Текст книги "Метагалактика 1995 № 1"

Автор книги: Игорь Волознев

Соавторы: Дмитрий Несов,Александр Логунов,Виктор Потанин,Алексей Поликарпов,Александр Комков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Эти призрачные корабли – реальность. Тысячи свидетелей поведали о них, написаны сотни книг, в которых делаются попытки объяснить необъяснимое.

Вот одна из гипотез.

Время от времени в центре океанов случаются мощные извержения вулканов, либо гигантские подвижки морского дна – подобие глубинных землетрясений. Помимо тверди, приходят в великое смущение и водные пласты. Над поверхностью океанов вздыбливаются гигантские валы величиной в высокие дома. Это – цунами. Мощные, громадные волны стремительно и бесшумно мчатся к берегам. И там, ударившись о кромку земли, мгновенно вырастают в десятки раз и, продолжая стремительное движение, сметают все – прибрежные леса, селения, города. Но еще не достигнув берега, цунами несут смерть – неслышные человеческим ухом инфракрасные волны, порожденные водяным валом, предупреждая его, незримо бьют по психике человека, сводят его с ума. Даже не видя катящуюся вдали ужасную водяную гору смерти, среди ясного солнечного дня, в тишине и штиле, люди без видимых причин испытывают невыразимую тревогу: кричат, мечутся, бросаются в панике за борт. Оставленные корабли десятки лет затем бороздят океанские просторы. И каждая встреча с ними – дурное предзнаменование.

Первым увидел одинокое судно стоявший на капитанском мостике Некрасов.

– Боцман! Свистать всех наверх!

Путешественники высыпали на палубу. Поднялись даже самые немощные – стояли у борта, поддерживаемые товарищами.

Русский человек всегда настроен на встречу с чудом. На барке возник великий пересуд.

– Братва! – кричали оптимисты. – Готовь кружки для рома!

– Раскрывай рот шире! – это уже пессимисты. – Поднесли хоть бы кагору на полглотка. В самый раз бы сейчас причаститься…

Но вот судно все ближе, на борту «Святой Анны» – все настороженнее:

– Братцы! А может, пираты?

Теперь уже хорошо видно: встреченное в океане судно – небольшая китайская джонка. Медленно сблизились.

На незнакомом утлом суденышке – ни души. На «Анне» притихли.

– Эх, была не была! – Рогозин, поплевав на ладони, ухватился за край борта – перемахнул на палубу джонки.

Немного побродил, скорбно и растерянно оглядываясь.

– Ну! Что там? – не выдержал Бурковский.

– Пусто, – поддев ногой мешок, ответствовал Рогозин. – Капуста одна.

– Что – совсем никого? – перегнулся через борт Некрасов.

– Ни единой христианской души, – Рогозин развел руками, хлопнул по бедрам. – Одна капуста. Да и та насквозь гнилая.

– Поздравляю, – Некрасов взглянул на Бурковского. – Летучий Голландец. Правда, китайского происхождения. Вам, как новичку на море, считайте, повезло. Встреча с подобными господами даже для тертого морского волка – событие.

– Я принял бы Ваше поздравление с гораздо большим воодушевлением, – Бурковский скривил обметанные солью губы, – если б этот китайский голландец преподнес новичку стакан пресной воды.

– Вы много, поручик, требуете от случайных встреч. Некрасов помог Рогозину выбраться на палубу «Анны».

– Ребята! Глянь, что это? – закричал Ваня.

То, что все увидели, походило на кошмарный сон наяву.

Крысы! Одна за другой они появлялись на поручнях, оглядывались на покидаемый корабль, а потом прыгали с глухим стуком на палубу пустой джонки.

– Во дают! – изумился Ваня. – Сколько ж их, братцы! Команда заворожено наблюдала за великим крысиным переселением.

– Двенадцать… четырнадцать… – загибал пальцы Малинин.

Крысы, казалось, совершенно не замечали людей, выказывая к ним полнейшее пренебрежение. Перебирались на джонку спокойно и деловито.

– Бежит живая тварь с нашего корабля, – мрачно сказал боцман.

– На то они и крысы, боцман, – сказал Некрасов. – Сбежавшие, они и есть сбежавшие.

– Куда вы, детки! – устав считать, крикнул Малинин. – Чем наша лохань хуже? А говорят еще вы – мудрые животные. Такие же, как мы, чокнутые…

– Это ты зря, – не согласился боцман. – На этой джонке хоть гнилая, а какая-никакая жратва есть. А у нас – пшик.

