Текст книги "Шекспир"

Автор книги: Игорь Шайтанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Болезнь конца века

Шекспир не пошел по пути «теории гуморов», оставив ее Бену Джонсону, хотя можно утверждать, что он первым угадал ее комические возможности. В таком случае он ограничился шутками миссис Куикли в «Виндзорских насмешницах», а для собственной разработки выбрал лишь наименее комический гумор – меланхолию.

У Гамлета немало шекспировских собратьев по недугу: Ричард II, Антонио («Венецианский купец»), Брут, Жак-меланхолик. Все они в той или иной мере – чужие на этом празднике жизни, но никого из них в такой мере, как Гамлета, недуг не делает чужим в сюжете пьесы, к тому же названной его именем.

В «Гамлете» слово «меланхолия» употреблено дважды, но оба раза значимо – как диагноз главному герою. Сначала его ставит себе сам принц, побуждая себя к мести и рассуждая о том, что, помимо слов Призрака, ему нужны более веские улики, поскольку во власти дьявола принять милый образ и тем скорее овладеть его душой, что она поражена «слабостью и меланхолией» (II, 2).

С удручающей последовательностью русские переводчики воздерживаются от этого слова, видимо, полагая, что по-русски оно прозвучит анахронизмом. Совсем нет: оно принадлежит шекспировской эпохе и на ее языке глубоко значимо.

Еще раз в трагедии им воспользуется Клавдий, говоря о Гамлете. Он не верит ни в любовь, ни в безумие как источники болезни принца и ставит верный диагноз – меланхолия (III, 1). Это не повод удивиться проницательности короля, так как он изрекает общее место. Вероятно, каждый сколько-нибудь сведущий зритель повторял про себя то же слово. Гамлет был воплощением этого недуга, охватившего многих.

В хронике принц притворялся безумным, у Шекспира это ему тем легче сделать, что его разум и душевные силы потрясены меланхолией. Ее симптомы были известны, многократно описаны. Скорее всего (если он нуждался в каком-то пособии), Шекспир, как считают, мог почерпнуть их из «Рассуждения о меланхолии» Т. Брайта, но эти симптомы повторялись многими авторами. Одно из описаний меланхолии принадлежало французскому врачу Андре Дюлорену, бывшему личным медиком Марии Медичи и Генриха IV. Его «Рассуждение о сохранении зрения; о недугах от меланхолии…» появилось в Лондоне на латыни частично и полностью в английском переводе в 1599 году.

Меланхолия поражает тело и душу: «Страх ежедневно сопутствует ей и порой нападает на человека с такой непостижимой силой, что тот становится кошмаром для самого себя; печаль никогда не покидает его, подозрение тайно преследует его вздохами, недоверием, ужасными снами, молчанием, чувством одиночества, боязнью людей и света дневного…» Она проявляет себя «самым разным образом, заставляя одних смеяться, других плакать, представляя одних вялыми и сонливыми, других – вечно чего-то боящимися и впадающими в ярость».

Меланхолия шекспировского времени – одно из первых проявлений того умонастроения эпохи, которое позже сочтут сопутствующим «концу века» – fin de siecle.Каждая дата с двумя нулями на конце и прежде возбуждала тревогу, болезненную и всеобщую. В Средние века она принимала религиозный характер – ждали конца света. В конце XVI столетия приступ болезни приобрел характер более индивидуальный и психологический. Впадая в меланхолию, шекспировские герои реагируют на несовершенство мира и пускаются в трудный путь его познания, а заодно – и самих себя. Именно такой изобразил аллегорическую фигуру Меланхолии еще в начале столетия (1514) Альбрехт Дюрер – погруженной в размышление, окруженной символами научного и тайного знания.

