Текст книги "Метагалактика 1995 № 1"

Автор книги: Игорь Волознев

– Отличие невелико, – ответил Эанид, – вероятность ложной идентификации по обобщенному показателю – всего лишь около семи на десять в минус девятой, как видишь.

Эа задумчиво слушала звуковое сопровождение.

– Да, – наконец сказала она, – мелодия похожа тоже, но все же отличается. Она пробежала глазами цифры в правой части экрана. – И величина третья, а не первая… С ним что-то происходило?

– Вероятно, – поглаживая бороду сказал Эанид, – обрати внимание на дельта-характеристики, они уменьшаются в четвертом знаке прямо на глазах. Это не может быть случайностью. Когда в последний раз ты выходила на контроль?

– Совсем недавно, сразу же после возвращения сюда – все было в порядке. Это было… это было в их масштабе времени около двух лет.

– Надо отложить под каким-нибудь предлогом твой новый переход, но ненадолго, время не терпит. Нужно все хорошенько просмотреть и взвесить. Случайности в нашем деле должны быть исключены – слишком многим рискуем.

VII

Эти несколько дней были днями томительного ожидания и смутной тревоги. Исследуемый объект за это время «разгорелся» до второй величины, а его дельта-характеристики неуклонно стремились к нулю. Что же происходило там с Андреем? Болезнь? Провалы излучения такой глубины при болезнях еще не встречались. Клиническая смерть, реанимация, а затем медленная реабилитация? И хотя все числовые характеристики психоплазмы все больше нормализуются, на слух «мелодия его души» все же другая.

– Ну и что, – утешала себя Эа, – значит то, что случилось, не прошло бесследно. Каким он теперь стал? Согласится ли на ту роль, какую она ему предложит?

Теперь Эа иногда задерживалась у окна лаборатории, выходящего в сад. Там кряжистые деревья устало покачивали тяжелыми ветками с мясистыми бурыми листьями. Листья – большие с синими прожилками и розоватыми краями – вблизи выглядели довольно живописными. По весне деревья покрывались темно-бурыми, почти черными цветами с ярко-желтой сердцевиной. Осенью на них созревали глянцевитые иссиня-черные ягоды. Только теперь Эа заметила, что птицы в этом саду не водились совсем и эти ягоды никто не клевал. Поздней осенью и в начале зимы перезрелые они осыпались на дорожки сада и расплывались на них чернильными кляксами.

Дедушка предостерег Эа от попыток контакта с деревьями в саду. Она и не пыталась нарушить запрет, но, когда просто дольше обычного стояла у окна, глядя в сад и размышляя о том, что она теперь узнала, у нее возникало ощущение скользкого, сырого и холодного, хотелось отойти от окна и спрятаться за стену.

В день старта она проснулась рано. Солнце только-только показалось над горизонтом. Эа подошла к окну и увидела освещенные крыши домов и на золотистом небе розовые облака, бегущие ей навстречу. И сразу вспыхнула радостная мысль. – Как в том моем сне!

Она спустилась в бассейн и около часа с небольшими перерывами моталась челноком от одной стенки бассейна до другой.

На космодром она отправилась загодя и не по воздуху, а по воде, чтобы тоже было похоже на ее сон. Только ждала ее не весельная лодочка, а видавший виды допотопный катер на воздушной подушке. На причале ее провожали только дедушка и брат. Она с огромным удовольствием представила себе кислую физиономию Кесса, когда тот через час полтора с букетом каких-нибудь цветов притащится на аэродром и не найдет ее там.

– Будь умницей, Эа, не делай больше глупостей. Устав существует не для того, чтобы им пренебрегать. Это может плохо кончиться, моя доченька. – Эанид чаще обычного моргал глазами, стараясь сдержать слезы. – Я уже в том возрасте, когда близко неизбежное… да, да и не перебивай… ты должна думать не только о себе, ты еще очень нужна брату.

– Дедушка, милый, я обещаю тебе… будь пожалуйста спокоен, не переживай за меня. Я сделаю все, как ты мне говорил. Я все поняла… Все-все. – Эа встала на цыпочки и обхватила шею старика обеими руками.

