Текст книги "Метагалактика 1995 № 1"

Автор книги: Игорь Волознев

Соавторы: Дмитрий Несов,Александр Логунов,Виктор Потанин,Алексей Поликарпов,Александр Комков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Барин… Петр Алексеич… Слышь, барин?.. В проеме показалось бледное лицо Пети.

– Василий?

– Тихо, тихо… – торопливо шепнул заросший мужик в малахае – тот, что запирал Петю. – Бежать надо, барин… Нельзя тут… Прибьют!..

– Где отец?

– Нету батюшки… Царствие небесное…

– Кто?! – Петя схватил мужика за плечи.

– Да энтот… главный у них…

– Бурковский?

– Он… изверг… Дул сильный ветер.

Волны глухо бились о берег. Удар – затем недолгая пауза.

На короткий миг море, уходя с шуршанием, тащило за собой гальку, мертвые водоросли…

Но вот из сумрака – новый вал. Опять удар – водяная глыба вновь обрушивается на берег.

И так – бесконечно. Удар… Пауза… Удар… Беспрестанное единоборство водной стихии и земной тверди.

Петя брел по берегу, по окаменевшему лицу текли слезы. За ним бесшумно следовал мужик в малахае. Неожиданно Петя остановился.

– Мне нужно на корабль. Немедленно!

– Господь с вами, барин! Эти супостаты завтра и туда доберутся!

– Дай нож.

– Петр Алексеич, голубчик! Христа ради прошу! Не надо! Я за Вас батюшке Вашему слово давал!

– Ты ж меня знаешь, Василий! Нож! Это приказ! Василий вытащил из сапога нож.

– Прощай! Даст Бог – свидимся, – Петя прижал к себе старика. – Отца положи… знаешь… где мама, – повернулся и побрел во тьму.

24 июля. 4 час. 00 мин.

Поднимался предутренний ветер. Мерно ухали волны. Вдали над горизонтом сверкнула зарница.

Петя шел по ночному берегу. «Надо действовать, действовать немедля! Утром бунтовщики захватят корабль и уйдут в море. И никто им не сможет помешать. Бурковский, конечно же, будет в вожаках… Убийца!.. А теперь спокойно!..»

Петя снял, аккуратно свернул одежду, стянул ее ремнем, сжал зубами нож – и быстро вошел в прибой.

Он прекрасно плавал и преодолеть расстояние до барка, стоявшего в полутора кабельтовых от берега, было для него плевым делом. Вода была теплой и спокойной.

Труднее было незаметно пробраться на корабль. Но ему сильно повезло. Когда он, сжимая стиснутыми коленями якорную цепь и, подтягиваясь руками, ловко взобрался и ступил на палубу «Святой Анны», поблизости никого не оказалось. Лишь доносились приглушенные голоса вахтенных, смолящих трубку на полубаке. Петя тенью неслышно проскользнул мимо нагромождения бочек, открыл люк и шмыгнул в канатный трюм.

Теперь оставалось ждать. Он был готов ждать столько, сколько понадобится. Он перенес все – одиночество, голод, жажду, но дождется своего часа. «Этот презренный шляхтич от возмездия не уйдет. Негодяй свое получит! Сполна! Он отомстит за смерть отца, а там… Пусть делают с ним все, что захотят…»

Томительно ползли первые часы. Было душно. Затхлый кислый воздух, казалось, все более сгущался. В углу пищали крысы, и когда становилось совсем невмоготу сидеть в смрадной кромешной темени, Петя представлял мысленно надменное красивое лицо Бурковского, и все вновь вскипало в нем – свежая горячая сила ненависти смывала усталость и сомнения.

И Петя становился все более уверенным – он все выдержит, он – отомстит.

24 июля, 12 часов.

Было тепло и солнечно.

К этому часу на корабль прибыли и бывшие узники, и их бывшая охрана – солдаты острога, и господа офицеры под конвоем.

Моряки встретили весть о бунте в остроге вначале встревожено, но потом успокоились: «значит так тому и быть. Каторжане – тоже люди, не век же им здесь прозябать!»

На переполненной палубе шума не было. Все внимательно слушали Бурковского.

– Вот что, братцы, теперь мы все свободны! Все! – Бурковский обвел руками собравшихся.

– И куда ж мы теперь? – спросил молоденький каторжанин.

