Текст книги "Метагалактика 1995 № 1"

Автор книги: Игорь Волознев

Соавторы: Дмитрий Несов,Александр Логунов,Виктор Потанин,Алексей Поликарпов,Александр Комков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Нарушая туманную хмарь предутренней тишины, со стороны Китай-города раздавались редкие автоматные очереди. Но ослабленные расстоянием, они тут же гасли в серой мгле, что стоячим беспроглядным мороком закрыла всю Старую Москву.

Дмитрий вгляделся вглубь черного «оврага» улицы Покровки, состоящей из двух и трехэтажных зданий; если конечно не считать одной высотной коробки, восьмой этаж которой исчезал в грязно-молочном тумане, отчего, казалось, здание упирается прямо в небосвод.

«Художественный фонд России» – прочитал Димка на покосившейся табличке у парадного входа. И, как и следовало ожидать, витражные окна Худфонда были порушены до основания, и теперь внутри них зияла лишь черная пугающая пустота.

Казалось, что вот-вот из нее выпрыгнет нечто потустороннее и мгновенно поглотит оказавшегося рядом человека.

Димка поежился от пробравшего его озноба и поправив на плече карабин, повернул обратно.

На углу Покровки и Садово-Черногрязской улицы по прежнему валялся каркас сбитого вчера вертолета; теперь он походил на останки доисторического ящера и лишь слабый дым струился из его обгоревшего нутра.

Как ни странно, мертвенно белеющий в предрассветной мгле кинотеатр, не пострадал вовсе; если не считать отдельных трещин в витражах, да редких осколочных щербин в мраморной облицовке, отчего можно было заключить, что противник сознательно стремился не причинить ему явных повреждений.

Тем временем, пасмур низкого неба заполнялся сизым мерцанием, отчего с особой чернотой стали проявляться контуры высотных построек.

На улице – никого. Лишь у подножий угрюмо громоздящихся домов понуро шагал часовой в бушлате и бескозырке. И видимо от одолевавшей его скуки, он беспрестанно манипулировал с автоматом: то закидывая его на плечо, то, наоборот, вешая на грудь, либо укрепляя у бедра, наподобие шмайсера.

– Эй, вахта, закурить не найдется? – Крикнул он Васильеву, но получив отрицательный ответ, снова зашагал вдоль перекрестка, подобно маятнику.

Димка развернулся назад, ибо несколько удалился от основного поста; ко всему, из глубины Покровки явственно слышался усталый разнобой шагов возвращающегося отряда.

Едва Димка встал на пост, как из парадных дверей, в сопровождении штабной свиты, вышел командир дивизиона Рябов.

Чтобы как-то сгладить неловкость, ибо командир наверняка заметил отсутствие часового, Димка вытянулся по стойке смирно, и щелкнув каблуками, приложил ладонь к пилотке. – Рядовой Васильев, пост – номер четыре. Во время службы…

– Вольно. – Комдив устало махнул рукой и направился к двигающемуся из глубины Покровки подразделению.

– Товарищ полковник! Всему батальону – ордена! – Еще издали прокричал Стафеев – несмотря на звание майора, простецки обращавшийся как с выше – так и с нижестоящими по званию. – Переход на Старой площади отстояли… На Лубянке, впрочем, тоже…

– Будут, будут ордена. Возьмем Кремль, все будет. – С теплотой в голосе ответил комдив и вытащил из кармана пачку «Казбека». – Закуривай, майор, – протянул он папиросы комбату, при этом добавив, как бы невзначай, – кстати, батальон отправляй на отдых. Через час выступает.

– Ясно, – кивнул Стафеев и повернувшись к подчиненным, зычно крикнул поверх голов. – Всем отдыхать! Чаи, кофеи не разводить. Они уже приготовлены в буфете Дворца съездов! Всем понятно?!

– Так точно! – Со смешком отозвались бойцы, и по команде – разойдись, возбужденно галдя, двинулись к гостинице.

Тем временем, Стафеев, почувствовавший себя в центре внимания, после двух-трех жадных затяжек, начал обстоятельно рассказывать о действиях на Старой площади.