2 августа, 12 час. 30 мин.

Барк вяло тащился под палящим тропическим солнцем. Стояла несусветная жара, и люди на вахте, обвязав головы Мокрым тряпьем сонно и лениво глядели на слепящую гладь океана, мечтая только об одном – о слабенькой струйке прохладного сквознячка.

– Воды осталось на пять дней, еды – на четыре, – сообщил Некрасову Бурковский.

– Бочки надо было вовремя крепить. Была бы сейчас и вода, и солонина, – буркнул проходивший мимо боцман.

– Это Вы, боцман, правильно заметили, – иронично заметил Бурковский и тут же сорвался на крик. – Только Вы на что? Вы куда смотрели.

– А что я? – шмыгнул по привычке боцман. – Нешто я здесь начальство?

– Ладно. Все виноваты, – сказал Некрасов. – Всем теперь эту кашу расхлебывать. Вернее то, что от нее осталось. Вот что, боцман. Отныне каждый фунт хлеба, каждый грамм воды – на строгий учет. Поровну, понял? Всем. И тебе, и мне, и любому, кто на корабле. И запомни, наконец, – нет здесь на судне начальства.

– Оно и худо, что нету, – отходя, неторопливо, вразвалку, пробурчал боцман.

– Крепкий орешек, – сказал Бурковский.

– Крепкий, – согласился Некрасов. – Однако, вроде дело говорит…

2 августа. 14 час. 00 мин.

Боцман делил плесневелый хлеб, разливал по кружкам мутную жижу, некогда бывшую питьевой водой.

– Слышь, боцман, – остановил его Рогозин. – Мы ж это… О поваре нашем… Мефодии то есть, кок… вроде как совсем забыли. Ему ж тоже доля полагается… Живой человек.

– Вам решать, братцы, – скрупулезно отмеряя жижу из бочки, сказал боцман. – Я что? – Я – как общество. Полагается, так полагается.

– И ты, Рогозин, чокнулся? – не расставаясь со своим любимым словом, встрял Малинин. – Твоему Мефодию, может, лучше, чем нам всем. Ты сумасшедших не знаешь, а я навидался. Сейчас нам только твоему повару и завидовать! Он сейчас в своем воображении дурном может семгу или баранину парную трескает! И шампанским запивает! А если ты такой благородный да сердобольный – ступай и отдай ему свою долю. Но учти – дурак после этого будешь. Верно говорю, братцы?

Очередь к хлебу и воде промолчала.

Рогозин крякнул, повернулся и медленно побрел, старательно обходя товарищей, которые, кто с пониманием, кто с улыбочкой смотрели ему вслед.

2 августа. 15 час. 45 мин.

Рогозин спустился в канатный трюм. В одной руке он держал холщевый мешочек с хлебом, кружку, в другой – свечу.

Трюм встретил затхлой сыростью, тишиной. Рогозин, бесшумно двигаясь, освещал все, что можно было осветить.

– Чудеса! – он замер, заметив в углу двух приткнувшихся друг к другу спящих – заросшего повара Мефодия и бледного худенького подростка. Приблизил свет.

– Никак барчук? – Рогозин поставил свечу на ящик, осторожно коснулся коленки спящего. – Петр Алексеич.

Петя пошевелился, сонно раскрыл глаза, увидел, вздрогнул, схватился за нож.

– Ну-ну, будя! – Рогозин легонько схватил мальчика за запястье, от чего оно чуть не переломилось, нож, упав, воткнулся в пол.

– Пусти! – искривившись от боли, почти крикнул Петя.

– Тихо, барин, – Рогозин отпустил руку. – А я думал – привиделось. Откель ты здесь, ваше благородие? Вас вроде сюда никто не приглашал

– Забыл вашего бандитского приглашения спросить! – вскинул голову Петя.

– Ладно. Ты, барин, особенно не ершись, – Рогозин укоризненно покачал головой. – Будешь ерепениться – сейчас отведу наверх. Там тебя даже очень сильно любят!

– Не надо, дядя Рогозин, – Петя сразу сник. – Господом Богом прошу…

– То-то, – Рогозин поправил свечу. – Ты вот что… Не хнычь. И не бойся. Давай-ка, сказывай. Все, как есть, начистоту.