Путь к себе был желанным, но чреватым неведомым душевным потрясением. Человек принимал на себя груз, который прежде разделял с другими в лоне общей веры и единого для всех обряда. Меланхолия была платой за свободу мыслитьи подвергать сомнению.Гамлетовская меланхолия сопутствует размышлениям принца, перекликающимся с нравственной философией в ее самом современном выражении – в «Опытах» Монтеня. Такого рода перекличек замечено много. В них мысль подвергает сомнению реальность мира, осмысленность жизни, различие добра и зла: «Само по себе ничто ни дурно, ни хорошо; мысль делает его тем или другим» (II, 2; пер. Б. Пастернака).

Мысль, способная творить мир, служит препятствием к тому, чтобы действовать. Она подменяет собой действие и готова принять на себя ответственность за саму жизнь: мысль о самоубийстве – постоянный предмет размышлений у Монтеня. Образные совпадения в речи Гамлета с оформлением мысли у Монтеня в переводе Флорио, как полагают, служат достаточным подтверждением того, что принц из саксонской хроники и герой жанра «трагедии мести» оказался обладателем знания, выталкивающего его из старого сюжета и старого жанра. Герой более там неуместен в такой же мере, как он ощущает себя неуместным в замке Эльсинор.

Интересно, как воспринимала это несоответствие публика «Глобуса» – и те, кто сидел в ложах, и те, кто стоял во «дворе». Были ли первые готовы оценить нового героя, забредшего в старый жанр, как открытие или осуждали как ошибку? Не мешал ли мститель-меланхолик вторым наслаждаться процессом мщения или для них его глубокомысленные монологи были оправданы тем, что герою приходится прикидываться безумным и все эти «быть или не быть» развлекали как не очень понятный вздор (который и был воспроизведен по чьей-то памяти в первом кварто)?

Во всяком случае, и для тех, и, вероятно, для других не было секретом, чем страдает принц – меланхолией. Это спустя 200 лет начнут подыскивать для него более современные нравственные и психические недуги, договорившись в XX столетии до эдипова комплекса: дескать, Гамлету только кажется, что он скорбит по любимому отцу, в действительности же отца он ненавидел, поскольку Есегда был влюблен в мать, которую ревнует теперь к дяде. Ближайший ученик и соратник Фрейда – Эрнст Джоунз – посвятит загадке Гамлета объемное исследование (1910), и если бы учитель уже не назвал комплекс эдиповым, то он вполне мог войти в психиатрию как гамлетовский.

Диагноз, поставленный герою, легко переадресовывается самому автору – Шекспиру. И тем легче, что если на несколько месяцев сдвинуть время написания трагедии, то можно предположить в качестве биографического повода для нее – смерть Джона Шекспира в сентябре 1601 года. Если к этому добавить название и связать его с воспоминанием о смерти собственного сына Гамнета, то вся трагедия превращается в случай для психиатра, к которому следовало обратиться Уильяму Шекспиру.

Отношения отец—сын действительно вплетены мотивом в параллельные сюжеты трагедии, но сам этот мотив – из хроники. И в трагедии он имеет смысл хронологический, обозначающий смену поколений, конец века, рвущуюся связь времен – и меланхолию как состояние души того, кто осознает невозможность вправить «вывихнутое время».

Глава четвертая.
ТЕАТР ПОПАДАЕТ В ИСТОРИЮ

«Ричард – это я»

Кроме трагедии «Юлий Цезарь», на право считаться первой пьесой, поставленной в «Глобусе», может претендовать хроника «Генрих V». Претензии в ее пользу основываются на Прологе к первому акту (если в «Юлии Цезаре» прологов нет вообще, то эта хроника изобилует ими, предваряющими каждый из пяти актов). Хор размышляет над тем, возможно ли вместить столь грандиозное действие в столь малое пространство «деревянного О»…

Как плотник в «Юлии Цезаре», объявляя свою профессию, скорее всего подкреплял слова жестом в направлении стен, пахнущих деревом, так же, вероятно, поступал и Хор в «Генрихе V». Во всяком случае, зримый намек был бы уместным по случаю спектакля в новом здании.