Эанид одной рукой обнял внучку, а другой пытался вытереть глаза. Эан стоял рядом и был удивительно сдержан и молчалив. Эа подошла к нему, взяла его за оба уха, притянула к себе и поцеловала в один глаз, потом в другой. Странно, но глаза у Эана были серьезные и грустные.

– Ну, до свидания, мои родные, – Эа повернулась и прыгнула на палубу катера.

Здоровенный матрос легко оттолкнул тяжелую посудину от причала. Утробно взвыли моторы, и суденышко помчалось по озеру в радужном облаке водяной пыли. Вот уже скрылся из глаз причал, где старик и юноша все еще стояли и смотрели вдаль.

Эа перебралась на нос катера и, вцепившись обеими руками в поручни, отдала себя стремительному движению. Ощущение неудержимой мощи рвущегося вперед судна, поднялось в ней бессознательным восторгом. Как мало надо человеку для минутного счастья! Нескончаемое мелькание солнечных бликов на воде, да гулкий воздух, обхвативший тело упругим потоком и тянущий за волосы голову назад – и вот уже забыты все неприятности и заботы. Ах, юность, юность! Как быстро тают твои тревоги. Это потому, что ты – сама радость и ее предвкушение и мало остается места в сердце другим чувствам.

На огромном поле космодрома застыло в неподвижности десятка два трансфертеров – от огромной сигарообразной матки, способной нести до шести спускаемых аппаратов, до двухместного малыша, еще до конца не прошедшего летные испытания.

Эа ждал трансфертер среднего класса, он управлялся командой из трех человек и мог «перевозить» шесть исследователей и две тонны груза. Каждый из исследователей имел индивидуальное задание, которое не должны знать остальные. Дедушка говорил, что это делается для того, чтобы можно было посылать «хвосты» за исследователями, что и практиковалось, и он, еще перед первым ее посещением планеты-двойника, научил Эа, как обнаруживать «хвост» и как вести себя в этом случае.

Все шесть исследователей уже были на месте у трансфертера – «летающей тарелки», как называли его на планете-двойнике, и ждали прибытия команды, но она задерживалась. Капитан Румс мог позволить себе прибыть к месту старта за полторы-две минуты до пуска двигателей. В этот раз он прибыл за целых двенадцать минут. Он вышел из маленького аэробуса со своим помощником и штурманом и стал обходить шеренгу исследователей, внимательно изучая лицо каждого из них. Это был крепкий мужчина с красным лицом, еще более красным носом и маленькими глубоко посаженными светлыми глазами. Когда капитан подошел к Эа, его лицо размякло.

– Так это ты – внучка Эанида? Какая хорошенькая, – пробасил он. Но тут же его физиономия приняла протокольное выражение, он повернулся и тихим, даже вкрадчивым голосом спросил: – Штурман, Вы, надеюсь, не забыли взять с собой машинное масло?

Штурман – совсем еще молодой человек, худощавый с застенчивыми глазами и довольно свежим розовым шрамом над левой бровью – недоуменно смотрел на своего командира: – Масло? – наконец выдавил он из себя незнакомым ему самому тонким голосом.

– Да, масло – машинное, – еще вкрадчивее прожурчал капитан. – Я думаю, Вам надо хорошенько смазать свои шейные позвонки, чтобы они не скрипели каждый раз, когда Вы будете крутить башкой и пялиться на эту красотку. Помощник прыснул. Голова капитана запрокинулась и он захохотал (впрочем, можно было сказать и – заржал), открыв внушительных размеров рот с прекрасными вставными зубами. Штурман густо покраснел и было ясно видно, что он с удовольствием провалился бы куда-нибудь от стыда. Капитан шарахнул его по плечу своей тяжелённой клешней и, продолжая смеяться, бодро застучал ботинками по трапу. За ним поднялись ухмыляющийся помощник, никуда не провалившийся к своему сожалению штурман и заметно повеселевшие исследователи.

Теперь они, еще минуту назад суетливые и неуклюжие от напряжения, оживленно поглядывали на Эа и перекидывались вполголоса фразами-междометиями.

