По шее, морде, почему дотянулся, подчиняя обезумившую кобылу.

Огонь наступал стремительно, распространялся по всюду, где было чему гореть. Жалкие попытки унять бедствие малой водой из бочки не принесли результата. Подобрав сено и солому, пламя въедалось в дерево стен и потолков, прогрызло крышу. Огненным гейзером разбросало угли и горящие доски по округе, далеко, до перекрестка, осветило улицу и небо.

На соседскую беду уже спешили любопытные. И неизвестно чего народ больше пугался, торопливых подробностей о чудовище или бушующего пламени. Особо совестливые бросались помогать управиться с несчастьем.

Трий Брисс был рад принять любую помощь. Горело его добро. Нажитое, скопленное, уварованное, отнятое за долги.

− Ведра раздайте! Ведра! – распорядился торговец вооружить подмогу и, не ломаясь, звал остальных. – Помогите, бедую!

Ветер, разносивший чад и дым вдоль строений, отозвался в числе первых. Ворвался на подворье, оттуда в конюшню, раздувая огонь, наполняя его вселенской силой и неукротимой яростью. Искры, угли, щепки, тлеющие и горящие угли, тряпки и головешки полетели из всех углов. Широкие створки задних ворот качнулись под неистовым напором, разошлись, образуя щель, дотянуться огненной метели до фронтона амбара.

− Воды давайте! Воды! Больше воды! Больше! – метался Брисс в людском толковище.

− Вывели ужо лошадок саин Трий, − успокаивали хозяина.

− Зерно займется! Зерно! – орал хозяин. Что ему лошади? Зерно! Зерно! Вот забота!

Для разбушевавшегося огня четыре сажени не расстояние. Выстилая огненную дорожку мчались малиново-оранжевые волны к деревянной стене. Скакали и карабкались вверх, заползали под водотечник и повальные слеги, прорывались внутрь, вцеплялись в перекрытия и крошили старую черепицу. Разбегались полосами вспыхнувшего в венцах мха. Бились в отдушины и узкие оконца, скукоживали бычьи пузыри и спекали слюду, выстреливали протуберанцы огня.

− Зерно вывозите! – заходился в крике хозяин. – Зерно!

В бестолковой толчее трудно навести порядок. Еще труднее донести до перепуганных людей чего именно от них требуется. Осознанных и слаженных действий, а не плескания воды из ведер куда придется и беготни с места на место.

Потребовалось время, которого и так не много, выстроить, вытянуть людские цепочки от колодца, где ведра наполняли, тягая огромную бадью, с пяти ростов глубины, до занявшегося огнем амбара. Конюшню, чего уж там, оставили догорать.

− Выручайте родимые! – метался Брисс в отчаянии и бессилии что-либо исправить. – Отдарюсь! Серебром отдарюсь!

Постепенно люди приноровились. Работали на пределе сил, противопоставив упорство безумию огненного лиха. Уставших подменяли отдохнувшие, те в свою очередь переуступали места новоприбывшим. Лилась вода, баграми растаскивали крышу, отчаянные ныряли в амбар и выносили затлевшие мешки. Дело ладилось. Огонь ворчал, не отступал, но продвигался вперед уже не столь яростно. Поднажать бы, перемочь, а там глядишь и верх взять над пропастиной.

− Еще чуток! Еще! – подбадривал Брисс людей в цепочках. – На убыль идет! На убыль!

Не получилось одолеть порождение чудовища. Стропила и слеги в конюшне затрещали, медленно и обреченно проседая. Потом одномоментно ухнули, выплюнув во все стороны чудовищный жар. Огненный восход взметнулся к небесам, превращая ночь в день, прерывая и останавливая слаженную работу. Все что могло гореть горело. Охваченные пламенем человеческие фигуры недолго метались, распугивая остальных. Счастливчиков тушили, повалив на землю, накрывая рогожей и обсыпая песком. За других молились, отчаявшись вызволить из беды.

