Текст книги "Тайна храма"

Автор книги: Игорь Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Во время убийств все трое моих подчиненных еще находились в самолете, направляющемся в Бостон. Одному из них нужно было привлечь кого-то еще, кто живет в этом городе или неподалеку. Для этого нужны ресурсы и опыт в таких делах. Может попробовать проверку на детекторе лжи?

– Ни в коем случае. Во-первых, из трех ваших человек двое служили на оперативной работе, и для них не составит труда обмануть аппарат. Во-вторых, если вы выкажете недоверие, то наш оппонент затаится. Оставим пока все как есть, ищите Эмму Рунге.

Тейлор положил трубку и вытер платком вспотевший лоб. Через десять минут он уже мчался в аэропорт, до рейса на Бостон оставалось не больше часа.

* * *

Весь следующий день Эмма была поглощена чтением дневника.

«…Бесконечные допросы длились почти месяц. Не было смысла скрывать то, чем мы занимались в лаборатории, тем более, как оказалось, мой товарищ Ланге рассказал все на первом же допросе. Нам предложили продолжить нашу работу в Америке, и это предложение не подразумевало отказа.

Я надеялся на снисхождение, потому как считал себя почти американцем. Но этот факт насторожил следователя, он даже высказал нелепое предположение о шпионском прошлом моего отца.

Клаус сидел в соседней комнате огромного подвала, находившегося в двухэтажном здании на краю города. Наша импровизированная тюрьма была раньше типографией, и в помещении, в котором находился я, стояли три разбитых печатных станка.

Со мной вместе сидело шестнадцать человек. В прямом смысле сидело, так как кроватей не было. Спали мы на полу, укутавшись предоставленным нам тряпьем.

Все были гражданские, но американцы в этом сомневались. Не знаю, но в военной форме никого не было. В эти дни я сблизился с пожилым искусствоведом из Дрездена.

Это был опустошенный человек, спящий не более двух часов в сутки. Он почти ничего не ел и делился своей порцией со мной и с совсем юным парнем лет четырнадцати.

Юноша был угрюмым и неразговорчивым, что резко контрастировало с его детским лицом.

Искусствоведа звали Винфрид, и родом он был из Ингольштадта. За два месяца до того он бежал из Дрездена, подвергнувшегося чудовищным бомбардировкам, поселился в доме своей матери, но с приходом американцев был арестован. На допросе он плюнул в лицо офицеру, после чего был избит и брошен в нашу камеру заключения.

Я находился здесь уже два дня и, как мог, постарался помочь пожилому соотечественнику. Я ни разу от него не услышал ни одного стона, ни одной жалобы. Это был сильный человек, умерший неожиданно через несколько дней на моих руках.

Мне повезло пообщаться с ним, и меня поразил тот факт, что я впервые встретил человека, осуждавшего не только политику Германии, но и самого Адольфа Гитлера.

Он принимал свои побои от американских солдат как должное, как возмездие. Он плюнул в лицо американского офицера, за то, что тот позволил себе назвать немецких женщин, и его мать в частности, шлюхами.

Мы говорили о Германии, о ее историческом значении в глазах всего человечества. Винфрид был убежденным конформистом, он всегда пытался слиться с окружающей действительностью. Тяжелые авиационные бомбы превратили аккуратные домики их пригорода в месиво камня и металла. Его дом под Дрезденом рухнул, унеся под развалинами жизнь единственной дочери.

Он выжил, и это стало главной трагедией его жизни. Попытка уцепиться за дом своей больной матери в Ингольштадте закончилась позорным арестом. Его волокли по улице, а старая женщина, его мама, вцепившись за калитку, надрывно кричала, не в силах защитить своего сына.

В своем рассказе он не обличал ни американцев, ни русских, он надеялся, что победители проявят милосердие к женщинам и детям. Я тогда впервые ощутил, что немецкий народ ждет беспощадная месть, особенно со стороны русских.

Это был переломный момент моего сознания. Неожиданно я понял, что за грехи нации, придется расплачиваться и мне самому.

В одной камере с Клаусом Ланге я оказался через неделю после нашего ареста. Нас было двое в небольшой комнате. Две кровати были снабжены даже матрацами. Каждый день к нам заходил американский офицер и подолгу говорил с нами на самые разные темы.

Отношение к нам изменилось. Его нельзя было назвать дружелюбным, но уже не было той враждебности, которая была с самого начала.