– Решайте! Мы вот с ними… я и мои товарищи, – Бурковский обернулся к стоящим рядом Рогозину и Малинину. – Поплывем искать свободную землю. А как найдем, создадим там коммуну – свободное общество свободных людей. Будем трудиться совместно, а плоды трудов наших – меж всеми поровну. И не будет меж нами ни господ, ни холопов.

– Складно брешешь, барин! – усмехнулся пожилой солдат.

– Какой я тебе барин? Спроси у них! – Бурковский указал на друзей. – Я такой же бывший каторжник… Да ты и сам, Федотыч, про это знаешь…

– Так-то оно так. А все – не ровня мы с тобой. Разная кровь у нас… – пожилой солдат, зажав ноздрю, высморкался на палубу.

– Убрать! – побледнев, приказал Бурковский.

– Во-во! – солдат сапогом растер след. – А ты, барин, про свободу поешь… Вранье все это. Сказки! Не по пути нам с Вами, Ваше благородие!

– Послушайте, братцы!.. – Бурковский уже взял себя в руки. – Что за блажь – гадить на корабле? Это наш с вами дом! Не дикари же мы в конце концов! Свобода и грязь – вещи несовместимые!

– Позвольте усомниться в искренности вашей тирады, – вышел вперед Николай Николаевич Вольф. – Вчера вы убили моего друга. Сегодня уговариваете, – кивнул на толпу, – ведете на смерть тех, кто вам по невежеству своему может поверить. Покойный комендант не успел сообщить узникам острога, быть может, самое важное! Его Величество Государь Александр Первый объявил всероссийскую амнистию. И все с сегодняшнего дня были бы на свободе! За вами и был послан корабль под русским флагом. Теперь же, сотворив бунт и убийство, вы обрекли себя на царский гнев. Одумайтесь, пока не поздно! И отдайтесь на милость Государя нашего! В толпе возникло замешательство:

– Как так амнистия?

– Чего ж нам сразу не сказали?

– Не верь ему, братцы! Брешет!

– Пусть какой документ покажет!

– Стройся! – прервал гвалт Бурковский.

Бывшие узники, солдаты, команда корабля, нехотя, кое-как выстроились в две шеренги.

– Была ли амнистия, не было ли ее, сейчас не об том речь, – продолжал Бурковский. – Я сообщил вам о нашем плане. Мы никого не держим. Кто не желает плыть с нами – шаг вперед!

Двое солдат и трое матросов вышли из строя. Шагнул было и четвертый, но его остановил боцман:

– А ты куда, Ваня? Ты что – с этой рванью? Опять беду на голову кличешь?

– Ты припомни, чума! – говорил боцман тусклым голосом, – как они тебя напоили в индийском городе Калькутте. А тебе нельзя. У тебя головка слабая.

– Так ить… – засмущался здоровяк. – Друзья-товарищи. Завсегда вместе были, в кучке.

– Пущай эта пьянь остается. Их камчадалы очень даже ждут. А ты знаешь, Ваня, кто есть камчадалы?

– Кто?

– Людоеды, Ваня, – вздохнул боцман. – Они, Ваня, людей едят.

– Дурак ты, боцман. И шутки твои дурацкие, – сплюнул за борт проходящий мимо небритый низкорослый узник.

– Вот когда из тебя суп сварят, узнаешь, кто дурак, – почти не обиделся боцман. – А ты, Ваня, их не слушай. Ступай себе в строй, ступай. Ну их к бесу.

– Вы, господа, насколько я понимаю, остаетесь? – подошел к связанным офицерам Бурковский.

Все ответили ему молчанием. Вольф брезгливо смотрел в сторону; мичманы, опустив головы, смотрели под ноги, унтер-офицеры Андронов и Неродных, будто не замечая подошедшего, непринужденно перешептывались; Васюков с ненавистью уперся взглядом в глаза руководителя бунта.

– Что ж, воля ваша, – усмехнулся Бурковский. – Оставайтесь.

– Я, пожалуй, с Вами, господин поручик, – неожиданно сказал Некрасов.

– Что?! – вскинулся Вольф, лицо его налилось, стало почти багровым от прилившейся крови. – Как… как вы посмели?! Вы, дворянин, русский морской офицер!

– Я, знаете ли, люблю авантюристов, – обращаясь к Бурковскому, невозмутимо продолжал Некрасов. – Вся эта Ваша затея, господин… мм… поручик, конечно же закончится крахом. Хотел бы быть свидетелем этого.

