Текст книги "Дождь в полынной пустоши (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

− Самого забористого, − потребовал Колин у виноторговца.

Владетель бутылок и бутылей, кувшинчиков и кувшинов, бочат и бочек лишь усмехнулся. Эти недоросли мнят о себе невесть что. Им кисель овсяной хлебать и хлебать, так нет же! вина подавай. Забористого! Но отеческое брюзжание торгаш оставил при себе. Торговля дело полюбовное, зачем отпугивать клиента. Вина, значит, вина.

По соседству, у булочника, Колин купил ароматную поджаристую лепешку, богато сдобренную сыром и черным кунжутом. Не утерпел, укусил за горелый бочок. Не поленился вернуться и купить вторую.

− Берите уж и третью! – уговаривал его хитрован. – Счастливое число!

− А! Давай! − согласился унгриец.

Местом устроить перекус выбрано кладбище Святого Лонгина. Очистил покосившийся камень от шубы мха, подстелил плащ и уселся. Некто Сайрус Бимс не сочтет за неуважение и беспокойство. Каково ему тут в одиночестве лежать? Скукота! За могилой давно не приглядывали и не ухаживали.

Колин раскрошил лепешку и просыпал под ноги. Суетливые воробьи и доверчивые голуби смешались над крошками и крохами. Серые озорные пичуги старались урвать кус побольше. Сизари не жадничали, но и не важничали. К маленькому пиршеству озабоченно приглядывалось ревнивое воронье. Дармовщина и без них!? Сделали круг, сузили второй. Из десятка, подлетел тот, что посмелей или наглей. Сел на ветку рябинки, согнув тонкую весом. За ним, выдерживая дистанцию, последовал собрат. С вяза на клен, клена на вяз. Покракали между собой. Самый голодный или жадный, спланировал с рябины, растолкал птичью мелюзгу, долбанул сизаря, отобрать кормежку. Ворон не желал делиться с иноплеменниками. С подоспевшими сородичами тут же устроил склоку, отстоять сахарную корку лепешки для себя.

Унгриец размаял в труху клок старого мха и кинул птицам. Обманулись все, кроме жадного.

− Погляньте на него, − выказал Колин одобрение разумностью.

Обильно напитав вином мякиш, бросил ворону. Черный нахал слету сглотнул кусок и уставился черным глазом. Одним.... Вторым.... И так и эдак крутила головой хитрая птица. Призывно разинула клюв, торопя с добавкой. Еще! Кр-кр! Еще! Новая порция и снова Черныш (Колин выделил ворона из стаи), оказался первым из первых. Следующую подачку нахальный хапуга сбил на землю и растеребил. Сглотнул большие куски, а крошки оставил подбирать другим.

− Смотри какой выискался, − протянул Колин капающий вином мякиш. − Ну-ка возьми!

ˮИ возьму!ˮ – присматривалась птица хватануть угощение.

− Возьми, другим отдам! – пригрозил унгриец. Птица поняла угрозу. Хапнула подачку и заглотила, задрав голову кверху.

− Кррррр! − выдавило забитое хлебом горло.

− Мало? – спросил Колин жадину и нарочно кинул лепешку другим, вызывая недовольство Черныша.

Тот недобро кракал, в перевалку устремлялся к сопернику и отбивал подачку. Не успевая сожрать, от жадности растаптывал мякиш, мешал с грязью. Чем больше получала угощения, тем более нагло вела себя птица. Вскоре, так-то надежней, ворон безбоязненно брал с руки и норовил долбануть клювом по пальцам, когда подношение запаздывало.

Помалу вино отравило кровь птицы. Черныш завернув голову, двигался боком, приседал, спотыкался, падал. Пленки век затягивали бусины осоловелых глаз. Ворон слепо ковыляя по кругу, широко раскрыл клюв и издавал клокающие звуки. Поборов хмель, вновь лез за угощением. Отбирал, не в состоянии проглотить не крошки. Скандалил и толкался, пока не свалился с ног. Распластав черные крылья, раскорячил когтистые лапы. Колин поднял пьяницу, встряхнул проверяя состояние. Черныш отрыгнул последний кусок.

− Есть о чем говорить с нашим общим другом.