– Мы, товарищ полковник, поступили хитрее, чем предыдущий батальон сотоварищей. – Лукаво прищурившись, он оглядел вставших полукругом офицеров, которые уже внутренне улыбались, ожидая не просто доклада, но – небольшого артистического действа.

– Так, вот. Поздняков, бедолага; неплохой парень, между прочим, едва нас дождался. Ибо перестрелял к исходу событий почти все патроны: так сказать, отгоняя неприятеля от входов в подземные переходы.

Он вновь лукаво усмехнулся и со значением выпустил вверх струю дыма. – Но я его не обвиняю, хотя он и положил там десятка три, не считая раненых… Но, да ладно. Мы же, товарищ командир дивизиона, поступили проще. – Стафеев явно тянул время, чтобы произвести максимальный эффект.

– Тихо-мирно, – комбат чуть присел и даже стал на цыпочки, жестами изображая характер операции, – без суеты, – хитро подмигнув, он заговорщически огляделся по сторонам, – прикрепили фитили к бочкам с бензином, да и.

Стафеев наотмашь рубанул ладонью и в азарте топнул ногой, – катнули их в переход.

– Отлично придумано, – наперебой загалдели офицеры, и кто-то из комбатов одобрительно хлопнул его по плечу.

– Вот, и я говорю то же самое… А затем – следом, бочку мазута, ну, и соляры, естественно… полыхнуло лучше, чем твой напалм… Рота Айтуганова, тот же фокус проделала на Лубянской площади. Ну, а затем, ладком-рядком, пулеметы – на третий этаж ЦК ВЛКСМ; вся площадь, как на ладони… Кстати, они там баррикады начали возводить. На крыше ЦК КПСС – минометы… Разок на нас с вертолетами рыпнулись. Но это, с их стороны – уже, кулаки после драки… Хотя, ЦК ВЛКСМ вскоре накрылось. О чем сожалею…

– Так, понятно, – прервал комдив фривольный доклад Стафеева, и его лицо вновь обрело отстраненно-официальное выражение. – Это вы хорошо придумали – с бочками бензина. Теперь переходы не подорвут. – Ну, да-к, – Стафеев с апломбом пожал плечами, – все метро, небось, пылает. А значит – изнутри, им то же, не добраться.

– Танки с БТРами пройдут, а это самое главное, – вклинился в разговор высокий сухощавый подполковник – командир мехбригады, и разговор офицеров, естественным образом перешел в деловое русло.

Командиры подразделений еще поговорили о предстоящей операции и разошлись для инструктажа младшего комсостава; скоро надо было выступать.

Через полчаса из закоулков между домами начала выползать боевая техника; не слишком много – три танка, шесть БТРов, да десять крытых грузовиков. К половине из них прицеплены средние гаубицы и миномет – «Град», в сорок стволов.

Не густо, но вся артиллерия и основной мехкорпус были сосредоточены на Тверском направлении. А что от них осталось, Дмитрий уже знал; поэтому и эти полдюжины стволов оказывались не лишними.

Наконец, машины выстроились в одну колонну и ушли вперед, едва ли не к трамвайным линиям Чистопрудного бульвара. И тут же по этажам гостиницы пронеслись зычные возгласы дневальных.

– Подъем! Выходить строиться! Подъем!..

Через четверть часа дивизион стоял на противоположной от командирского БТРа стороне и ожидал дальнейших команд.

Утренняя хмарь сливала плотный строй бойцов в единую, почти неразличимую массу, но комдив мог и с закрытыми глазами рассказать структуру, своего, растянувшегося на целый квартал войска; в голове, батальон мотопехоты; затем – полк карабинеров (всполохи дотлевающего пожара тускло отсвечивали на примкнутых к карабинам штыках); полк автоматчиков, связь, минеры, медсанчасть, минометчики.

– Братцы! – Голос комдива сорвался, но затем вновь зазвучал надтреснутым дискантом. – Настала великая минута. И я верю. Эта минута даст новый отсчет в Истории народа. В Истории России! Может быть, в Истории человечества!.. И говорю это не ради высокопарных слов. Ибо сейчас мы двинемся в наш последний и решающий бой! На штурм Кремля! Да! Враг силен. Но знайте. Никакая сила не может остановить воли народа. И его гнева. Тем более – если этот гнев праведен…

Комдив возбужденно взмахнул рукой, подбирая нужные слова, но тут к БТРу подбежал адъютант и взобравшись на него, что-то отрывисто, вполголоса произнес.

