Текст книги "Дождь в полынной пустоши (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

− Осмотри. Обеих.

− ???

− Хвори, вши и срамные болезней. И нос за одно.

Через двадцать минут лекарь доложился.

− Обе завшивели, а так здоровы. По-женски все согласно их породе. Молодая еще девица, − и скорчил такую мину, словно ему за эту новость полагалось доплата.

С носом пришлось повозиться. Пальцами вправил переломы. Намотав на пинцет чистых хлопковых прядей облил воском, остудил и ввел в ноздри, зафиксировать смещение хрящей.

− Дышать сможет, − заверил лекарь довольный собственной работой. – Походит с недельку, заживет. Почти незаметно.

От лекаря прямая дорога к галантерейщику, подобрать одежду. Женщины, и постарше и помоложе, с воодушевлением выбирали платья. Прежние надоели, воняли Ямой и напоминали о минувших нелегких временах. Душа требовала обновлений.

Повеселевших, с покупками в узелками, Колин отвел служанок в ближайшие мыльни.

− Освободитесь, ждите здесь, − наказал он женщинам, отправляясь на Утиный Сход.

Несмотря на собачий холод Альтус одет легко. В дыры грязного рубища просвечивает грязное тело, покрытое струпьями. Обычный трюк нищих. Жеваный хлеб пополам с охрой и рыбьим клеем. Выглядит ужасно, пахнет и того хуже. Колтун на голове убран в венец. Голые без листьев прутья акации в шипах и шипиках. Чело актера в запекшейся крови – смеси грязи и все той же охры.

−.... Заберите! Заберите! − раздавал Альтус пожертвованные ему деньги. – Наг предстану перед Всевышним. Зачем мне? Что купить? Прощение? Милость его? Нет того во мне! Нет! Наг предстану, но чист! Чист! – с отчаяния, с замахом, грохнул кружку о плиты. Осколки и деньги брызгами все стороны. Рухнул на колени и поковылял к входу в храм. Стражники растерялись. Подобных Альтусу в дом бога не впускали. – Не за себя, за них прошу! – тыкал бывший актер грязной рукой в притихших зрителей. − Очерствели сердцем, душами увязли в грехах, что колесница в трясине. Не с умысла. По незнанию. Нет света им, Господи! Нет дороги. Пастыри их слепы, а те, кто зрячи корыстны. Не попусти беды! Не попусти! Невинные они. Ибо некому за ними приглядеть. Некому слово твое донести. – Альтус запутался в подоле рубища и упал на живот. Не встая перекатился на спину. Кричал в надрыве, вздувая жилы на тощей шее. – Грядет! Грядет глад лютый! Богатый обрадуется корке, бедному не достанется и крошки. Матери не накормят детей, брат отберет у брата, отцы продадут дочерей. Сильный насытится слабым! Глад грядет! Скоро! Уже скоро! – Альтус ткнул в небосклон. – Не солнце не луна взойдет. Лик ужасный! В огненных небесах огнем объятый, над землей и полями парящий. В алчной пасти его огонь, а слезы смолица кипящая. Страшен лик! Страшен! – перевернувшись со спины на живот, извиваясь пополз на брюхе. – Прости нас, Господи! Прости! Отмолю!

Кто-то не выдержав, швырнул нищему кошель. Заткнись только! Следом упал еще и еще. Люди словно испытывали его. Как ты духом, парень? На других горазд всех собак вешать.

Побирушка не поддался. Разметал подаяния рукавами с пути. А то, захватив в жменю, швырял подаяние обратно в толпу. Что ему деньги, когда в его власти их разум, воля, судьба, сама жизнь.

− Не от сердца оно, − разбрасывался монетами нищий и обвинял. − Мните меня от него отворотить? К себе перетянуть? Чтобы во время ЕГО, стоял с вами, страшась ответа за деяния свои. Нет, не хочу! Не бывать такому! Не мне! Ему несите! Ему! – указывал нищий на вход в храм. – Не сор, не злато! Любовь. Он не золото нам завещал. Любовь. А мы её разменяли на пригоршни железа.

Альтуса свела судорога, он упал, захрипел, выплевывал слова вместе с пеной, возвещая близкую беду.

− Глад Великий.... Глад.... За предательство.... Предательство....