В июне мы вместе с Клаусом прибыли на секретную базу в США и уже через две недели приступили к работе».

Эмма перевернула страницу и с удивлением заметила, что новые страницы тетради написаны заметно изменившимся почерком.

«Сегодня мне исполнилось 96 лет. И для такого преклонного возраста я неплохо выгляжу. Сам себя обслуживаю, по полчаса в день гуляю в саду. Готовить и убираться ко мне приходит дважды в неделю юная сербка.

Последние годы силы покидают меня, и я чувствую необходимость продолжить свои записи, возможно, объяснить свои поступки. Трудно поверить, что больше чем через шестьдесят лет можно вернуться к недописанному письму.

Я старый человек и очень одинокий. Мне трудно в этом признаться, но это так. Это трудное время, когда ощущаешь свою физическую немощь. Но, вопреки логике, именно в это время хочется жить. Сама жизнь кажется совсем другой на пороге смерти, ты так много знаешь, но твое время истекло.

Смириться с новой реальностью нет сил, но и нет сил сопротивляться. В этот момент ты вспоминаешь о близких тебе людях. Они становятся твоей частью, и самому тебе некуда бежать, да и ноги дальше не несут.

Я живу воспоминаниями, и мне горько, что они разные. Пришло то заветное время, когда не оправдываешь свои поступки даже перед самим собой.

Мои записи заканчиваются 1945 годом, с него и продолжу. Моя новая работа в Америке была не менее интересна, чем в Германии. Вместе со мной и Клаусом работали еще трое „приглашенных“ немцев, наших коллег по немецкой лаборатории Валленштайна.

Характер Клауса стремительно портился, и работать с ним стало почти невозможно. Он обвинял меня в том, что мы остались в Ингольштадте, а не попытались бежать вместе со всеми. Я с ним не спорил, так как это еще больше злило его.

В декабре 1946 года он перерезал себе вены. Я тяжело переживал смерть Клауса, единственного мне близкого человека в последние годы.

Я снова взялся за свой дневник, потому что хочу рассказать, главным образом, об Изабель.

Мы познакомились в городке не далеко от нашей базы. У меня заболел зуб, и я отправился в частную стоматологическую клинику. Так делали большинство наших служащих. На базе был зубной кабинет, но врача называли „гвоздодер“, и к нему никогда не было очереди.

Я попал в кабинет к очень красивой молодой женщине. Пальцы ее рук были тонкими и изящными, а голос мягкий и успокаивающий. Я влюбился с первого взгляда. Мы стали встречаться, и я не знал, как признаться, что я физик, выкраденный из терпящей поражение Германии.

Особенно трудно было в этом признаться дочери погибшего на войне офицера. Отец Изабель погиб в 1944 году, а ее мать, не вы неся утрату, не прожила и года.

Но однажды она сама сказала мне, что видит, как я мучаюсь, и тут же „успокоила“: „Весь город знает, что на вашей секретной базе работают немецкие ученые, и вы там разрабатываете электронное оружие“.

Я был немало удивлен ее осведомленности. Мы действительно разрабатывали электромагнитные импульсы большой мощности для нарушения радиосвязи и вывода из строя электронных устройств противника.

Мы встречались больше года, но сделать ей предложение меня подтолкнул уход на пенсию нашего „гвоздодера“ – стоматолога. Я переговорил со своим начальством и выяснил, что база охотно пригласит Изабель на эту должность. Все сотрудники военной базы и так лечат зубы в городе и стараются попасть к лучшему врачу клиники, а это Изабель. О моем романе с доктором, к моему удивлению, знали все мои коллеги.

Я очень волновался, предлагая Изабель выйти за меня замуж, но она сразу же согласилась и обрадовалась, что для нее есть вакансия на нашей базе. Впервые за долгие годы я почувствовал себя нормальным человеком со своими маленькими человеческими радостями.

У меня, конечно, были женщины, но я никогда не влюблялся и не терял головы. В Ингольштадте у меня даже был служебный роман с одной ассистенткой, длившийся почти два года, но это были отношения двух одиночеств, симпатизирующих друг другу.

Любовь – это довольно странное ощущение, она ничего не имеет общего с влюбленностью, с собственными завышенными ожиданиями. Иллюзии рано или поздно рассеиваются, и ты рядом с собой видишь совсем не того человека, которого себе придумал.