Унгриец спеленал в тряпку, трепыхающуюся птичью тушку. Перевязал клюв. Сунул в сумку, в которой до этого таскал воздушного летуна и отправился к св. Хара.

Альтус ждал унгрийца. Нищего буквально распирало от самодовольства.

− Сегодня я мог заработать на безбедную старость, − похвалился он.

− И что удержало?

− Когда здесь очутился, только и думал о деньгах, − вздумал делился сокровенным Альтус. – Позволить тарелку супа, или оплатить место в мыльне с хорошей шлюхой. Иногда грезил приобрести дом. Знаешь, сколько надо просить милостыню, купить халупу в Предмостье? Сто лет, не меньше. Столько и святому не протянуть.

− И что изменилось? Обстоятельства или желания?

− Я им нужен! Не они мне, а я им! И за это они готовы отдать многое! Почти все! Понимаешь все! − Альтус нервно сглотнул, дернув кадыком. – Это же...

ˮБог,ˮ − подсказал Колин, но святотатства не свершилось. Не дозрел, выходит, актеришка. Но с ролью справлялся.

− Я же говорил, людей проймет только страх. Ну еще боль. Но к боли можно притерпеться, а вот страх, страх должен быть всякий раз новый.

Альтус моментально сделался серьезным. Ему намекали на продолжение. Он готов!

− И чего им завтра страшиться? Честным людям?

− Чудища еще не перевелись. Обнищала земля на рыцарей без страха и упрека. Некому оборонить несчастных. Беду прогнать, обездоленных защитить.

− Огненный лик в ночных небесах?

− Слабо веруют, не слышит их заступник небесный. Не отыщется голос дозваться Всемогущего. Толи девственницы повывелись, то ли праведники передохли. Грешники кругом остались.

− И надеяться не на кого? – Альтус попробовал угадать спасителей рода человеческого. Назначить себя? Не вспугнуть бы удачу. Путь в ад, но никак не в рай. − На попов если только?

− Попы по бренной земле ходят. В прах душ измарались. На птиц небесных уповайте. Они к нему ближе остальных.

− Птиц?

− А что? Тоже ведь божьи создания.... И был вечер, и было утро: день четвертый. И сказал Господь Бог: да воскишит вода кишеньем живых существ; и птицы да полетят над землею по своду небесному. И сотворил Господь Бог рыб больших и все существа живые, пресмыкающихся, которыми воскишела вода, по роду их, и всех птиц крылатых по роду их. И увидел Господь Бог, что хорошо. Уразумел?

Уразуметь уразумел, чего там хитрого, но не удовлетворил любопытства.

− А вам что с того? – насмелился спросить нищий. Глядишь правдой обмолвится, когда ложью сытить начнет.

− Возможно у меня дар, − усмехнулся Колин. – Как и у тебя. Только мне не поверят, а тебе запросто.

− Значит, через меня истину несете, − правильно понял Альтус, но не возмутился. Свой интерес имеет и должно быть не малый, раз запросто с нищим общается. – А ежели бейлиф притянет? Я ведь не умолчу. Расскажу как есть.

− Скромнее будь, − присоветовал унгриец. – Не выделяйся. Дольше искать будут.

− Да обернись я хамелеоном, надолго не спрячешься. Сказывают саин Акли опять Сеньи на службу притянул.

− И кто таков это Сеньи?

− Сыскарь божьей милостью. Если понадобиться человек в городе, а вы знаете только, что он рыжий и звать его Герет, старина Сеньи его найдет быстрее, чем съедите обед.

− Буду только рад свести знакомство с такой выдающейся личностью.

− Те кто сводили, не очень-то в восторге от его общества.

− То они, а то я.

− Особенный выходит?

− Из ряда вон выходящий, − посмеялся Колин.

Длиннющая прогулка скоротать время. Пересидеть бы в шинке, но сейчас не хотелось ни шума, ни вина, ни разговоров, ни назойливых знакомств. В поисках тишины, холода и безлюдья, бродил по набережной, считал с моста звезды. Не в небе, в водах канала. Любовался куполом нефа Святой Бригитты. Скромно и мрачно.