Желто-красная завируха пролетела по саду, уничтожая молодые яблоньки и сливы. Тоненькие стволы превратились в прах и пепел. Хозяйскому дому подкоптила стену, даром каменный. Дровяник постоялого двора, что по соседству с Бриссом, превратился в факел. Чудом не до тянулась до лекарни, но подожгла хозяйственные строения. Этим не кончилось. Уже второй волной, от бриссова подворья пошла-понеслась по округе настоящая огненная лиховерть. Добралась до жилища богатой вдовы Шойт и её ремесленной. Обратила в угли швальню – только-только мужики отстроились. Оттуда уже переметнулась хозяйничать в сукновальню Грюзза. Вполне возможно прорвалась бы за пределы Короткого Вала, но уперлась в каменные развалины монастыря павлиан.

Люди отступили, более не препятствуя огню. У многих дымилась одежда, сгорели волосы, пузырилась обожженная кожа.

Тягой сорвало крышу амбара и вытянуло пламя вверх. Через оконца, отдушины и двери, отгоняя последних смельчаков, высунуло языки жара. Кто успел, отскочил, убежал, уберегся. Кому-то не фарт. Обуглились куклами, завоняли паленым.

− Сгорит же...., − плакал Брисс не в силах отбить добычу у огня. – Сгорит..., − сипел сорванным голосом.

Его не слушали. Не свое. Жизнь за деньги не купишь. А он? Он еще себе наживет. Хлебцем торгует, лишний грош просит. Ныне сказывали три цены брал, живоглот!

Сердобольно и бестолково накрыли погорельца плащом. Хотя к чему он у такого пекла.

Брисс бессильно обмяк, осел, завалился на бок. Его подхватили, оттащили подальше, где спокойней, тише, прохладней.

− Лекаря кликните.

Послали за лекарем и заодно за хозяйским братом.

Почти под утро прискочил Ахен Брисс плохо одетый, в сопровождении преданных людей. Не секрет, не ладили родственники. Младший два раза в долговой яме сидел. Старшому задолжал, тот и не церемонился.

− Порядок должон быть, − воспитывал он меньшого. Теперь, стало быть, некому науке читать.

Растолкав столпившийся и гомонящий народ, Брисс склонился над братом.

− Что с ним? Прибило? Угорел? – спросил Ахен и получил в ответ.

− Сердце не выдержало.

− Почему здесь? В дом несите, − приказал он. Не оказия, не несчастье, так и порога никогда бы не переступил. А теперь командует. Как же, новый хозяин.

− Не от сердца то, − шепнул охранник. Венс человек опытный, знающий. Глаз острый на всякие мелочи.

ˮО чем ты?ˮ − встревожился Ахен.

− Кровь в ухе. Шилом ткнули, − произнес Венс так тихо, что еле расслышали.

Ахен кивнул − понял.

Своими догадками они ни с кем не поделились. Венсу ни к чему, а Ахену не зачем. Умер Трий Брисс, младшему в наследство вступать. А вызнают − убийство... Попробуй докажи, не ты подстроил. Все свидетели, не роднились они.

Кому горе великое, кому промысел ночной. Ускользнувшую в темноту фигуру успели – заприметили.

− Ну-ка..., − кликнул приятелей Коготь, устремляясь догонять. На пожарище глаз много, рискованно. И драбов набежало. А вот подальше, укромней, можно и спытать удачу. Наметанный глаз ночного грабителя, пусть на жертву и не долго смотрел, но выделил нужные детали. Одежка добрая, манеры не босяцкие, опять же сумка. Может чего с подворья утянул. А может лекаришка или кто из подмастерьев, а то и сам мастеровой. Быстро обернуться, еще кого с пожарища прихватить успеют.

Преследователей Колин приметил, не мудрено. По ухваткам не из лучших. Давно бы догнали, прижали и выпотрошили. Но эти медлили, выбирая место, потемней и поспокойней. Когда зарево до небес полгорода пройдешь, найти подходящий кут.

Унгриец забавы ради ускорил шаг, втянул голову в плечи, пригнулся. Жертва должна выглядеть жертвой, а не баротеро на прогулке.

Вместе с Колиным прибавила скорости и троица ночных.

− Уйдет! – побздехивали младшие товарищи Когтя. За главного он у них по возрасту, а не по заслугам. Десять лет каторги за одну единственную кражу авторитета не прибавят. Да и украл-то, смех одни, чашу из церкви. Велика удаль!

− Куда он денется, коли рты разевать не будете, – успокаивал Коготь дружков.