«Герой» эпизода – штурман только что с отличием окончил высшую школу исследователей космоса, был новичок в экипаже и еще не привык к специфическому капитанскому юмору. Капитан пользовался им не так часто, но и не упускал возможность «отмочить» что-нибудь в удобный момент. Самое ужасное для штурмана было то, что он уже дважды встречал эту девушку и мечтал с ней познакомиться. Она ему даже снилась. Впервые он увидел ее на теннисных кортах, потом – на выпускном балу. Он сделал пару робких попыток пригласить ее на танец, но каждый раз опаздывал – возле нее обязательно кто-нибудь крутился. Штурман проследил: провожал ее до дома невзрачный и, как ему показалось, даже чем-то неприятный тип – это вселяло надежду. Сегодня он сразу узнал ее и его сердце радостно зачастило. Как шея ей серебристый комбинезон с розовой и голубой полосками по контуру – рукавам и рейтузам! Но этот старый чурбан! Как теперь после этого подойти и заговорить с ней! Сундук красноносый! Чтоб ему… Выживший из ума балабон! Чтоб он… – но это лучше после полета.

– Все!! – молча докипел штурман, – возвращаюсь и подаю рапорт о переводе в другой экипаж!

Тем временем все заняли свои места. Прошла команда на пуск двигателей; их работа воспринималась не столько на слух, сколько ощущалась всем организмом – с нарастающей тревогой и оцепенением. Тарелка стала стремительно набирать высоту. Наступил момент, когда тяжесть наваливалась на все тело сразу и одна часть чего-то опускалась по позвоночнику вниз, а другая – поднималась вверх к самому горлу. В это время кресло капитана резко повернулось, он упруго выскочил из него и подошел к исследователям, размещенным полукругом сзади экипажа: – Ну, как дела, дочка? Ты на меня не осерчала? – обратился он к Эа, внимательно глядя ей прямо в глаза.

– Нет, не обиделась, все нормально, – Эа старалась четко и раздельно выговаривать слова, что было сейчас совсем непросто.

– Ну, ты молодчина, – капитан движением иллюзиониста вынул из верхнего кармана комбинезона длинную карамельку в пестрой обертке, – кушай на здоровье. А ваши конфеты, – он развел руками, обращаясь к остальным исследователям, – остались дома.

VIII

Воскресное утро. Как всегда внезапно заверещал электронный будильник. Если верить паспорту на это изделие, то звучала сороковая симфония Моцарта. Алексей выключил Моцарта и снова закрыл глаза, пытаясь вспомнить только что виденный сон, но не смог. Ему показалось, что сон был какой-то удивительный, необычный даже для сновидений. Проклятый будильник!

Алексей встал, подошел к окну. Сквозь легкие высокие облака город освещался мягким утренним солнцем.

– Так, сегодня у нас… Троице-Сергиева Лавра. Андрей говорил, что это кусочек старой России? А где он видел старую Россию?

Алексей неторопливо побрился и спустился в ресторан. За завтраком он снова пытался вспомнить сон, но вместо этого вспоминалась его последняя встреча с братом в Париже. Андрей был необычен. Он то задумывался и уходил в себя, то шутил изо всех сил и смеялся. Разговор бестолково скакал с одной темы на другую и, наконец, наткнулся на смерть. Не смерть вообще, а конкретное его, Андрея. Тогда он задумчиво улыбнулся и сказал:

– А я знаю свою смерть. Я ее уже видел и говорил с ней. Она совсем молодая, очень красивая и у нее темно-сиреневые глаза.

Алексей с «непромокаемым» лицом игрока в преферанс посоветовал. – Ты расскажи о ней Жаклин и опиши поподробнее, она быстро сообразит, как уберечь тебя от этой «смерти», и вспоминать ее не захочешь.

Они рассмеялись.

Покончив с завтраком, Алексей вышел из гостиницы. На стоянке было несколько машин, но все они оказались занятыми. Минуты три он ждал. Наконец, подкатило такси, из него вышли две молодые, смело одетые женщины и, увидев, что Алексей направился к ним, остановились в ожидании. Но ему нужна была только машина.