Что мог сказать измученный голодный пацан? Кто его поймет на этом судне, захваченном преступниками? Но есть, существует между людьми какое-то странное незримое поле, оно может и притягивать и отталкивать. Петя внезапно почувствовал участие большого, сильного человека и, словно какую-то плотину, прорвало в душе его. Давясь слезами, пугаясь, перескакивая, Петя начал торопливо рассказывать, не рассказывать даже – исповедоваться в своем горе, одиночестве. Проклинал этого мерзкого гадкого убийцу Бурковского, всю его шайку висельников-бандитов.

– Я ему все равно… я его зарежу, этого гада, – всхлипывал Петя, размазывая по грязным щекам слезы.

– Э, малец-малец… – сокрушенно покачал головой Рогозин. – Какой из тебя убивец?

– Отомщу! – упрямо стиснув кулаки, повторил Петя.

– Ты вот что, ты попей, – Рогозин придвинул к Пете кружку. – Попей, уймись.

Как всякий очень сильный человек, Рогозин по натуре своей был добр и незлоблив. Случившееся убийство, приведшее его на каторгу, он сейчас объяснить для себя совершенно не смог бы. Он вообще старался в течение многих лет о нем, об убийстве, которое совершил, спасая честь молодой жены, не думать, не вспоминать, стремился вычеркнуть прошлое. Но будучи человеком от природы мудрым, обладая истинно крестьянским, по-сибирски цепким умом, тем умом, что угадывает интуитивно в себе зверя, спрятанного на семь аршин в глубинах собственной души, он боялся себя и молил Бога, чтобы не случилось такого, когда зверь этот проснется и вырвется на волю. Тогда пределу жестокости и безумству не будет! И потому Рогозин, усмиряя и спасая себя, благоговейно относился ко всем сирым и слабым – от божьих птах до детей.

– Успокойся, Петр Алексеич, – повторил Рогозин. – Я тебя не выдам. Ты меня слышишь?

– Слышу, дядя Рогозин, – в очередной раз всхлипнув, прошептал Петя.

– А если слышишь, то и понять должен. Тебе наверх сейчас никак нельзя. Убьют. Уж больно ты многим насолил. И мне, грешному… Да ладно. Сиди пока здесь. Терпи. Чем смогу – помогу тебе, – положил рядом кулек с хлебом. – Сиди, не рыпайся. Я к тебе по утрам буду… Мефодия тоже не забижай. Делись. Но не особенно. Он пока и так толстый. Все понял?

– Понял, дяденька Рогозин. Рогозин укрепил свечу, встал.

– Ну, держись, Петр Алексеич! – повернулся, чтоб идти.

– Дяденька Рогозин! – Петр схватился за его штанину. – Не уходи, погоди минутку. Мне здесь страшно!

– Сиди и никуда не выказывайся! – приказал Рогозин. – Сам себе сотворил историю, сам и терпи. А я приходить буду. Не сумневайся. С голоду не помрешь.

3 августа. 13 час. 05 мин.

Наступил полный штиль. Море блистало так, будто его смазали маслом. Иногда поверхность воды вспарывали вспышки серебра – играли летающие рыбы.

Воздух стоял влажный, почти липкий.

Рогозин, обмотанный мокрым тряпьем, вел корабль.

– Левее! Левый галс! – подсказывал ему Ваня-моряк. – Неделю тебя учу, дядя Степан, а все без толку.

– Мне бы, Ваня, кабы воля, землю пахать, свою землицу родную, а не это, – Рогозин кивнул на штурвал, – колесо крутить.

– Ты ж, дядь Степан, не прав! – обиделся Ваня. – Это ж море! Славное сильное море! – Ваня, в неожиданно нахлынувшем на него сильном чувстве восторга, воздел руки. – Соленое горькое море! Оно умеет нашептывать ласковые слова, может и убивать!

– Ишь ты! Складно это, однако, у тебя, – покачал головой Рогозин.

– А ты не смейся, дядя Степан, – устыдился своего порыва Ваня. – Хоть боцман считает, что я того… я про море тебе много чего могу рассказать, – внезапно встрепенулся. – Смотри-смотри, дядь Степ! Вон гляди – кит!

Невдалеке прямо по курсу выглядывало и исчезало в пучине лоснящееся сильное туловище громадного животного.

– Чего это? – опешил Рогозин.

– Кит-же! Я говорю – кит!

– Чего это?

– Кит… как бы тебе… это вроде как у нас в России корова. Только водяная. Гляди, а рядом китеныш.

Возле мамаши выпрыгивало из воды, игралось небольшое животное.

– Вишь, это телок ее, – все более волнуясь, объяснял Ваня. – Она его молоком своим кормит.

