Текст книги "Метагалактика 1995 № 1"

Автор книги: Игорь Волознев

Соавторы: Дмитрий Несов,Александр Логунов,Виктор Потанин,Алексей Поликарпов,Александр Комков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Не примкнул он и к основной массе, повернувшей к Большой публичной библиотеке (бывшей Ленинской), инстинктом ощутив – всем вместе, сейчас, можно только погибнуть. Сейчас – каждый сам за себя… Каждый спасается в одиночку.

Дмитрий и еще четверо солдат бежали вверх по уходящей на взгорье Знаменке; на углу ее, скелетом лесов ощетинилось постренессансного стиля здание; Димка бросил беглый взгляд на его облупившиеся стены и сколотые карнизы, и – сердце скакнуло куда-то в кадык.

Из рук приземлившегося на соседнюю крышу «берета», вращаясь, летела ребристо-овальная, блескуче переливающаяся в утреннем солнце, аспидно-вороная лимонка.

Дмитрий отчетливо видел все ее квадратные, нафаршированные смертью сегменты, которые сейчас должны выдавиться чудовищной силой, и рассыпавшись на мелкие зерна, впиться в его тело.

И в следующую секунду, подобно гаубичному снаряду влетев в тесный проулок, он покатился по мостовой, и тут же, рвущийся хлопок швырнул ему вслед бритвенную россыпь чиркающих по стенам осколков.

Наверняка, те, четверо были мертвы, но Димка уже не думал о них; пробежав дальше, мимо похожего на сарай жил-управления, он свернул влево, на детскую площадку и словно с размаху ткнулся о непреодолимую прозрачную стену.

Навстречу, с Волхонки, обрезая на ходу парашютные стропы, поднимались двое десантников.

Димка почувствовал, как сердце, стенобитным орудием ударило о грудную клетку, а холодный, с шумом втянутый воздух обжигающе заломил кончики зубов; он крадучись попятился, и тут же опрометью кинулся назад, в спасший его от взрыва двор, и заметался между облупленными, сложенными впритык стенами домов.

И неописуемо дикая, рожденная безысходностью злоба, наполнила его остервенелой яростью, и он, истошно вопя бросился на трехметровый кирпичный забор; не чувствуя ног вскочил на стенд, служивший ранее «Доской почета», и ухватившись за верхнюю кладку, как обезьяна, перекинул себя на ту сторону.

Висящий за спиной карабин больно ударил прикладом по затылку, но это не имело никакого значения. Наоборот, Димка вспомнил, что у него есть средство для самозащиты.

Он цепко, будто радаром прозондировал замкнутый со всех сторон двор, и взяв карабин на изготовку, тенью проскользнул к узкому проходу между стен.

Прижавшись к углу, осторожно выглянул наружу, и тут же отпрянул назад; посреди перекрестка винтом крутился БТР и палил по крышам изо всех пушек.

– Ага, похоже, что наш, – с радостью подумал Димка, – на крышах, ведь одни «береты». – И чтобы убедиться, вновь выглянул за угол.

Заполняя, словно поршень, весь Мало-Знаменский переулок, БТР двигался в его сторону; пулеметчик приваливался в горловину люка, сходу задраивая за собой крышку, а к Знаменке бултыхаясь летела брошенная им напоследок граната.

Димка инстинктивно отпрянул назад, чтобы не попасть под действие осколков, заметив вскользь, что напротив, в глубине библиотеки, со стилизованной под фронтон крышей, словно взмах крыла мелькнула фигура женщины; нельзя было различить ни ее лица, ни тем более, возраста, но даже за двойным стеклом, в полумраке фойе, с мистической отчетливостью горели наполненные страхом и отчаяньем, словно обретшие самостоятельность глаза.

Видение продолжалось всего один миг, потому что в следующую секунду, машина заслонила собой весь ордер двухэтажного фасада.

И, что есть силы оттолкнувшись, Димка прыгнул на БТР – как лягушка распластавшись по его бронированному корпусу.

Теперь он висел согнув ноги в коленях, а болтающийся на локтевом сгибе карабин, стучал и подскакивал, ударяясь прикладом о траки гусеницы; пальцы очень скоро занемели от холода и напряжения, но отцепиться было нельзя без того, чтобы оказаться тут же раздавленным.