– Мне свидетели не нужны, – сухо заметил Бурковский. – Мне нужен толковый моряк! Если Вы соглашаетесь присоединиться к нам, я назначаю Вас капитаном корабля.

– Да, я согласен! – кивнул Некрасов.

– Подлец! – Вольф рванулся, но его удержали, повалили на палубу двое караульных.

Третий солдат по молчаливому приказу Бурковского подошел к Некрасову, развязал и размотал тугую веревку.

Остальные офицеры в изумлении глядели друг на друга, смущенные и потрясенные происходящим.

– Господа, не будем из всякой ерунды устраивать древнегреческое трагическое действо, – Некрасов растирал на руках красные рубцы, оставленные веревками. – Меня, например, вот вы, Андронов, удивляете. Несколько часов назад жаловались на удачу, которая, якобы, обошла Вас стороной. Что ж Вы? Дерзайте! Может быть это – единственный выпавший шанс! Перед Вами – весь мир!

– Да! Я готов на любое предприятие! – унтер-офицер Архип Андронов чувствовал себя в этот миг героем, кем-то вроде неизвестного и загадочного Буонапарте. – Я готов на все, но не на предательство!

– Не будем, господа, бесплодно сотрясать воздух, – прервал Андронова Бурковский. – Здесь собрались не мальчики. И каждый из нас – кузнец своего счастья. Или несчастья…

26 июля. 11 час.

Грело солнце, ослепительно сверкал Тихий океан. Белые паруса растворялись в далекой синей дымке.

Оставшиеся на полуострове люди, стоя на высоком берегу, смотрели вслед уходящему кораблю.

– Жаль ребят. Поверили этой сволочи, – зло сказал Васюков.

– Хоть бы живы остались, – утирая белым платком слезы, прошептала красавица Таня.

– Благослови их Господь, – сказал сизый испитой священник острога и перекрестил уходящих.

– А я им завидую, – тихо, будто про себя сказал Николай Николаевич Вольф.

Никто его не услышал…

26 июля. 17 час. 55 мин.

Начало пути, тем более дальнего, всегда веселее, чем его конец…

На палубе, уходящего в неизвестность корабля, все шло вкривь и вкось. Наши люди везде гулять умеют – даже посреди океана! Тут тебе и песня, тут тебе и пляска, тут и соленое русское слово:

– Стоит поп на люду, подпер шишкой бороду!

– Трах, трах, трах – любит монах старуху на осиновых дровах!

– Был я добрый молодец! Пошел я к синю морю дубище-коренище рубить! Как отрубил я коренец, он ударил меня посреди яец! Так вот – у меня рубец!

– Стали мы дядюшку женити! Послали за свахами – четыре свахи дубовые, пята сваха вязовая. С той радости наш дядюшка уделался, кругом обделался! Домой побежал – никому не сказал!

…Внизу в капитанской каюте Бурковский и Некрасов пили французский коньяк.

– Как это ни странно, я в некотором роде способствовал успеху вашего восстания, – рассказывал Некрасов. – Невольно, разумеется. Я упросил коменданта пригласить Вас на ужин. Дело в том, что со мной учился некто Бурковский. Очевидно, Ваш однофамилец. Кстати, прекрасный добрый человек…

– Не в пример мне, – улыбнулся Бурковский.

– Кокетничаете, поручик? – чуть прикрыв глаза, сказал Некрасов. – Вам ни к лицу, Вы не красная девица.

– Вот хлебнем вместе морской водицы, узнаете – кокетничаю или нет.

– Да, – вздохнул Некрасов, – хлебнуть придется.

Они помолчали. Потолок над ними ходил ходуном – веселье на палубе набирало силу.

– Веселится народ, – прислушиваясь, сказал Некрасов.

– А Вы их не попрекайте особенно, господин Некрасов, – сказал Бурковский, разливая коньяк – Когда теперь еще доведется? Да и ром кончается.

– Да. Наш человек пока не увидит дно бочонка – не угомонится, – согласился Некрасов. – Кстати, что вы скажете о своих людях. Вы-то их всех знаете, как облупленных.

– Это уж точно, – вздохнул Бурковский. – Разные люди, господин Некрасов. Очень разные. И грабители, и убийцы. Отъявленный, словом, народ. Вы правы – я пожил с ними в остроге не один год. Там все мы были друг перед другом, как на ладони. Скажу Вам – обыкновенные, несчастные мужики. Им бы пахать, детишек растить, барина своего почитать… Но обстоятельства, господин Некрасов! Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся… Есть почти у всех у них к тому же одна… червоточина не червоточина… Чертовщина! Не могли они спокойно жить среди прочих государевых людей, мешал запас энергии, что-то в этом роде… А энергичный человек в России – либо национальный герой, либо преступник. Либо и то, и другое… Прозит! – Бурковский кивнул Некрасову и выпил.