Пролог к пятому акту позволяет уточнить если не время написания хроники, то время одной из ее постановок. Встреча в Лондоне победоносного Генриха сравнивается с той, что станет триумфом «для генерала нашей любезной императрицы, когда в добрый час он вернется из Ирландии, укротив своим мечом восстание…».

Генерал – граф Эссекс. Укрощать восставших ирландцев он отправился 27 марта 1599 года. Вернется – 28 сентября, но подавленного восстания на своем мече не принесет. Этот исторический эпизод будет иметь другое развитие – катастрофическое для Эссекса.

Можно предположить, что для постановки в новом театре некоторые из Прологов хроники были написаны заново или насыщены актуальными аллюзиями, в том числе – на открытие нового театра и прибытие ожидаемых вестей из Ирландии. До самого конца сентября в Лондоне могли надеяться на победу, а реальное положение дел, далекое от триумфа и вызывающее ярость Елизаветы, не было всеобщим знанием.

Прологи могли быть приурочены к событиям, но сама пьеса была задумана много раньше и написана, скорее всего, в предшествующем году или в начале 1599-го. Вся вторая тетралогия, начиная с «Ричарда II», подсказана успехом старой хроники о победах Генриха V, которой Шекспир последовал, приступая к формированию репертуара для труппы лорда-камергера. Он пишет по хронике в год или, точнее, в сезон.

Сменные Прологи свидетельствовали о том, что театр все более следил за злобой дня и откликался на нее. Порой эта злоба дня и создавалась на сцене. Так было в «Собачьем острове», так продолжилось в «войне театров» 1599—1602 годов, когда драматурги развлекали публику потоком личных и творческих оскорблений. «Глобус» в этой распре не участвовал, но оказался вовлечен в куда более опасные события, виной которых был граф Эссекс.

* * *

С кругом Эссекса Шекспир соприкоснулся давно – через Саутгемптона, младшего друга и стойкого приверженца графа. Трудно сказать, насколько крепкой или постоянной была эта связь, но именно к людям лорда-камергера обратились сторонники Эссекса накануне восстания.

Роберт Девере, граф Эссекс (1565—1601) – самая яркая личность последнего периода правления Елизаветы. Путь к королеве ему помог проторить тот, кто дольше, дальше и увереннее всех шел по этому пути – граф Лестер, отчим Эссекса. Когда Эссекс привлек внимание королевы, ему было двадцать, ей – пятьдесят два.

Эссекс явился не только юным красавцем, но и военным героем. Он сопровождал отчима во время кампании в Нидерландах, где молодого человека нужно было останавливать, настолько безудержной и безрассудной была его отвага. Он участвовал в деле при Зютфене, где получил смертельную рану Филип Сидни, бывший не только величайшим английским поэтом, но и образцом рыцарской чести. Сидни перед смертью отметил Эссекса, завещав ему один из своих двух мечей.

Они не могли не быть знакомы раньше, поскольку Пенелопа Девере, сестра Эссекса, – героиня сборника «Астрофил и Стелла». Эссекс наследовал славе Сидни (не поэтической, хотя тоже писал стихи) и довершил эту связь, женившись на вдове Сидни – Фрэнсис Уолсингем, дочери государственного секретаря.

Лестер, Уолсингем, Берли, чьим воспитанником после смерти отца был Эссекс, – с опорой на этих трех самых влиятельных людей Англии он начал свою карьеру, раннюю и блистательную благодаря самому сильному покровителю – королеве. Но положение королевского фаворита повредило его посмертной репутации и исказило представление о личности Эссекса. Забылось, что причиной его краха было стремление к политической самостоятельности. Эссекс хотел небывалой славы для себя ради величия Англии. Огромное тщеславие сочеталось в нем с великодушием и доходило до самопожертвования. Он был богат, но всегда в долгах, значительную часть которых он сделал на королевской службе: Елизавета любила, чтобы ее придворные раскошелились – порадовать свою повелительницу, содержать ее двор и исполнять государственные обязанности.