Почувствовав легкую поживу, пророчеству вторили дурным нестройным хором многочисленные собратья по нищенскому ремеслу. Не ленились, успевали подбирать и хватать раскиданные Альтусом деньги. Случалось, ссорились и толкались.

К концу действия нищий свернулся калачиком, закрыл лицо руками и затих, будто умер. Оставив толпу взирать на него в недоумение. Отверг милостыню.... Не взял и монетки.... Говорил мало, но страшно?! Это беспокоило и тревожило. А ну как правдой окажется.

− Глад! Глад грядет! – блажили сирые и убогие, поймав кураж. Тянули жадные запачканные грязные ладоши. Им щедро совали, кидали. Отстаньте, замолчите, заткнитесь.

Скоро ли, но Альтус очнулся. Убрал трясущиеся руки от лица. Зарыдал.

− Прости нам!

Народ ахнул кровавым слезам на скорбном лице.

В Нумии и Йоррун не признать недавних арестанток. Отмылись, приоделись. Возле них уже крутится разодетый фыферь, предлагая деньги, защиту, крышу над головой и хорошую легкую работу.

− Они уже работают. На меня, − отогнал Колин надоедливого вербовщика.

Обед в шинке занял некоторое время. И отвыкли от нормальной еды и поглазеть по сторонам любопытно. На них поглядывали, подмигивали, но с разговорами и заигрываниями не лезли. Осторожность внушал не столько шрам сопровождающего, сколько шнепфер.

Успели, прикупили в лавках всякой мелочевки. Женских штучек в виде расчесок, зеркалец, дешевеньких побрякушек. Покупки по крупней сделали в Жемчужной Петле, куда без Колина женщин не пустили бы и на крыльцо. Заглянули в Стальной Лоб. Унгрийцу пришла, как он посчитал, одна забавная мысль.

− Я обещал, − поприветствовал Колин заждавшегося хозяина по-свойски. Оружейник нет-нет косился на циркачку. Нос распух, глаза заплыли в щелки.

Первая покупка разочаровала Кроуса. Экзотический пале* выглядел отменно, но являлся скорее игрушкой, чем оружием. Баловство одним словом. Кроме серебра в накладках на ножнах и мелких рубинов ничего примечательного.

− Это не мне, − заверил Колин оружейника. – И не ей.

Циркачка взяла переданное оружие, почтительно выдвинула клинок на треть, глянуть. На этом почтение закончилось.

− Прошлый раз я посмотрел несколько занятных вещиц, − напомнил унгриец.

Йоррун взвизгнула от свалившегося на нее счастья. За улуг, и кестики и шивегеи она простила Колину сломанный нос.

− Демонстрировать не обязательно, − предостерег унгриец вооруженную не хуже виласа циркачку.

Как в воду глядел. На входе во дворец остановили.

− Этих куда? – виффер грозно выкатил пузо.

Со служивым Колин знаком не был. Виделись раз-другой мельком. Но нравился скар ничуть не больше суеверного Ллея.

− Баронессе Аранко.

− Стряслось чего? – указал виффер на Йоррун.

− Вопросов много задавала не тому кому следует.

Вызванный мажордом подтвердил статус саина Поллака при названной персоне.

Блины на тарелке кончились. Янамари сидела забившись в уголок. В комнате холодно и девочка с головой накрылась плащом. Забавлялась, разговаривая с оловянным ангелом.

− Мы переезжаем, − объявил Колин растерянной Янамари.

− Куда?! – она только обвыклась, согрелась и тут такое. Не доверяла она скорым переменам. Пусть остается все как сложилось.

− В другие комнаты.

− А кто с тобой?

− Твои служанки. Нумия. Йоррун.

− Мои? Служанки? – не поверила девочка и испугалась.

− Нумия поможет одеваться, сопроводит на прогулке, наведет и поддержит порядок в твоих комнатах. А Йоррун научит некоторым девчачьим секретам.

− Как выйти замуж?

− Это же девчачьи секреты, − предусмотрительно пресек Колин множество неуместных и лишних вопросов к себе.