– Так ведь рыба! – не поверил Рогозин.

– Вот тебе истинный крест! – перекрестился Ваня. – Молоком.

– Помело! – зло процедил ошалевший от жары, обмотанный как и все в мокрые тряпки Малинин. – Ты слушай его больше, Рогозин. Этот пентюх еще не такую лапшу тебе на уши навешает.

– Ты, Малинин!.. – Рогозин бросил штурвал, стал медленно надвигаться на Малинина. – Ты пошто это людей забижаешь?

– «Забижаешь», не «забижаешь»! Не о том думай! Ослеп, не видишь? Скоро сдохнем все посреди этого чертова океана! Даже крысы от нас сбежали!

– Прекрати, Малинин! – подошел Бурковский, встал между недавними приятелями. – Нашли из-за чего цапаться…

Малинин, бледный, с вытянутым лицом, молча смотрел в сторону.

Бурковский видел, что Малинин на грани срыва. Надо было что-то срочно предпринимать.

– Остынь, Андрей, – Бурковский подтолкнул Малинина в плечо. – Пошли в каюту. Потолкуем.

3 августа, 14 час. 20 мин.

Спустились в каюту.

Бурковский взял с тумбочки щетку и принялся чистить сапоги. Делал это ловко, с удовольствием.

Малинин, прислонившись к косяку, молча наблюдал за ним. Наконец, не выдержал:

– Может помочь?

– В чем дело, Андрюх? – не отрываясь от любимого занятия, спокойно спросил Бурковский. – Какая муха тебя укусила?

– Ты что – сдурел? Не видишь, что творит вокруг?

– Не понял.

– Разуй глаза, Стефан! Гибнем! Воды тухлой полбочонка на всю команду! – Малинин подошел вплотную, сказал почти шепотом. – Бунт зреет…

Бурковский прекратил чиститься, выпрямился.

– Ты уверен в этом? – спросил он хмуро. – Такими вещами не шутят?

– Какие уж тут шуточки.

– У тебя есть доказательства?

– Да проснись ты, наконец! Спустись с облаков! Послушай, что в команде говорят! А то сидишь тут в каюте, долдонишь про доказательства.

Бурковский долго задумчиво вертел в руках щетку, потом отложил ее на табурет.

– Ладно, не дрейфь. Пошли, посмотрим на твой бунт.

3 августа. 16 час. 30 мин.

К вечеру поднялся легкий ветерок. Порванные паруса слегка зашевелились. На палубе лежали изнуренные люди.

– Сколько дней не евши, не жрамши, а все живы, – сказал бывший арестант.

– Хороша жизнь! – прервал его бывший солдат. – Чем хуже было в нашем остроге?

– Зато свобода, – возразил арестант.

– В такую мать… такую свободу, – сплюнул солдат.

– Ну-ка встать! – подошедший Бурковский пихнул солдата в бок.

– Уж, нет Ваше благородие! – солдат слегка приподнялся на локтях. – Ложись и ты рядышком. И подыхай со всеми нами, горемычными.

– Это что, неподчинение приказу? – Бурковский схватил, приподнял солдата за ворот. – К акулам захотел?

– Прекратите, поручик! – подбежал Некрасов. – Опомнитесь! Вы – офицер!

Бурковский замер, плотно сжав губы, смерил Некрасова холодным взглядом, процедил, с трудом подавляя нахлынувшее бешенство.

– Займитесь своим делом! Ваша прямая обязанность – держать корабль правильным курсом. Я лично начинаю сомневаться, насколько он правилен…

– Глянь, господа-капитаны! – радостно заорал Ваня-моряк – Вон они, акулы!

Параллельно курсу барка не торопясь, будто совершая дневную послеобеденную прогулку, двигались две морские хищницы. В прозрачной воде хорошо были видны их удлиненные головы с осторозубой пастью. Идеально обтекаемые мускулистые синевато-серебристые тела слегка извивались, повинуясь легким движениям хвоста и плавника, рассекавшего воду подобно серому косому парусу.

– Мерзкие твари, – глядя на них с отвращением, пробормотал Малинин.

– Э, не скажи, – заулыбался во весь рот Ваня. – Акула – она что? И вода и мясо! Вы вот все послушайте! Знаю способ… – Ваня сделал паузу, поднял палец. – Ей Богу! Меня коряки научили.

Ваня оказался не только примерным учеником, но и учителем. Подчиняясь его наставлениям, моряки нанизали на громадный крюк сгнившее вконец мясо. Крепкий канат служил удочкой, поплавком – бревно.