И действительно, жертва трусливо метнулась в проулок. Погоня возбужденно запыхтела. В другом конце прохода нет. Сами давеча обманулись.

− Я же говорил..., − нервничал каторжник. Перед делом всегда так. И ноги трясутся, и руки. И в кишках трусия. Под сердцем холодно, чисто лед приложили.

Троица убавила шаг, подготовиться, собраться, достать оружие.

Жалобный вскрик заставил погоню насторожиться.

− Вроде как баба, − распознал самый мелкий из приятелей, за что и носил кличку Вершок.

− Может переодетая была, − предположил третий. – Сказывают, балуются этим некоторые. Из богатых. К хахалям шастать.

− Да не. Баба побегит, ноги в разброс.

− Тогда чего?

− Чего? Оступился, да заблажил.

Чем ближе зев арки в проулок, тем медленней шаги. Вдруг засада?

− Втроем не уж-то не сладим?

− Ага. Сказывают такой в одиночку пятерых положил.

− Кто сказывал?

− Да, псари.

− Тогда чего убегал?

− А кто его знает. Хитрил.

− Вот и поглядим на хитрожопого.

Глядеть совсем не хотелось. Из темноты явственно доносились урчашие звуки и легкая возня. Собака кость грызет? Так чего не лаяла, на этого бегунка?

− Дайте-ка, − вызвался Коготь. Старшой он или кто?

Бывший каторжник осторожно вступил в темноту, напрягая глаза увидеть собаку и жертву. Увидел.

Едва различимый на ночном фоне, висящий и шевелящийся кокон.

− Что за....

Кокон качнулся и нечто с шелестом расправило огромные черные крылья, обронив добычу на землю.

− Хррррр....

− Упырь! – уже на бегу предупредил своих Коготь.

Визгливый смех в спину добавил прыти.

Колин легко спрыгнул, приземлившись на ноги, поправил растрепанный плащ, подобрал сумку.

ˮНемного славы не повредит.ˮ

Настроение было бы чудесным, если бы не ободранные носки новехоньких сапог.

Утро еще не посерело на небосклоне, а разбуженный пожаром народ в тревожных предчувствиях потянулся к светлым церквям, к мудрым пастырям. За утешением как быть, за наставлением как жить, пасть перед светлыми ликами на иконах, открыть больное заботами сердце. Всяк так поступил, кто веровал в спасение. Ибо быстрей молвы о пожаре и кончине уважаемого Трийа Брисса, бежал слух о поганом чудище, дыханием огненным пожегшем целый квартал, люду простого несчетно и зерно, что хранилось про черный день у торговца. И не нашлось против зла и злодейства его ни трудов, ни молитвы, ни веры. Все порушил нечестивец, все превратил в золу и пепел. Многие тому очевидцы или от очевидцев достоверно слышали.

Но если бы пожаром и слухами недоброе закончилось... Верно сказано, пришла беда – отворяй ворота! К огромным дверям портала Святого Хара, приколото тело Альтуса.

Чудовищный зверь (не тот ли, что спалил Трия Брисса?), проткнув провидца, протащил тело по каменным плитам и вздел кверху. От удара, витые рога обломились и остались торчать, удерживая тело на весу. Мертвец парил над лужей набежавшей из ран крови.

Люди истово шептались, многие в охватившем отчаянии плакали, наспех и мелко накладывали на себя и детей святое троеперстное охранение и боялись. Боялись мертвых, боялись живых, боялись неизвестности. От грядущего ныло в груди и запирало дыхание. Сердчишко мотылялось заячьим хвостом. Их предупреждали. О великом голоде и знамениях. Все сбывается. Все!

− Милостивца! Милостивца обеспокойте.

Именно так. Не отзвоните, не ударьте − обеспокойте. Уважительно. Последняя надежда в божественную охранную силу старого, как мир колокола. На него, да Агафию-Колокольницу.

Забыв о мертвом провидце, о себе надобно думать! народ перетек к ступеням соседней церкви.

− Вспоможи Заступница! Оборони деток. Нас сирых защити!

Взбудораженная толпа исходила нетерпением и недовольством медлительностью и нерасторопностью попов

− Милостивца обеспокойте! – требовали люди, и валилась на колени. В грязь и лужи. Теснились. Так спокойней, уверенней.