Новое жилище − четыре комнаты. Гостевая – скупо меблированный квадрат. Пара кресел ожидать приглашения. Столик для угощений, на нем пока лишь фруктовая ваза с отколотым краем. Тяжелый шандал на... представить только! тридцать шесть свечей. В ночлежке для слуг – дверь в самом углу, пустота меж голых стен. Столовая обставлена богаче. Большой круглый стол, два высоких стула, шкаф с толстым слоем пыли на пустых полках, комод служивший местом сбора подсвечников всех мастей. Небольшой, давно не топленный камин. В нем поверх золы лохмотья осыпавшейся трубной сажи. Спальня – образчик скромности. Обивка песочным бархатом. Серое зеркало не отражавшее ничего, пуфики подранные когтями кошек и пустая клетка скворца с неубранным пометом. Кровать под балдахином. Маленькая крепость, цитадель сна. Столбики спинок в растительном орнаменте, волны боковин, тощее поле из одеял и перины. Донжон из восьми подушек. Не выветрившийся запах выдавал прошлого постояльца.

ˮСтарая шкура сгнившая от туберкулеза,ˮ − так определил Колин владельца.

− Возражения, эсм?

Янамари помотала головой – нету!

− Тогда располагайся.

− А ты? Останешься?

− Я к себе. Завтра зайду, − Колин подмигнул подбодрить и перешел на унгри. – Выше нос, сестренка!

,,Хамбоджиˮ расстроено хлюпнула носом.

− Ты самый замечательный... дадаш.

Брат понятней и ближе, чем официальное ,,титулярˮ или абстрактное ,,клиентˮ, или ни к чему не обязывающее ,,другˮ, или маловразумительное ,,приятельˮ, или двусмысленное ,,пʼровˮ. Не чувствуется, не определяет личные отношения. Брат. Брат это почти семья. Это надежно.

Перед уходом Колин отдал распоряжения Нумии.

− По возможности прибраться. Обязательно выкупать, переодеть и накормить. На сегодня для вас все.

11.

ˮ...Не все средства хороши для достижения поставленной цели, но только способствующие скорейшей и неразорительной победеˮ.

Чем привлекательна работа ночью, меньше поводов отлынивать и сачковать. Стесав щепку с лавки, Колин заклинил задвижку и для верности развесил на дверях плащ. Зажег не одну, а несколько свечей, обеспечить достаточно света. Рассмотрел, прощупал плотность бумаги. Расстелил на столе отобранные листы. Рисовальным углем жирно расставил контрольные точки. По ним, старательно наметил контуры деталей конструкции. Желая избежать ошибок (переделывать когда?), выверил чертеж ниткой, а затем, накладывая лист на лист, просмотрел на просвет. Неудачные места подправил, дорисовал и подтер. Подставляя части чертежа, в границах линий склейки, нанес рисунок. Хорошо отретушировал. Еще раз придирчиво оценил результаты и раскроил бумагу альбацетой. Острое лезвие справилось прекрасно, оставляя чистый край. Теперь уже сверяя вырезки, внес последние изменения.

− Ваше умение не лезть под руку с советами вселяет уверенность, все получится, − разговаривал Колин с настенной ,,грандойˮ, готовясь к склеиванию. – Лямочку-то поправьте. Отвлекает. Видел бы вас ваш женишок. Ай-яй-яй! В таком виде? – и унгриец многозначительно подмигнул. – Даже корону сняли.

Тщательно, не пропуская самого малюсенького участка, промазал места наложения деталь за деталью. Собирая конструкцию воедино, обязательно подсушивал над свечой и проверял качество проделанной работы. При малейших сомнениях или подозрениях, клея не жалел. Устраняя дефекты, наносил его и поверху и с боков, под склейку. Схалтуришь, все труды насмарку.

На все потрачено три часа. Результат кропотливых трудов – бочкообразный цилиндр. С выпуклых боков которого, хищно щерилась зубастая морда. Последним штрихом оживить злодейский образ шевелюра и бородка из забракованных льняных оческов.

− Парень хоть куда, − похвалил унгриец создание из бумаги. Уже из чистого озорства ,,изувечилˮ, накрасил шрам на щеке.

Закончив с клейкой, тончайшими рейками и толстыми нитками укрепил конструкцию изнутри. Очень скрупулезно возился с начинкой. Все теми же очесами и восковой плошкой под масло. Подержав на весу, проверил центр тяжести.

− Недурно.

Осторожно подтыкивая и подправляя, следя за швами, сплющил-сложил изделие. Клей не подвел.