Одна из акул начала осторожно приближаться к наживке, затем резко ускорила движение и, на секунду подняв свирепую морду из воды, вцепилась в кусок. С хрустом ухватила, зажала мясо в мощных челюстях, с силой дернула, стараясь оторвать. Но крючки уже глубоко вошли ей в пасть. Акула бешено трясла большой серой башкой, как собака, которая не может отпустить добычу.

– Тяни! – кричали, подбадривали друг друга на палубе.

После долгой бестолковой суетливой толкотни, канат все-таки удалось вытянуть. Акула бешено вертелась на палубе, сшибая с ног всякого, кто пытался к ней приблизиться.

– Эх-ма! – Рогозин вывернулся из-под удара хвоста, перепрыгнув через него, вскинул топор, и, что есть силы, врезал им по основанию акульего черепа. На палубу хлестнула кровь.

Акула продолжала еще минут десять извиваться, но ее судорожные движения становились все более замедленными.

Наконец, чудовище в последний раз изогнулось и замерло.

Малинин подошел, вспорол ножом жесткую кожу, проник рукой в недра акульего тела, вращая в нем ножом, а затем вытащил обеими руками сердце и бросил его на доски палубы.

Сердце вдруг запульсировало и начало двигаться по палубе лягушачьими прыжками.

4 августа. 15 час. 00 мин.

– Я приношу свое искренние извинение, – обратился к Некрасову Бурковский. – Нервы в последнее время – ни к черту…

– Я Вас понимаю, – сказал Некрасов. – И забудем об этом.

– Благодарю, – Бурковский едва кивнул. Промолчал, как бы раздумывая, сомневаясь, стоит ли продолжать, но затем сказал. – Думаю, нам с вами нужно как-то определиться. С двоевластием на корабле придется кончать, оно нас погубит. Особенно тревожат дрязги между матросами и бывшими каторжниками. А это народ такой, долго терпеть не будет…

– И что Вы предлагаете?

– Предлагаю навести порядок. Начнем с того, что объявим команде, кто из нас капитан. Я согласен служить под Вашим началом.

Некрасов помолчал, глядя на порванные, измочаленные паруса, потом спросил:

– А вы никогда не слышали, Бурковский о Новгородском Вече?

– Вече? Простите, что такое Вече?

– Я так и думал… Вы, европейцы, не знаете нашей истории. А зря, ей Богу. У русских тоже есть чему поучиться. Вече – наше старинное изобретение. Может, в будущем Россия вновь к нему вернется. Было бы очень неплохо. Мы-то с Вами, увы, до этого времени не доживем.

Некрасов, все более воодушевляясь, принялся рассказывать о древнерусской республике, о том, как новгородцы сообща решали все государственные дела, сами всенародно выбирали главу их славного вольного города – Господина Великого Новгорода.

– Что ж, можно попробовать, – выслушав Некрасова, сказал Бурковский. – Команду мы пока плохо знаем. Любопытно убедиться, что о нас с вами люди думают.

4 августа, 16 час. 04 мин.

Команда барка «Святая Анна» ела акулу.

– Их там, акул этих, – навалом, – с трудом пережевывая резиновые акульи жилы, сообщил Ваня. – Так бы жил в этом океане-море…

– Так бы и гнил, – оторвался от жесткого мяса бывший солдат. – В этом своем море-океане.

Подошел Бурковский.

– Присаживайся, барин, – поднял глаза солдат. – Не побрезгуй.

– Что вы все заладили – барин, барин… – махнул рукой Бурковский. – Какой я вам барин, – Бурковский обратился к боцману. – Давай-ка, Тимофей, строй команду.

…Бесконечно было море.

И бесконечно было уныние на лицах оставшихся в живых людей.

– Давайте решать, братцы, – сказал Бурковский. – Кораблю без команды не быть. Мы пока – не команда. Сброд! В первую очередь, нам необходим капитан. Единый над всеми начальник!

– А как же свобода? Равные среди равных? – крикнул из строя молоденький солдат.

– Да, – кивнул Бурковский. – Свобода, а не анархия. Должна быть дисциплина. Иначе всем нам – смерть!

– Опять хомут на шею? – не унимался молодой солдат.

– Варежку закрой! – цыкнул на него Рогозин. – Дело говорит.