Полковник одобрительно кивнул и поправил фуражку, зычно скомандовал.

– Дивизион! Напра-во! Отряды мотопехоты – по машинам! – И сразу, головной батальон кинулся к своим грузовикам.

Автофургон «КамАЗ», в котором, вместе со взводом находился Васильев, шел первым, сразу после колонны бронемашин.

Димка, как обычно, сидел с краю, и потому, видел все, что происходило снаружи.

Хотя, разглядывать было особенно нечего; двух и трехэтажные дома лишь изредка перемежались более высокими постройками. Вокруг ни души, все замерло и только – мерное движение колонны, да приглушенный рокот грузовиков.

Улица, как и полагалось для Старой Москвы, была не совсем прямой, и когда, после Чистопрудного бульвара въехали на Маросейку, пехотные полки потерялись в сумраке, за изгибом поворота.

Димка с опаской взглянул на крыши домов и сделал заключение, что забросать их оттуда гранатами – ничего не стоит, также, как ничего не стоит двум-трем боевикам, спрятавшись в переулке, поджечь все головные машины.

Теперь, оторвавшись от основного контингента, мехколонна оказалась как бы представленной сама себе: отчего чувство загнанной обреченности, щемящим ознобом начало вползать в душу. Внутренний холод, здесь странным образом соединялся с холодом внешним, и того гляди, мелкой дробью начнут стучать зубы.

И чтобы избавиться от ознобной неуверенности, Димка прикусил губу, и начал усиленно рассматривать уходящие назад здания.

Это было совсем не интересно, но краем рассудка он отмечал, что некоторые из них, до Октябрьской революции, явно принадлежали богатым жильцам: ибо имели вычурную лепнину на стенах и барельефы масок над окнами.

Около одного такого остановились, не доезжая квартал до Старой площади.

– Что там? Затор какой-то. – Вполголоса предположил Михалыч и приподнявшись, посмотрел в лобовое, вставленное в брезент окошечко.

Димка тоже высунулся из грузовика; голубое трехэтажное здание было мастерски отделано лепниной, миниатюрными колоннадами и гипсовыми скульптурами античных нимф.

«Постпредство кабинета министров Белоруссии» – прочитал Димка на доске у главного входа.

На противоположной стороне, за решетчатой оградой тонула в полумгле церковь, фоном которой служил стеклобетонный параллелепипед, теряющийся верхними этажами в утреннем тумане.

– Сержант Воробьев! Установку «Град» – на площадь! – Послышался по селекторной связи голос комдива.

– Чегой-то они там? Баррикады, небось? – Вставил свое предположение Михалыч и снова прильнул к окошку.

– Товарищ полковник! Последний заряд, всего десять стволов! – Взмолился в радиодинамике растрескиваемый помехами сержантский голос.

– Ты что, хочешь, чтобы они перещелкали все танки?! Выполнять приказание!

– Есть! – С горьким надрывом раздалось в ответ и через полминуты, по краю обочины, то и дело выбиваясь на тротуар, прокатился «Зил», с минометом позади него.

– Сейчас что-то будет, – с тихим восхищением произнес Грушинский и его глаза шально сверкнули в полутьме. – Даже покурить захотелось, – и он недвусмысленно посмотрел на Цымбала.

– Накуришься еще, – недовольно бросил ему из глубины фургона командир взвода Шкрабов, – в любую минуту могут в бой бросить. Уж тогда, точно, всем дадут – и «Мальборо», и «Герцеговину Флор»…

Около двух-трех минут тянулось тягостное молчание; с той стороны, тоже, никто не стрелял.

И вдруг, серия мощных взрывов лопающимся рапидом располосовала вакуумную тишину.

– Конец котенку, больше сосать не будет. – Нервно хохотнул сидящий рядом с Дмитрием Пенкин, и в возбуждении потерев ладони, азартно хлопнул ими по коленям.