Бережно уложил работу в просторную холщовую сумку и закинул ношу за спину. Поверх надел плащ. Покрутился придавая складкам одежды естественность. Искушению выбраться в окно не поддался. Вышел обычным порядком. Хотя наверное обычнее было бы все-таки в окно.

Уход новика отметили скары. В том, что зеленая молодежь постоянно таскается то во дворец, то из дворца, ничего удивительного и предосудительного. Тем более ночное времяпрепровождение не регламентировано ни церемониалом, ни правилами поведения. Ограничение одно, кого не знают, без дозволения и веской причины не впускать.

− В Свиристелку? – позавидовал скучавший Вигг. Скара откровенно тяготила караульная служба. Во дворце для него, как в клетке.

− Эээээ..., − замешкался с ответом унгриец, лишний раз не придумывать.

− Лучше в Рыбный Пирог, − порекомендовал молодой скар. – Веселей, − и покосился на напарника, − И старичья меньше.

Флёгге, он рядом. Старичью нет и тридцати.

− А здешние чего? Не дают? – подключился к разговору Галчонок. Ему тоже тошно в карауле.

− Дорого просят, − привел серьезный довод Колин не связываться с обитательницами Серебряного дворца.

− А ты по любви, − заржал Вигг, выпуская унгрийца в ночь.

Скорый марш по темным пустым улицам не вызвал задержек. Лишь в одном из темных переходов не пройти. Его предупредили.

− Тесно тута.

Приятели пользовали шлюху с двух сторон. Шлюха давилась и закашливалась.

Садик обители кармелитов хорош посадками можжевельника, за которым Колин и укрылся. Полчаса ушло расправить и снарядить цилиндр, зажечь масло в плошке. Огонь быстро наполнил объем теплым воздухом. Придерживая готового взмыть вверх ночного летуна, Колин выждал момент, оценивая силу и направление ветра. Отпустив, наблюдал траекторию полета. Болтая бородкой, огнеглазое чудище, совершив замысловатый пируэт, отправилось знакомиться с обитателями окрестностей.

Жимон аф Борк не боялся смерти. Плевать на смерть, когда задета не чья-то, а его честь. За оскорбления барон взыскивал по полной. Именно сейчас он взыскивать и настраивался, горяча гневливость разминкой кисти, локтя и плеча. Покорный его воле бастард подвывая, рубил ночной воздух на доли и порции. Отлично! Рваным темпом скользящих шагов проверил неровности площадки. Потом не смотреть под ноги. Слева небольшая лужа, справа торчит острый булыжник. Прямо – грязь в колдобине. Превосходно!

Противник Борка – молоденький и безусый виконт Юос аф Керзи, готовился провести свой первый значимый поединок и потому лихорадочно припоминал благородную науку благородного владения благородным мечом. По странности на ум приходили не уроки мэтра Жюдо, а молитвы заученные в детстве. Пропали из памяти и советы бывалых товарищей. Не считать же за оные ,,перенести вес на опорную ногуˮ или ,,встать в полуоборотˮ. А как еще прикажите встать? На четвереньки?

ˮДа, он меня даже не коснется! Не позволю!ˮ – обещал или обманывался Юос, пытаясь совладать с дрожь в руках. На трясущиеся колени виконт не обращал внимания.

ˮПобеждает не сталь, но дух!ˮ − великая военная мудрость. Их много. Это, безусловно, одна из величайших. Виконт жадно втянул воздух. Мудрость дрожь не уняла, но безжалостно рисовала жуткие сцены его преждевременной кончины. Не посрамление в схватке, а тяжкую смертушку. Торжествующий противник отсекал ему нос, уши, грязными пальцами выковыривал из-за зубов дурной язык, отрезать под корень. От подобных фантасмагорий становилось сухо во рту и потно спине. Сейчас Юос понимал, что наговорил много вздорного и лучше бы повиниться. Но как к тому отнесутся свидетели ссоры? Конечно, плохо! Драки не получиться, никто никого не прирежет. Разочаровывать людей последнее дело. Разочаровывать не хотелось, но очень хотелось помочиться. Согласно правилу, любая попытка покинуть площадку проведения поединка, объявлялась бегством.

− Саины? – обратился к обоим сразу секундант Борка. – Если ли у вас намерения разойтись миром?

− Нет у меня таких намерений! – наотрез отказался Жимон.