Придворные интриги и необходимость вести постоянную борьбу за благосклонность Елизаветы тяготили Эссекса. Его страстью были война и внешняя политика. Главным врагом Англии – а значит, и его личным врагом – была Испания. Впервые он проявил себя на поле боя против испанских католиков. Стойкий протестант и даже пуританин, Эссекс мечтал о военном союзе против Испании с Голландией и Францией.

Одно время его советник (а потом – один из судей, подписавших ему смертный приговор) Фрэнсис Бэкон рекомендовал Эссексу держаться подальше от военных дел, вызывающих раздражение королевы. Как и вся Англия, Елизавета знала о непрекращающейся угрозе со стороны Испании, но ей была ненавистна мысль о войне на континенте с ненадежными союзниками и непомерными военными расходами. Это служило поводом для постоянного конфликта с Эссексом. Порой ему удавалось склонить королеву на свою сторону, обнаружив признаки явной и близкой испанской угрозы, но в целом и королева, и ее советники были против войны. Настаивая на своем, Эссекс все более оказывался в одиночестве и в оппозиции к Елизавете.

Открытый скандал между ними произошел 1 июля 1598 года, когда обсуждалась кандидатура лорда-правителя Ирландии. Эссекс безуспешно настаивал на своем. В раздражении он повернулся спиной к королеве, выказав тем непозволительное неуважение. Королева повела себя как оскорбленная женщина—и дала графу пощечину. Инстинктивно он схватился за шпагу. Лорд-адмирал остановил его на полпути к тому, что было бы сочтено государственной изменой. Эссекс удалился со словами, что подобного «оскорбления и бесчестия он не снес бы и от Генриха VIII» (что правда, поскольку Генрих VIII не дал бы ему такого шанса, в тот же миг отправив на плаху).

Эссекс удалился от двора, отвергая возможность возвращения. Он распространил через друзей рукописную «Апологию» – о своих трудах на благо Англии и о несправедливом отношении к нему.

Для страны граф по-прежнему оставался национальным героем. Для Елизаветы – самым близким человеком, без которого она все еще не умела обходиться. Но шло время, и граф упускал момент. В августе умер лорд-казначей, многолетний первый советник королевы Уильям Сесил, лорд Берли; перераспределение государственных постов произошло в отсутствие Эссекса. Тогда же пришли вести о том, что Ирландия – на грани отделения от Англии.

Эссекс возвращается на заседания Тайного совета, встречается с королевой и горит желанием отправиться в Ирландию, чтобы короткой победной кампанией подтвердить свою репутацию защитника отечества и вернуть расположение Елизаветы. Правы были те, кто советовал ему держаться подальше от военных дел. Ирландия принесла ему упреки королевы и обвинения Тайного совета, в последующие месяцы собиравшего материал для того, чтобы предъявить Эссексу обвинение в измене. Окончательным ударом в конце октября 1600-го был отказ графу в основном источнике дохода – получении пошлин с импорта сладких вин.

С этого момента дворец Эссекса становится местом, куда устремляются все недовольные, а сам он обращается за помощью к Якову VI, королю Шотландии и наиболее вероятному преемнику Елизаветы. Противники графа пользуются случаем, чтобы окончательно погубить его в глазах королевы, а его друзья утверждают, что давние враги Эссекса – Кобем (тот самый, что был обижен на актеров за сатиру на сэра Джона Оулд-касла) и Уолтер Роли – замышляют против его жизни.

В начале февраля события стремительно идут к развязке. Среди предпринятых действий – заказ на субботу 7 февраля постановки в театре «Глобус» шекспировского «Ричарда II». На следующий день 300 сторонников Эссекса вышли на улицу и прошли через Сити, надеясь поднять горожан… Плохо подготовленный план провалился. Последовали аресты, расследование, открывшее заговор. Эссекс был казнен в Тауэре 25 февраля.

Елизавете пришлось принять еще более трудное решение, чем то, которым она когда-то отправила на плаху Марию Стюарт. Говорят, что Елизавета до последнего момента ожидала просьбы от Эссекса о помиловании, но он замкнулся в сокрушенном раскаянии.