− И будет дарована грешным надежда..., − нестройным разноголосым хором читали отчаявшиеся святую молитву. – И простятся дела неправедные и будет даровано спасение от зла и защита от злого и очищение души и умягчение нрава...

Каждый назначал собственный путь к спасению. Честных мало, каялись единицы.

Диакон напуганный наплывом обезумевшего народа, отправил звонаря наверх. Старый монах, подгоняемый нетерпеливыми гулом хорошо слышимым сквозь толщу стен, спешил изо всех сил. Прижимал руку к разболевшейся груди, часто останавливался перевести дыхание. Старческая немощь не позволяла двигаться быстрее. Ему не хватало воздуха, гудело в ушах и кололо в зареберье.

Сверху, с колокольни, звонарю открылось невиданное доселе. Огромное людское сонмище бурлило у стены, одновременно напоминая и штормовую волну и грозовую тучу, насыщенную молниями и громами. Он явственно слышал крики, и нетерпеливые требования.

− Милостивца! Милостивца!

Отдышавшись минуту, взялся размерено раскачивать било. Первый удар должен получится сильным. А если заспешить, брякнет божья медь, никто и не услышит, не прочувствует силу и святость металла.

Раз, два, три! – тянул монах веревку. Четыре! Пять! Шесть! Семь...

Боммммммм! – громоподобно покатилось по округе, вспугивая птиц, оглушая и отдаваясь в голове.

− Оборони! Заступись! – доносилось снизу. И столько отчаяния и веры было в простых безыскусных людских словах, столько надежды....

С хрустом, рывком, просела балка. Звонко лопнуло крепление, сбросив тяжесть. Колокол всей массой ударил в настил, легко проломил, увлек обломки плах и досок за собой. Старого монаха вышвырнуло за заграждение. Выручило больное сердце, остановилось работу раньше, чем несчастный долетел до земли.

Могучий металл падал тяжело, ускоряясь и сметая преграды. Расхлестал скрипучие переходы, превратил в щебень лестничные марши, ободрал штукатурку и алебастровую лепнину, взбил белесую взвесь. Ударился в каменное основание, но не раскрошился, а отлетел к стене, выломав и вывалив здоровенный участок кладки. Колокольня содрогнулась.

− Аааа! – испуганно взвыла толпа, застывшая перед великим рушением.

Треща и звонко лопая кирпич, вверх прострелила трещина. Узкая в начале, она расширялась кверху, опоясывала колокольню. Скрежеща и далеко стреляя обломками, каменная свеча распалась на неравновеликие части. Верхняя чуть сползла, окутываясь туманом кирпичного крошева. Замерла, тряско посунулась и, отклоняясь, рухнула на дико завизжавшее сборище. Взлетела известковая пыль, грязь из луж, кровь и раздавленная плоть! На мгновение, лишь на мгновение, стало очень тихо. Явственно услышать, в серых утренних небесах, радостный грай воронья.

Кто сказал что с рассветом ночь уходит. Нет. Ночь только опустилась на столицу.

Кипело Замостье, бурлило Предмостье, волновался Каменный холм и уже нельзя разобрать, чем неурядье закончится. Бесчинствами обезумившей толпы или всеобщим, все сметающим бунтом.

− Вы знаете, где я побывал сегодня с раннего утра?

Когда Акли говорил вежливо и на вы, пора прятать голову. Подобно страусу в рыхлый песок. Сохраннее будет. Хотя бы голова.

− Не могу того знать, − врал гриффьер, прекрасно осведомленный о визите бейлифа.

− А я вам скажу. Поделюсь секретом, пусть это даже вовсе никакой не секрет. У короля.

Гриффьер молчал, онемев от страха. Как спросить о причинах раннего встречи? Вернее спросить, не подвергаясь гневу бейлифа. А Акли гневался. Еще как гневался. Сейчас он напоминал бульдога готового не вцепится намертво, а разодрать в клочья..

− Саин Моффет вызвал меня задать один единственный вопрос...

Проблема участия в разговоре и опаска за целостность собственной шкуры становилась все острее. Гриффьер нервно сглотнул.

− ЧТО ПпРОИСзсзХхОДИТ? – Акли передал все нюансы королевской артикуляции. Пришепетывание, заикание, растянутость.