На палубе становилось заметно тише – веселье угасало.

– Можно я задам Вам один вопрос? – сказал Бурковский.

– Да, разумеется.

– Скажите. Почему Вы все-таки решились на эту Одиссею? Авантюру, как Вы изволили выразиться?..

– Причины? – Некрасов немного подумал. – Во-первых, я и сам толком не знаю. А во-вторых… Почему-то вдруг представил, что непременно открою на этом барке неизвестный архипелаг. Или неизведанный остров, на худой конец… И назову его своим именем. Смешно, конечно… Я с детства отличался непомерным воображением. Боготворил Джемса Кука и все такое… Как видите, в отличие от Вас, вознамерившего построить земной рай, моя цель более реальна и прагматична.

– Да, у нас в детстве были разные кумиры.

На палубе допивали последнее. Кто-то уже лежал, блаженно похрапывая, самые устойчивые расселись возле бочки, продолжали балабонить.

Однако никогда, даже в самые веселые минуты не оставляет русского человека тоска.

– Воля – оно, конечно… Бабу еще бы… Для полноты счастия, – мечтательно сказал молодой солдат.

– А вот ты послушай, – пыхнул трубкой боцман. – Жили-были генерал да архиерей. Случилось им быть на беседе. Стал генерал архиерея спрашивать: «Ваше Преосвященство! Мы люди грешные, не можем без греха жить… Без бабы то есть… А как же вы терпите?» Архиерей ему и отвечает: «Пришли ко мне за ответом завтра». Завтра, так завтра… На другой день генерал приказывает денщику: «Поди к архиерею, спроси у него ответа». Денщик приходит, доложил о нем архиерею послушник. «Пусть постоит», – говорит архиерей. Денщик еще долго стоял. Не вытерпел – лег, да тут же и заснул. Так и проспал до утра. Поутру воротился и сказывает: продержал, дескать, архиерей до утра, а ответу никакого не дал. Генерал разгневался: «Ступай назад и беспременно дождись ответа!» Пошел денщик, приходит к архиерею, тот его позвал в келью и спрашивает: «Ты вчера у меня стоял?» «Стоял!» «А потом лег да заснул?» «Лег и заснул». «Ну так и у меня встанет… постоит, постоит, потом опустится и уснет. Так и передай своему генералу».

Палуба колыхнулась от хохота.

– Чего ржете, жеребцы необъезженные? – невозмутимо продолжал боцман. – Смейтесь – не смейтесь, а того не знаете, что конец у всех вас – один! Будете скоро ржать на том свете!

– А ты почем знаешь, какой у нас конец? – подступил к боцману молоденький матросик.

– Знаю, коль говорю… – пробурчал боцман недовольно.

– Что ж тогда сам не остался? – не отступал матросик.

– Об том – особый разговор, – уклонился от ответа боцман, шмыгнув носом.

– А вот, положим, – прилип матросик. – Когда я, к примеру… туда – к царю небесному?

– Ты? – боцман на секунду помедлил, в задумчивости пожевал губами. – Ты умрешь завтра. Тебя волной смоет.

– Ну, старый, ты даешь! – рассмеялся матросик, но как-то ненатурально. – Откель здесь волны? Смотри – кругом тишь да гладь!

– А я? Сказывай, я когда помру? – пробасил Рогозин. – Давай, выкладывай!

– Ты? Ты не так скоро. Ты помрешь не в океане-море, а на суше. На берегу, значит. Причем, по своей глупости.

– Ладно, уговорил. А сам-то ты? Бессмертный, что ль?

– Вообще-то, – почесав затылок, согласился боцман, – я тоже умру. Все там будем. Бог дал – Бог взял. Однако насчет срока – не ведаю. Про всех про вас знаю, а про себя – нет. Но чувствую… скорее, тоже по своей глупости. Русские люди главным образом так умирают.

– Что ж? – не унимался матрос. – Вот так все вскорости и помрем?

– Зачем все? – боцман даже немного обиделся, – Не все. Большинство.

Некрасов и Бурковский поднялись на палубу и, стоя поодаль, иронически переглядываясь, посмеиваясь, прислушивались к неспешным пророчествам боцмана.