Любовь это дар, приходящий к тому, кто его ищет. Это абсолютное самопожертвование, которое не отягощает, а наоборот питает тебя неземной энергией.

По моим наблюдениям, подавляющее число супружеских пар с годами становятся добрыми соседями, но этого как раз я не желал себе и Изабель. Как инженер я понимаю, что можно построить конструкцию, которую надо все время ремонтировать, а при ремонтонепригодности менять на новую. Но есть сооружения, в которых запас прочности превышает жизненную необходимость, и они всегда удостаиваются восхищения. Запас любви и прочности в наших отношениях был, несомненно, многократный, рассчитанный на целых три жизни.

Я не мог не отвлечься на это лирическое отступление. Это важно, чтобы понять ход дальнейшего повествования и мотивацию моих поступков.

Мы планировали очень скромную свадьбу, но, в результате, на торжество собралось более трехсот человек. Начальник базы, полковник Самуэль Флин, вызвался организовать это мероприятие, и я не мог ему отказать. У нас с ним сложились почти дружеские отношения, какие только возможны у начальника с подчиненным. И за вакансию для Изабель я был очень ему благодарен.

До последнего момента ни я, ни моя невеста не представляли себе, как будет происходить наше бракосочетание, мы полностью доверились Самуэлю Флину. За две недели до торжества всем гостям прислали пригласительные открытки. Получив такую открытку, я был немало удивлен: адреса не было, нарисована была только схема проезда к месту посреди пустыни, между городом и нашей базой.

В отчаянии я сел в машину и направился туда. Меня охватил ужас, когда я увидел девственную пустыню там, где предполагалось бракосочетание. Вернувшись на базу, я сразу бросился к Флину и потребовал объяснений. Но полковник обнял меня и сказал, что это сюрприз, подарок от всего персонала базы.

Я очень волновался и поделился своими сомнениями с Изабель, но она меня успокоила, проговорившись, что немного в курсе происходящего и беспокоиться не о чем.

В субботу, в день свадьбы меня попросили пройти в одну из наших подземных лабораторий и не мешать приготовлениям. Я сидел в пустом зале на глубине пятидесяти футов и впервые за столько лет ничего не делал, просто сидел и ждал, когда меня позовут.

Через 1 час 42 минуты меня вызвали наверх. Солнце уже спускалось за горизонт. Полковник сидел за рулем своего джипа и, хитро улыбаясь, пригласил меня сесть в машину. Мы ехали молча и через пятнадцать минут уже в полутьме передо мной развернулось фантастическое зрелище. Я не мог узнать это место, хотя понимал, что это именно тот участок, который я увидел пару недель назад.

Громадные бледно желтые шатры были освещены яркой красно-белой иллюминацией. К своему удивлению, выйдя из машины, я почувствовал под ногами твердую почву. Мой обескураженный вид настолько рассмешил полковника, что он не сразу смог выдавить из себя: „Все это стоит на двенадцати песчаных понтонах, ну и специальная техника обеспечения тоже здесь. Вода, электричество и туалеты, правда, полевые. Для женщин, кстати, выделили абсолютно новые, со склада, уверен им понравится“.

Нас встретили аплодисментами. Сначала мне показалось, что собралось больше тысячи человек, но, быстро пересчитав шатры и гостей в первом из них, получилось около трехсот. Почти все сотрудники нашей базы приехали меня поздравить и полсотни городских, с некоторыми из них я был знаком.

Изабель появилась в ослепительном белом платье, словно ангел, спустившийся со звездного неба. Священник прочитал свою трогательную речь, мы обменялись кольцами, и в этот момент темноту разрезали сотни сигнальных осветительных ракет. Это было небывалое зрелище, самый красивый фейерверк в моей жизни.

Изабель призналась мне, что все мероприятие подготовлено с ее участием, и пусть меня не смущает, что на столах обычные блюда соседствуют с солдатской тушенкой, это тоже изюминка торжества.

Этот вечер я плохо помню. Многочисленные поздравления соединились для меня в единый гул праздника. В четыре часа утра нас с Изабель отправили на базу, а гости остались веселиться до рассвета.

Через год после свадьбы Изабель забеременела. Беременность протекала тяжело, и при родах ее не стало. С тех пор моя жизнь разделилась на „до“ и „после“. Мы были так счастливы вместе, что это вряд ли можно передать словами. Она была совершенством во всем, хотя сейчас я вспоминаю, что Изабель не умела готовить и, наверное, что-то еще не умела делать, но это для меня не имело никакого значения.