– Свободен?

– Пожалуйста.

Алексей сел на заднее сиденье.

– Куда едем?

– В Загорск

– Вот в Загорск не могу, у меня через час смена кончается. Да и нет смысла туда пылить в тачке – трасса старая, перегружена – не раскатишься, только гари наглотаешься. На электричке лучше. На Ярославский отвезу, пожалуйста.

Алексей представил себя у окна вагона… под стук колес пейзажи… пейзажи… и согласился. Минут через десять были на месте. Выйдя из такси, он сразу потонул в привокзальном муравейнике. Народу было как на хорошем базаре: торговали цветами, мороженым, толкались у ларьков, толпились у таксофонов, сновали во всех направлениях с чемоданами, мешками, рюкзаками и сумками всех видов. Толстые низкорослые цыганки перекрывали общий гвалт фанерными голосами: – Тени, девочки, тушь французская, помада барламутовая… Тени, девочки, тени…

Алексей протолкался к нужной платформе. Вагоны в электричке оказались уже заполненными, но в проходе еще можно было устроиться. Как только поезд тронулся, пассажиры потянулись в свои многочисленные сумки за едой. Кто не жевал, те либо читали, либо закрывали глаза и дремали. Было ясно, что все они устроились на дальнюю дорогу и пейзажи под стук колес отменяются. Сразу же, несмотря на открытые окна, вагон наполнился цепким запахом вареной колбасы. На первой остановке Алексей повернулся к стоявшей рядом девушке с мороженым. – Долго ли до Загорска?

– Часа полтора, – ответила та.

– Влип, – подумал Алексей и пробрался в тамбур, где колбасный дух полностью потерялся в табачном дыму и винном перегаре. Четверо молодых упитанных мужиков громко беседовали, остальные пассажиры жались по стенкам.

– Ну! Серый – башка, – говорил один из них, – на прошлой неделе такую крутую халтуру смозговал! Мы с ним за два дня семь штук заколотили.

– Ну, это ты гнешь, – ухмыльнулся другой, – семь штук за два дня!

– Я? Гну? Козел ты…

– Сам ты – козел…

– Ша, мужики! Не надо! – вмешался третий, самый здоровый. – Будем по-культурному. А куда он, Серый-то девался? Что-то его давно не видно.

– Да он из Лосинки съехал. Знаешь, какую он себе хазу на Ленинском ухватил! Я у него на днях был. Ну, я, понятно, с банкой пришел, он свою выставил, потом ноль семь бормоты достал из холодильничка. Ну, потолковали – то, се… вроде маловато.

– Ха, – вмешался четвертый, – это вам с Серым, как слону дробина.

– Да, – продолжал первый, – Серый – за телефон и своей звонит. Приходи, грит, и подругу свою из винного захвати с товаром, нас тут двое.

– Во, это путем, – оживился здоровяк и выпустил в сторону Алексея паровозную струю дыма с перегаром.

Тут электричка остановилась, двери открылись, и Алексей, не размышляя, выскочил на платформу. Электричка с воем и скрежетом набрала скорость и скрылась.

С одной стороны платформы тянулись жилые дома, с другой к самому полотну подступал лесопарк. Наступившая вдруг тишина, чистый воздух и выглянувшее солнышко несколько подняли настроение. Планов не было, и он, нырнув в тоннель, очутился на широкой асфальтированной дороге, ведущей в глубь лесопарка. Справа показался большой, огороженный забором, пруд с песчаным пляжем, где купались, загорали, играли в волейбол и даже удили рыбу. Слева, в тени старых берез, в излучистых прудиках-протоках с бетонными бережками плавали дикие утки. Это была окраина «Сокольников».

Рядом с ним и навстречу шли пешком и катили на велосипедах отдыхающие всех возрастов. Алексей заметил, что, несмотря на знак, запрещающий выгул собак, собак этих было множество, всех мастей и размеров, и чаще всего без намордников и поводков. Сонных милиционеров с шипящей рацией, устроившихся в тени на скамейке, это не волновало.