– С сего дня, – продолжал Бурковский, – прошлого у каждого из нас нет, оно забыто. Начинаем новую жизнь. Впереди – опасный путь. Потому выберем сейчас одного из нас и доверим ему нашу общую судьбу. Любое распоряжение капитана будет для всех законом. Приказом. Вот деньги. Сейчас вы опустите в шапку одну из двух монет. Медную те – кто за меня, серебряную – те, кто за мичмана Некрасова.

– А ежели я захочу какого другого? – засомневался один из каторжников.

– Кого ж это? – спросил его такой же оборванец.

– Себя к примеру! – ткнул в грудь каторжник.

– Тогда, Вася, – подтолкнул его в плечо товарищ, – тогда кидай в шапку золотой.

4 августа, 17 час. 00 мин.

Малинин долго считал монеты, вынимая их из шапки. По левую сторону клал на бочку – серебряные, по правую – медные. И оказалось их поровну. Золотых в шапке не нашлось. Может потому, что золотых у команды барка «Святая Анна» отродясь не водилось.

Узнав о столь неожиданном результате, на корабле вначале впали в растерянность и недоумение, которые, впрочем, вскоре сменилось взрывом всеобщего веселья.

– Ну, смех! Ребята, будем пилить корабль! Одна половина поплывет с мичманом, а другая со Стефаном!

– Не, не так! Давайте к голове Некрасова приделаем пузо Бурковского! Получится преотличный капитан! Всем на вкус!

– А лучше наоборот. К польской голове – русскую задницу. Смешнее выйдет!

Некрасов понял – вот он, критический момент. Еще секунда – и эта разношерстная толпа, эти морские скитальцы с искореженной судьбой, измученные, голодные, все разнесут! Им теперь и черт не брат! Уж если самые уважаемые люди на корабле – нуль, чего еще ждать? Нет ни закона, ни узды! Гуляй! И пропадай все пропадом!

– Всем построиться! – крикнул Некрасов.

Его приказа послушались. Может еще и потому, что за внешней бравадой в каждом на корабле росла, все более укоренялась, тревога: хорошо, сейчас посвистим, покричим, погогочем – а что дальше? Дальше-то жить надо… Впереди полная неизвестность и грозный океан. И нет ему ни конца ни края…

– Я обращаюсь ко всей команде, – негромко начал Некрасов. – Как видно – вам на все наплевать. Вам все равно, кто будет вашим капитаном – я или поручик Бурковский. Вам все равно – плыть мы будем или тонуть. Но я, офицер русского флота, не допущу хаоса на корабле. Нам необходим единоначальник. Коль скоро среди нас нет согласия, пусть им будет поручик Бурковский. Он доказал свою храбрость и рассудительность. Сейчас же все надо решить. Поднимите руку – кто за капитана Бурковского.

Подняли руки почти все.

И тогда Бурковский встал перед строем и сказал: – Все мы теперь одна семья, а я ваш отец перед совестью и Богом. Любое ослушание будет караться смертью. Оружие сейчас у всех отобрать, к нему приставить охрану. Если у кого есть сомнения – пусть скажет тотчас. Я не буду чинить препятствий и дам последнюю шлюпку с последней водой и провизией. Ответа не последовало, и Бурковский закончил: – Мы идем искать вольную землю и построим на ней коммуну. Не будет меж нами панов и холопов. Как только мы сойдем на вольную землю, я стану вровень с вами и буду столь же усердно трудиться в меру сил своих и без отлынивания.

4 августа, 22 час. 40 мин.

Эту речь слышал Петя. Сегодня под вечер он решился – несмотря на запрет Рогозина – покинуть трюм. Ждать больше было невмоготу. Нельзя больше откладывать возмездие. Петя чувствовал, что силы с каждым днем оставляют его. Сегодня – или никогда уже!.. Сейчас он видел спину врага совсем близко. Бурковский стоял в одиночестве на корме, держал в руках Библию, шептал молитву по-польски, крестился, глядя на восток.

Петр стал подкрадываться, сокращая расстояние для последнего броска, вытащил нож.

– Стой, – прервав молитву, не оборачиваясь спокойно сказал Бурковский.

Петя застыл.

Бурковский подошел к нему, отобрал нож.

– Ступай за мной.

Они спустились в капитанскую каюту.

– Будешь спать здесь, – Бурковский бросил возле койки половик – Никуда не сметь выходить.

Раздался стук в дверь.

– Нельзя! Я занят! – крикнул Бурковский. За дверью стихло.

– Что, мальчик, решил меня убить? – Бурковский опустил руку на голову Пети. – А ты знаешь, что человек не имеет права лишать жизни другого человека?