Наконец остановились на углу следующего перекрестка, и командир БТРа, высунув голову в танковом шлеме, огляделся по сторонам; внизу – Волхонка, с бегущим по ней отделением голубых беретов, прямо – на задворках каменного корпуса музея имени Пушкина, тупиковый двор «Мосинжстроя».

– Давай вверх! Через Пречистенский!.. Небось, прорвемся к Арбату! – Крикнул он внутрь машины, и коротко улыбнувшись висящему на броне Димке, тут же исчез в чреве люка.

Не выгодное они взяли направление, – как-то отстраненно подумал Дмитрий (теперь ему удалось устроиться поудобнее), – нет, не выгодное, – Он уже давно заметил – если тело страдает и все чувства обострены, то мысль, зачастую холодна и бесстрастна, будто произносится другим человеком.

Сделать подобное заключение было от чего; с одной стороны, стояли, построенные почти впритык, четырех и двухэтажные коммуналки. С другой – овраг, огражденный кирпичным, крашенным шаровкой, забором.

Из люка вновь выглянула голова в шлеме; она повертелась в разные стороны, будто укрепленная на шарнир, и озорно подмигнула Димке (вроде, как – не дрейфь, прорвемся), но ничего не сказала.

И вдруг, что-то неуловимо изменилось, как если бы в пространстве лопнула важная невидимая нить.

Голова дернулась внутренней каталептической судорогой и замерла, превратившись в меловой, грязно-серый полубюст; глаза танкиста вздулись, как проскакивающие сквозь лузу шары, и в них отрешенно застыл стеклянный мертвенный блеск.

– Назад! Танки! – Челюсть с синими шнурами губ откинулась, словно надрубленная топором, и мертвенно-гипсовое лицо исказилось страшной нечеловеческой гримасой. – Полный назад!

Вынырнувший из-за угла танк спешно разворачивал башню, и ствол его опускался вниз.

Не дожидаясь дальнейших событий, Дмитрий отпрянул в сторону, и больно ударившись коленями, покатился вдоль серого забора…

Взрыв догнал его гулким ударом, как если бы кто-то с размаху заехал кувалдой по пустой цистерне.

Инстинктивно закрыв голову руками и судорожно вжимаясь в асфальт, Димка пролежал несколько секунд в ожидании повторного выстрела. Но вместо этого послышался удаляющийся рокот мотора, и оглянувшись, Дмитрий увидел, что из люка БТРа валит стелющийся черный дым, а танкист навзничь свисает вдоль корпуса машины.

– Кумулятивный. – Отстраненно, с холодным безразличием отметил Димка и пополз вниз, к перекрестку подтягивая за собой, ставший едва ли не пудовым карабин.

На углу, где они развернулись тремя минутами раньше, Дмитрий привстал, и лихорадочно соображая, огляделся по сторонам: бежать налево?.. Нет, нельзя. Только что оттуда… Вверх – тем более… Остается – либо, Волхонка; но, там, перед фасадом музея – открытое пространство, либо – этот тупиковый двор. Да, кто знает, нет ли в нем засады…

– Э-э, была не была. – Димка вскинулся и побежал вниз по Антипьевскому, но тут же отпрянул, и едва не поскользнувшись, бросился назад; из-за фасадного угла, словно подстерегавший зверя охотник, выскочил «берет», и тут же, с пояса открыл автоматный огонь.

Впереди, исторгая смрад горелых человеческих тел, чадно дымил БТР; справа, на крыши приземлялись последние десантники, и Димка, будто затравленный сторожевыми псами, кинулся в тупик, к прорабским вагончикам «Мосинжстроя».

– Вперед-вперед. Скорей-скорей. – Наливающиеся ватной тяжестью конечности топтались почти на месте, а рядом, с глумливым посвистом летели, и рикошетом цокали пули.

Димка бросил на землю бесполезный теперь карабин, и с кровавым хрипом выталкивая отчаянные усилия воли, продолжал и продолжал, будто в кошмарном сне, передвигать прекратившими подчиняться ногами.

И вдруг, тупая горячая боль, с лопающимся бамбуковым хрустом переломила пополам позвоночник.