– Да, – подумал он, как бы суммируя все сегодняшние впечатления. – Если, может быть, это еще и не Азия, но уже и не Европа. Азия? Он вспомнил выхоленные улочки Сингапура с яркой зеленью в вазонах из пористой керамики, – Азия, она тоже разная. Как было все непохоже на то, что рассказывал отец и дед Егор. Они, правда, были в России очень давно, а мама была совсем маленькой и ничего не помнила. Но более всего удивляло, как все, что он видел, не совпадало с рассказами брата, а он был здесь совсем недавно – всего три года назад.

По мере движения вглубь парка людской поток постепенно слабея, растекаясь налево и направо по дорожкам и тропинкам, и совсем уже тоненькой струйкой успокоился в уютном саду, где и под свисающими ветвями берез, и среди сирени, и в центре клумб привольно расположились скульптурные группы и одиночные фигуры. Спокойная простота форм каменных изваяний и живая ткань цветущих растений удивительно дополняли друг друга.

Как нелепо бы выглядели на их месте модернистские забавы, – подумал Алексей. Он присел на скамейку рядом с молоденькой мамой в белой панамке. Одной рукой она покачивала детскую коляску, а в другой держала толстый журнал и читала.

Было светло и покойно. Он закрыл глаза. Пробиваясь через листву, по лицу бегали пятнышки солнца. Впечатления сегодняшнего дня отодвинулись, поблекли и уступили место тому особому душевному ладу, свободному от торопливых мыслей и суеты. С годами он все больше ценил такие минуты. Он не дремал, но покой и неподвижность обволокли все его тело, мысли, и в какой-то момент сами собой всплыли строчки:

 
«Хорошо никуда не спешить,
Ни о чем не жалеть, не желать,
Губы солнцу подставить и длить
Эту маленькую благодать.
А по небу плывут облака.
А в цветке копошится пчела.
Так легко, будто чья-то рука
Тяжесть лет с плеч усталых сняла,
И рассеялась серая мгла.
Так светло, будто свет изнутри
Начинает лицо освещать.
Мысль, растаяв, течет за миры…
Но, чтоб не было в этом и тени игры,
Надо много пройти и узнать…»
 

Стихи отзвучали, но осталась тихая, едва различимая музыка и танцующие пятна света. Они множились, разбегались и сливались, подчиняясь плавному ритму музыки, убаюкивали но не усыпляли.

Вот два сиреневых пятна остановились на одном уровне и вокруг них движение стало постепенно замедляться, утихать, и Алексей вдруг ясно увидел перед собой живое девичье лицо с темно-сиреневыми глазами! Он вздрогнул и огляделся по сторонам. Вокруг все было по-прежнему. Только молоденькая мама перестала укачивать дитя и, отложив журнал, вязала. Мимо них, стараясь не шуметь, шли посетители парка. Иногда они задерживались ненадолго возле каменных фигур.

– Что это сегодня за чертовщина… с сиреневыми глазами! – Алексей поднялся и пошел из сада. В конце дорожки, по разные стороны ее стояли бюсты Пушкина и Чайковского. Алексей остановился и долго всматривался в их лица. Казалось, их взгляды пересекаются где-то в пространстве в одной общей точке. Они как бы вели давно начатую беседу. О чем? Может быть, о нас, потомках, и обо мне тоже. Если бы они знали тогда, как их любят теперь! Пушкин задумчив. Горечь его нелегких дум притушила глаза и осушила очертания губ: – «На свете счастья нет…»

А какое лицо у Чайковского! Никогда прежде Алексей не встречал такого одухотворенного лица – в жизни или на полотне, в камне или бронзе. И было в нем какое-то неуловимое сходство с Андреем. Он долго вглядывался в удивительные черты и понял – доброта и безнадежность всепонимания. Как там у Андрея:

 
«Во многом знании немалая печаль,
Оно подобно ноше за плечами,
Оно как свет, открывший глазу даль
И ранящие камни под ногами.
Но чем свет ярче и чем путь ясней,
Тем ноша давит плечи все сильней.»
 