ˮСамому бы хотелось знать,ˮ − лихорадочно соображал несчастный подчиненный бейлифа на Золотое Подворье.

− А что я ему отвечу? Что я по вашему должен ответить своему королю?

− Мы принимаем все меры....

− Вот именно так я и ответил, − Акли зло постучал по столу. – Принимаются все меры для выяснения всех обстоятельств дела.

− Саин....

− Но я почему-то уверен, ни хера ничего не предпринимается. Никто жопу не оторвет, сделать что-либо стоящее и полезное, дабы позже честно посмотреть начальству в глаза и честно обо всем доложить. И честно... честно получить причитающее ему за его труды!

− Саин...

Вторичная попытка вставить реплику − иначе Акли разойдется не на шутку, и тогда берегись! не увенчалась успехом. Бейлиф не желал слушать возражений.

− Где Сеньи? Ему передали мой приказ?

− Да, саин. Сразу же, − убедителен гриффьер.

− Тогда почему его нет здесь, в этой комнате? Почему я не слышу ни единого внятного объянения всей той свистопляске что творится в городе? Сперва чудовище, потом пожар, потом рухнула колокольня! Хоть что-то можете сказать по произошедшему? Или промямлить, или промычать, или проблеять! Можете?

− Саин, мы собираем показания свидетелей...

− Мне не нужны ничьи показания! Мне нужны, − голос Акли стих. – внятные, − голос сделался еще тише, что бы тут же взорваться, – ответы! И имена! Особенно имена!

Бейлиф мог быть дотошным, въедливым до любой мелочи.

− Если кому-то дали в морду, я хочу знать кто, за что и почему именно ему. А так же была ли на руке негодяя перчатка и кто эту перчатку пошил. Потому как просто в морду это драка. А вот вместе с галантерейщиком перчатки продавшем – сговор!

Сейчас именно такой момент. Гриффьер помнил судьбу своего предшественника. Один вопрос – а не получал ли ты паршивец мзду ни хрена не делать на королевском коште? – и на каторгу!

− В кротчайшие сроки..., − по цыплячьи пискнул гриффьер.

− Это позвольте узнать когда?

Опаснейший момент. Промахнешься и за собственные слова угодишь в карцер или в Шелбург, на пятьдесят саженей под землю, добывать серебро в казну.

− К завтрашнему утру будет исчерпывающая информация.

− И там будут имена? – по-волчьи скалился Акли. – Ведь никто не поверит, а главное нет причин так считать, что разыгранное действо случайность. Стечение каких-то там трагических обстоятельств. Все случайности случаются в интересах кого-либо. И только Всевышний бескорыстен в своих деяниях. А вот остальные корыстны....

− Саин, некоторые свидетельства требуют осторожного расследования. Персоны в них упомянутые.... Расследование может задеть многих, − напускал туману гриффьер.

− Пусть это вас беспокоит меньше всего. Перед законом равны все! А если не перед законом, то перед королем!

− Вы правы саин.

− Я прав уже двадцать лет! И хочу оставаться правым как минимум столько же. И не у кого не должно возникнуть сомнений, что я в состоянии это проделать.

− Да, саин.

− Что-то не понятно?

− Все предельно ясно, саин.

− Вот и отлично. И узнайте про Колина аф Поллака из Серебряного Двора. Режет паршивец столичную босоту без оглядки. Хм.... Хоть кто-то занят полезным делом в этом проклятом городе.

− Будет исполнено, саин.

− И Сеньи... Ваш дружок Сеньи.... Желаю его видеть. Лично. С докладом. По всем интересующим меня пунктам.

ˮОт такого друга, сам в петлю залезешь,ˮ − гриффьер старался не дышать.

− Подозреваю вы ему не очень доходчиво объяснили, что от него требуется. Утрудитесь растолковать. Доходчиво.

Гриффьер склонился в знак повиновения и тут же удалился. Времени всего ничего. Полдня и ночь.

17. День св. Диадора (25 сентября).

,,...Еще никому не удалось доказать, что сильный не прав.ˮ

− То, что испрашивал, − Маммар протянул Колину плотный свиток. Поверх бумаги затейливое плетение золоченого шнурка. На конце, над узелком с бахромой, большая свинцовая печать с единорогом. Королевская!? Кто-то расстарался обеспокоить монарха. Любопытно, что Моффету наговорили о безызвестном новике из Унгрии, достойном столь высокой награды.