– Смотрю, Вы у нас ясновидящий! – подошел к боцману Некрасов. – А как, положим, насчет моей судьбы?

– Свою судьбу вы, господин хороший, сами то есть решили. Шли б себе своим путем, по своей колее то есть. Ан нет! Угораздило вас – в сторону! А этого не любят! Ни на земле, ни на воде, ни на небе!

– Послушайте, боцман! – встрял Бурковский. – Перестаньте людям голову морочить! Держите Вашу дурь при себе!

– Никак нет! – выпрямился боцман, поднимаясь с корточек. – То – не дурь! Сколько знаю семейство свое… почти, считай, до Седьмого колена… Весь наш корень в деревне за колдунов привечали. Ведуны, вроде бы… И прабабка мне судьбу предсказала. И все пока сбылось! И про Вашу судьбу я тоже знаю!

– Однако… – хмыкнул Бурковский. – И что же?

– Подробностей при команде говорить не стану. Одно у меня убеждение. Хоть Вы, господин хороший, человек и не глупый, но тоже помрете по собственному неразумению…

– В каком, боцман, смысле?

– А смысл-то один на белом свете, господин хороший! Уж больно, скажу, вы, поляки, заносчивы! Все – с гонором! А у жизни свой гонор! Супротив жизни – не попрешь! – пыл у боцмана внезапно иссяк, он махнул рукой, отвернулся. – Что говорить? У вас, молодых, все как об стенку горох!

– Братцы! Гляди! – крикнул впередсмотрящий с мачты. – Кажись, шторм идет!

Впереди над горизонтом повис черный зловещий квадрат.

– Дождались… – вздохнул боцман. – Начинается.

Поднялся ветер, и прежде ровное почти зеркальное море начало тихо шевелиться.

– Ну, держись, братцы! – встревожено глядя вдаль, побелевшими губами пробормотал Некрасов.

26 июля. 19 час. 30 мин.

Внезапно хлестнул холодный ветер, поднял с воды мелкую соленую пыль.

Корабль вздрогнул, будто уперся в невидимую прозрачную стену, хлопнули паруса – и тут же безвольно обвисли.

Каждой клеточкой мозга Некрасов ощутил страшную опасность, стремительно надвигающуюся на судно и людей, необходимость вот сейчас, немедленно что-то предпринять, легла на него тяжелой плитой.

– Слушай команду! – вытянув шею, сдавленным, сиплым голосом прокричал Некрасов. – Фок! Фор-мар-сель-нижний! Грот! Убрать!!!

26 июля. 21 час 30 мин.

Петя лежал между канатами в полузабытьи.

И вдруг, в сырой душной мгле, он ощутил движение пола, на которое не обратил поначалу внимание. Пол с каждой минутой раскачивался все заметнее – монотонно, безостановочно.

Сверху, с палубы, доносились тревожные крики.

Петя догадался – начинается шторм. Его охватил ужас. Первый порыв – прочь отсюда! Из этой душной мерзкой тьмы! На воздух! К людям! Он не может, не хочет сидеть здесь, скрючившись, среди грязных канатов и крыс, сам как полудохлая крыса! Только на волю!

Но опять явственно в сознании – надменное наглое лицо убийцы. Значит, что ж – отец, выполнивший свой долг русского офицера, погиб, а подлец останется безнаказанным?

Теперь уже трюм ходил ходуном, сквозь невидимые щели с потолка лились потоки холодной воды. Петю кидало из стороны в сторону. Обдирая о грубые волокна пальцы, срывая ногти, он вцепился в жесткие канатные кольца, но могучая сила оттащила его и бросила в стену… Петя вновь пополз к канатам, скуля от бессилия, тоски и боли…

27 июля. 4 час. 44 мин.

Шторм усиливался. Жуткий, беспощадный.

Черные валы дыбились. Крепкий, просмоленный корпус барка «Святая Анна», рангоут – мачты, реи, стенги – скрипели, трещали, стонали под страшным напором волн и ветра. Поминутно уходя бушпритом в волны, барк переваливался с носа на корму, как старый брошенный среди моря ящик.

Ветер метался в предрассветной мгле, злобный, неустанный, безостановочный. Небо нависло так низко, что казалось – можно коснуться его рукой, и было оно так грязно, как прокопченный потолок.