Неизбежного не избежать. Так и от людей, никуда не деться. В тесном проулке, в канаве, загребая грязь в ладони, возился и умирал обобранный и порезанный скорняк. В луже масляные разводья. Ночь не помеха видеть, а кровь не спутаешь ни с чем. Еще дальше, у тупика, трое кончали пятерых. Бились зло и молча. У базилики Авдия Дарителя, плакала избитая шлюха. Ей подвывала брошенная собака. Велик мир, а идти обеим некуда и не к кому.

Кривенькие улочки: Медников, Воскобойников и Аптекарей ручейками стекались к старой церкви. Грязища, нечистоты и лужи плескались в плохонькую ограду, затекали в прорехи. Из черной жижи указательным перстом торчит колокольня. Над куполом беспросветная темень, неподвластная луне и звездам. А за ней, за чернотой говорят рай? Врут, поди.

Колин прошел темной аллейкой. Надавил плечом хлипкую дверь. Посыпались гвозди, отпал запор с куском деревяшки. Под ногами захрустел мусор. Плащ ширкал и марался о стену, собирая паутину углов. Лестница бежала вверх, опережая шаги тяжелым нудным скрипом.

Площадка звонаря продувается холодным ветром. Резкий порыв выгоняет слезу на ресницы.

− Красота! – не надышится Колин. Его взгляд охватывает ломкость крыш, чернильницы площадей, пузыри дворцов и монастырей. Вечерний город кажется необъятным и большим. Грязное тело в редкой сыпи огоньков. Что за недуг снедает обиталище людей? И как излечить его? И кому?

Унгриец извлек из сумки спеленованого ворона, освободил от пут. Птица слабо трепыхнулась.

− Рано еще на выход, − попенял унгриец хмельной птице.

Отхлебнул вина и вместе со слюной сплюнул в разинутый клюв. Ворон задергался, сглатывая жидкость. После четвертой порции омертвел. Широкие крылья расправились и обвисли веером. Колин шмякнул ворона о деревянные перила. Для верности.

Нарастил веревку от колокольного языка и смазав клеем, обмотал птице лапы. Уложил бесчувственную тушку на настил. Прикрыл тряпицей.

На прощание еще раз осмотрел ночную панораму. Чем меньше деталей, тем красивей. Говна не видишь.

Путь к Серебряному Двору занял более двух часов.

− Вот это уже точно они, − бросил Колин под ноги вифферу очередной, капающий кровью сверток.

Ллею остро пожелалось душегубства. Зарубить проклятущего унгрийца. Неся службу в приграничье Баррика, в одной из стычек, он, хорошо поставленным ударом (раньше ветераны за молодыми приглядывали, да учили), развалил амброна от ключицы до копчика. Но удар что? Ощущения! Когда острая тяжелая сталь армейского меча рассекает плоть и кости, и на глазах левая часть туловища кровянится и отваливается от правой. Виффер желал повторения. Прямо сейчас. Заляпать паскудной кровью, кишками и дерьмом дворцовый мрамор и стены.

13 День св. Иосафа (23 сентября).

ˮ...Если ты готов принять совет, значит не готов действовать самостоятельно.ˮ

С утра приятная (приятная ли?) неожиданность. Колин отправился завтракать к баронессе Янамари аф Аранко. Именно так изъяснился пришедший спозаранку слуга.

− Вас приглашают трапезовать....

И далее со всеми соответствующими титулованиями. Длинно и пафосно.

На выходе из коридора в Зал Арок, Колин столкнулся с Элеком аф Харцем. Прошел бы мимо. Им нечего делить, нечего сказать друг другу, не за что пожимать руки. Он так думал.

− Как это получается?

− Получается что?

− Ни что, а у кого, − Элек пальцем уперся себе в щеку, что должно означать...

Подробности унгрицу не обязательны.

ˮМесто такое, приставать и отношения выяснять?ˮ

Ударил неожиданно и сильно, прижал новика к одной из колонн. Вторым ударом обездвижил противнику руку – меньше трепыханий. Жестко передавил Харцу гортань. Виконт сразу задохнулся, захрипел, по рыбьи широко открыл рот, вдохнуть. Ища спасения, потянулся к поясу за кинжалом. Колин пресек жалкую попытку сопротивляться.

− Знаешь что такое сагкош*? – продолжать, дождался невнятного сипения. – Запеченная собака. А знаешь как её готовят? – опять сипение – нет. – Отбирают самую брехливую псину, лупят палками, превращая кости в кашу, потом сдирают шкуру. С живой....