ˮСтоило переломать руки Жюдо и дело сдвинулось с места.ˮ − полюбовался унгриец гербовым документом.

Без стеснения развернул дарственную, прочитать. Милостью и волей и т.д. и т.п. Колин аф Поллак жалован титулом барона короны Эгля.

− И все? – наигранное недоумение. Дескать, вам совсем-совсем не дорог бедняжка Габор аф Гусмар?

В другой раз наглость Колину не спустили бы. Но это в другой раз. Нынче же...

Маммар не уповал на радостную забывчивость своего визави. Ему хотелось посмотреть, будет ли мяться, намекать, выжидать. Будут ли трястись руки от счастья, и ломаться голос от волнения. Ничего подобного и близко нет.

ˮВысоко метит, выблядок!ˮ

− Конечно, − подал Исси второй свиток. Он толще первого, шнурок и узел замысловатей. Печатей две. Большая с единорогом и овальная – Карлайра. Закон соблюден.

− Ну-ка, ну-ка! Что у нас?

Просто и незамысловато. Барону (ого, уже барону!) Колину аф Поллаку отходила усадьба Хирлоф, расположенная на Каменном Холме, а к ней пять акров земли, с конюшней, садом и полем для выездки! И все счастье сроком на шесть лет.

− Уговор есть уговор, − согласился с выполнением обязательств унгриец. − Наш приятель останется цел. Во всяком случае, моя рука не нанесет ему ни царапинки.

− Очень на это рассчитываю.

− Я обещал. Если помните.

Второй день город гудел о знаковых событиях последнего времени. Страшные прорицания Алтуса ставшего жертвой неведомого рогатого зверя, с каждым часом обретали ясные очертания предопределенности. Огненное чудовище уничтожило большую часть запасов зерна в столице. Никто не мог поручиться за сроки подвоза хлеба. А потому голоду быть и цены взлетели в десятеро. В грядущую беду верили даже самые отъявленные скептики, а те, кто продолжал упорствовать, подкрепляли свое упорство запасами муки. В обрушение колокольни Святой Агафии видели прямое проявление божьего гнева за греховное житие. Зашевелилась, проспавшая знамения, инквизиция. На площади Плача разводили костры. Грохотали молотки, визжали пилы, на глазах изумленных жителей вырастали помосты и виселицы. Люди спешили исповедаться и запастись индульгенциями. Церковная бумага отпускающая прегрешения, едва ли не дороже зерна. И востребована столь же.

На фоне всеобщих бед, происшествие в школе мэтра Жюдо выглядело малозначительным случаем. Подумаешь, зеленый сопляк с подозрительной легкостью и небрежительностью поверг и двух учеников фехтмейстера и его самого. Ах, у негодяя поединок с Гусмаром-младшим? Заранее соболезнуем Гусмару-старшему. В противостоянии, сколько-то держались альбиноса, но находились и те, кто открыто ратовал за победу безродного новика из Унгрии. В одночасье вошли в моду: просяное пиво бузэ, рагу из белого мяса под соусом – бэланкет, и локтевой браслет − базубанд. Последний востребован у юнцов, желавших так или иначе поучаствовать в чужой славы. Колин досадовал на невозможность сделать ставки или заключить пари на исход его встречи с Габором, как это принято на турнирах или скачках. Серебро имеет свойство убывать, грех не воспользоваться случаем и не укрепить финансовое положение. Но из-за глупых условностей не пришлось.

За традиционным чаем Янамари слишком старалась казаться естественной и непринужденной, но ей не хватало опыта улыбаться сквозь слезы, а глотая сопли и нюни это не очень получается. Тревожилась Нумия. Ей вовсе не радостно остаться без работы в зиму. Беспокоилась Йоррун, поскольку у нее свои виды на хозяина. И уж кто бы мог подумать или предположить, за унгрица открыто переживала гранда. Сатеник буквально места не находила. Долгая беседа с Кэйталин ничуть её не успокоила. Эсм рыцарь, на удивление, плохо разбиралась в мечном бое и больше напирала на чудесные вмешательства проведения. Проведение штука капризная, вмешается или нет, а Сатеник требовался благоприятный исход боя. Благоприятный для Поллака.