– А Вы? Отца моего…

– Это была роковая случайность. Не перебивай… Возможно, я не так выразился. Русский язык не является для меня родным. Я сейчас о другом. Они все, – Бурковский указал наверх, – они тебя вправе ненавидеть. Ты, сын коменданта острога, измывался над ними. Пинал ногами!

– Нет! Неправда! – Петя возмущенно тряхнул головой.

– Неправда, говоришь? Ну, что ж… – Бурковский достал из стола тетрадку. – Зачитываю. Второго марта сего года ты, Петр Алексеич, в присутствии двух служивых ударил по лицу бывшего поручика Бурковского только за то, что я не успел тебе, Ваше бывшее благородие, уступить дорогу. Не дорогу даже, узенькую тропиночку в крапиве возле казармы. Так… пойдем дальше…

– Не надо, – опустив голову, тихо попросил Петя.

6 августа, 11 час. 20 мин.

Корабль медленно плыл мимо заросшего лесом крохотного островка.

– Вот он, рай на земле, – мечтательно вздохнул Малинин. – Может причалим, Стефан? Водицы поищем. И кокосовые орешки нам не помешают. А, капитан? – Малинин запанибратски хлопнул Бурковского по плечу.

– Малинин, значит так, – Бурковский слегка поморщился. – Мы с тобой друзья, конечно. Два пуда соли на каторге съели. Но я прошу… Давай на людях без этого…

– Как прикажете! – ухмыльнулся, вытянулся во фрунт Малинин.

– Что касается причалить – тут ты прав. Мачту менять надо. Вот-вот рухнет, – Бурковский повернулся к капитанскому мостику. – Мичман Некрасов! Прикажете спустить шлюпку!

6 августа, 14 час. 00 мин.

Они продирались сквозь влажный тропический лес.

Было душно, как в парной. Пот катился по изможденным лицам. Между верхушками деревьев проносились обезьяны, орали во всю мочь, напуганные посещением гостей, появившихся незвано и неожиданно в их уютном зеленом царстве.

– Злые, однако, стервы, – задрав голову, пробормотал Малинин. – Почти как люди.

– Люди… Люди позлее, – заметил шедший следом боцман. Ваня прорубал саблей дорогу в зарослях.

– Хватит, отдохни, – Бурковский отобрал у него клинок. – Всем – по очереди!

– Глянь-ка, капитан! – Ваня указал на большое стройное дерево, обвитое лианами, но от того вовсе не потерявшее свою силу и великолепие. – Чем не мачта?

– Пожалуй, – согласился Бурковский. – Но работенка здесь – та еще!

Острые лезвия с трудом пробивались в гранитную твердь черного дерева. Это был поистине каторжный труд!

Наконец ствол слегка качнулся, и могучий лесной исполин, уминая подлесок на своем последнем пути, с оглушительным треском грохнулся на землю.

Самое трудное еще предстояло впереди: очистить ствол на месте и отволочь его к берегу.

Ствол обмотали канатами и поволокли по жидкой коричневой грязи.

Жара усилилась, обезьяны на деревьях обезумели от собственного ора.

– Быков бы сюда, – вытирая с лица струящийся пот, сказал Ваня.

– Уж лучше слонов, – возразил боцман.

– А чем мы хуже? – налегая на канат, прохрипел Малинин…

Под вечер с помощью канатов и доморощенной лебедки новую мачту, взамен сброшенной за борт, с превеликим трудом все-таки поставили. Оснастили ее парусами.

– Ветра бы теперь, – мечтательно произнес боцман. – Да откель его взять?

Ветра действительно не было.

10 августа, 16 час. 00 мин.

Штиль продолжался вторую неделю. Безвольно повисли паруса.

– Степан, отойдем на минутку, – предложил Малинин Рогозину и воровато оглянулся.

Они отошли к корме.

– Ты ничего такого не замечал? – тихо спросил Малинин.

– Нет, ничего, – Рогозин почувствовал неладное, и похолодело в душе.

– У капитана нашего, у Стефана, в каюте кто-то прячется.

– Чего? – подняв брови якобы удивился Рогозин, на самом деле тут же понял: беда! пропал мальчишка!

– Чего чевокаешь? Не веришь? Я голоса за дверью слышал.

– Не может быть того, – якобы усомнился Рогозин. – Все тебе баламутить.

– Чего гадать? – подтолкнул Рогозина Малинин. Пошли проверим.