Это главная запись в моей жизни, мое признание в любви к самой потрясающей женщине на земле.

Можно иметь симпатии, меняющиеся от внешних обстоятельств. Допустимо быть увлеченным, следуя собственным или приобретенным постулатам. Но приходит момент осознания, выбора. Если ты неподготовлен, то решение задачи не может быть верным.

Для человека самым сложным является проблема выбора, это проявляется на протяжении всей его жизни. Мужчина и женщина, созданные друг для друга, являются одним целым, монолитом в пустоте подобных связей.

Нельзя любить дважды или многократно, можно испытывать эйфорию влюбленности, ожидания и осознания законченности поиска. Но рано или поздно любой из нас понимает, нашел он ЭТО или нет.

Эта странная штука заложена в каждом из нас независимо от вероисповедания, образования или взглядов на жизнь. Рождение, смерть и любовь уравнивает всех нас. Рождение и смерть предначертаны, а любовь наш собственный выбор, доступный, правда, единицам. Я по-прежнему люблю тебя Изабель!

Я виноват перед своим сыном Роном, что почти не уделял ему внимания. После смерти жены я находил спасение лишь в работе. Когда Рон вырос и уехал учиться, я понял, что теряю последнюю ниточку, связывающую меня с Изабель. Но тогда я уже ничего не мог поделать. Мои исследования и эксперименты сделали меня известным в узком кругу военных специалистов. Я стал носителем важной информации.

Почти сразу после отъезда сына в Нью-Йорк меня перевели сначала в крупный военно-технический исследовательский центр в штате Алабама, а затем на секретный завод в горах Колорадо.

Моя жизнь изменилась, каждый мой шаг контролировался. Все мои контакты отслеживались. Я стал собственностью Соединенных Штатов Америки или, как шутил начальник моих надсмотрщиков, ее достоянием.

Тогда я решил не портить жизнь Рону и максимально удалиться от него. Это было нетрудно сделать, так как мы к этому времени и так не общались. Он мне писал на старый адрес в Аризону, эти письма пересылались мне, но я на них не отвечал.

Со временем мне удалось перевестись в Исследовательский Центр Массачусетского Технологического Института, в мою Альма-матер. Университет был все тем же оплотом передовой технической мысли Америки, как и прежде. Наконец, я окунулся в нормальную жизнь, хотя по-прежнему занимался все той же работой, что и прежде. Но теперь я жил не на обособленной территории, а среди обычных людей. У меня появился собственный дом.

Переломным моментом моей жизни стало известие о женитьбе Рона. Нет не сама женитьба, а неожиданное непреодолимое желание изучить дневник моего отца. На протяжении нескольких лет я брался за его чтение и бросал, это было не описание жизни, а некий путеводитель в потусторонний мир, что меня тогда совершенно не интересовало.

На первый взгляд это два абсолютно не связанных между собой события. Известие о женитьбе сына успокоило меня, я почувствовал скрытые во мне семейные узы, от которых долго отмахивался. Возможно, вскоре я и сам стану дедушкой.

Я стал вспоминать своего отца, наши с ним отношения и о том, как, в сущности, я мало знал его.

Я стал вечерами разбираться в его записях и постепенно пришел к выводу, что он занимался настоящим исследованием, а я трачу время впустую. По данным, находящимся в дневнике отца, я стал строить математические модели, и некоторые из них были удивительны.

В этих записях было непросто разобраться. Иногда он странным образом предавался, казалось, отстраненным воспоминаниям и уходил от описания того или иного события.

Повествуя о быте африканской деревни, он неожиданно вспоминает свою встречу с Карлом Хаусхофером.

„…я понимаю, почему Хаусхофер входит в ближайшее окружение Гитлера и так им обласкан. Карл не ученый, он царедворец, выдергивающий из контекста нужные ему цитаты. Он до конца не понимает слово „арий“, но рассуждает об истории арийской нации. Конечно, интересна история утраченной Гипербореи или Атлантиды, как кому нравится ее называть, населенной древними арийцами. Многие древние трактаты говорят о том, что арии прилетели на землю с планеты из звездной системы Альдебарана, а с наступлением ледникового периода построили подземные города. Но какое это имеет отношение к сегодняшней Германии, я не понимаю. Хаусхофер уверяет, что атланты разделились на две группы – Агарта и Шамбала. Шамбала – отрицательные герои, а Агарта – положительные. Можно продолжать и дальше весь этот бред, придуманный для толпы. Но Карл вполне серьезно предложил мне работу в этой области, в секретной организации. Вероятно, он имел ввиду организацию „Аненербе“, возглавляемую колоритным Вольфрамом Зиверсом. Я, конечно, отказался, ссылаясь на занятость в собственных проектах“.