− М... д...р...мс..., − постарался придать твердости голосу Юос. Трясущаяся челюсть отклацала большую часть гласных.

− Тогда не стоит терять время, − это уже Дежере, его сторонник. – Дождь пойдет, − и глянув куда-то ввысь, уточнил. – А то и снег.

− Бой до крови? До признания поражения? До смерти? – перечислил секундант Борка варианты исхода поединка.

− До смерти! – дружно прорычали соперники.

Жимон имел опыт подобных сходок. Не великий, но все же. В шести вышел победителем, что принесло ему славу мастера клинка. В одном случае разошелся с миром, довольно-таки редко бываемое событие. И еще одна схватка завершилась позорным поражением. Мертвецки пьян, вставая в позицию, он споткнулся, упал и не смог подняться. На требование оппонировать, ответил басовитым храпом. Его противник, лишенный мишени тыкать мечом, ушел, распевая похабщину. О Жимоновой сводной сестре, Клерисс.

− Она – отроду шлюха, несомненно:

Еще во чреве матери родной

Она так выгибалась вверх п*здой,

Что их отец еб*л одновременно.*

Потом обидчик на ней женился.

Сегодня Жимон как никогда настроен укрепить пошатнувшуюся репутацию. Слава дается тяжкими трудами и риском. Разбазаривать её, замиряясь со всякими молокососами, непростительно. Потому желание проткнуть маменькина сынка крепко и непоколебимо. С зарвавшимися выскочками иначе нельзя. Не доходит до них иначе.

Барон провел атакующую связку и контратаковал в темп. Крутанул рондель. В одну сторону, в другую. Собственно, он готов.

Его примеру последовал Юос. Уже потому как повторил прием противника, секунданты сошлись во мнении, сегодня не его день. Впрочем какая разница, за чей счет праздновать победу. За Жимона или Юоса.

− Сходитесь! – призвал секундант, ретируясь в сторонку и уже оттуда крикнул. – За ножи не хвататься!

− Мне и меча хватит! – рыкнул разозленный барон.

Пробная сбивка на твердость руки. Результат Жигмона и озадачил и порадовал.

− Сколько уроков вы взяли у мэтра Жюдо?

− Два? – похвалился Юос.

− Два?!

− Это ни о чем не говорит. Я его лучший ученик! – соврал Юос, скрыть страх и волнения. Мэтр считал его бездарем. Он так и сказал ему на первой из тренировок. А по завершению второй посоветовал заняться плетением.

− Молодой человек, вышивание и вязание это не для вас. Опасно.

− Но я готов и хочу учиться!

− Допускаю, из вашего хотения и выйдет что-то путное. Лет через двадцать. Вы столько проживете?

− Все равно. А денег у меня остаточно.

− Мне совестно у вас их брать...

− На что ты рассчитывал, щенок, затевая ссору? – негодовал Жимон. Соперника беспомощней виконта ему трудно представить.

− Вы вели себя со мной вызывающе, − возмутился Юос и его возмущение едва ли уступало жимоновым чувствам. – И я не затевал с вами ссоры.

Барон провел атаку, чиркнув противника по предплечью. Рана не глубока, но болезненна.

− Я жду извинений.

− Не дождетесь, − упрямился виконт.

Противник легко отбил неуклюжий укол и в последующей связке, с малым разрывом, инкварто и интаглиата, юный Юос получил еще две раны.

− Я превращу тебя в сито!

− Попробуйте! – духарился Юос, но на самом деле чувствовал себя кисло.

Жимону пришла в голову мысль, как подумал, замечательная. И он принялся её воплощать.

− Ой! – отскочил Юос, получив длинную резаную рану на подбородке.

− Я постараюсь не больно.

Жестокая затея изуродовать юнца нравилась Жигмону все больше и больше. Барон нанес противнику раны на лоб и на левую щеку. Останутся шрамы. И украшающими их не назовешь.

Юос отступал, но не сдавался. Виконт был не только безнадежно бездарным фехтовальщиком, но и безнадежным упрямцем. Но в данном случае последнее скорее похвально, чем предосудительно.

В темном небе тянулись тяжелые армады облаков. В нечастые разрывы, луна успевала плеснуть желто-ртутного света на ближайшие крыши и макушки деревьев. С южного угла Разъезда Королевских Пикинеров, оседлав ветер, к месту затянувшейся схватки подбиралось жуткое создание.