– И это, все?! Значит… это, все?! – Еще не веря, он удивленно смотрел, как закрутились торчащие из оврага черные деревья, празднично-желтого цвета церковь на углу, строчащий с пояса десантник, рустованная стена музея, вагончики и двор тупика.

– Господи, что же это?! – Димка сделал еще пару неверных шагов, и рухнул навзничь.

Ясное, в редких облаках небо, спокойно глядело в него свежей утренней чистотой, и этому небу было совершенно безразлично, что творится там, внизу, в суетном и жестоком мире; там, где живое превращается в мертвое, а мертвое – в живое.

Небу было безразлично, ибо оно существовало в ином измерении, которое называется вечностью, где причины и следствия давно прекратили меняться местами, во взаимном порождении друг друга, ибо уравновесили себя в абсолютной гармонии ставших единым целым противоположностей.

– Завтра – двадцать пятое октября… Промедление – смерти подобно… Революция – как искусство… – Заученные в школе фразы с кристальной мелодичностью прошли мимо, и уплыли куда-то вверх, к облакам.

И Димка почувствовал, что жизнь вместе с кровью истекает сквозь перебитый пулей позвоночник; истаивает, гаснет будто огарок, и что это уже необратимо, и навсегда.

Ему стало невыносимо жалко себя; на несколько секунд перед ним появились: мать, сестра и бабушка, которые почему-то сидели в креслах, и казалось, они все видели, знали и понимали.

Дмитрий хотел подняться и взять их за руки, либо, просто позвать, но уже не мог ни повернуться, ни крикнуть.

Усатый десантник наклонился над ним и посмотрел прямо в глаза своей жертве.

– Пацан совсем, – донеслось как сквозь двойное стекло, и Димка, обрадовавшись этому участию, хотел попросить о помощи – сказать, что он жив, и что ему очень больно, и что он ни в чем не виноват, но губы и язык не подчинялись усилиям рассудка, и он заплакал от отчаяния и безысходности.

Усатое лицо солдата размазалось и уплыло далеко назад, и Димка понял, что принесший ему смерть – уходит; мерное цоканье сапог затихало с каждым шагом, пока не исчезло совсем, за пределами слышимости.

– Все в жизни ложь и мишура. – Как последний пузырек воздуха, покинувший альвеолу утопленника, всплыла из глубин сознания мысль, и Димкины глаза застыли в последнем, почти радостном изумлении; и в них, теперь уже навсегда отразилось, в легкой облачной шуге, голубое, бездонно-стеклянное небо.

Алексей Поликарпов

Южный крест

Приключенческая повесть

В основу повести легли реальные события русской истории начала прошлого века. Да, действительно жили на свете такие люди. И они ушли в южные моря в поисках счастья и свободы. И судьба играла их жизнями прихотливо и жестоко. И многие погибли, оставив боль и светлые воспоминания о сопричастности к их деяниям у оставшихся живых товарищей.

Достоверность – прежде всего в документах, которых, увы, сохранилось немного. Но за каждой строкой – кровь, кипение страстей, непримиримые столкновения, предательство и святая, самоотверженная дружба. И невольно воображение дорисовывает то, что кроется за казенным слогом вахтенного журнала. Так угадывается течение могучей реки, когда бредешь по песку вдоль полузасыпанного русла…

* * *

Это была великая и чистая страна, простиравшаяся от ковыльных придунайских степей до холодных волн Великого океана. За Уралом лежала необъятная нетронутая человеком Сибирь. Где теперь города стоят, где села да Деревни россыпями пестреют, почти сплошь тянулись леса, такие густые и дремучие, что зачастую сквозь чащу нельзя было ни пешком пройти, ни верхом проехать. Глубокие реки растекались до горизонта, унося свои воды на север к Ледовитому океану. В лесах, что народ прозвал тайгой, всякого зверья кишмя-кишело: и медведей, и волков, и кабанов, и соболей. Без ружья или рогатины нельзя было в путь собираться. Но не одного зверя боялся путник: бродили по дорогам лихие люди, государевы преступники. Разбойники. Кто отправлялся в дорогу, тому уж приходилось трусость за порогом оставлять. Далеко-далеко за многие тысячи верст от русской столицы на полуострове Камчатка – самом глухом медвежьем углу великой империи – стоял острог, частокол из столетних смоляных бревен: по углам сторожевые башни, барак для восьмидесяти узников, казарма для шестнадцати солдат стражи, да три избы – одна для коменданта, две для его ближайших помощников, молодых унтер-офицеров.