Колин усилил давление на глотку. У Элека задергались веки, закатились белки глаз. Какой-то внешний раздражитель, едва определимый, подталкивал не останавливаться, довершить начатое. Не идти у себя на поводу, подвиг достойный прославляющей рифмы.

− Как вариант лишают способности свободно дышать, растягивая агонию на несколько часов...

Вряд ли Колина слушали. Виконта приводило в оцепенение не физическое воздействие, но понимание близкой смерти. Как понимает её приговоренный к казни, когда не лезвие топора, но лишь тень, касается кожи.

− В Унгрии говорят, все под богом, − продолжал унгриец. − Но ты верно решил проверить так ли это? Огорчю. К тебе утверждение не относится. Ты не из Унгрии.

Колин отпустил Элека и позволил отдышаться, отхрипеть.

− Жаль, здесь негде помыть руки..., − намекнули виконту о причинах относительно благоприятного для него исхода конфликта.

Предположения, для чего Харцу затевать ссору, унгрийца не мучили. Для чего предполагать, если всегда можно продолжить начатое и постичь истину в её неприглядности. Ну или красоте. Виконт еще не знаком с изумительными рецептами приготовления строганины и отбивного мяса. Не говоря уже о саннагчи, хоунао и хуоджиолю*.

− Мне здесь начинает нравится, − констатировал унгриец прилив сил и подъем настроения. Определился он и с раздражителем. Запах. Жасмина и розмарина.

− Либо у него с камер-юнгфер один парфюмер, либо одни духи на двоих.... Она что? Со всех пробу снимает?

По жилищу баронессы Аранко, по всем углам и закоулкам, прошлась хозяйская рука. Все что можно отмыть – отмыли, переставить – переставили. Лишнее, действительно лишнее, убрали прочь. Появились цветы, в больших и малых вазонах, горшках и горшочках. Одни цвели, другие только собирались порадовать красотой, третьи раскинули по сторонам лопушистые листья, четвертые бодро топорщили зеленые стрелки. На колченогом столе кувшин для воды и кружки. На старом, из мореного дуба кассоне, каких уже не делают – не умеют – салфетка. Одну из стен украсил гобелен. Лужайка, псы, охотники и прекрасные пастушки.

ˮВот что делать голым теткам на охоте?ˮ – умилился унгриец пасторали. – ˮИли смотря на кого охотиться?

Пользуясь случаем, Колин осмотрел нос Йоррун.

− Сходи к лекарю, поменять восковые трубки.

Опухоль почти спала, но синяки только наспели.

Йоррун поблагодарила. Искренне. Улуг искупил все обиды и притеснения.

Самые разительные изменения произошли в хозяйке комнат. Янамари отмыли, уложили волосы в венец, переодели в чистое и подобающее платье. Колин посочувствовал девочке. Она никогда не вырастет красавицей. То, что смягчает детский возраст, со временем обретет несовершенство пропорций. Черты лица обострятся непритягательной неправильностью. Единственное что останется неизменным, чудесный живой взгляд. Удивительно выразительный и искренний.

− Колин! – бросилась девочка к унгрийцу. Выглядеть серьезной и взрослой хватило всего несколько мгновений. – Ты обещал приходить! – ловко повисла она на шеи названного брата и собиралась поцеловать. Он не отстранился. Настолько разителен контраст с вчерашней замарашкой.

ˮРассказать гранде историю про Золушку?ˮ – любовался он сияющими глазами Янамари и кружил девчушку под издаваемый ею радостный визг.

− И вот я здесь, эсм.

Девочка не включилась в игру, быть самою собой ей нравилось больше.

Нумия подала чай, выпечку и много еще чего вкусного.

− Сама пекла?

− Я не умею, − призналась баронесса, хотя первый порыв соврать. Немножечко-немножечко.

− Но научишься?

− Конечно, научусь! – охотно вызвалась Янамари. Нормальное детское желание, чтобы все её любили и хвалили...

ˮ...И дули на сбитые коленки и локти.ˮ

− Ты постаралась, − похвалил Колин за перемены в жилище. − Выше всяких похвал. Ты теперь настоящая эсм. Следует завести экипаж белых лошадей и любимую собаку. Или по крайней мере кошку.