Королева так и не узнала, что из Тауэра Эссекс послал ей кольцо, ею подаренное, но по ошибке оно попало к Кэтрин Говард, ближайшей подруге королевы. Та не могла решиться, как поступить, и посоветовалась с мужем – лордом-адмиралом. Его совет был – спрятать кольцо. Она так и поступила. И покаялась в этом только на смертном одре.

Много слухов и легенд сопровождают историю любви стареющей королевы к своему рыцарственному подданному, ее последней любви, смешавшей страсть с материнской тревогой за непослушного сына – или, точнее, внука… Мать Эссекса Летиция Ноллис была племянницей Кэтрин Кэри, приходившейся кузиной Елизавете.

Подписав приговор, королева взяла верх над непокорным подданным, а женщина, которой оставалось два года жизни, кажется, так и не научилась обходиться без Роберта Девере. Женщина осталась со своим одиночеством; королева со своим страхом – потерять власть.

* * *

Королевский антиквар и хранитель архива в Тауэре, Уильям Лэмбард записал беседу с Елизаветой 4 августа 1601 года. Случайно нашелся сделанный на доске, используемой в хозяйственных целях, портрет Ричарда II. Лэмбард показал его королеве:

…Ее Величество, недобрым словом поминая правление короля Ричарда II, сказала: «А ты не знаешь, что Ричард – это я?»

Лэмбард. Такое могло привидеться только в злобных мыслях неблагодарного джентльмена, небывало вознесенного Вашим Величеством.

Ее Величество. Забывший Бога забудет и своего благодетеля; эта трагедия игралась более сорока раз на улицах города и в домах.

Речь идет о хронике Шекспира «Ричард II», постановку которой неоднократно посещал Эссекс, обвиненный в желании сыграть роль Болингброка при Елизавете в качестве Ричарда.

Самым криминальным из всех спектаклей был тот, что заказали заговорщики, а актеры сыграли накануне восстания. О том, как это было, известно из показаний одного из пайщиков «Глобуса» Огастина Филипса, вызванного 17 февраля для дачи показаний:

Он сказал, что в прошлую пятницу или в четверг сэр Чарлз Перси, сэр Джослин Перси, лорд Монтигл и кто-то еще говорили с актерами в присутствии допрашиваемого о том, чтобы в ближайшую субботу была сыграна пьеса о низложении и убийстве короля Ричарда, обещая заплатить на 60 шиллингов больше того, что обычно причиталось. Допрашиваемый и актеры стояли на том, чтобы сыграть другую пьесу, доказывая, что пьеса о короле Ричарде – старая и давно не ставилась, так что она не соберет зрителей или очень малое число. Побуждаемые к тому, допрашиваемый и другие актеры согласились сыграть ее в субботу, чтобы получить 60 шиллингов против того, что обычно причиталось, что и было исполнено.

Чего можно было ожидать? Обвинения в соучастии, закрытия театра, тюремных сроков, штрафов… Ничего не последовало. Совсем ничего. Вскоре труппа была приглашена играть при дворе!

К происшедшему менее всего хотели привлекать внимание или расширять круг обвиняемых. Эссексу не дали возможности в последний раз сыграть громкий спектакль – его казнь прошла в присутствии очень ограниченного числа зрителей.

Формально актеры имели полное основание оправдаться. Пьеса была старой, разрешенной, все, кто хотел, ее видели, одним из первых зрителей был сэр Роберт Сесил, взявший на себя роль главного режиссера в судебном процессе над Эссексом, последнем акте исторической трагедии, сыгранной не на сцене, а в жизни.

Начало этому последнему акту положило возвращение Эссекса из Ирландии в сентябре 1599-го. Оно совпало с открытием «Глобуса» и постановкой «Юлия Цезаря», тираноборческой трагедии из истории Древнего Рима. Для завершения исторического спектакля в феврале 1601-го был заказан «Ричард II». Так что судьба Эссекса доигрывалась в обрамлении шекспировских пьес и послужила фоном для его самой известной трагедии, написанной как раз в эти месяцы, – «Гамлет».