С трех сторон к острогу подступали отвесные скалы, с четвертой – дыбил валы неумолчный океан.

Стояла середина лета 1809 года.

В это время, единственный раз в году, к камчатскому берегу подходил корабль с материка. Это уже – праздник для всех: и для господ-офицеров, истомившихся без вестей из России, без аглицкого табака и французских вин, и для солдат, часть из которых должна возвращаться домой, отслужив свое, и даже для немногих узников, чья каторга подошла к концу.

Гостей ждали крабы, лососина, красная икра, свежее мясо медведя, лося, кабана, – дары щедрой камчатской земли, на которую ступил русский человек. Ступил, хоть недавно, но навсегда. Но не как временщик, рвач, жаждущий сиюминутной выгоды, а как рачительный хозяин, думающий не только о себе, но прежде – о внуках.

Посему никогда не оскудевал стол у тех, кто в силу своей воли, а чаще по высшему цареву повелению, пребывал на камчатской земле. И солдаты, сторожившие острог, вместе вставали на рассвете, вместе ели, вместе шли на работы, вместе с солнцем ложились спать. Было еще у сторожей и узников общее – судьба. Все они были несвободны. Хоть стой на вышке с ружьем, хоть корчуй пни, расчищай бурелом – все равно в одной клетке. И конвоирам, и каторжным снились по ночам одинаковые сны.

Но однажды приходил в острог день, который все расставлял по своим местам: день прибытия корабля из России. И сразу обозначался водораздел: узники оставались на своих нарах и в заданный час брели хлебать опостылевшую лососиную уху, а стража их, те солдаты, с которыми каторжные еще вчера были запанибрата, теперь в своей казарме глушили водку, привезенную с материка, а начальство – вчера тянувшее тоскливую служебную лямку – сегодня потчевалось французским шампанским.

Раз в году появление барка под андреевским флагом встречалось салютом из единственной пушки острога…

23 июля. 18 час. 05 мин.

В светлой избе коменданта, просторной гостиной царило веселье.

Умели гульнуть русские офицеры!

Воспряли от казарменной скуки унтер-офицеры Архип Андронов и друг его Павел Неродных. На Камчатке им обоим оставалось служить еще три года. Как раз обозначился повод выпить, чтобы этот растреклятый черный отрезок быстро уходящей молодой жизни поскорее бы закончился.

Во главе стола восседал хозяин – Алексей Иванович Перов, комендант острога, с лицом загорелым и гладким, без единой морщины – вряд ли кто мог дать ему его почтенные пятьдесят лет.

Угадывалась однако у всех троих какая-то общая черта – стертость, приземленность что ли, усталость. Сказывалось все-таки долгое пребывание на далеком полуострове, отсутствие впечатлений и свежих идей; выглядели они, словом, как бы провинциалами. Да и как не быть провинциалом, если живешь на краю земли, откуда даже при срочном случае кричать не докричаться не только до Москвы или того же Санкт-Петербурга, но и до ближайшего губернатора, сидящего то ли в Иркутске, то ли в Тобольске, то ли в каком ином месте, которое от полуострова за тридевять земель.

Прямую противоположность «аборигенам» являли гости – морские офицеры с прибывшего барка «Святая Анна».

Напротив коменданта сидел капитан корабля Николай Николаевич Вольф – краснощекий, с черными усами и великолепной окладистой бородой, пышущий русско-немецким здоровьем; рядом – Артем Семенович Некрасов, помощник, – сухощавый, с правильными аристократическим чертами лица и тонким с легкой горбинкой носом; по правую руку – Егор Иванович Васюков, штурман, мясистый и широкоплечий, самый молчаливый в компании.

После обильного обеда за картами шла неспешная беседа о политике, ибо к женской теме господа офицеры пока не подступили. Женщины в разговоре среди русских людей идут, как правило, на втором месте после политики.

Впрочем, женщины в этот вечер тоже не скучали.