Янамари весело рассмеялась, представляя нечаянное богатство. Особенно кошку. Дымчатую и большеглазую.

− А еще Нумия учит меня писать, – поспешила Янамари поделиться добрыми новостями. – А Йор показывает, как обращаться с ножом. Хочешь и тебе покажу?

− Ты пригласила меня завтракать?

− Но потом посмотришь?

− Потом, да.

Колин героически делал маленькие глоточки. Чай ему по-прежнему не нравился, ни в каком виде, но этот был особенно противен.

Девочка трещала без умолку, рассказывая обо всем сразу. Забывая о приличиях, или толкуя их по своему, ковырялась ложкой в вишневом муссе, пачкала сладким лицо, говорила с набитым ртом, весело хрумкала печеньем. Колин не одергивал и, почти, не слушал.

ˮРазучишься принимать маленькие радости, большие покажутся пресными,ˮ − то ли укорял себя, то ли посочувствовал унгриец. – ˮОблизывать варение с пальцев, что может быть на свете вкусней?ˮ

Память вспышкой, словно в отместку, выбросила свою картинку. Кровь на клинке. Наверное, врага. Иначе, почему она так неповторимо и незабываемо вкусна?

Колин поторопился отставить чашку. Заваренные лепестки роз засластили напиток, и отравили его ароматом. Новый посыл памяти унгриец заглушил. Кровь в воде. Тот же оттенок.

Спасение за окном. Валит снег. Деревья в парке опустили ветки, упрятав под белое последнее золото листьев.

Янамари не утерпела поделиться успехами. В доказательство принесла исчерканные листы. Палочки, хвостики, крючочки... кляксы, помарки, исправления. Чистописание хромало на ,,обе ноги и обе рукиˮ.

− А Нумия заставляет на ночь надевать рубашку, − пожаловалась девочка. – А Рисса говорила, в рубашках спят у кого кривые ноги, горб и нет груди*.

Колин вопросительно склонил голову. Девочка соскочила со стула и закружилась, взметнув подол платья вверх. Остановилась, подбоченись и, прогнувшись назад, выпятить формы и линии.

− Пожалуй, тебе не нужна рубашка, − согласился он, осчастливив Янамари.

− А еще меня уведомил саин Латгард, сегодня состоится Совет и мне надлежит явиться, − и уже шепотом спросила. – Ты пойдешь со мной?

− А ты этого хочешь?

− Я никого не знаю. И мне не нравиться вино, − поскучнела разом девочка.

− Совет собирают обсудить важные вопросы, выслушать других и высказать свое мнение, − разъяснил Колин.

− И я буду высказывать? – всполошилась Янамари испугано тараща глазенки.

ˮЧто значит возраст. Будь постарше, наперво бы подумала что наденет, а уж потом что скажет. Жаль со временем многое уходит. И отнюдь не худшее.ˮ

− Если у тебя будут хорошие мысли, почему ими не поделиться?

− Нет, не будут, − призналась она и привела неожиданную параллель. – Я писать не умею и читаю плохо. И ни с кем толком не знакома. Только с тобой, − и заканючила, − Колин, пожалуйста, пойдем.

− Ну, я тоже не со многими знаком.

− Ага... Тебя уже приглашали к эсм Сатеник. Два раза, − поймали названного брата на лукавстве. – Ну, пожалуйста!

ˮВ этих стенах не посеркетничаешь,ˮ − не ожидал он осведомленности юной подопечной.

− Что же... Раз ты просишь.

Девочка радостно хлопнула в ладошки. Хорошо, когда в жизни есть за кого спрятаться.

− Совет назначен на половину седьмого, − не дожидаясь вопроса, доложила Нумия.

Если бы унгрийцу в это утро посчастливилось оказаться у Святого Хара, то он бы в яви узрел творение рук своих. События происходящие у церкви всполошили округу. Громкое паническое краканье собрало стаю воронья, чертивших круги над колокольней. Они, то широко расходились, то сжимались в москитную тучу. Люди в тревоге смотрели ввысь − Неспроста клятые кружат! и осенились троеперстием от лиха. Кто-то громко читал молитву. Многие подхватывали. Нескладно и в разнобой.