И снова, на две минуты – тишина.

– Механическое подразделение, – раздался по радиосвязи, теперь уже устало безразличный голос комдива, – малый вперед.

И колонна техники вновь двинулась к Старой площади.

От здания ЦК ВЛКСМ, действительно, остались лишь дымящиеся руины; а из подземного перехода валила тяжелая жирная гарь, аспидные клубы которой скатывались вниз, в Китай-город.

Досталось и Политехническому музею; занимая целый квартал, он уступал в размерах разве что ГУМу.

Ко всему, общее впечатление дополняла мостовая, изувеченная многочисленными колдобинами, засыпанная обломками кирпича, штукатурки, строительного мусора.

И снова остановка.

– Личному составу мотопехоты, на расчистку баррикад. – Команда комдива прозвучала как-то особо буднично и бесцветно.

– Значит, все в порядке, – решил про себя Димка и первым выпрыгнул из машины.

Баррикада, состоящая из наваленных поверх мешков с цементом штабелей деревьев, перегораживала въезд на Ильинскую, которая, начинаясь от полукружий угловых домов, будто стекала вниз по направлению к Красной площади.

– А ну, ребята, навались! – Комбат Жерехов сходу начал руководить работами, и тут же, первым ухватился за комель дерева.

Баррикаду, сработанную наспех и под огнем, растащили через пятнадцать минут; две 122-миллиметровые пушки откатили на задворки углового здания; туда же перенесли и трупы изрубленных осколками артиллеристов. Димка с содроганием посмотрел на месиво из человеческих тел, которые, элементарно, сложили в штабель; оно и не мудрено – если после минометного обстрела даже стены покрылись оспинами глубоких рытвин.

И едва появился необходимый для техники проход, как танки пошли вперед и пехотинцы, на ходу попрыгав в машины, двинулись следом.

– Мин быть не должно, – задышливо произнес Пенкин; он опять сидел рядом с Димкой, – в асфальте не больно поставишь, я так думаю. – Расположившийся напротив Шульгин согласно кивнул и аккуратно поправив на пулемете свисавшую до пола ленту, рассудительно добавил. – В лоб бить будут. Это точно… Сердцем чувствую.

Как Димка ни сдерживал страх – все же мелкий озноб, порождаемый внутренней, подошедшей вразнос пружиной, начал неодолимо сотрясать его тело. И чтобы никто не заметил художеств постыдной зубной чечетки, он целиком отвернулся назад, как если бы его интересовала втягивающая на Ильинскую колонна автомобилей.

Почти беззвучно она двигалась на малом ходу мимо окрашенных в темно-зеленый и брусничный цвета ампирного стиля зданий; монументальная их лепнина, сложная вязь наличников, горельефы масок, и торсы угрюмо поддерживающих балконы Атлантов, только усугубляли тревогу напряженного ожидания.

И вот, она прорвалась. Взрыв, к которому все были внутренне готовы, и тем не менее, происшедший неожиданно, располосовал как фольгу молочно-серый рассвет; и сразу все задергалось, забилось, завизжало колодками тормозов, беспорядочно забухало пушками танков, застучало пулеметами бронемашин.

– Один, готов, – Шульгин вцепился в ствол пулемета и его обескровившиеся губы превратились в тонкий натянутый шнур.

Впереди раздался еще один раскат, и тут же, рикошетя о стены, мостовую и борта машин, частой шрапнелью россыпью зацокали пули.

Не в силах ощущать себя живой мишенью, забыв про страх, Димка выглянул наружу… Головной танк, замерший у перекрестка – пылал как свеча, а впереди, буквально через квартал, между ГУМом и «Средними рядами», до второго этажа возвышалась несокрушимая, выложенная мешками с песком и цементом стена.

Стена – на гребне которой все было сплошь утыкано ПТУРСами, пулеметами и артиллерией.

– Что там?! – Фальцетом выкрикнул из глубины кузова взводный, но селектор уже разрывался от истошного дисканта комдива.

– Всем поворачивать вправо! Вправо, и на Никольскую! Пехота, по Новой площади на Лубянку! Как слышите?!..