В углу гостиной бренчала пианола, над ней усердствовала Танечка, местная красавица. Происхождение ее было в некотором роде загадочно. Ходили слухи, что она незаконнорожденная дочь предыдущего коменданта, который неожиданно скончался десять лет назад от апоплексического удара, и взамен него прибыл на полуостров нынешний комендант Перов. Овдовевший два года назад, Алексей Иванович принял Танечку под покровительство, сделав своей экономкой, чем вызвал немалые пересуды в остроге и его окрестностях, на кои он, впрочем, не обращал особого внимания. Об истинных отношениях между Танечкой и Перовым знал лишь его четырнадцатилетний сын Петя, который, несмотря на активное любопытство окружавших, особенно женщин, неоднократно пытавшихся вызвать мальчика на откровенность, хранил глубокое мрачное молчание.

В гостиной, помимо Танечки, веселились еще две весьма миловидные девицы – шестнадцати и восемнадцати лет, дочери местного священника, находящегося в отсутствии по случаю недельного запоя.

Молодые мичманы Александр Демьянов и Прокофий Вольский, щегольски проделав кадрили с поповнами, каждый раз однако возвращались к красавице Татьяне, неустанно бренькающей на разлаженном инструменте.

Между тем ставки за столом росли, кучка денег заметно увеличивалась.

– Что характерно для России, так это безденежье и бездорожье, – глядя в карты, продолжал развивать свою давнюю мысль капитан Вольф. – С другой стороны, это к лучшему. Если дать русскому мужику хорошие дороги, да еще красненькую впридачу, его черт знает куда занесет.

– Россия – капкан. Капкан посреди лесной дороги, – мрачно произнес Васюков.

– Это вы, голубчик, напрасно, – возразил комендант Перов. – Страна – прежде всего ее женщины! Обратите внимание на этих прекрасных Дульциней! Любая могла бы составить счастье любому из нас, господа! Впрочем, даже в этой глуши, уверяю вас, никто из них не зачахнет. Красота и талант в нашей великой империи всегда были в почете!

– Позвольте с вами не согласиться, – встрял унтер-офицер Архип Андронов. – Не талант, а удача! Все, кого знал еще по гимназии – все в командирах! И – ордена за Кавказ! А я вынужден прозябать здесь! Вот так-с!

– В вас никогда не стреляли горцы? – поинтересовался Некрасов.

– Да, не стреляли! – хмельно мотнул головой Андронов. – Так что? Разве я в том виноват?

– Не надо, голубчик, ни в чем вы не виноваты, – успокоил унтера комендант Перов. – Что касается удачи, тут мы с вами очень близки. Неудачники мы с вами, сударь, хоть и вы, и я – Водолеи, – Перов бросил карты. – Пас!

– Да, милостивые государи, – вынимая из кошелька очередную ассигнацию, заметил капитан Вольф. – Наполеона Буонапарте среди нас, увы, нет.

– Беру две карты, – сказал унтер Павел Неродных. – Буонапарте – это что? Мы, извините, будучи на отшибе… совершенно здесь без новостей.

– Отсутствие новостей – самая хорошая новость, – бросая деньги в общую кучу сказал Вольф.

– Как, господа, вы не слышали о Наполеоне? – изумился Некрасов. – О нем сейчас – весь мир. Вшивый заштатный офицеришка в два года стал императором Франции! С ним соизволил сделать аудиенцию даже наш Александр!

– Наполеон, Наполеон, – раздумчиво разглядывал карты комендант. – У нас таких Наполеонов – пруд пруди. Все – хоть сейчас в императоры! Можно в момент составить вселенское правительство. Один Бурковский чего стоит.

– Бурковский? – встрепенулся Вольф. – Господа, я ж его знаю! Мы были в больших приятелях!

– Простите, вы не можете его знать по некоторой известной причине, – комендант был несколько раздражен – карта не шла. – Бурковский никогда в моряках не служил. Этот шляхетский выродок – командир отряда. Из польского восстания изменника Костюшко.

– Нет-нет, господин комендант, – заупрямился Вольф. – Я вам точно доложу – Бурковский мой старинный приятель. Я желал бы засвидетельствовать!

– Извольте, – комендант щелкнул пальцами. – Прохор!

От стены отделился крепкий высокий солдат с веселыми плутоватыми глазами.