Некрасов вцепился в штурвал окоченевшими пальцами, в лицо его летели клочья пены. Судно мотало все сильнее. Некрасов еле-еле держался на ногах, но не терял управления.

– Господин капитан! – соскальзывая, вскарабкался на мостик боцман. – Помпы не работают!

– Кто из нас боцман? – не выпуская штурвал, всматриваясь в серую осатаневшую мглу, зло прохрипел Некрасов. – Вы или я?

– Эх! – в сердцах махнул боцман рукой и, пятясь, сполз по ступеням.

27 июля. 12 час 06 мин.

Сквозь рваные тучи на миг выглянуло солнце. Море было белое, как кастрюля с кипящим молоком.

Барк метался, нырял, становился на нос, приседал на корму.

Ваня-здоровяк, Бурковский, Рогозин, Малинин возились возле помпы.

– Ванька, черт! – заорал боцман, пробираясь по колено в воде к измученным товарищам. – На, держи прокладку!

– Отыскали уже, дядя Егор! – разгибаясь, невозмутимо улыбнулся Ваня. – Не волнуйся! Сейчас заработает!

– Шевелитесь! – боцман едва удержался на ногах от удара очередной волны.

Некрасов по-прежнему был у штурвала. Лицо его осунулось, глаза ввалились. Курс ему помогали удерживать два богатыря в драных бушлатах.

Внезапно раздался страшный, будто пушечный выстрел удар-хлопок. И все увидели, как со средней мачты сорвало грот-бом-брем-рей. Верхний парус еще несколько секунд удерживался на канате и развевался в небе, как огромный серый стяг. Но вот верхушка грота, не выдержав, с треском переломилась. Реющий парус оторвал конец мачты и вместе с ней взмыл высоко под облака, распластав полотняные крылья, как величественный перуанский кондор.

– К архангелам полетел, – задрав голову, сказал один из матросов. – Скоро и мы – следом.

– Отставить разговоры! – налегая на штурвал, крикнул Некрасов. – К архангелам всегда успеем.

Шторм все усиливался. Судно таяло по кусочкам: с палубы уже снесены все бочки, вдавлена дверь рубки, баркас, крепко державшийся на вантах, вдруг в одно мгновение превратился в щепки.

Привязанные канатами к грот-мачте, стоя по-двое по бокам помпы, из последних сил работали Бурковский, Ваня, Рогозин и Малинин.

Через них перекатывались волны – казалось, океан издевался над людьми, тупо и безнаказанно.

– Все! Больше не могу! Один конец! – хрипел Малинин, выплевывая соленую воду.

– А что? Хороша банька, всю пыль смыла! – хохотнул Рогозин.

– Что верно, то верно, – поддержал его Бурковский. – Будем теперь чисты, как младенцы.

Сотый, а может тысячный вал перехлестнул через борт.

– Японский бог! – в лицо Рогозина со звяканьем ударила кастрюля. – Чего это?

– Ребята! Камбуз снесло! – крикнул Бурковский. – Бросай помпу! Все – искать кока!

Едва держась на ногах, по пояс в воде, они пробрались к камбузу, вернее – к его останкам.

Обхватив покосившийся столб, повисло на нем бледное истерзанное существо. Невозможно было в нем сейчас признать когда-то вальяжного гладкого повара острога. Изнуренное существо – бывший повар, а ныне корабельный кок – горланило во всю глотку.

– Эх вы рыбки мои! Рыбки милые! Златогривые! Игривые!

– Ты чего, Мефодий? – встряхнул кока Рогозин.

– Чокнулся! Не видишь? – ответил за кока Малинин.

– Куда ж его теперя? – Ваня растерянно оглядел товарищей.

– Может – в каюту?

– Ты что? – Рогозин выругался. – Он там все разнесет к чертям собачьим!

– В трюм его, куда еще! – Малинин повернулся к Бурковскому.

– Придется пока в трюм, – кивнув, согласился Бурковский.

– В каюте он и впрямь все перекорежит. Кончится эта канитель дальше посмотрим.

– Поживей, братцы! Помпа стоит… – Рогозин обхватил за плечи повара, оторвал от столба. К нему на помощь поспешили остальные. Подняли сумасшедшего, побрели по палубе.

– Жизнь прекрасна! Позвольте покрыть ваше тело поцелуями! Буль-буль, дорогая! – опять запел-заорал повар Мефодий.

…Петя сидел, поджав ноги, уткнувшись в осклизлую перегородку.