Предчувствие беды не обмануло. Черная птица выметнулась из стрельчатой арки колокольни, дернув веревку. Сбилась с крыла, потеряла высоту, но тут же выправилась лететь. Удар звонкой меди получился слабым и не достаточно громким. По мере того, как ворон приходил в себя, звон становился жестче, яростней и беспорядочней.

− Ими уповаю! Ими! – радостно орал Альтус, тыча перстом в небо.

Не более получаса назад, растрепанный, взмыленный, разгоряченный собственной речью, нищий кричал в толпу, словно бросался грязью.

− ...И не дождавшись молитвы людской, птицы небесные взовут к небесам! – указывал Альтус в напитанный непогодой свинец туч. – Их услышит? Не нас! – подползая, протягивал руки к толпе и плакал. – Вижу! Вижу! Лик огненный. Нами взращенный! Нами вскормленный! Погибель наша и искупление! Зерно пшеничное перевесит пуд золотой, так праведные дела перетянут греховные. Что положите в правую, коли в левой с верхом полно?

Кричала птица.... Слетелось воронье.... Ударил колокол.... Под нарастающий вороний грай и колокольный звон, народ валился в размесенный снег, и молился, молился, молился. Клал поклоны, часто и много. Но не приходило упокоение, и лишь росла тревога.

Хлеб и зерно на рынке к обеду подскочили в цене вдвое.

Во истину Серебряный дворец стал тесен и встречи в нем едва ли не чаще непогоды за окнами.

− Она, правда, твоя любовница? – Людвика пристроилась сопровождать унгрийца. Выглядела контесс довольно привлекательно. Как выглядит первый весенний цветок. Преподнести себя надобно не дюжее умение и природный талант.

ˮПродаваться надо уметь. Интересно, лежа под мужиком, она так же очаровательно улыбается?ˮ − разглядывал Колин девушку и находил в ней многие достоинства. Не те что вызывают одобрение, но вполне способные облегчить устроиться в жизни.

− Хочешь предложить себя на её место?

− Есть возражения? Выгляжу я гораздо лучше, с какой стороны не посмотри.

− И с какой смотреть?

− Обычно снизу.

− Выглядеть и быть разные вещи.

− Ты о девственности? Уверена, вряд ли заметишь такой недостаток, как её отсутствие, − весьма откровенна собеседница.

− Мне над этим размышлять?

− Над недостатком? – лучилась дружелюбием Людвика, поспевая шагать вровень с унгрийцем.

Краткость знакомства – они виделись всего два раза, и гризуальная тема разговора её не смущала. Мнением которое сложиться у унгрийца о ней не морочилась. Её мнение о нем не лучше. Но Поллаку, она уверена, на него начхать.

− Вытекающими из недостатка достоинствами, − пояснил Колин.

− При желании можешь и оценить, − предложили ему без всякого стеснения.

Сколько людей, столько способов решить личные проблемы. Порой парадоксальными. Одни напрашиваются чтобы их прикончили, другие – поваляли. Одни в качестве аргументов выбирают сталь, другие − раздвигают ноги.

Приятное общение прервалось, не обозначив перспектив продолжения. Завидев Латгарда, Людвика резко потеряла к унгрийцу всякий интерес. Беседа в присутствии канцлера исключалась. Но бросать столь содержательный разговор, на столь занимательной ноте нежелательно. Во избежание начинать его с начала.

ˮКто слушает женщину – дурак, кто верит ею сказанному, дурак вдвойне,ˮ − мудрили древние умы и не принимать их мудрость нет оснований.

− А если по правде? – спросил унгриец доверившись наитию. Иногда оно не подводило.

− По правде? – преобразилась на мгновение девушка. – Предпочту лечь со свиньей!

И вот опять перед унгрийцем прежняя Людвика, игривая пастушка и ветреница.

− Верю.

Можно сказать они расстались в самом лучшем друг к другу расположении.

− По-моему ты сжульничал, − не то обвинил, не то выговорил Латгард унгрийцу, едва они обменялись приветствиями. − Задача с всадником не имеет решения.

ˮКто сказал, деньги это тяжкие труды, пот и бессонница?ˮ – повеселел Колин. Тирада канцлера, фактически вексель на предъявителя. Осталось только его получить.

− Беретесь это утверждать?

− Не имеет, − непоколебим и сердит Латгард. − Не только я, но и... человек, с которым задачу обсуждал, не увидел решения...

− Любопытно, кому вы её показали?

− Это имеет значение?

− Скажем .... насколько ваш знакомый компетентен выносить окончательный приговор.

− Поверь на слово, более чем достойный саин. И понимает в шахматных баталиях значительно больше многих, − канцлер счел возможным подчеркнуть. – Значительно больше.

− Однако не достаточно хорошо, раз и он и вы пришли к такому выводу.

− К какому такому?

− Ошибочному и заподозрили в обмане.

− А разве нет?

− Готов разубедить. За скромную сумму.

− Простите что? – не сообразил Латгард, хотя изъяснились с ним предельно ясно. Без всяких аллегорий и словесной шелухи.

− Почему бы вам не купить секрет всадника.

− Купить?! – обалдел канцлер от такой наглости.

Как человек, Латгард готов возмутиться и отчитать корыстного нахала. Как придворный, восхитился. Юнец проявлял не дюжую хватку. В борьбе взаимоисключений победило последнее. Канцлера оказалось больше, чем Латгарда.

− А что предосудительного вы увидели в моем предложении?

− Обычно покупают вещи...

− А вистеар*? А учитель? Лекарь? Решение задачи такой же товар, как и умение фехтовать, знания грамматики и риторики, определение целебных свойств трав и семян.

− И во сколько ты оцениваешь свое знание?

− Нобль за каждый, − обязательный нажим, − ПРАВИЛЬНЫЙ ход.

Колином двигала отнюдь не корысть. Вернее, не только она. Но желание проверить некоторые допущения относительно Латгарда. То, как человек расстается с деньгами хороший критерий оценить многие из черт характера. Ведь порой щедрость вовсе не состояние души, а излишняя тугость кошеля. А бережливость не признак бедности, но тяжесть вложенного труда в достижение достатка.

− Не слишком ли? – готов возмутиться канцлер немаленькой цене.

− Обязуюсь более никому задачи не показывать, во всяком случае решения. Вам же представиться утереть нос самому королю. И как знать, не получить ли с него суммы гораздо больше истраченной. Вы ведь обсуждали её с Моффетом?

− Да, − признался Латгард и сделал это не охотно.

− По крайней мере у вас будет повод встретиться с ним вновь. А если не свяжете себя обязательствами, как это опрометчиво делаю я, получите прибыток и от других любителей битв умов.

− Хорошо, − согласился Латгард, не нашедший ни единого веского возражения аргументации унгрийца.

В комнатах канцлера никаких, бросающихся в глаза, перемен. Разве что в жаровне жгли бумагу. На скукоженных лохмотьях пепла темнеют чернильные разводья. Прочесть не прочтешь, но любопытно.

Колин подождал пока канцлер осуществит знакомый ритуал. Раздвинет портьеры. Проверит задвижки на раме. Буквально обнюхает. Откроет и высыплет на подоконник корм голубям.

ˮБеречь секреты хлопотно. Всегда сыщутся охотники сунуть в них нос. Вопрос кто первым? Я? Дружки канцлера? Или его недруги?ˮ − не в первый раз делал зарубку на память Колин.

Размышляя, унгриец не забывал осматривать жилище, отмечая мизерные изменения в интерьере. Вытерли пыль с полок. Не со всех. Возможно разгильдяйство слуги при обычной уборке, а возможно, в книги или за книги лазили. Гербовый щит на стене сдвинут в сторону, виден краешек не выцветших обоев.

ˮУже есть, где посмотретьˮ.

− Ваш кошель, пожалуйста, − попросил Колин, выигрывая время оглядеться внимательней.

Пока хозяин отлучался в соседнюю комнату, простучал согнутым пальцем ножки стола. Две (а не одна!) явно пустотелы. Под сукном столешницы, и здесь сюрприз, прощупал приподнятость.

К возвращению канцлера, Колин увлеченно линовал бумагу.

− Держите, записывать, − подал он лист. – Я кладу монеты на доску, а вы отмечайте ходы. Будет вам памятка. Заодно, потом проверите. Вдруг покажется и на этот раз вас обманули.

− Начинай, − проявил нетерпение канцлер. Уже в третий раз он капитулировал перед юнцом.

− Обязательно из угла... раз, два..., − укладывал Колин нобли на красные и желтые клетки доски. Одновременно следил, успевает ли перо Латгарда за ним. − Три... четыре...