– Ну, прощайте, родные, – почти вслух подумал Алексей, – спасибо рукам, освободившим вас из камня. Он посмотрел на них в последний раз, повернулся и… замер… перед ним стояла стройная светловолосая девушка с темно-сиреневыми глазами.

– Здравствуйте, Алексей Иванович, – сказала девушка и улыбнулась.

– Она! – тело обмякло, стало чужим, неуправляемым. Сердце заколотилось так, что, казалось, могло вывалиться из груди.

– Нет же, не пугайтесь – Андрей был не прав, я – никакая не смерть, нет. Поверьте мне.

– Что это – она читает мои мысли? Ведь я еще ничего не сказал…

– Да, – просто сказала она, – читаю. И Вы правильно поняли – я встречалась с Андреем, когда он был еще жив.

Алексей по-прежнему не мог открыть рта.

– И не торопитесь говорить, я Вас и так понимаю. Я Вам все-все объясню.

Мысли необхватными валунами едва ворочались в его голове, – какое, наверное, сейчас у меня идиотское лицо.

– Нет, улыбнулась девушка, – у Вас хорошее лицо. Вы очень похожи на брата, только прическа другая, – и, подумав, добавила, – спектральные характеристики Вашей психоплазмы также отличаются совсем немного. Правда, когда был жив Андрей, Ваше излучение не входило в число контролируемых, но после оно стало заметным, растет и почти достигло первой величины. Впрочем, все это должно быть непонятно. Я все расскажу по порядку…

Вот уже который час они бродили по дорожкам парка, иногда присаживаясь отдохнуть на свободные скамейки. При беглом взгляде их можно было принять за отца с дочерью, при более внимательном – за влюбленных: они молчали, но было видно, что окружающее для них не существует – они целиком замкнуты в другом, только им известном мире. Еще более внимательный наблюдатель мог бы прийти к выводу, что их любовь с изломом – она несколько возбуждена, но серьезна, а он совершенно потерян. Но кому могло прийти в голову, что сейчас перед одним из них открывается сокровеннейшая из тайн этого мира?

– …Именно так, – «говорила» девушка, – чтобы получить максимальный урожай, у Вас на Земле хлеб убирают в оптимальные сроки: и раньше – плохо, и позже – потери. Так и психоплазма – оптимальный возраст для ее трансплантации в наше пространство для разных людей составляет 20^40 лет.

– Это не очень убедительно. На одних автотрассах гибнет сейчас гораздо больше людей, чем в локальных войнах. За прошлый год только в этой стране на дорогах погибло больше людей, чем за девять лет войны в Афганистане.

– Все не так просто. Мне трудно Вам за короткое время объяснить все детали. Во-первых, одно не исключает другого – эти процессы аддитивны. Во-вторых, если человек находится в стрессовом состоянии какое-то достаточно длительное время, то эффект трансплантации существенно возрастает, а на дорогах гибнут внезапно. У Вас это называется повышать КПД. Кроме того, и убивающий теряет часть своей психоплазмы. Да, человек, который вынужден заниматься убийством, в конечном итоге вырождается, становится, по существу, уже не человеком. Ведь Вы сами совсем недавно утверждали, что двуногое, у которого ничего нет, кроме двигательных, жевательных, половых и других рефлексов, в какую бы цивилизованную форму они не облекались, – еще и не человек вовсе. Но и это не главное. Существует, используя вашу терминологию, оптимум интегрального уровня нравственного развития человечества в целом, при котором выход психоплазмы максимален.

Алексей глянул на девушку и ничего не сказал.

– Чтобы понять существование любого оптимума, нужно рассмотреть две крайние точки. Двуногое без психоплазмы – с него и взять нечего – это одна крайность. Но, если уровень психоплазмы высок, а ее структура тонка и однородна, тогда тоже уменьшился бы ее съем, трансплантация в наше пространство, так как уменьшится число войн, победятся болезни и другие причины гибели в оптимальном возрасте. В пределе совершенствования человека выход психоплазмы уменьшился бы до минимальной величины. Наступило бы состояние собственного динамического равновесия. Поэтому войны, впрочем не одни они, являются еще и средством снижения нравственности и поддержания ее на необходимом уровне. Войны входят в число инструментов растления людей.