После «Гамлета»

Отразилось ли восстание в сюжете трагедии? Сюжет уже существовал, но теперь, когда через него транслировалась современная история – ощущение времени, переживаемое как конец века и конец эпохи, – старый рассказ о судьбе датского принца отозвался небывалой актуальностью. И, скорее всего, неудачная в своем раннем (дошекспировском?) варианте трагедия обернулась первым шедевром Нового времени.

Была ли она сразу поставлена? При регистрации первого («плохого») кварто 26 июля 1602 года сказано, что «она была недавно сыграна слугами лорда-камергера». Увидевшее свет с датой «1603» «плохое кварто» предлагает несколько иную формулировку: «как она была неоднократно (divers times)сыграна». Если счесть, что уточнение было неслучайным, то можно предположить: в течение второй половины 1602 года трагедия «Гамлет» пользовалась успехом и была в репертуаре «Глобуса», в то время как в июле этого года она была еще совершенной новинкой, поставленной в конце предшествующего сезона.

То есть в ближайшие месяцы или даже на протяжении года после восстания Эссекса ее не играли?

«Гамлет» никак не может отменить ощущения некоторого промежутка в шекспировском творчестве на протяжении 1601 года. Если трагедия и писалась на фоне восстания Эссекса и была закончена вскоре после его поражения, то была ли она сразу поставлена? Или премьеру отложили, опасаясь слишком явно различимого тревожного шума времени, сопровождавшего недавние события?

И, насколько мы можем судить о времени написания других пьес, 1601 год может предположительно значиться в их датировке, но его легко можно и снять. Так, «Двенадцатая ночь» действительно могла быть написана по заказу королевы в двухнедельный срок для завершения рождественских праздников в январе 1601 года. А пьесу «Троил и Крессида» ничто не препятствует отнести к будущему – 1602 году…

Тогда чем же занимался Шекспир в 1601 году? Эссекс на плахе, Саутгемптон в Тауэре, а он как ни в чем не бывало пишет и ставит пьесы после того, как его «Ричардом II» восставшие пытались поднять лондонскую толпу? И Елизавете известно как о постановке, так и о ее подстрекательском смысле.

Легкость, с которой отделался Шекспир (при всех существующих тому объяснениях), все-таки не может не поражать странностью в случае событий, чреватых обвинением в государственной измене. Резким контрастом к шекспировской судьбе в этом деле выглядит судьба другого автора, обработавшего тот же исторический сюжет.

В 1599 году на прилавках лондонских книжных лавок появилась и бойко раскупалась «Первая часть жизнеописания и царствования короля Генриха IV», посвященная автором, сэром Джоном Хейуордом, графу Эссексу. В книге подробно излагались обстоятельства восшествия Генриха на престол, а следовательно, узурпации трона и свержения его предшественника – Ричарда II… Королева пришла в ярость. Из нераспроданных экземпляров по распоряжению архиепископа Кентерберийского удалили посвящение Эссексу: это был момент, когда он и Елизавета находились в крайне напряженных отношениях накануне его отъезда в Ирландию. Затем книга была переиздана, и теперь вместо посвящения графу стояло извиняющееся объяснение автора. И это издание было изъято – по распоряжению епископа Лондона. Хейуорда же препроводили в Тауэр и дважды допрашивали, в результате чего юрист короны Коук предъявил ему обвинение в том, что в книге «Король порицается за плохое управление, его Совет представлен нечистым на руку и своекорыстным; Короля автор осуждает за щедрое благоволение ненавистным фаворитам; знатные ропщут, а остальной народ стонет под гнетом непосильных налогов…».

Хейуорд оставался в Тауэре до самой кончины Елизаветы.

И на этом фоне театр, игравший «Ричарда II» накануне восстания, продолжает играть, а автор пьесы благоденствовать?