Моторы сразу взревели до полных оборотов, и Димкин фургон – со скоростью, максимально возможной в этих условиях, рванул за бронеколонной, в Богоявленский проезд.

Где-то рядом ухнул артиллерийский взрыв, и Пенкин, выгнувшись, будто в столбнячной каталепсии, навзничь упал на Димкины колени; он несколько раз конвульсивно дернулся, и кровь, с клекотом полилась из его широко открывшегося рта.

Раздался еще один взрыв, и кузов «КамАЗа» круто занесло на повороте; теперь снаряд попал в идущий следом грузовик.

И словно в мельтешащем калейдоскопе, Димка одновременно видел: агонизирующего на коленях старшего матроса, танк – пылающий у портала «Торгово-промышленной палаты», бойцов – выпрыгивающих под пули, из кузова развороченного грузовика. А за танком – в жерле Рыбного переулка, под прицелом золотых крестов церкви, настороженно замерли корпуса гостиницы «Россия».

Впереди опять что-то взорвалось; на этот раз стреляли со второго этажа серого здания, скалоподобным монолитом взгромоздившимся рядом с церковью Богоявления; снаряд ПТУРСа поджег второй танк, и теперь, проезд к Никольской оказался перекрытым.

– Заворачивай на Старопанский! – Рябов выпрыгнул из командирского БТРа.

– Чтоб ее – засада! – В сопровождении адъютанта, не обращая внимания под свист пуль, он прихрамывая побежал к углу переулка.

– Внимание экипажам!.. Савельев – первый! Следующий – Климук… Харченко…

Рискуя быть задавленным, комдив метался между машинами, направляя их в узкий изогнутый переулок, пока площадь перед Министерством труда не освободилась полностью.

Димка осторожно взглянул наверх, в узкий просвет уличного каньона, и топкая коллоидная жуть стала медленно заполнять его сознание; он вдруг с необычайной ясностью понял, что для превращения бронеколонны в груду металла, достаточно одного вертолета.

Димка инстинктивно дернулся в желании скрыться от предполагаемой бомбежки, но Пенкин по прежнему лежал у него на коленях; остекленевшие глаза матроса тускло смотрели в Димкино лицо, а окровавленная бородка, непокорная даже смерти, еще сильней задралась вверх.

Дмитрий пытался незаметно столкнуть его на дно кузова, но одеревеневшие руки не подчинялись волевым усилиям, и даже наоборот, в судорожной конвульсии еще сильней обхватывали коченеющий труп.

Теперь Димку трясло так, что он уже не мог этого скрыть; мутный ужас волной затапливал сознание; Димке хотелось кричать, на – губы застыли, будто запечатанные сургучом, а ведь еще вчера он считал, что начисто избавился от страха – привык к свисту пуль и разрывам снарядов – но здесь, среди нависающих каньонов Старой Москвы, все его бесстрашие было сметено и задавлено словно обвалом, без всякой надежды на спасение; а он, оказался беззащитным, загнанным в клеть кроликом, один на один с испепеляющим дыханием смерти.

И вскоре, не помня себя, он бежал вместе со всеми по Лубянке и Театральному проезду, хрупая усыпавшими мостовую осколками витрин «Детского мира».

Подобно клокочущей, падающей с гор реке, масса людей скатывалась вниз, и также, словно водный поток раздваивалась на два рукава, ударившись о баррикаду у гостиницы «Метрополь».

Подземный переход, следующий сразу за баррикадой, был превращен в противотанковый ров, и взвод пехотинцев, разбирая оставленный противником завал, сталкивал в его обрушенное чрево деревья, фонарные столбы и бетонные блоки.

– Давай-давай! БТРы пройдут! – Командир мехбригады словно стрелочник махал руками перед образовавшимся в баррикаде проходом, но техника – не желая ломить на авось, воспользовалась более надежным путем: поворачивала за Малый театр, чтобы переулками выйти к Манежной площади. Как ни узки были полуобрушенные тротуары, но вскоре Театральная площадь оказалась заполненной едва ли не на треть; на этом движение толпы и заканчивалось, ибо потеряв управление, оно, повинуясь первоначальному импульсу, не в силах остановиться совсем, она спонтанно образовала вращающийся вокруг своего центра водоворот.