И вдруг услышал железный лязг над головой. Открылся люк – в трюм упал белый сноп света в котором бешено роилась пыль. Пыли было такое неистребимое изобилие, что даже сырость была ей нипочем.

Петя вскочил, выхватил из-за пазухи нож.

Сверху кто-то пятился, медленно спускался в трюм, неся громоздкую тяжелую ношу, сапоги осторожно ощупывали каждую ступень.

27 июля. 18 час. 05 мин.

Силы стихии – они тоже не беспредельны, и природа иногда позволяет себе отдохнуть. Океан в своем безбрежном беспутстве, безалаберной гульбе, сам себе надоел и решил наконец вздремнуть.

Девятый вал в последний раз взметнул в поднебесье корабль, и он опять выдержал.

Великая планета Океан подняла свою грудь, глубоко вздохнула и начала погружаться в сон.

Все обитатели барка, все вмиг сразу поняли – пронесло! На сей раз Бог смилостивился!

– Вроде поменьше качает, – сказал Ваня, выпрямляясь, отирая грязным рукавом лицо.

– Похоже так, – продолжая налегать на ручки помпы, сказал Бурковский.

– Типун вам на язык, – прогундосил проходивший мимо заморенный боцман.

27 июля. 20 час. 07 мин.

Повар сидел, откинувшись на трюмные канаты и мрачно, не отрываясь, смотрел на неподвижное пламя вставленной в железный стакан свечи.

Петя, зарыв нож в тряпки, поднялся и тихо вышел из укрытия.

– И ты здеся, барчук, – скосив полусонный взгляд, ничуть не удивившись, пробормотал повар. – Вот и свидетель, – и вдруг в безумных его глазах промелькнуло беспокойство. – Погодь! А где же ваш батюшка? Алексей Иванович! Нет-с, не порядок! – Мефодий закряхтел, заелозил, пытаясь встать. – Нет! Все к столу! Живо все! Обед!

– Молчи! – Петя схватил повара за лохмотья. Мефодий! Умоляю!

– Не извольте ли расстегайчиков? – Мефодий держал перед собой и дул на мокрую тряпку. – С пылу, с жару. Ваши любимые, барин, – повар оглядел трюм. – Эй, люди! А ну сюда, лодыри! Подать борща к столу!

– Молчи, дурак! – метался в панике Петя. – Молчи! Приказываю!

– Ну вот… – обмяк, горестно вздохнул кок. – Опять не потрафил господам.

28 июля. 5 час. 00 мин.

Дул свежий ветер, но волнение утихло. По палубе, как сомнамбулы, бродили сонные усталые люди, выбрасывали за борт разбитые бочки, доски и прочий хлам.

– Пронесло, кажись, Господи, – перекрестился боцман.

– Все живы? – спросил Некрасов.

– Семерых снесло, – опять перекрестившись, доложил боцман, горестно вздохнув, продолжил. – А остальные побитые, но вроде как все, господин капитан.

– Нет здесь, боцман, господ, – сухо заметил подошедший Бурковский.

– Оно, конечно. Вам завсегда виднее, – кивнул боцман и побрел по палубе, недовольно бормоча что-то под нос.

В небе, на огромном пространстве, беззвучно таял архипелаг розоватых облаков. Некрасов оглядел горизонт. Море дышало спокойно, вот-вот из воды должно было подняться солнце.

– Могу засвидетельствовать – мы пережили чудо, – Некрасов подошел к Бурковскому. – Я думал, что знаю про эту жизнь все. Оставались так… незначительные детали. Но поведение стихии меня радостно удивило. Даже она иногда бывает снисходительной. Вы не находите?

– Вам лучше знать, – пожал плечами Бурковский. – Я – человек сухопутный.

– Оставьте, – засмеялся Некрасов. – Помпу вы крутили знатно. Как капитан, выношу Вам благодарность.

– Позвольте. Не понял, – Бурковский посмотрел в глаза Некрасову. – Давайте, господин мичман, определим наши отношения, – Бурковский говорил медленно, чеканя каждое слово. – Думаю, что капитан здесь – я.

– Даже так? – улыбка сползла с лица Некрасова. – Два капитана на одном судне. Занятно.

– Вы правы, – кивнул Бурковский. – Полагаю, однако, здесь не место для подобных выяснений.

– Прощу в каюту, – посторонился, пропуская Бурковского, мичман Некрасов.

28 июля. 7 час. 35 мин.

Разговор в капитанской каюте продолжался уже более часа.