– Вот что, голубчик, скажи Емельяну, – комендант потер переносицу, – вели ему привести этих троих… ты знаешь.

– Емельян, вашбродь, пьян-с, – чуть наклонился, отгородив ладонью рот, сообщил Прохор.

– Ну тогда этого попроси… ну этого… Семена Старостина, – бросив взгляд на собравшихся за столом, несколько стушевался комендант Перов.

– Семен пьян-с, вашбродь, – стоя в той же позе ответствовал вестовой.

– Тогда, голубчик, – комендант забарабанил пальцами по столу. – Давай-ка сам, братец, сходи и приведи сюда этих негодяев.

– Слушаюсь, вашбродь! – вскинулся вестовой, лихо развернулся и, чеканя шаг, вышел из гостиной.

– Я смотрю, у вас не острог, не каторга, а нечто вроде семейного приюта, – усмехнулся капитан Вольф. – Потакать пьянству, заигрывать с подчиненными, Алексей Иванович… Разумеется, это не мое дело… Но я буду вынужден в своем рапорте осветить…

– Рядить со стороны – оно, конечно, сподручнее, – сказал Перов. Вы, господа, приплыли и уплыли… А теперь представьте на минуту. Войдите в мое положение. Если б я, как вы выразились, не «заигрывал», от нашего достопочтенного острога мокрого места давно б не осталось! Но как видите – Бог миловал. Здравствуем.

– Прелюбопытная ситуация, – кивнул Вольф.

– Вот именно. Самое любопытное, – продолжал комендант Перов, – что в стенах этой грустной обители созрел заговор. Не много – не мало. Я доподлинно узнал об этом недавно. За неделю до вашего прибытия. Недурственно, господа?

– Забавно, – беря карту, согласился Вольф.

– Да, вы правы. Забавно, – вздохнул Перов. – Как, впрочем, все, что делается у нас в России.

Открылась дверь, и в гостиную вошли трое заключенных в сопровождении вестового.

– У нас что-то вроде классического театра, – рассмеялся Некрасов. – Явление второе. Те же – и три злодея.

– Вот, господа, извольте – заговорщики! – комендант ткнул пальцем в высокого белокурого человека. – Зачинщик! Бывший поручик Бурковский.

– Какой красавчик! Сколько не смотрю, никак не налюбуюсь, – пискнула в углу шестнадцатилетняя барышня, дочь священника, пребывая в объятиях мичмана Прокофия Вольского.

– Да. Набор лиц комедии у вас довольно своеобразный, – согласился капитан Вольф.

И действительно. Трое вошедших заключенных были, казалось, несовместимы друг с другом. Тем более – в серьезном деле. Тем более – в заговоре.

Стефан Бурковский – высокий, сильный, будто вырезанный из крепкого степного дуба, рядом – угрюмый коротыш Степан Рогозин, могучая неистребимая бородища почти до самых глаз; короткие, будто свитые из стальных канатов руки, безвольно опущенные вдоль квадратного туловища. И резким контрастом – Андрей Малинин. Вечная ухмылка на гладком, розовом, как поспевающий помидор лице. И, конечно, чубчик кучерявый, который все время лезет в глаза. И надо его бесконечно сдувать, чтоб не путался, не мешал лицезреть этот прекрасный солнечный мир.

– Что касаемо остальных заговорщиков, – комендант Перов указал на звероподобного узника. – Степан Рогозин, убивец. Зарезал самолично собственного барина Ануфриева. Представьте – за что? За первую брачную ночь с его женой. Будущей, разумеется. А этого… – комендант указал на розовощекого ухмыляющегося парня, – про него слов не найдешь. Самая распоследняя дрянь! Скажи, Малинин, ты в Господа Бога веришь?

– Нет, ваше благородие! – весело ответствовал Малинин.

– Вот именно – нет, – грустно повторил комендант Перов. – Из-за таких, как ты в России постоянная смута. Вот уж по кому петля плачет!

– Вас еще переживу, ваше благородие! – улыбка на лице Малинина стала еще более лучезарной.