− Перестань, − одернула гранду камер-юнгфер, потерявшая терпение сносить метания своей паникующей родственницы. – Лучше подумай, как ты будешь выглядеть в глазах Габора, если он вдруг одолеет моего новика.

Лисэль окончательно утвердилась в мысли, несносного мальчишку пора переложить из кровати Нумии в свою постель. Это ничтожество, возомнило о себе не бог весть что!

− Не одолеет! Не сможет одолеть! – бегала по комнате Сатеник, не в силах остановиться и успокоиться.

− Тогда думай о Поллаке. Удержать его при дворе станет трудов и денег. Слышала его ценник? – посмеивалась Лисэль.

− Препоручу тебе, − зло шипела гранда.

− Может моя дырка его не устроит? – готова хохотать камер-юнгфер над взволнованой племянницей. – Но могу предположить, чья подойдет обязательно.

− Что-нибудь придумаю, − пронеслась мимо нее гранда.

− Придумай-придумай, – покосилась Лисэль на фрей и рассмеялась вгоняя в краску и Сатеник и Арлем.

Высокородным эсм пришлось прибегнуть к умыванию холодной водой и лимонным компрессам, восстановить естественный цвет лица.

На момент встречи противников, в Зале Арок, кроме конфликтующих сторон, присутствовала большая часть обитателей Серебряного дворца. Габор аф Гусмар умудрился выделится и здесь. Наряд белобрысого предвосхитил все мечтания столичных модников. Великолепный пурпуэн ладно скроен и отменно сшит. Два плотных ряда пуговиц, обтянутых бархатом. По рукавам, груди и плечам жемчужное узорочье. Искрящееся и переливающееся едва на него падал свет от свечей, факелов или скудного осеннего солнца. Искусный рисунок казался золотистым на плечах, серебряным на груди и стальным к поясу. Подбитые конским волосом плечи, придавали фигуре виконта богатырскую атлетичность. На ремне из кожи носорога (Не с намеком ли? Не с дальним прицелом аксессуар?) две пряжки и россыпь вделанных камней – аквамаринов и изумрудов. Чудесное мастерство недоступное здешним кожевникам. Шоссы столь узки, что проще считать их собственной кожей, чем одеждой. Сапоги из лучшей выделки шкур кобылиц онагров арамейской степи. Высокий каблук и звезды шпор. Довершить наряд не хватало шапочки-ток. Габор её не надел. Умышленно. Отсутствие тока в разрез с общим видом, заставит обращать внимание и сожалеть. Ах, шапочка и перо цапли были бы весьма кстати.

Колин предпочел в одежде не броскость, естественность тонов. К тому же на дворе осень, пора меланхолии, раздумий и согревающего глинтвейна.

− Назовите оружие, саин? – потребовал канцлер от Гусмара. Латгард выступал в качестве главного распорядителя. Назначенные секунданты лишь обозначали свое присутствие и не вмешивались. Столь редкая организация поединка объяснялась его важностью. Канцлера не посмеют ослушаться и в малом, тогда как протесты секундантов сплошь и рядом игнорировались. А то и сами они становились жертвами разохотившихся лить кровь.

− Меч! – выпалил Габор. Выбрал то, чем по признанию многих прекрасно владел. Именно мечом, бастардом, полуторником.

ˮЭдакая скудностьˮ, − раскритиковал Колин ожидаемый выбор. После схваток в школе Жюдо он надеялся противник проявит изобретательность. Не проявил. А чего собственно ожидать от отпрыска знатного рода? Биться на полэксах Гусмар не практиковал, силенок маловато для такого боя. На булавах, клевцах, чеканах, шестоперах опасался получить тяжкое увечье. Достаточно посмотреть на Хьюба Кусаку. На кинжалах слишком коротка дистанция с противником. Двухклинковый бой невозможен из-за слабого навыка драться левой. Не хватало практики и школы. Вся остальная экзотика в виде кватерстаффа, пломмеи, кистеня, эспантона отпадала сама собой. Колин с теплотой вспомнил бой с Обюром. Фалькс. Хотелось бы еще опробовать ронколу*.