Далее отец, как ни в чем не бывало, продолжает рассказ об африканской деревне, размышляя о том, почему стены хижин укреплялись смесью коры и белой глины, которая в этих местах употреблялась местным населением в пищу.

Делая копию старинной карты, найденной в Непале и подробно описывая ее в дневнике, он неожиданно на полях помечает следующее: „Эрнст Шеффер неплохой парень и ему удалось то, что другим не удастся еще долгое время. Он добрался до Лхасы, и тибетский регент Квотухту разрешил ему снять фильм о ранее секретных ритуалах и магических практиках. Тибетский лидер даже написал письмо Гитлеру, где называл его королем. Эрнст говорил, что фюреру это очень понравилось. Я спросил его, почему королем, а не царем или императором. Мне кажется, тогда Шеффер задумался над моими словами, но разговор перевел в другую плоскость“.

Отец обратил внимание на то, что мудрый Квотухту называет Гитлера королем, а не царем или императором, и подчеркивает этот его статус. Ведь король – глава лишь одной из территорий внутри империи, которой правит царь или император.

Многочисленные экспедиции убедили моего отца, Александра Рунге, что в нашей истории что-то не так. Не сходятся „гаечки с винтиками“. Огромное количество исторических нестыковок либо игнорируются, либо фальсифицируется в угоду заказчику.

Особое место в его записях уделялось теории портала, своего рода машины времени во вселенной. Он упоминает о двух старых картах, почти идентичных, увиденных им на разных континентах, где, по его мнению, отмечены местонахождения порталов.

Впервые такую карту ему показал в 1938 году двадцатишестилетний король Ирака Гози I. Узнав, что в Багдад прибыли немецкие исследователи, он пригласил всю экспедицию, состоящую из восьми человек, к себе во дворец. Сначала король поинтересовался сегодняшним положением Германии, затем стал расспрашивать о целях экспедиции.

Его заинтересовали исследования Александра Рунге, и он рассказал отцу, что его особенно привлекает все таинственное и сверхъестественное. После ужина король пригласил его в свой кабинет, где и показал странную карту.

Никто в ближайшем окружении короля понятия не имел, что за черные кружочки оккупировали поверхность карты. Это была карта мира, явно недавно сделанная. Она являлась очевидной копией старой своей предшественницы. Король предположил, что глава немецкой экспедиции сможет пролить свет на загадочные черные кружочки на ее поверхности, но мой отец лишь развел руками. Копию карты монарх не позволил сделать.

Однако всего через год новая экспедиция Александра Рунге в Южную Америку вновь столкнулась с такой же картой, начертанной на каменной стене в полуразрушенном подземном храме. Отец сделал ее подробную копию. Новая карта содержала рисунки, отсутствующие на копии короля Ирака, которую отец хорошо запомнил.

На одном из рисунков стоял человек, из головы которого исходил луч, уходящий в звездное небо. Другой конец луча принимал ангел с огромными крыльями. Еще одна картинка показывала человека и ангела, парящими среди звезд. Вероятно, это было земное окно для общения с другим миром. Возможно, черные кружки показывали месторасположение этих порталов на Земле.

Из записей я узнал, что отец прошел обряд посвящения в Северной Индии. После ритуала он мог предсказывать события и выбирать „свою“ дорогу. Мне было нечего терять, и я решился пройти тот же обряд посвящения, не зря же отец описал его столь подробно. Честно говоря, я не особенно верил во все эти сказки.

Для проведения обряда не требовался никакой гуру, скорее это напоминало инструкцию к стиральной машине. Я все сделал в точности, как описывалось в его дневнике.

В первые дни после проведения обряда кроме сонливости я не испытывал ничего особенного. Но потом появилось странное чувство тишины, спокойствия и легкости. Это состояние трудно описать. Это примерно то же самое ощущение, когда приходишь на экзамен и знаешь все экзаменационные билеты. Тебе все равно, о чем тебя спросят, но ты ждешь этого момента просто для того, чтобы уйти с экзамена с нужным результатом. Ты не победитель, это просто данность, и тебе немного скучно от всеобщей суеты.