Их разговор прервал истошный крик:

– Братцы! Кажись – земля! – кричал с мачты впередсмотрящий. – Ей Богу, братцы! Земля, ребята! Земля!

Малинин кинулся к борту, поднял подзорную трубу, обвел горизонт.

– Какая такая земля? Ни черта нет! – Малинин в сердцах матюгнулся. – Причудилось дураку. Перегрелся.

– А ну-ка, – Рогозин отобрал у Малинина трубу, прильнул, долго всматривался. – Нет, Андрюх, не прав ты. Что-то вроде чернеется. Неужто и впрямь?.. Чудеса твои, Господи, – схватил Малинина за рукав. – Айда к капитану.

10 августа, 16 час. 46 мин.

Бурковский в каюте сидел за столом, изучал карту. Угрюмо, озабоченно. Откинулся на спинку стула, задумался.

Петя, сидя в углу, листал морской атлас, украдкой следил за Бурковским.

– М-да… история! – Бурковский устало потер подбородок. – Плывем третью неделю…

– Господин капитан, а куда мы плывем? – осторожно спросил Петя, отодвигая атлас.

– Если б знать! – обреченно вздохнул Бурковский. – Если б, Петя, кто-нибудь знал…

В каюту без стука вошли Рогозин и Малинин, остановились в дверях.

– Слышь, Стефан. Извини, что без стука, – пробасил Рогозин, – там земля, вроде…

Заметил стоявшего в углу Петю.

– И Вы тут… – Рогозин смущенно кашлянул. – Здравствуйте, Петр Алексеич. Давненько не виделись…

– Вона, кто здеся прячется! – протянул, зло уставившись на Петю Малинин. – Здравие желаем, ваше благородие!

Петя не ответил.

– Смотри, какие мы тихие стали… – прищурился Малинин, обернулся к Бурковскому. – Немедля тащи щенка на палубу! – Малинин кипел от ярости. – А не поведешь… Ты меня знаешь, Стефан!

– По крови, Андрюша, соскучились? – медленно поднялся со стула Бурковский. Подошел к Пете, взял его за руку, повел к двери. – Не волнуйся, мальчик, я с тобой.

На палубе меж тем творилось бурное веселье. На палубе смеялись, обнимали друг друга, крестились. Вот оно, избавление! Конец всем мукам! Услышал их стоны и мольбы Господь! Земля!

Весь этот радостный праздник прервал громкий голос Малинина:

– А ну-ка сюда, братва! Все поутихли, оглянулись.

– Смотри, кого я вам нашел, – Малинин подтолкнул Петю в спину. – Узнаете? А я напомню. Алексея Ивановича Перова, покойного нашей коменданта-иуды отпрыск! Прятался здесь в трюме, шпионил за нами, змей!

И кто знал Петю, и кто не знал – все на палубе сейчас смотрели на мальчика. С удивлением, с любопытством, с явной враждой, даже с ненавистью. Последних было большинство.

– Аткель такой? – спросил было молоденький матрос, но его тут же отодвинули бывалые острожники.

– Что, Петра Алексеевич, поговорим может? – надвинулся на Петю пожилой каторжанин. – Поговорим, барчук? Повспоминаем, как ты надо мной и над ними вон, – указал на товарищей, – насмехался?

– Чего там – насмехался! – крикнул его приятель. – Издевки строил!

– Что молчишь, сукин сын? – схватил Петю за ворот пожилой. – Не было?

– Было… – выдержав его ненавидящий взгляд, кивнул Петя. – Если в чем виноват – казните!

– Гляди-ка, благородный! – изобразил изумление каторжник, сильнее стягивая Петин ворот. – А ты не виноваться. Что ты паскуда – мы все знаем! Ты ответь – пошто бил?

Петя резко повернул лицо в сторону. Молчал.

– Что с ним нянькаться? – махнул Малинин. – За борт щенка – и точка!

– За борт успеется, – пророкотал басом Рогозин, без труда отодвигая каторжника от Пети. Повернулся к Малинину. – Вот скажи, Андрюха, за что ты очутился на каторге? Я тебе напомню. На твоей совести почти дюжина душ христианских! Потому ты вор, бродяга и разбойник! Теперь я, к примеру. Я погубил своего помещика его сиятельство Онуфриева, потому что он, подлец, лазил под подол моей молодой жене-красавице. Но все одно! Убийство – убийство и есть! А мы все – грешники перед людьми и Богом! А теперь что же? Будем теперь с тобой судить этого несмышленого мальца?