Понятно желание увидеть Шекспира гонимым и хоть как-то наказанным. Это был бы большой плюс для его биографии в глазах либерально мыслящих потомков. Следов тому не находится, но, расчистив несколько месяцев в шекспировской биографии, можно предположить, что ему пришлось бежать из Лондона и какое-то время скрываться, пока впечатление от восстания не утратит остроту.

Для биографии Шекспира, в которой так не хватает яркости и определенности, этот эпизод мог бы стать ключевым: пусть он отправляется не на плаху с Эссексом и не в Тауэр с Саутгемптоном, но – в ночь, во мрак, в неизвестность… Скакать, скрываться, но где? Есть одно место, что называется, лучше не придумаешь, поскольку и романтично, и именно в это время вполне мотивированно, – там, где в нетерпении пребывает шотландский король Яков VI, вскоре английский король – Яков I.

В Шотландию и направил Шекспира классик шекспироведения – Довер Уилсон (в издании «Гамлета» 1947 года), не чуждый в своих биографических построениях остросюжетности. Он счел, что драматург провел там время с пользой, чтобы объяснить, почему с первых дней нового царствования на слуг лорда-камергера прольется золотой дождь королевских милостей. Яков трепетно относился к национальному достоинству своих соплеменников-шотландцев, столь часто страдавшему от английских насмешек, в том числе и на сцене (ему уже приходилось заявлять протест по этому поводу). А тут открывается возможность предварить восшествие на английский престол шотландского короля, написав пьесу из шотландской истории.

У Шекспира такая есть – «Макбет». Считается, что она написана в 1605—1606 годах, хотя документальных подтверждений этому нет.

Почему бы не предположить, что она написана сразу вслед за «Гамлетом»? Восстание подданного против короля – опять отзвук недавних событий. Правда, в «Макбете» тиран не тот король, который убит, а тот, которым становится подданный, оказавшийся не в состоянии прекратить цепную реакцию злодейства, им самим запущенную. Впрочем, трагедия – не исторический памфлет, ее можно рассматривать как послесловие к восстанию, к попытке нарушить законный путь престолонаследования. Шекспир был противником резких поворотов в государственных делах, разрывавших связь времен. И всё ли дозволено великому человеку – вопрос о праве божественном и человеческом, о происхождении власти, который, кстати сказать, так волновал короля Якова, что он (еще будучи королем Шотландии) написал на эту тему специальный трактат.

В общем, наверное, это возможно (иначе бы эта версия не пришла в голову столь глубокому знатоку Шекспира, как Довер Уилсон), но если документально ничто не противоречит возможности бегства в Шотландию, то ничто ее и не подтверждает. Скорее всего, «Макбет» был написан несколькими годами позже, а за «Гамлетом» последовала другая пьеса…

* * *

Шекспир едва ли посещал Шотландию. Очень может быть, что после «Гамлета» он исполнил королевский заказ и к Рождеству 1601 года создал комедию «Двенадцатая ночь», если он не написал ее годом раньше.

Творчество драматурга – особенно того, чьи пьесы ставятся при дворе и нередко пишутся для праздника и увеселения, – невозможно представить как последовательную стенограмму его страстей и переживаний. Там, где по жизни логично ожидать печального раздумья или саркастического возгласа, слышим раскаты (пусть и чужого) смеха с едва различимым привкусом собственной горечи.

«Двенадцатая ночь» могла следовать за «Гамлетом», но с таким же успехом и с большей вероятностью следующей за ним могла быть еще одна пьеса – «Троил и Крессида». Вот тогда психологическая стенограмма вполне выстраивается. Едва ли у Шекспира есть другая пьеса, в которой гамлетовское разочарование в человечестве додумано до безнадежного конца, меланхолическая мысль достигает своего предела, а Время – полного распада.