Оказавшийся по воле случая в арьергарде, комдив, размахивая пистолетом ринулся в пролом, которым не пожелали воспользоваться танки, и преодолев переход по лежащим поперек деревьям, вклинился в потерявшую управления массу.

– Слушай мою команду! – Закричал он срывая связки, и добавив для крепости трехэтажный мат, несколько раз выстрелил в воздух. И тут же, когда все замерло на короткий миг, скомандовал со звенящей властностью.

– На штурм Кремля! Вперед!

Шквал огня уперся в атакующих сплошным свинцовым частоколом; окна второго и третьего этажей музея имени Ленина, ощерившись десятками изрыгающих стволов, смертоносным гребнем впились в катящуюся через площадь человеческую лавину.

Рябов схватился за вспыхнувшее алым плечо, и с криком, – назад! – На подламывающихся ногах кинулся к гостинице «Москва», увлекая под скалоподобные ее стены, рассеиваемые огнем полки.

Жерло Моховой втянуло их подобно гигантскому вакуумному насосу, и теперь тащило по своему чреву между гостиницей «Москва» и не менее огромным Домом Совета Министров.

Димка увидел, как бегущий впереди комдив начал вдруг медленно оседать, и сделав несколько шагов к парапету министерства, рухнул у парадных дверей.

К нему тут же кинулся адъютант, но это уже было все равно; командир толпе стал более не нужен. Теперь она управлялась собственной яростью и страхом; яростью и неумолимостью общего движения, внутри которого нельзя было остановиться также, как в объятиях смерча либо горного потока.

Переходы на перекрестке Тверской и Манежной площади, также оказались взорваны; прибывшие немногим ранее части Гайдалова забрасывали провалы щитами ограждения, что стояли вокруг ремонтируемого отеля «Националь». Но это было необходимо для прохождения техники, а люди, уже наученные предыдущим опытом, устремились к узким бровкам тротуаров; самые же находчивые высадили парадные двери министерства, и теперь, преодолев коридоры, прыгали на мостовую из торцовых окон первого этажа.

Две армии соединились и на Манежную площадь словно хлынул селевой поток. Но едва он достиг середины, как со стороны баррикад Исторического и Кремлевского проездов, в ответ на шквалоподобное движение, обрушился смертоносный ураган свинца.

Баррикады здесь были не чета Ильинским – эти поднимались едва не к крыше Исторического музея и среднему ярусу Угловой Арсенальной башни. Но также, как на Ильинской – были усеяны пулеметами, ПТУРСами и легкими орудиями.

От шквального огня передний клин наступавших дрогнул и покатился, словно вдоль невидимой преграды, к воротам Александровского сада. Кое-кто попытался преодолеть чугунные с бронзой решетки, но за каждым выступом Кремлевской стены и в окнах-бойницах Арсенала сидело по пулеметчику.

Наткнувшись и здесь на свинцовый волнорез, батальоны атакующих отхлынули назад, к отелю, и устремились естественным ходом мимо П-образного корпуса МГУ, и вдоль Манежа, к площади Борисоглебских ворот. Оттуда, с Новоарбатского проспекта, навстречу им уже двигались части Можайского направления.

После разгрома в гостинице «Украина», они все-таки собрали несколько полков и переправившись в районе Бережковской набережной, вышли к Кремлю почти к началу операции.

Теперь оба соединения столкнулись в тесном промежутке квартала, и заполнив его, остановились в неодолимом противоборстве.

Деморализованная толпа управлялась уже не приказами командиров, а властным повелением инстинкта самосохранения; и единственной ее задачей было – смять оказавшееся на пути препятствие, повернуть назад, опрокинуть, смести, подавить, и если придется – уничтожить. Ибо, странным образом, перед лицом неминуемой смерти, свои стали чужими, друзья – врагами, а враги – некой безличной, неотождествляемой с человеком силой.