– Растлевай и властвуй – это у нас на Земле прекрасно освоили «наши родные мафии», но вы существа другого уровня, как Вы утверждаете, а методы такие низкие.

– Напрасно Вы, Алексей Иванович, сердитесь и хотите уколоть меня, – улыбнулась девушка, – проблемы добра и зла, я думаю, существуют во Вселенной на всех уровнях. Меняется только форма, обличье добра и зла и форма их взаимодействия – борьбы. Это один из законов Космоса.

Девушка «замолчала». Легкий ветерок поднимал сзади ее волосы, солнечные лучи их просвечивали и делали похожей издали на золотой одуванчик.

– Одним словом, – после некоторого раздумья продолжила она, – все, что по-крупному происходит у вас на Земле, детально исследуется, моделируется там, у нас, и оптимизируется. Только критерием оптимизации является не ваше благо, а максимум плотности потока психоплазмы, перекачиваемой в наше пространство. Задача таких «посланников небес» как я, – уточнение здесь, на месте, оперативных показателей процесса для коррекции текущих данных, вводимых в оптимизационную модель.

– Значит, Вы что-то вроде лаборанта-натуралиста при господах-ученых, или кто там они…

– Нет, Вы меня не поняли, – глаза девушки потемнели, по лицу скользнула досада. – Это мы, мой прадед и его друзья, открыли это пространство и начали изучать вашу психоплазму, а они захватили власть и наши знания.

– Похоже. Здесь на Земле – тот же сценарий: одни – ученые изучали атом, другие – власть имущие купили эти знания и сделали атомную бомбу, так?

– Так.

– Но войны родились вместе с человечеством, когда же Ваш прадед мог изучать нашу психоплазму, не прибегая к таким инструментам?

Она улыбнулась, как улыбается мать, услышав вопрос своего малыша. Лицо ее посветлело и стало прежним – спокойным и серьезным:

– Ваши дни для нас – мгновенья, а вот время, проведенное мною здесь, отсчитывается, увы, в другом масштабе, промежуточном между земным и нашим. Это – ответ на еще один вопрос, который Вы не успели мне задать – почему «посвященные» не навещают вас сами, а посылают нас – «лаборантов-натуралистов», как вы выразились. Посвященные себя ценят и берегут. Это во-первых. А во-вторых, период времени, до того момента, как вас стали использовать в качестве источника энергии, естественно стерт из вашей истории почти полностью.

Исключение составляют фрагменты некоторых легенд, да и те воспринимаются вами иначе. Они помолчали.

– Помнится, – прервал молчание Алексей, – у индейцев Центральной Америки был культ жертвенных войн – чем сильнее льется кровь, тем ярче горит солнце – так учили жрецы. Это буквально то, о чем Вы мне рассказали.

– Да, Вы правы. Это один из вариантов культа, «посеянных» в свое время на Земле по замыслу «посвященных».

– И таких вариантов было несколько?

– Да. И этот, как самый прямолинейный, оказался не самым эффективным…

– Эффективным? Кровавым! Если быть честным и не искать эвфемизмы.

– Вы правы, мне самой крайне неприятно говорить обо всем этом. Об этом и думать не хочется…

– Извините… Голова разболелась… А какой же самый эффективный вариант?

– Избранность народа. Если Вы помните, и Чингиз-Хан провозгласил монголов избранным народом и пролил их руками столько крови – избранным все можно; и Наполеон внушал своим солдатам, что французы – первый народ в мире и пролил крови не меньше. Были и другие. Примеры из недавней истории и этих дней, я думаю, мне приводить не надо.

Край неба потемнел. Подул свежий ветер, и в его порывах уже слышались глухие раскаты грома.

– Гроза будет, – безучастно подумал Алексей, – или стороной пройдет. Он вдруг ощутил в себе тяжелую безразличную пустоту. Больше ни о чем не хотелось ни думать, ни говорить. В левом боку кольнуло раз, другой, потом еще… И уже по инерции он спросил:

– А болезни?