Свои научные работы я стал делить: „для них“ и „для себя“. В университете я занимался привычной работой, а дома полностью уходил в собственные исследования и эксперименты. Мир стал простым и понятным, но в одночасье рухнул, когда я получил письмо Рона. Он написал, что моя внучка Эмма, плоть и кровь Изабель, умирает.

Из дневника отца я знал, что некоторые посвященные могут возрождать угасающую жизнь, но в большинстве случаев жертвуя своей. Моя жизнь была мне не нужна, и я отправился к Эмме.

Жена сына встретила меня довольно холодно, но сам Рон был рад моему неожиданному визиту. Я убедил его, что смогу помочь внучке, и он согласился на обряд ее посвящения, который прошел его дед и я.

К моему сожалению, Мария и Рон вернулись слишком рано и застали меня в процессе ликвидации последствий ритуала. Однако мои усилия были не напрасны, и девочка выжила.

Все больше времени я посвящал изучению дневника отца. Искал старые книги, карты, стал постоянным посетителем букинистических магазинов. Мне открывался новый, невероятный, неизведанный мир.

Мои коллеги в научном мире, так же как и я, жили в плену устоявшихся аксиом, не замечая роли самого человека в стремительно меняющемся мире. Для меня стало очевидным присутствие новых физических законов и положение человека как самодостаточного импланта, внедренного для освоения новой территории.

Самым тяжелым испытанием после смерти жены стала для меня смерть сына. Я снова стал спасаться в работе. Но работа меня не радовала как прежде, и раздражала опека моей персоны со стороны спецслужб. Единственной отдушиной оставались мои собственные изыскания.

К сожалению, я имел неосторожность выдвинуть теорию космического окна и даже обосновать ее. Я это сделал в кругу своих учеников и коллег на одной неформальной вечеринке. К моему удивлению, этой теорией заинтересовались секретные службы.

Я дважды имел беседу с неким господином Коэном, который, как мне показалось, говорил намного меньше, чем знал. Наши беседы были довольно откровенны в той степени, в какой это было возможно. Он легко ориентировался в последних достижениях физики и математики, и было совершенно очевидно, что передо мной незаурядный человек.

Но было в нем что-то неприятное, наверное, его взгляд жесткий и колючий. От него тянуло холодом и пустотой, как из давно забытого старого деревенского погреба.

Из нашей беседы я понял, что не один я занимаюсь теорией портала, и что это интересно правительству США. Но на его предложение поработать в этой области я ответил отказом, сославшись на плохое здоровье. Какой-то внутренний предохранитель не позволил мне согласиться на его предложение.

Я стал более активно интересоваться теми, кто так же, как и я, занимался поиском дверей в другой мир. Пользовался я в основном открытыми источниками информации, но некоторые сведения „подсовывал“ мне господин Коэн.

Мне это стало понятно, когда „случай“ столкнул меня с господином Фулером, считавшим себя последователем Джона Уайтсайда Парсонса. Фулер отчетливо дал понять, что знаком с Коэном.

Про Парсонса я, конечно, слышал, но никогда его не встречал. Это был серьезный ученый, сделавший немало в области технологии ракетного топлива. В его честь даже назван лунный кратер. Он трагически погиб при странных обстоятельствах в 1952 году.

Фулер, как бы между прочим, упомянул, что главной страстью его наставника был поиск связей с другими мирами. Мистицизм привел Парсонса в лоно Ордена Восточных Тамплиеров в 1939 году. В свои двадцать шесть лет он сразу стал восходящей звездой ордена. После окончания войны судьба свела его с Л. Роном Хаббардом, будущим основателем сайентологии. Вместе они занимались магией, и Парсонсу, по его словам, открылся канал космической связи. Но вскоре обстоятельства личного характера сделали их непримиримыми врагами – Хаббард увел у Парсонса его законную жену.

Фулер еще долго смаковал подробности личной жизни Парсонса, пока я, наконец, не спросил его напрямую, чем я все-таки могу быть ему полезен. Он сделал вид, что засмущался, затем извинился, что вынужден ходить вокруг да около.

Фулер признался, что Хаббард и Парсонс особое внимание уделяли нумерологии. После смерти Парсонса осталась загадочная надпись, начертанная на стене его домашнего кабинета: „Лунный свет знаний – 37(0)37“. Все это крайне странно. Ничего мистического в этом числе нет, хотя оно и может рассматриваться как математический фокус.