И совершенно непроизвольно, тысячи спаянных воедино тел, не находя выхода, стали выдавливаться вверх по Большой Никитской, помимо желания дезертируя с поля сражения.

Хотя и сознательных дезертиров было немало; ибо тот, кто не мог прорваться между университетскими корпусами, бил окна, чтобы внутри здания укрыться от смертоносного огня.

А двигающиеся с Тверской и Нового Арбата части все продолжали прибывать, и теперь – явившиеся на смену расстреливаемым первым рядам, уже буквально шли по трупам, едва не в сплошную вымостивших Манежную площадь.

И как жидкость, принимающая форму сосуда, человеческая масса, несмотря на встречный ураганный огонь, потекла вниз к Неглинной, где ангароподобный Манеж уже не служил защитой, и пули, свободно прошивая кроны деревьев, с неумолимой фатальностью отыскивали свои жертвы.

Левый фланг армии Гайдалова выдавливался по тому же принципу, назад, к Театральной площади, и откатываясь вдоль стен министерства и дома Пашковых, явно предпочитал такой исход событий.

Никто более не жаждал боя; все понимали, что наступление провалилось, и теперь искали одного – спасения. И спасение для устремившихся к ЦУМу и Большому театру могло превратиться в реальность, если бы со стороны Лубянской площади, в воздухе не появились четыре полностью экипированных боезапасом вертолета.

И сразу, шесть огненных струй сорвалось с пилонов одного из них, сметая с лица земли «Детский театр» и здание метро «Охотный ряд».

Следующий ракетный удар обрушил северо-восточную часть гостиницы «Москва». А следом – еще и еще; ракеты отрывались очередью, будто снаряды с кассет зенитных установок, рождая своим действием клокочущие каскады дыма и гари.

Взрывы, грохот рушащихся зданий, вопли погребаемых под обломками людей, конвульсии потерявших туловища конечностей, ошметки разносимых по мостовой внутренностей, изувеченные осколками и задавливаемые стенами трупы – все смешалось в одну сплошную невыносимую вакханалию ужаса. Вертолеты быстро набрали высоту и, сделав круг над Красной площадью, вновь двинулись к Манежной.

Выстроившись будто на параде в одну линию, и в торжественной надменности показывая собственное превосходство, словно апостолы смерти, они не знали жалости и пощады. А под ними, будто гигантское цунами вращалось, раздираемое тротилом ракет, иссекаемое пулеметными очередями, тысячеголовое, окровавленное Нечто.

Толпа рвалась вон из этого кромешного ада, но выбраться назад не было ни малейшей надежды; люди давили друг друга и узкая горловина Большой Никитской ничего не меняла в принципе.

Солдаты, беспорядочно и без стремления поразить цель, палили по рвавшим их на части железным чудовищам; две зенитки, развернувшиеся у гостиницы «Националь» и запрудившие Тверскую БТРы, стреляли до покраснения стволов, и все казалось бессмысленным; извержения огня, как ни странно, напоминали действия ребенка, от страха прячущего голову под одеяло, либо агонию утопающего, видящего спасение и в соломинке.

Но вдруг одна винтокрылая машина застыла, будто подвешенная на невидимых нитях: ее пропеллеры противоестественно зафиксировались крест на крест, и качнувшись вперед, словно в стремлении выровнять нарушенное равновесие, она отвесно рухнула в центр скопления людей.

Лишь краем глаза Дмитрий успел увидеть взметнувшийся после нее огненный смерч, ибо уже через мгновение мчался по Неглинной, то и дело спотыкаясь о валяющиеся на мостовой трупы, механически отталкивая сраженных огнем бойцов, пока их с размаху не вынесло, наконец, к Кутафьей башне Троицкого моста.

По деморализованной массе вновь прокатился боевой дух, и с криками, – Ура! – Словно что-то заново осознав, с тем же напором, что толкал ее к бегству, толпа покатилась к Троицким воротам, по вымощенному брусчаткой пологому спуску.

Уже ломы и приклады застучали по дубовой обшивке ворот, а по сотням поднятых рук, качаясь, двинулись невесть откуда возникшие лестницы, как в воздухе что-то взорвалось, и огненные слитки посыпались на головы штурмующих.