– Они не так эффективны, как войны, но дают некоторый прирост по сравнению с естественным процессом.

– Я не это хотел спросить.

– Я поняла. Большинство из них имеет естественный характер.

– Большинство? Значит, есть и ваши…

– Да не наши, а «посвященных». Неужели Вы до сих пор не поняли разницы? Или не верите мне?

Лицо девушки стало отчужденным.

– Поймите же, наконец, если бы я выполняла волю «посвященных», зачем бы мне понадобился весь этот разговор, когда есть отработанные методы воздействия и управления? Какой в этом смысл?

– Да, верно… извините.

– Вы устали, да и мне пора. Скоро нужно отправляться обратно, а еще многое не сделано. Я приду к Вам завтра после обеда.

– Ко мне? Куда?

– В гостиницу.

– Ах, да… действительно. Куда же еще.

Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза:

– Конечно, у Вас сейчас больше вопросов, чем хотелось бы. Завтра я постараюсь на них ответить. До свидания, Алексей Иванович. Глаза ее снова улыбались.

– До свидания…

– Эа, меня зовут Эа.

– До встречи, Эа.

IX

Эа… Эа… В голове Алексея ничего не было, кроме этого Имени. Оно бессмысленно повторялось, словно бесконечное эхо, то отдаляясь и затихая, то снова приближаясь и усиливаясь. Немного придя в себя и оглядевшись, он обнаружил, что стоит на том же самом месте где впервые ее увидел. А не почудилось ли мне все это? – посмотрел на часы – нет, не похоже – не мог же он «бредить» почти четыре часа. Взгляд его остановился на каменных ликах Пушкина и Чайковского. Но и тени тех чувств, которые он испытал так недавно, глядя на них, у него не возникло. Ощущение крайней опустошенности овладело каждой клеткой его тела. Если бы сейчас перед ним оказался черт с рогами, копытами, хвостом и прочими аксессуарами, он спокойно прошел бы мимо этого черта.

Эа… Алексей повернулся и побрел наугад. Пройдя через заросли кустарника, он оказался перед шахматным клубом. Под вековыми деревьями стояли маленькие столики с двумя скамеечками, врытыми в землю. За ними десятка три-четыре добровольных рабов Каиссы отрешенно стучали кнопками шахматных часов.

Алексей сел за один из свободных столиков и долго сидел неподвижно, глядя перед собой ничего не видящими глазами.

Гроза прошла стороной. Светило солнце. Вверху на деревьях ссорились и кричали вороны, внизу в кустах без умолку верещали воробьи. Шахматисты обильно сопровождали свое действо ритуальными восклицаниями типа: «Нет-нет! конь ходит, а не слон: полапал – женись!» – или – «Да я митель лучше тебя стоял, если б не зевок, ты бы у меня как Дуся сидел!»

Эа… Сошел ли я с ума? Судя по тому, что возникает такой вопрос – еще нет. А что, в сущности, надо от меня этой… богине? А как хороша! Алексей стал мысленно перебирать своих знакомых: если бы среди них была такая – не ходить бы ему старым холостяком. Эа… Эа…

– Извините, не хотите ли сыграть партию? – Алексей слегка вздрогнул от неожиданности. Перед ним с сумкой через плечо стоял мужчина среднего роста лет сорока с круглой лысеющей головой и густой щеткой широких усов. Серые глаза смотрели просто и доброжелательно.

– Да, с удовольствием. – Алексей обрадовался возможности отвлечься от этой… фантастики.

– Меня зовут Игорь, – сказал человек, садясь за стол и вынимая из сумки часы и шахматы.

– Алексей. Приятно познакомиться. – Он почувствовал, что вышло несколько натянуто. Игорь улыбнулся и протянул руки с двумя пешками. Алексей выбрал левую, получил белый цвет, но это ему не помогло: он быстро проиграл партию, затем вторую и третью.

– Я Вам, кажется не партнер, – бесстрастно сказал он.

– Ну почему же, – проявил великодушие Игорь, – игрок чувствуется. Просто, я думаю, вы давно не гоняли блица.