Пять минут и канцлер обладатель секрета, а Колин богаче на шестьдесят четыре золотых монеты. О моральном удовлетворении говорить преждевременно. Морально он удовлетворится, когда перевернет в покоях канцлера все вверх дном и ознакомится с каждой строчкой летописи минувшего.

− Так просто! – изумился Латгард, перепроверив записи.

− Когда знаешь ответ, − поправил Колин, складывая выигрыш.

Все монеты, выложенные на доску, новехоньки и вряд ли успели покочевать по рукам. Что же касается самого кошеля, на нем напрочь отсутствовала гербовая вышивка. Владелец, скрывал или не озаботился обозначить свое имущество. Ни канцлер, ни тот, кому кошель мог принадлежать. Возможно, Латгард получил причитающиеся выплаты из казны. Но насколько известно, расчеты золотом велись королевским казначейством только с военными и только на войну, ввиду значительности сумм и не подверженности желтого металла обесцениванию. Серебряный штивер мог позволить себе слабеть и позволял. Золотой никогда! Это уже прямой бунт. Как говорится, всегда должно быть что-нибудь святое и неизменное. Верующим − вера, государству – нобль!

− Не желаешь партию? – предложил канцлер, ощущая невообразимый душевный подъем.

− С вашего позволения в другой раз, − отказался Колин. – И примите мою благодарность за хлопоты относительно баронессы Аранко.

− Все-таки мне не совсем понятны мотивы твоего участия в ней.

− Самое простое, чаще всего не самое очевидное, − увильнул от честного ответа Колин. Честность лучше держать, как можно дальше, и от других и от себя.

ˮНамек на широту и благородство собственной души? – готов иронизировать Латгард, но не во всеуслышание. − Брось мальчик. Этого не при одном дворе не продашь. После того, как попы принялись торговать индульгенциями, отпуская грехи и грешки оптом и в розницу, отпала всякая надобность стесняться в истинности намерений.ˮ

− С этим трудно спорить, − любовно сложил канцлер бумагу и помахав словно волшебным пером, вспомнил. − Вам известно, эсм Аранко приглашена на сегодняшний Совет?

− Меня предупредили, − подтвердил Колин осведомленность.

− Имеешь полное право присутствовать, − спрятал Латгард заветную бумагу. Не в стол, не в папки, в один из карманов.

Последняя часть напоминания, показалось Колину несколько странной. Его нахождение, так же как и отсутствие, где-либо, с недавнего времени регламентировалось волей баронессы, но никак не пожеланиями или прямыми приказами гранды или кого-то еще.

ˮИз чего следует, мое присутствие желательно. Или даже обязательно,ˮ − сообразил, но не подал вида унгриец. − ˮЗакончили доставать с чаем, будут отвлекать очередной ерундой. Что на этот раз придумали?ˮ

− Мне еще рано манкировать обязанности, − намекнул Колин о своем присутствии на Совете.

− Но будете? – уточнил для себя Латгард. Бравада разочаровала бы в новике. Безоговорочное подчинение, пожалуй, тоже.

− Со временем, определенно.

Искушенные в политике шутят, называя подобные вопросы-ответы лизанием змей. Из-за мерзкого ,,послевкусияˮ.

− На обсуждении, из важного, принимать или отказать просьбе инфанта Даана о погашении его долга. Полном или частичном, − посчитал обязательным пояснить канцлер. − Сумма не маленькая, а Серебряный Двор все-таки не монетный двор. Ограничен в материальных и людских ресурсах куда больше, чем Крак или Золотое Подворье.

− Инфант просил об отсрочке. Или я ошибаюсь?

− Смотря, как просить, кого и когда, и что последует за отказом. Не сейчас, но позже. По собственному опыту скажу, врагам отказывать несравненно легче, чем родственникам или друзьям. Продадут соратнички. Собственно продадут в любом случае, но при отказе значительно быстрее. И не так дорого как выжимали из вас.

ˮНе в Даане дело,ˮ − добавлен унгрийцем новый штрих к ненавязчивому приглашению, быть.

− Большие короны никогда не просят без веской на то причины. Тем более не просят публично, − намекнул Колин на недоверие к причинам Совету собраться. Должно быть еще что-то?