Тишина замерла на миг, как треснувший лед. И тут же, подобно обвалу прорванной плотины, покатилось назад обезумевшее, расколотое ужасом Существо без лица; в страшной давке, сминая друг другу ребра и ломая позвонки люди, словно фарш из мясорубки, выдавливались через створы Кутафьей, а вслед им, рождая рукотворный поток лавы, одна за другой падали рвущиеся бочки с горючей смесью.

– Шестая, седьмая… десятая, одиннадцатая… – Димка, прижатый к ограде Александровского сада, в каком-то застывшем остеклении ума следил за страшной работой обороняющих Троицкие ворота; солдаты противника все продолжали и продолжали сбрасывать гекалитры смерти, а внизу, объятые пламенем люди, обезумев прыгали с моста и в поисках спасенья, живыми факелами метались по саду; многие, обессилев, падали на землю, и в судорожной агонии катались по жухлой полегшей траве, но некоторые натыкались на деревья, падали под них, и вот уже ели и лиственницы начали медленно заниматься трескучим сатанинским огнем.

А пылающий ураган, выдавив из Кутафьей спасавшийся бегством арьергард, стремительным накатом ударил об угол Манежа, и покатился дальше, походя слизывая десятки обреченных жизней.

Словно в замедленном кино Дмитрий увидел падающую в пламя медсестру Лидию, и, как Грушинский, развернувшись, с перекошенным лицом рвется против движения, но сметаемый живой лавиной, ломается, будто вырванный с корнем тростник, и тонет в ней, погребаемый под множеством затаптывающих его ног.

Новая людская волна оторвала Димку от чугунной ограды, и он вместе со всеми побежал вниз по улице. Перед его застывшим взглядом одна за другой проносились, укрепленные на грязно-зеленых стенах, памятные доски: …Анна Ильинична Езизарова-Ульянова – словно вспышка стоп-кадра; метр на полтора, из серого камня… окна, двери, балконы – балюстрады с решетками похожими на паутину. И следом – будто кровавый лоскут: «Музей В. И. Ленина (в квартире А. И. Елизаровой-Ульяновой). Вход бесплатный».

У Боровицких ворот, тоже, все горело; огонь стекал к Большому каменному мосту, где по водостокам попав на Кремлевскую набережную, уже беспрепятственно заливал пожаром черную гладь Москвы-реки.

Чтобы не попасть в какое-либо жгучее щупальце напалма, Димка выскочил на холм пожухлого газона, и вдруг, в который раз за последние минуты, будто в стоп-кадре остановили движение и выключили звук.

Треск пулеметов, крики, грохот орудий – все ушло куда-то в небытие, а посреди навалившегося чистой голубизной утреннего неба, словно мыльные пузыри, один за другим раскрывались белые купола парашютов.

– Десант… – И тысячный унисонный вздох завороженно исторгся в одном оцепенелом изумлении.

Десантники уже в воздухе вели огонь, но выстрелов не было слышно, так же, как не было заметно движения парашютов, что будто приклеенные застыли посреди небосвода. И эта игрушечная ирреальность становилась вовсе невыносимой, отчего хотелось упасть в жухлую траву и зажать уши ладонями, чтобы не слышать, не видеть, не знать, не существовать, вырваться из этого ада…

Но тут снова прорвалось, будто кто-то прикладом разбил звуконепроницаемые двойные стекла.

– Ребята! Через мост, пока не отрезали! – Прокричал, срывая связки, невесть откуда взявшийся Жерехов, и значительная часть солдат ринулась за ним к Большому каменному…

Вдруг, черный зигзаг располосовал Димкино сознание, и покатился вниз, к мгновенно ослабевшим коленям: он словно воочию ощутил, как разверзается мост под его ногами, как все уходит в тартарары, в преисподнюю, в никуда; рядом прихрамывая семенил Леха и тащил, подставив плечо, раненного брата Андрея: голова близнеца моталась из стороны в сторону, и похоже…

– Мины. Под мостом мины. – В ужасе, до горячей струи по ногам, понял Димка, и отпрянул от увлекшей его толпы, побежал вдоль Боровицкой площади.