«Эх, великовельможный пан… Беда с тобой, право! Хотим мы того или не хотим, но представляем с тобой два народа, два государства. Ну что ты, Бурковский, здесь передо мной пыжишься? Откуда у вас, поляков, столько гонора? Рассуди. Что есть моя великая империя и что – твое захудалое польское подворье? Это же мы, русские, тебя шляхтича как куренка бросили в острог и тебя же вызволили из него, дали волю. Что ж теперь ерепенишься, пушишь хвост?» – таковы, если вкратце, были подспудные мысли Некрасова в продолжении его беседы с бывшим поручиком Бурковским.

«Что поражает в вас, русских, – полная историческая слепота. Абсолютное непонимание собственной обреченности. Это сегодня вы – властелины половины мира, диктуете вроде бы свою волю сотням племенам и народам. Вы и не подозреваете, на что уходят вся ваша энергия и силы, не желаете видеть, что сами рухнете вскоре под плитой, которую добровольно на себя взвалили. Это неизбежно: ваши большие и маленькие губернаторы и все вы перегрызете друг друга и уйдете в никуда. Как великие некогда греки и римляне. Что далеко ходить? Этот ваш неприступный камчатский острог… Он рассыпался от первой легкой встряски. Или ваш барк „Святая Анна“, которая с такой легкостью перешла в руки взбунтовавшейся толпы. Какие еще свидетельства вам нужны в подтверждении вашей лени и слабости?» – примерно так, если совсем коротко, думал про себя, глядя на Некрасова бывший поручик Бурковский.

В течение этого долгого разговора каждый из них окончательно осознал, почувствовал – насколько они разные люди. Беседа, конечно, продолжалась, но уже вынужденная, вялая, по инерции. Однако пора было что-то решать.

– В конечном счете, – прервал молчание Бурковский, – все, как еще издревле, упирается в одно – в стремление к власти. Я не прав?

– Какая к шуту власть? – отмахнулся Некрасов. – Что нам делить? Мы – точка посреди океана. Вокруг – на Запад, на Восток, к любому полюсу – вода. Команда больна, многие изувечены. Нас ожидают вскоре вселенская тоска, озлобленность, голод. Колумбу такое не снилось. Желаете быть адмиралом на этом судне? Извольте.

– Напрасно Вы иронизируете, – Бурковский раскурил трубку. – Не знаю, как на русском флоте, во всех цивилизованных странах всегда единоначалие. Без сильной руки нам тоже не обойтись. Впрочем, я не претендую…

– Не лукавьте, Бурковский. Тем более – наш разговор совершенно приватный. Вас, поляков, ей Богу, трудно понять. Вы первые – за свободу угнетенным. Аплодировали Великой Французской революции. Великолепно! И что же? Вы же первые – за императора Наполеона! Ваши соотечественники сегодня сражаются под знаменами тирана. Я не удивлюсь, если через год-другой польские полки, ведомые Бонапартом, пойдут на Россию.

Бурковский побледнел, но тут же взял себя в руки, наполнил из бутылки бокал.

Если мы будем продолжать в таком духе, мы с вами слишком далеко зайдем.

– Согласен, поручик, – вздохнул Некрасов. – Предлагаю сделать друг другу шаг навстречу. Цель-то у нас едина. Вот мое предложение. Я стану отвечать за сохранность корабля, за точность курса. А вы – за людей. За дисциплину. За корабельную казну тоже. Мир, Бурковский? – Некрасов встал, протянул руку.

– Вы весьма дипломатичный человек, – сказал Бурковский, пожимая руку. – Это приятно.

– Просто я не люблю воевать, – улыбнулся Некрасов. – С детства. У меня на сей счет свои убеждения. Полагаю, что в тот день, когда государи объявляют друг другу войну, их надобно тут же казнить. Потому что в сражениях гибнут не повелители, а подневольные.

– А стихи вы в детстве не сочиняли? – поинтересовался Бурковский.

– Нет, только прозу.

– Впервые вижу среди русских офицеров флота литератора, – почти искренне рассмеялся Бурковский.

– Вы очевидно мало встречали русских офицеров флота – ответил Некрасов.

1 августа. 11 час. 06 мин.

На море происходит немало чудес, пожалуй больше, чем на суше.

Кто не слышал о Летучем Голландце? Нет числа легендам о безлюдном корабле-призраке, которые встречается морским путникам совершенно неожиданно в разных концах океана.