Мне кажется, я разочаровал своего собеседника. Фулер явно ожидал, что я заинтересуюсь его рассказом и числом 37037. Но я не выразил интереса и назвал все это ерундой.

Однако через несколько лет после нашей встречи я пожалел о том, что проигнорировал Фулера и не уделил этому вопросу больше внимания. Но все попытки найти этого человека закончились неудачей. Никто о нем ничего не знал. Он появился из ниоткуда и исчез в никуда.

В 1988 году я уволился из университета. Дома я продолжал работать над теорией космического окна – энергетического сгустка, места взаимодействия с другими мирами вселенной. Расшифровка дневника отца давалась мне непросто, приходилось много читать и оценивать информацию под другим углом зрения.

Многие вещи мне не были до конца понятны, в частности описание отцом найденной им старинной немецкой гравюры. „Нет сомнений, что перед нами разворачивается важнейшее библейское событие в истории человечества – казнь Иисуса Христа. На переднем плане гора Голгофа, солдаты и осужденные на смерть, вдали мы видим крепостные стены и реку. Нет никаких сомнений, что это река, невооруженным глазом видны даже небольшие лодки“.

Незадолго до того, как я попал в больницу, мне совершенно случайно удалось купить репринтную копию первого английского издания книги Исаака Ньютона, вышедшей в 1728 году. Я был потрясен прочитанным, эта книга во многом подтверждала мои собственные умозаключения. Изучив ее, я позвонил Штольцу и порекомендовал ему ознакомиться с ней. Какого же было мое удивление, когда он сообщил мне, что не нашел самой книги и даже упоминания о ней в специализированных книжных каталогах. Я был удивлен и отправился в магазин, где ранее приобрел ее. Хозяин лавки, пожилой индус, подтвердил слова Штольца. Действительно, некоторое время назад тираж книги был отозван издателем, а купленные магазином экземпляры выкуплены за двойную цену. Хозяин лавки из уважения к нашей многолетней дружбе шепнул мне, что книга наверняка изъята по требованию спецслужб, и он с таким однажды уже сталкивался. Такой поворот событий подвиг меня вновь перечитать „Сэр Исаак Ньютон, Измененная Хронология Древних Королевств“ („SIR ISAAC NEWTON: THE CHRONOLOGY OF ANCIENT KINGDOMS AMENDED“).

Великий математик, физик, астроном, создатель классической механики, основ дифференциального и интегрального исчисления, человек, открывший закон всемирного тяготения и построивший теорию движения небесных тел, подвергся насмешкам со стороны историков и коллег за свой анализ исторических дат и событий. Он значительно опередил свое время, но до сих пор его немногочисленные последователи подвергаются жестким нападкам так называемых „классических историков“.

Эта и другие подобные книги позволили мне разобраться во многих записях отца. Несмотря на свой преклонный возраст, я стал готовиться к посещению Иерусалима. Отец оставил следующую любопытную запись, переведенную им с арабского манускрипта: „Со священной горы, где распяли царя царей, по правую руку останется священный город, а по левую будет Храм Царей в новом городе“.

Моя дряхлеющая мирская оболочка не выдержала, и я попал в больницу незадолго до моего девяностолетия. Я желал смерти и покоя, но стоило мне туда попасть, как я увидел Эмму. Девочка была так взволнована! Больше получаса, обращаясь к моему бесчувственному телу, она говорила, что любит меня и желает моего выздоровления. Она рассказала, что в ее жизни произошло в последние годы, о том, что мой сын Рон, ее отец, незадолго до своей трагической смерти просил их с матерью позаботиться обо мне, когда придет время.

Эмма была так похожа на Изабель и так не похожа! У Эммы были красивые волнистые рыжие волосы и зеленые глаза. Немногочисленные веснушки придавали ей столько шарма и столько же милой детскости. Она была взрослой девушкой и ребенком одновременно.

С Изабель ее объединяли красивые тонкие черты лица, широкие опьяняющие скулы и улыбка, необычайная радужная улыбка, какая бывает только у ангелов.

И мне снова захотелось жить, чтобы снова и снова видеть ее. Но все, с кем я когда-либо общался, подвергались пристальному вниманию спецслужб, и такой участи я не хотел для внучки. Я не выразил никаких эмоций при ее появлении и начал собственный процесс реабилитации только после ее отъезда.