– Что же, господин поручик, вы думаете я не знал, что вы втроем в заговоре? – обращаясь уже к Бурковскому, невозмутимо продолжал Перов. – Не видел ваши обезьяньи ужимки? Все видел. Доносы – вот у меня где! – комендант стукнул себя по затылку. – Кстати, Бурковский, доносы строчил один из твоих товарищей!

– Прекратите, господин комендант! – прервал коменданта Бурковский. – К чему этот пошлый балаган?

– Какой уж тут балаган, господин хороший. Увы, я связан с негодяем данным честным словом… – комендант отпил водки. – Впрочем, чего ж вы стоите? Присаживайтесь. В ногах правды нет. У меня нынче с картишками что-то не везет. Может подмените?

– Это можно, – осклабился Малинин.

– Тебя не приглашают, – бросил комендант презрительно. – Так как же, господин Бурковский?

– Благодарю покорно.

– Дело хозяйское. Ты, Бурковский, однако своим дружкам не верь. Особенно вот ему, – комендант указал на Малинина. – Продаст.

– Зачем же так, Алексей Иваныч, – чуть побледнев, покачал головой Малинин.

– За полкопейки заложит, – продолжал Перов. – Да-с. В хорошую вы компанию попали, бывший поручик! Стыдно! Давали клятву на верность царю и отечеству!

– Мое отечество – Польша!

– Нет такого отечества! И не будет! И это еще раз подтвердил своим походом на Варшаву наш генералиссимус князь Александр Васильевич Суворов-Рымнинский!

– Возможно, ваш Суворов – великий полководец. Но он обагрил свои руки кровью честных поляков! История ему этого не простит! – чеканя каждое слово, проговорил Бурковский. – Что касается моей Польши – и над ней встанет солнце свободы! Проше Панове извинить за столь напыщенный слог!

– Если у Вас, господин комендант, все бунтовщики в таком роде, я с удовольствием бы остался служить на Камчатке, – рассмеялся Некрасов.

В ту же секунду от удара сапога разлетелась дверь. Взвизгнули испуганно барышни. В гостиную ввалились ошалевшие от собственной храбрости люди – безумные глаза, перекошенные лица…

– Ложь оружие, вашбродь! – выкрикнул молоденький солдатик.

– Что! Что за идиотские шутки? – вскочил Вольф.

– Прошу прощения, господа, но нам, видимо, придется прервать партию, – комендант раскрыл карты, бросил на стол. – Печально, конечно, у меня джокер…

– Собственно, что здесь происходит? – изумленно переводя взгляд на присутствующих, повторил капитан Вольф.

– Бунт-с, братец, бунт-с! – комендант Перов взял графин с водкой, налил.

– Ложьте пистоль, Алексей Иваныч, – уже как-то неуверенно повторил молоденький солдат.

Все почувствовали – и солдат, и другие бунтовщики смущены спокойствием господ-офицеров.

– Бред! Чертовщина какая-то! – Некрасов тоже налил себе водки. – Вы что-нибудь понимаете, господин комендант?

– К сожалению, – комендант осушил бокал, встал из-за стола. – С этими тремя все ясно! Но вы-то, братцы, как попались на удочку этой троицы? – Перов указал на Бурковского. – Завтра утром половина из вас отплыла бы в Россию, срок вашей каторги закончился, вас ждала свобода. А теперь – виселица! Кому вы доверились, братцы? – комендант ткнул в звероподобного Рогозина. – Душегубу Рогозину? Малинину? – Перов перевел взгляд на Малинина, который вновь продолжал издевательски ухмыляться. – Кровавому разбойнику с большой дороги?

– Но-но, ты! – вмиг сбросив улыбку, зло цыкнул Малинин.

– Не сметь мне тыкать, хам! – стукнул кулаком по столу комендант.

Как раз в эту секунду в гостиную вбежал заспанный всклокоченный мальчик, протиснулся к столу.

– Папа, что это? Что им надо?

– Спокойно, сынок, – комендант пытался говорить как бы добродушно. – Иди, Петруша милый. Иди спать. Я скоро приду.

– Иди-иди, барин! – огромный цыганистого вида арестант подхватил мальчика, потащил к выходу.

– Как ты смеешь? – кричал, извиваясь, Петя. – Немедленно отпусти!

– Без тебя, барин, разберутся, – лохматый мужик впихнул мальчика в чулан, звякнул засовом.