− Аааа! − непроизвольно вырвалось у Жимона из глотки. Он единственный находился к чудищу лицом.

Большущие глаза порождения ада пристальны и внимательны. В огромной пасти – клыки. С языка на землю, с воем, изливалась огненная слюна.

− Смотрите! – вскинул меч Жигмон, указывая секундантам на приближающегося монстра.

ˮНашел дурака!ˮ – не поддался на уловку Юос и воткнул в замешкавшего противника свой клинок. Позорно! На три пальца! Но напрягся и с усилием протолкнул сталь глубже. До позвоночника.

− Святая Матрона! Спаси и сохрани! – в голос заорали оба секунданта и бросились бежать.

Жимон готов последовать примеру, но в груди немилостиво больно, а ноги сделались соломенными и подломились.

− Мне очень жаль, − ошалело произнес Юос опрокинувшемуся на спину противнику.

На плечо капнул огонь. Юноша испугано задрал голову. Следующая капля выжгла ему глаз....

Сержас считался свободным мастером. Поприще, выбранное им в молодости, людьми осуждалось и законом преследовалось. За все свои проделки он уже полгода разыскивался соглядатаями бейлифа. Человек, обчистивший протоиерейский дом, просто обязан предстать пред строгим судией. По этому пункту у Сержаса противоположное мнение. Но когда, скажите на милость, общество, обремененное имуществом и накоплениями, считалось с чьим-то мнением. Превыше других оно ставило свое, и только свое. Топор или петля Сержасу не грозили. Вор не убийца. Костер тоже. В Господа верует. Но рудники Вьенна столь же вредны для здоровья, как и короткое рандеву с городским палачом. Пожалуй, плаха представлялась более милосердной, нежели житье в сырых шахтах в обнимку с такими же доходягами, как и сам.

Огромная в обхват липа предоставляла вору хорошую возможность оставаться не замеченным. Мимо проходили запоздавшие лавочники, полупьяные подмастерья, разряженные ухажеры. Даже редкие в таком районе драбы! Но спроси кого из них, человека в тени липы они не приметили. И были бы крайне удивлены, укажи им на их неведенье.

Сержас аккуратно выглянул из-за дерева. Свет в доме погас, но он продолжал ждать. По молодости лет, вот так же поторопился и влез в окно в тот самый момент, когда хозяин пристраивался к служанке. Та уж и ноги задрала, допустить до заветной дырки. Крику и визгу до соседнего квартала. А уж побегать пришлось – еле удрал!

Вор еще раз всмотрелся в черные пятна ставней. Не очень то и разглядишь. Бывают такие, задув свет, подолгу глазеют на улицу или небо. Он бы еще понял чокнутых поэтов, черпающих вдохновение в мерцании звезд, но чего глазеть на них простому смертному? А сегодня и стихоплетам невезуха. В выси полно туч, луна в прятках, звезды редкость.

Улица окончательно обезлюдела. Последние прохожие добрались до своих нор и сейчас, в окружении домочадцев, под гвалт и возню детишек, хлебали жидкий кулеш. Или свернули в шинки. Или наведались в бордель. На Углях ни шинков, ни борделей не держат. Сержас, затягивая время, помочился, слушая веселое журчание. Затем приведя себя в порядок, тихо подобрался к ограде. Прислушался. Слушать надо все! Ветер, брех собак, шорохи, скрипы. Еще стоит хорошо принюхаться. Опять же опыт из молодости, когда засаду учуял носом. Страж вонял чесноком не хуже жареного угря в ,,Морской невестеˮ. Легко подпрыгнув, вор зацепился за забор. Стараясь не шуметь, подтянулся. Кожилясь вышел вверх силой. Через забор не перелез, а подобно цирковому акробату прошелся поверху – буквально три четыре шага и перехватился за карниз дома. Теперь труднее. Держась на одних руках, перебрался к углу. Опираясь на водосточный желоб влез повыше, нацеливаясь добраться до слухового окна. Когда собирался юркнуть в узость взломанной рамы, оглянулся. Будто кто под руку толкнул.

Через улицу по над крышами, подгоняемое порывами ветра, оскалив огромную пасть, роняя огненные слюни, к нему (или за ним!?) летело чудовище.

В груди сердце остановило биение. Короткий вздох, перешел в длинный выдох.

− Силуйсяяяяяя! – исторг из себя Сержас и сверзься на сложенные внизу доски. Тот час, в окно высунулись обитатели, определить источник и причины шума.

Чудовище, потеряв жертву из вида, не торопливо облетело печную трубу дома напротив, даже собралось заглянуть в нее, но передумало и устремилось дальше за ветром.

− Аа!....

− Аааааа!....

− Аааааааа!....

Сопровождали полет монстра крики и вопли ужаса. Кричали в домах, кричали в соседних дворах, кричали все кому не посчастливилось видеть грозное предзнаменование будущих бед.

Как часто бывает, банальная бессонница ввергает обычного человека в пучины размышлений. И размышляет он, отринув мягкость подушки и теплую близость супруги, о вещах спорных, а порой и просто вздорных, никакой пользы ни уму ни сердцу не приносящих. Ну, какую пользу могли принести страшилки нищего на паперти церкви Святого Хара? Мэтр Бюмм мог со всей ученой ответственностью сказать – никакой. Да что уверенность? Он готов в том поручиться или как говорили в старину руку дать на отсечение.

− Положим, грядущий голод, − рассуждал мэтр теологии и жертвователь серебряной монеты попрошайкам. Сейчас, когда кровь разогрета глотком гарганеги, а нёбо блаженствует неповторимым послевкусием изысканного вина, рассуждать легко и славно. – Дожди во Вьенне и Фриуле в эту пору обычное явление. Божьей властью выпало их чуть больше, чем раньше. Разлилась Луаза и задержался подвоз зерна. Но все это только предпосылки, но не свершившийся факт. И вся хлебная истерия выглядит, − паузка лизнуть губу, − игрой на событиях двухлетней давности. Одни желают получить лишнюю монету, другие подвержены фантомным страхам давно прошедших событий. И ничто их не убедит в напрасности и необоснованности тревог. Даже указ короля увеличить запасы зерна вдвое против прежнего. Вдвое!

Будучи человеком мнительным, стеснительным, и нерешительным, Бюмм любил вот такие тихие диспуты в которых козырял логикой, стройностью суждений и обоснованностью доводов. Споры с самим собой он выигрывал всегда. За какую бы ,,сторонуˮ не выступал. Вот и сейчас он был безупречно убедителен. Осознание этого вселяло гордость и позволяло ощущать в душе маленький праздник. А праздники не возбраняют проявить снисходительность, сделать уступку давней школярской привычке, тешиться вином натощак.

Мэтр долил себе в кружку и выпил. Не залпом, не длинным протягом, не частыми глотками, но малюсенькими капельками лакания, затаскивая в рот через сжатые губы, смоченный в вине язык. Нёбо купалось в неге вкуса.

− Все мы живем страхами. Отсюда и огненное чудовище...

Гарганега просто великолепна!

−.... с огненным взором....

Если что лучше гарганеги?

−.... и огненными слезами?

Ниббиола? Тут можно поспорить! На этом уважаемый мэтр заткнулся, отведя глаза от матово блестевшей бутыли за окно.

Чудище пролетало мимо, щеря огненную пасть. Его горящий взгляд искал... кого?

Мэтр, натура утонченная и чувственная, почти поэтическая, часто фантазировал свою кончину − все мы смертны, теологу ли не знать, но лучшей и придумать не мог. Под крышей собственного дома, а не в изгнании или в пути или в узилище. В кресле, а не в колодках каторжника или побирушкой у церкви или неприкаянным перекати-полем. С кружкой прекраснейшего вина в руке, а не истощенным от голода или мусоля в беззубом рту грязную корку из собачьей плошки. Многим только завидовать. Мэтру. Бюмму.

Легкая снежная взвесь. Не снег. Пудра. Всякий источник света окружен сверкающим ореолом, окутан переливчатым сиянием, а границы и контуры утратили четкость и размыты. Порывы ветра сгоняют колдовской муар, но через мгновение, в затишье, он восстановлен в прежнем виде. В этой небрежной игре, легкомысленной забаве, озорном баловстве света и ветра ощущается явная противоречивость, непорядок, нарушение прописных истин. В такую пору должно быть тихо. Ночь время тишины, темноты и доверительных историй шепотом. Но ветер ломает ветки, скрипит флюгером, брякает жестяным карнизом, воет в печных трудах, плещет волной в гранит берега, крошит лед о пристань, борта фелюг, баркасов и барж. Где-то раздаются голоса, выкрики, бегут, топочут, а под самые облака вспухают зарева беснующегося огня. Кто не спит, расскажут тем, кто спали. И вряд ли их истории понравятся соням.

За окном темень, холод, и ветрено, а в комнате тепло. В большой жаровне дружелюбно потрескивают и перемигиваются малиновые угли, пахнет березой и дегтем, и мысли делаются ленивыми и праздными, и совсем не тянет заниматься поручением диакона. Хотелось бы думать из-за его бессмысленности, а не убаюкивающего тепла, березового чада и умиротворяющего света. Писание порицает нерадивых – леность порочна. Но до чего порой замечательна! Когда был моложе, казалось, подвластно само время, успевать и добиваться желаемого, а постарел, мудрено совладать не то, что с кормилом судьбы, с обыкновенным пером, грош за пучок. И в неутешительном понимании и признании тщетности повернуть жизнь вспять, садишься поближе к очагу или жаровне, жмуришься на огонь и придаешься предосудительному ничегонеделанью, бессовестно отложив дела и труды. И так хорошо и покойно. Сидел бы и сидел.

Но... Лэше ву лэш. Невозможное невозможно. Приговор и тяжкая ноша...

Эпитирит* с сожалением покосился на высокую стопку книг. Пересчитал, будто не знал сколько их. Знал, конечно. Сдержал вздох. Увы, сомнения, как и бессонница, приходят не прошено и остаются не спрашиваясь. С бессонницей ничего не поделать, а с сомнениями? С ними тоже. Но надо ли? Что-то делать? Бессонница заставляет ворочаться с бока на бок, а сомнения искать ответы. Жаль не подсказывают легких путей, где и у кого. У Ал-Калби? У Гая Солина? Орзия? Книге Зоар? Сефер ха-разим, которую невежды путают с Сефер Разиэль ха-малах? На страницах многочисленных Bestiarum vocabulum, собранных в библиотеке зелаторов? В главах Физиолога, а то и Шань хай-цзинь*!? Броситься в необъятное, не доброй волей жажды знаний, а от непроходимой глупости людской? Искать объяснения россказням нищего с паперти Святого Хара из-за подозрительности и мнительности диакона? Всяк добывает хлеб разумением своим, хотя бы и выдумками о великом голоде и чудище огненном. Подадут больше.

В комнате посветлело.

ˮУтро?ˮ − всполошился эпитирит скорому течению времен. Он и пера не обмакнул, написать строку. С чем идти к диакону? С пустыми листами?

Взгляд усталых старческих глаз обратился за окно, узреть благолепие нарождающегося дня.

Ужасающий лик пялился в комнату из-за стеколья и щерил клыкастую пасть. Эпитирит вздрогнул и прикрыл веки, спасаясь полузабытым советом матери.

− Закрой глазки и все плохое минует. Все-все-все. Раз и нету плохого.

Так и произошло. Открыл. Никого. За окном только темень.

А раскрашенный углем монстр летел и летел, распространяя заразу страха. Чудовище видели драбы, видели припозднившиеся выпивохи, наблюдали школяры, участвующие в очередной вакханалии. Свидетельствовали дуэлянты, выясняющие отношения в темных углах; канальщики, потрошившие склады; псари, устроившие сходку у причалов; нищие, караулившие доходные места на паперти. Видели редкие прохожие, видели лихие баротеро, способные не терять головы в жесточайших переделках. Вполне достаточно народу ужасающему происшествию не забыться и не сойти за дурной морок или пьяный бред. Остались и более весомые доказательства пребывания исчадья в мире живущих. От капающей смолы, сгорела лавка мерсера и шерстобитная мастерская. Выгорела в момент, ярко и дико, новая пристройка в монастыре кармелитов. Потом занялся склад заготовленного впрок теса и досок, уважаемого Трехта. Застигнутый врасплох возница, с испугу загнал четверку, впряженную в нарядную карету. Устроил безумную гонку по сонным улицам. Саму карету разбил и свалил в канал. Пассажиры, а среди них дочь маркграфа Фрэнса, достались рыбам.