Английский романист XX века Джон Уэйн сказал, что «“Троил и Крессида” – первое литературное произведение, написанное англичанином, в котором схвачена атмосфера мира, расколотого всеобщей ужасной враждой» ^{38} . К этому времени пьесу уже оценили и научились понимать, на что ушло три столетия. Только между двумя великими войнами – Первой и Второй мировой – она прорвалась на сцену, чтобы не сходить с нее.

Современникам пьеса показалась трудным орешком: составители посмертного фолио долго решали, в какой отдел ее занести (следы их колебаний – в нарушенной пагинации) и поставили то ли последней в разделе комедий, то ли первой среди трагедий. Но скорее ни то ни другое: для комедии в ней вместо свадьбы – измена, для трагедии – нет гибельного конца (судьба героев будет печальной, но окончательно – уже за пределами пьесы).

У Шекспира мы часто становимся свидетелями того, как, взяв прежде незначительный или только набирающий популярность сюжет, он превращает его в культурный миф, сохраняющий силу на последующие века. В «Троиле и Крессиде» всё наоборот. Он берет сюжет, который более четырехсот лет в разных версиях и переложениях увлекал читателей. История любви, уничтоженной войной, в которой любовь гибнет раньше, чем влюбленные.

История Троила и Крессиды – великий средневековый сюжет, возникший на полях гомеровской «Илиады». Война в нем – троянская, Троил – сын царя Трои Приама, Крессида – юная вдова, дочь жреца, гадателя по птицам Калхаса. Птицы ему нагадали, что Троя падет, и он, не дожидаясь гибельного финала, перебежал в греческий лагерь. Сюжет о Троянской войне, безусловно, – гомеровский, но в «Илиаде» персонажей с такими именами нет. Только очень внимательный читатель вспомнит, что в 24-й песне Приам, укоряя оставшихся в живых сыновей за то, что они медлят отправиться за телом Гектора, вспоминает тех, кого он уже потерял. И среди них – «конеборца Троила». Крессида отсутствует вовсе, но зато у Гомера есть Хрисеида, Брисеида… Первая из них, кстати, тоже – дочь жреца, и судьба обеих в сюжете, подобно Крессиде, – переходить из лагеря в лагерь в качестве военной добычи и обменной ценности. Калхас, чьи услуги греки ценят, добивается, что его дочь троянцы выдадут в обмен на одного из своих плененных героев, тем самым разлучив ее с Троилом.

Пути возникновения сюжетов неисповедимы, но все-таки они оставляют возможность разглядеть какие-то предпосылки, какие-то предшествовавшие им мотивы, которые затем сплетаются или, как говорил А. Н. Веселовский, «снуются», подобно нитям ткацкого станка, откуда сходит готовое повествовательное полотно. Почему среди пяти десятков троянских царевичей именно Троилу выпала судьба куртуазного героя? Сыграло ли свою роль его имя, позволившее ему – по созвучию – представительствовать за всю Трою? Или то, что в позднейших мифологических сводах он значится не как сын Приама, а как сын Аполлона, что не только придает ему божественный отблеск, но и вводит в сферу любви?

Роль помощника влюбленных сыграл дядя Крессиды – Пандар. В «Илиаде» он фигурирует как отменный стрелок из лука. Не эта ли ассоциация со стрелами Купидона открыла ему путь в любовный сюжет, сделав его имя нарицательным в английском языке для сводника? Возможность такого рода отсылок была важна для тех, кто складывал этот сюжет, представляя его как гомеровский, что сообщало ему в средневековом восприятии и значительность, и подлинность.

Не случайно впервые внимание к Троилу проявилось в средневековых сочинениях, выдаваемых за мемуары участников Троянской войны – Дарета и Диктиса, сложился же этот сюжет и начал свой триумфальный путь в одном из первых рыцарских романов – «Романе о Трое» Бенуа де Сент-Мора в середине XII века. В отличие от эпоса роман – жанр авторский, но первые авторы стремились найти своим сюжетам опору в предшествующем предании, повествуя якобы о том, что было. Гомер – самое авторитетное предание.