24 июля. 1 час. 24 мин.

Горели северные звезды. На палубе скучали два вахтенных матроса.

– А вот отчего, скажи мне, – спросил вахтенный Ермолай, – отчего почти во всех судах нашего русского флота – все, как ни есть немцы? Или еще того пуще – голландцы?

– То еще от Петра пошло, – рассудил вахтенный Василий. – А что, тебе от иноземцев плохо, покажи? Возьмем нашего Вольфа. Справедливый мужик, самостоятельный. Грех жаловаться.

– Водочку сейчас поди пьет с Некрасовым за наше здоровье, – вздохнул Ермолай.

– Святое дело… – так же тяжело вздохнул Василий.

24 июля. 1 час. 45 мин.

– Если вы, господин комендант, полагаете, что мы сейчас пустим вам пулю в лоб, то заблуждаетесь, – принимая из рук коменданта пистолет, сказал Бурковский. – Вас будут судить завтра. По закону совести и чести.

– Скот! Шляхта недобитая! – сидящий за столом помощник капитана Егор Васюков вскинул пистолет. Но выстрелить не успел. Рогозин подтолкнул его под руку. Раздавшийся выстрел опалил его бороду, пуля проделала в потолке дырку. Рогозин ударил Васюкова в скулу, тот рухнул, выронив оружие.

Все произошло так быстро и неожиданно, что сидящие за столом оцепенели, потом вскочили. Стол опрокинулся.

Некрасов успел подхватить подсвечник и метнуть его в Малинина. Тот увернулся и ударил Некрасова сапогом в живот. Некрасов опустился на колени, изо рта потекла струйка крови.

Комендант отскочил к камину, за ним – Бурковский. Перов выхватил из камина полено – оно было наполовину схвачено пламенем. Полено горело, металось в дрожащих руках. Комендант орудовал факелом, как шпагой.

– Образумьтесь, Алексей Иваныч! – подняв пистолет, отступил Бурковский. – Не хочу брать грех на душу! Вы проиграли!

– Врешь, подлец! Русские офицеры не проигрывают!

Комендант неожиданно с подлинным фехтовальным умением ткнул горящее полено в лицо Бурковскому. Тот отпрянул и выстрелил.

Перов пошатнулся, факел выпал из его рук Он сделал шаг навстречу Бурковскому.

– Будь ты проклят, шляхтич! – и упал навзничь с выражением печали в открытых глазах. Из раны на голове торчала раздробленная кость.

– Гадина! – к Бурковскому подскочил унтер офицер Архип Андронов и ударил, целя в челюсть. Это был искусный удар! И все грациозное, сухощавое тело нападающего в стремительном развороте молниеносно устремилось за его рукой. Бурковский не то чтобы полностью уклонился от удара, он только быстро повернул голову влево и чуть отшатнулся. Кулак Андронова скользнул почти вхолостую по подбородку. И когда кулак пронесся мимо лица, Бурковский поймал, руку, сжал запястье и резко дернул на себя, а правой рукой толкнул противника в локоть. И услышал, как сухо и резко хрустнул сустав.

Раздался оглушительный крик!

Бурковский продолжал нажимать на локоть врага, следуя за его телом, изогнувшимся под прямым углом к полу.

– Ладно, чего там! – подоспел Рогозин. – Лежачих не бьют!

24 июля. 3 час. 15 мин.

И прибывшие на полуостров, и местные господа офицеры лежали, связанные в дальнем углу гостиной. Подле них хлопотали барышни – перебинтовывали, поили из уцелевших хрустальных бокалов.

– Так и не привелось нам сплясать с тобой мазурку! – капитан Вольф с перевязанной головой, сидя на полу, изловчившись поцеловал склонившуюся над ним пухленькую Танюшу.

Бывшие узники и солдаты, водрузив стол на место, сгрудившись в тесную кучку, разлили, перекрестились и молча выпили водку.

Бурковский поставил бокал, перешагнул через убитого коменданта, подошел к камину.

Долго смотрел на кивающего китайского болванчика, на губах которого застыла тонкая змеиная улыбка…

24 июля. 3 часа 23 мин.

Осторожно отодвинулась щеколда, и чей-то голос позвал шепотом в темноту: