Текст книги "Земля Забытых Имен"

Автор книги: Игорь Мерцалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

И вот теперь, когда вплелись в него тревожные отзвуки ночи, наигрыш зажил по-настоящему, и светлее стал свет, вытканный из перезвона струн. И как-то незаметно наигрыш перелился в мелодию, в которой наконец-то было все: Крепь, люди, труды…

– Словами ты не мог бы рассказать вернее, – проговорила Навка, когда стих последний звук. – Хотя нет, смог бы! Дай времени пройти, это только сейчас нужные слова не протиснутся через горло. А отболит – и слова твои прогремят звонче струн… – Она почему-то отвернулась, и Нехладу показалось – смахнула слезинку с ресниц. Хотел спросить: что с тобой? Но Милорада заговорила уже о другом: – Ты скоро уедешь.

– Я должен…

– Знаю. Но ты хочешь пробыть здесь еще день, может, два. Потом захочешь остаться и на третий, потом еще и еще. И в конце концов рассердишься на себя, а может, и на меня…

– Не говори так! – воскликнул Нехлад. – На тебя нельзя сердиться…

– Не дожидайся, пока убедишься в обратном, – с лукавой улыбкой ответила она. – А впрочем, никак не дождешься. Уедешь ты гораздо раньше, чем хочешь. Так вот, чтобы это тебя не расстраивало, хорошенько представь, как, протянув лишнюю неделю, станешь говорить себе: «Предатель, бросил родную землю…» – а может быть, что и похуже. Все к лучшему, Нехлад, и твой отъезд тоже.

– Ты говоришь так, словно видишь будущее…

– А может, просто понимаю настоящее? Так или иначе, нам пора прощаться – и лучше сделать это сейчас.

С этими словами она встала и развернула сверток, с которым вошла к нему. Нехлад в удивлении поднял брови. Навка протягивала ему диковинный пояс, сплетенный[30]30
  Плетеными или шитыми из ткани и шерсти у славиров бывают женские пояса, мужские же делаются из кожи, но обычно – из цельной полосы.


[Закрыть] из полос турьей кожи, обшитый прочными стальными бляхами и украшенный самоцветами.

За три дня такие вещи не делаются. Видно, она принялась за работу вскоре после того, как Нехлада привезли в Затворье. Нет уж, без предвидения будущего тут не обошлось!

– Возьми. Я сама сплела его для тебя.

«Чем я заслужил такую роскошь?» – хотел возразить Яромир, но понял по глазам Навки: не нужно. С поклоном приняв богатый подарок, он тотчас опоясался, перевесив ножны, кошель и обереги. Замыкая тонко выкованную пряжку, испытал странное чувство, точно замыкает какую-то цепь событий, неясно только, миновавших или грядущих. Что-то кончалось в его жизни…

«Разумеется! – не без горечи подумал Нехлад. – Вероятно, мы с ней больше никогда не увидимся. Ярополк ни за что не позволит…» Он оборвал совсем уж нелепую мысль, непонятно как забредшую в голову.

– Спасибо. Как жаль, что мне нечем тебе отдарить! Ведь у меня ничего не осталось, кроме меча, да ведь их девушкам не дарят… Но постой! – воскликнул он. – Скажи… твой дар позволяет тебе понять, если какая-то вещь волшебная?

– Не всегда, но почему бы не попробовать? – раздумчиво сказала Милорада.

Нехлад нагнулся к мешку и вынул светильник из Хрустального города.

– Посмотри. Чувствуешь ли в нем какие-нибудь чары? Навка взяла светильник обеими руками и, повернувшись к окну, погрузилась в задумчивость. У Нехлада вновь перехватило дыхание – так она была прекрасна в своем простом светло-синем сарафане с льняным поясочком, облитая торжественным сиянием полдня.

– Да, в этом предмете скрыты могущественные чары, – произнесла Милорада спустя какое-то время.

– Светлые или темные? – спросил Яромир, на миг похолодев от страха: из его рук она приняла вещь, может быть, опасную для себя.

– Это чары-помощники, их свойство зависит от того, кто владеет светильником.

– А ты могла бы воспользоваться им?

– Наверное…

– Тогда пусть это и будет мой тебе подарок.

– Ты не дослушал, – с легким упреком сказала Навка, возвращая бронзового сокола. – Его мощь – лишняя для меня.

– Значит, светильник исцеляет?

– Ты неверно понял. Дар многогранен. Помнишь, я говорила, что ради целительства отказалась от иных возможностей? Однако иногда забытое возвращается. Светильник может раскрыть во мне новые таланты, но не сделает меня ни добрее, ни умнее. К чему же тогда лишняя сила? Я не хочу сворачивать с избранного пути. Есть и другая причина, по которой я не приму такого подарка. Хотя будущее и туманно, я уверена, что светильник недаром попался на глаза именно тебе. Он твой.

– Но что же я тогда подарю? – расстроился Нехлад.

– Есть кое-что более ценное, чем любая вещь, сколь бы волшебной она ни была, – с улыбкой ответила Навка. – Подари мне свою песню. Сыграй еще раз, чтобы я могла ее запомнить. И обещаю: стабучане будут петь о подвиге сурочцев! Да смотри у меня, не вздумай называть такой подарок дешевым и никчемным! Дар сердца ценнее вещей.

* * *

Нехлад не услышал появления всадников, слишком увлекся, показывая Навке сложное место в своей мелодии. Гусли лежали у нее на коленях, а он стоял рядом, подсказывая, иногда сам тянулся к струнам, и тогда их пальцы соприкасались. Вдруг отворилась дверь, и вошли в горницу двое богато одетых мужчин. Навка поднялась и глубоко поклонилась:

– Здравствуй, батюшка, здравствуй, дядюшка.

– Да благословят боги сей дом, – сказал тот, что пониже. Второй, высокий, промолчал, впившись взглядом в Нехлада.

– Благослови вас боги, добрые люди, – сказал Яромир, только слегка склонив голову в знак приветствия. Под пристальными взорами как-то сразу вспомнилось, что из всех сурочцев он теперь старший, а значит, ровня этим двум.

Ярополка он прежде видел. Отец Навки был ростом невысок, полон, на вид грузен, но молодой подвижности не утратил. Одутловатое лицо только казалось полусонным, глубоко посаженные глаза глядели цепко.

Второго Нехлад не встречал, но понял, кто это. Высокий, костлявый, со впалыми щеками, Буевит слыл вернейшим ближником Ярополка, непревзойденным мечником и умелым воеводой. Навке он приходился, как бы сказать, двойным дядей: родным по матери и троюродным по отцу.

– Да укрепят они твое здоровье, гость дорогой, – ответил Нехладу Ярополк. – Хоть, вижу, нет уже нужды призывать исцеление для тебя из небесных высей.

– Доброта и великое искусство твоей дочери подняли меня с одра.

– Я рад убедиться, что слухи не солгали и ты действительно здоров, Яромир Сурочский, – сказал Ярополк. – Хотя между нашими родами и не всегда царит согласие, мы все же не враги, и так приятно сознавать, что можно переступить через неприязнь, помочь друг другу.

– Твоя правда, – осторожно сказал Нехлад.

– Что ж, надеюсь, чувство благодарности тебе не чуждо… Дочь, распорядись, чтобы моих людей разместили, вели приготовить обед. А нас оставь со своим гостем.

Выходя, Навка бросила на Яромира короткий взгляд, исполненный беспокойства и вместе с тем – обнадеживающий. Он остался наедине со стабучанами. Ярополк, пройдя, сел подле окна, жестом пригласил Нехлада устраиваться рядом.

– Надеюсь, чувство благодарности тебе не чуждо, – повторил он, не меняя дружелюбного тона.

Поняв, что без ответа не обойтись, Нехлад сказал:

– Не пристало мне хвалить себя.

По глазам Ярополка было видно, что ожидал он другого ответа, однако Нехлад не собирался делать первый шаг навстречу. Вся его благодарность предназначалась Навке.

– Мне нужно знать все, что произошло в вашей Крепи.

– Там происходило многое. Все пересказать времени недостанет, да и касательство эти события имеют только к нам, сурочцам.

Буевит, по-прежнему стоявший у порога с самым скучающим видом, вздохнул.

– Молод ты еще, – не без досады сказал Ярополк, сплетя пальцы и поглядев за окно. Так сумел он это произнести, что Нехлад лишний раз вспомнил о своем сиротстве. – То, что случилось, всех славиров касается, а меня особенно, ибо моя земля ближе всех к Безымянным. А ну как те, с кем вы столкнулись там, сюда придут?

– Люди встревожены, – добавил Буевит. – Слухи разносятся дикие, один другого нелепее.

– Разве Сохирь не рассказал всего?

– Сохирь почти ничего не видел, а из того, что видел, далеко не все понял. Его рассказы перекликаются со слухами, но по сути ничего не добавляют.

Яромиру вдруг сделалось стыдно. Что он мнется? Стабучане действительно имеют право знать.

– Мы столкнулись с силами Тьмы. Воинство их составляют навайи – это лихское название. По-моему, они вроде оживших истуканов. Опытные и храбрые воины, кому достанет выдержки не дрогнуть, способны их одолеть, но страшны эти навайи на своей земле. Возглавляет их какая-то бесовка, которую мы прозвали упырицей, хотя кто она на самом деле, мы не знаем. Могут быть там и другие силы.

Бояре переглянулись.

– Почему Тьма напала на вас? – спросил Буевит, приблизившись.

– И откуда она вообще там взялась? – добавил его брат.

– Этого я не знаю, почтенные, – сказал Нехлад. – Я рассказал вам главное, все остальное – догадки, предположения. Не по силам мне разрешить тайны Ашета. Над этим пусть думает княжеский совет: перед престолом Брячислава я поведаю все. Тогда и вы узнаете подробности.

– Юнец! – с трудом сдерживаясь, воскликнул Буевит. – Сколько времени еще пройдет, пока ты выступишь перед советом, да сколько потом, пока эти умники удосужатся разобрать все услышанное. Если вообще поверят!

– Не горячись, брат, – жестом пухлой руки остановил его Ярополк. – Нашему гостю неоткуда знать последние события. Но Буевит прав, – обернулся он к Нехладу. – У князя сейчас слишком много забот. Ливея стоит на грани междоусобной войны, и мы никак не можем остаться в стороне.

– Не понимаю, – сказал Нехлад.

– А нужно понимать. Ты, конечно, помнишь, что знать Ливейского царства очень гордится чистой древлетской, или, на их наречии, даорийской, кровью. Не так давно один из князей объявил, что его сосед – полукровка, в чьих жилах течет кровь местных, коренных ливейцев. Представляешь, какое это оскорбление для знатного даори?

– Как это может касаться Нарога?

– А очень просто. Оскорбленный князь – не кто иной, как Белгаст, а оскорбитель – князь Мадуф. Так понятнее, ты не находишь?

Яромир кивнул. Мадуфиты были воинственны и бедны, потому что торговать и тем более производить что-то они не умели и считали постыдным, а войн Ливея уже давно не вела.

Зато Белгаст, как, впрочем, и любой из его предков, всегда был порядочным дельцом. Через его владения проходили торговые пути между Нарогом и Ливеей. Он поддерживал дороги в хорошем состоянии, обеспечивал надежную защиту и не позволял своим подданным завышать цены на обслуживание обозов. Таким образом, он прекрасно устраивал Нарог. Кому-то в Даоргане, столице Ливейского царства, это не нравилось, и порой на Белгаста пытались надавить, повышая для него налоги. Белгаст (как и любой из его предков) легко выкручивался, открывая малые ярмарки уже на своей земле. Часть товара оседала в Белгастуре, выручка от ярмарок шла на уплату налогов, а большая часть ливейских торговцев терпела убыток.

Естественно, ничья кровь тут значения не имела. Мадуфа, а вернее, того, кто за ним стоял, интересовали торговые пути Белгастура.

– Теперь все зависит от того, чью сторону примет царь? – полуутвердительно спросил Нехлад.

– А по существу – царь он на самом деле, – добавил Ярополк. – Если его величество Сардуф Третий пойдет на поводу у кучки сребролюбивых князей, значит…

– Значит, никакое он не величество, а так, сбоку припека, – презрительно усмехнувшись, закончил за него Буевит.

– Ты слишком резок, – поморщился Ярополк. – Хотя в целом и прав, но… у Сардуфа теперь мало оснований поддержать Белгаста, ибо тот отказался от любых переговоров и начал усиливать войско. Это дало повод многим сказать, что Белгасту просто нечего возразить на обвинение. В общем, со дня на день Нарог ждет известий о начале большой войны.

Нехлад опять кивнул. Стабучане были правы, и теперь ему стало совестно за первоначальное нежелание говорить.

– Понимаю. Но ведь не отмахнется же совет от моего рассказа!

– Конечно, – согласился Ярополк, – Лишь бы только в поспешности он не принял неверное решение! А мне в любом случае надо знать все подробности, причем как можно раньше.

– Народ болтает что-то о реках, – сказал Буевит. – Будто бы они там живые.

И Нехлад рассказал о нраве Лесной и Ашеткуны, об опыте боев с навайями. Спохватившись, поведал и о погоде, что легко подчинялась злобным силам. Братья-стабучане не удовлетворились этим, стали расспрашивать про Ашет.

– Люди говорят, ты отыскал там какой-то город, то есть городище. Руины. Не из них ли выползла мрачная тень? – спросил Ярополк.

– Не думаю. Мы все сперва вспомнили о нем, но потом согласились, что руины ни при чем. Сама земля, может быть, горы – Зло угнездилось где-то там.

– Разве ты настолько посвящен в тайны мироздания, что с уверенностью говоришь об этом? – усомнился Ярополк.

Нехлад рассказал подробнее о первом появлении упырицы. Он почти ничего не скрывал, только про загадочного духа промолчал, так и не решив для себя, называть его лесным или речным. Конечно, промолчал и об интересе к нему упырицы. А еще отчего-то решительно не хотел рассказывать о Хрустальном, даже упоминать имя города. По этой причине он и карты не разложил перед стабучанами. В конце концов, им туда не идти!

– Есть ли сейчас какие-то вести с запада? – спросил он.

– Решительно никаких, – ответил Ярополк. – И это меня тревожит. Ты вот говоришь, что Тьма не двинется из Ашета, но я такой уверенности не испытываю. Впрочем, об этом пусть думают мудрые, а нам довольно и твоего рассказа. Спасибо тебе, Нехлад Сурочский, ты славно отблагодарил нас за гостеприимство. Пусть наша встреча положит конец всем недоразумениям, что были меж нашими родами!

– Да помогут нам в этом боги, – ответил Нехлад.

– Не лучше ли будет, если наш гость расскажет все Велимиру? – спросил вдруг Буевит.

– А ведь правда! – оживился его брат. – Велимир, правая рука князя, завтра прибывает в Верховид. Ливея Ливеей, а у нас и с Немаром заботы есть, поэтому Велимир и оставил столицу. Он имеет большой вес в совете и, конечно, поможет рассудить по справедливости. Что скажешь на это, Яромир Владимирович?

– Это было бы очень хорошо, – ответил молодой повелитель Сурочи.

– Ну так решено! – обрадовался Ярополк. – Отобедаем и сразу же тронемся в путь, к вечеру будем в городе – дороги у нас гладкие.

* * *

Обедали в тишине. Навка была задумчива и молчалива, Торопча и Тинар насторожены. Торопча без особого восторга принял идею ехать в Верховид, а лих просто не хотел покидать поместье и его прекрасную хозяйку. Конечно, он давно уже решил для себя, что последует за Нехладом куда угодно, но искренне считал, что можно было бы погостить и подольше.

А Яромир был спокоен. Замирение (хотя вроде бы и неуместное слово: открытой вражды между родами не было) со стабучанами оказалось куда как своевременным. Помощи, пожалуй, не жди, но зато и удара в спину можно не опасаться – уже немало.

Когда настала пора прощаться, Навка сказала:

– Радостно мне было принимать вас в моем доме. Не знаю, встретимся ли когда-нибудь еще, но помните: я не забуду нашей встречи.

Только сейчас Нехлад обратил внимание, что на поясах его друзей красуются новые ножны – хозяйка Затворья каждому сделала подарок и с каждым поговорила лично. Он не удержался и бросил короткий взгляд на лица бояр, но те оставались бесстрастны. Интересно, смогут ли когда-нибудь отношения между Сурочью и Стабучью наладиться настолько, что станет возможным…

– Что ж, собирайте вещи, – сказал он своим спутникам, когда все поднялись из-за стола, и пошел в горницу, так долго служившую ему покоями и в которой он за три счастливых дня так и не осмотрелся толком, потому что не уставал смотреть на Милораду.

Поднял мешок, подошел к окну, бросил прощальный взор на сад. И вдруг почувствовал за спиной ее. Обернулся – девушка стояла в дверях, глаза подозрительно поблескивали.

Больше всего на свете Нехладу хотелось подойти и обнять ее.

Он сдержался.

– Не надо лишних слов, – предупредила Навка его порыв. – Мне больно с тобой расставаться. Должно быть, мы уже не увидимся… Но послушай меня! Сейчас я произнесу слова невозможные, непозволительные… однако и молчать не могу. Не доверяй моему отцу!

– Он что-то задумал? – негромко спросил Нехлад, шагнув к ней; от него не укрылось, что девушка двинулась было к нему навстречу.

– Я не знаю! Но с той поры, как Безымянные Земли достались сурочцам, он ненавидит вас. И я вижу: когда он смотрит на тебя, его глаза лгут.

Ну что ж, совершенной искренности он и не ждал от стабучан! Однако их забота о безопасности, конечно, неподдельна – из этого и будем исходить…

Только обо всем этом можно будет подумать после!

– Прощай, Нехлад.

– Прощай… Незабудка.

– Как ты сказал?

– Незабудка. Я никогда не забуду тебя – и так буду называть в своих мечтах.

Она опустила взор и, выходя, сказала:

– У тебя хорошо получается давать имена!

* * *

Ох и наивный же я был, рябинушка! Вместо того чтобы просто прислушаться к словам Незабудки, взялся их толковать. И, конечно, ошибся.

Что сказать про Верховид? Знатный город, роскошный. Большие умельцы его ладили. Стены пятисаженные, а по верху стены тройка проедет. Дома красивые, улицы чистые. Крыши и впрямь зачастую повыше, чем в Верхотуре. Люду много, да всяк при деле. Одевается народ, опять же, куда богаче нашего: идет, скажем, кузнец или красильщик – фартук прожжен-испачкан, а рубаха все равно нарядная, с затейливой вышивкой, на пальце перстень какой-нибудь… Не по-умному, в общем, а по-столичному.

В Верховиде не задержались. Ну да, я ведь почему еще не тревожился: Велимир, как обещано было, приехал назавтра и сразу же меня выслушал. Странно, правда, выслушал: почти и не спрашивал ничего. А выслушав, сказал: «Поедешь со мной в Верхотур».

Двадцать пятого мы тронулись в путь, но ехали, прямо сказать, неторопко: очень уж большой поезд собрался. Я с Торопчей и Тинаром, братья-стабучане со свитой, Велимир тоже с целым десятком сопровождающих был. Да задержались на перепутье, поджидая еще одного боярина. В Верхотуре собирался большой совет.

Так, в столицу прибыли тридцатого… До последней минуты я ничего не понимал! Велимир сразу повел меня в кремль, не дав даже умыться с дороги. Все молчал. А я шел за ним, думал, сейчас он прямо к князю меня отведет, скажет: оставь, Брячислав, другие дела, выслушай молодого боярина… Даже когда на кремлевском дворе ко входу в подземелье свернули, я и помыслить не мог…

Нет, в темницу меня не бросили. Есть там келья для особых постояльцев, заперли меня в ней. Когда замок лязгнул, я думал – сердце оборвалось, затяжелев, железом налившись. Кинулся, кулаки в кровь сбил… а Велимир постоял у окошка и вздохнул: «Не думал, – говорит, – что ты здесь окажешься, не думал». В голосе упрек. Я решетку руками рву, кричу: «Скажи хоть, какая вина на мне?» А он: «Еще не знаю…»

Нет, сестрица, я на него не в обиде. В сущности, Велимир меня виновным не считал, и, думаю, именно он добился, чтобы обо мне не говорили на совете боярском. Но то после было, а тогда я три дня зверем рычал в келейке той, потом утих. Чувствовал, что сбылись слова Незабудки, только понять не мог: как?

На пятый день скис я. Ничего уже не ждал. Есть перестал. Вообще-то дни я потом пересчитал, а тогда ничего вокруг не видел. Полную седмицу там просидел. Мысли о Незабудке спасли меня. Не будь их, опять в тоску бы черную окунулся.

В ночь на восьмое, за час, что ли, до полуночи, разбудили меня. Вошел Велимир, вещи занес, говорит: «Умывайся, свежее надень, сейчас перед князем предстанешь». Я бурчу: «Что ж так тайно? Может, уж сразу удушите, чего князя-то будить ради такого дела нехитрого?» Что-то такое нес… А он мне и говорит:

– Хочешь завтра на совете ответ держать? Даже если оправдаешься – как потом в глаза людям смотреть? А так еще есть надежда, что я просто извинюсь перед тобой.

Глава 2

Брячислав Могута, сорокалетний густобородый мужчина с сухим обветренным лицом и красными от бессонницы глазами, ждал пленника в укромном покое в задней части кремля. Вместе с Велимиром и Нехладом вошли и двое молчаливых стражников из личной дружины князя, посменно стороживших келью.

Впоследствии Яромир понял, что, кроме присутствовавших в ту ночь, о его заточении никто больше не знал.

Были в покое еще два человека: какой-то невысокий и невзрачный, с реденькой бородкой, но видно, что двужильный, и – Нехлад чуть не споткнулся, входя, – Сохирь. Сразу вспомнилось, что в Верховиде он вестника не видел…

– Здрав буди, княже, да благословят тебя боги, – сказал Нехлад, поклонившись. Прочих приветствием не удостоил.

– Да благословят боги и тебя, Яромир, сын Владимира, – ответил Брячислав. – Знай наперед, что пока ты виновным не признан, однако же обвинения на тебе лежат тяжелые.

– Может, хоть теперь я могу узнать: какие? – с вызовом спросил Нехлад.

Велимир, проходя мимо него к скамье подле князя, шепнул:

– Не ерепенься.

– О тебе и о твоем отце, об управителях Владимировой Крепи и наместниках власти Нарога в Безымянных Землях, говорят следующее. Будто вы, пользуясь моим благорасположением, присвоили деньги казны, отпущенные на утверждение власти Нарога в Безымянных Землях, присвоили плоды трудов тех людей, которых отпустил я с вами. А чтобы скрыть сие стяжательство, измыслили нелепицу о силах Тьмы, сами же, под видом поспешного бегства, подожгли все постройки, дабы сказать, будто огонь погубил имущество, вами в действительности присвоенное.

От таких слов и жар мог прокатиться по телу, и лед; и потерять сознание можно было, и рассудок утратить. Броситься на меч или обрушить его на любого, кто попадется под руку.

Но Нехлад как будто ничего не ощутил. Так, малость труднее дышать стало, да сердце безумно стукнуло раза два, а потом успокоилось.

– И кто все это говорит? – спросил он, скрестив руки на груди, глядя на Сохиря.

– Он, – подтвердил князь. – Сохирь из Стабучи, вестник моей воли во Владимировой Крепи.

– А также преданный слуга Ярополка, – добавил Нехлад. – Любопытно, сам боярин стабучский поручится ли за слова своего слуги?

– Если бы обвинения исходили из его уст, он был бы здесь, – жестко сказал Брячислав. – Ты услышал, теперь говори, что ответить можешь.

– Ответить? Отвечают на слова, а то, что Сохирь плетет, – бред больного. Что же, мой отец еще и сам себя убил, чтобы уж вернее следы замести?

В голосе Нехлада все отчетливее звенела сталь. Наконец-то обвинение просочилось, растеклось по всему нутру, и тело ответило глубинной, медленно вздымающейся яростью.

– Предполагается, что Владимир Булат погиб при дележе. Возможно, был убит по твоему наущению.

В глазах потемнело, но усилием воли Нехлад разогнал туман.

– Где мои ближники? Тинар и Торопча.

– Тоже взаперти. Не тревожься, с ними обходятся хорошо и о заточении никому не говорят.

– Разве их не спросили? Они своими глазами видели «измышления о Тьме» и сражались с ними не единожды…

Брячислав вздохнул:

– Яромир, ты должен понимать, что их слова не могут считаться беспристрастным свидетельством.

– А люди? – вскричал Нехлад. – Неужели их нельзя расспросить? В Стабучи я слышал, будто слухи ползут по Нарогу один другого страшнее – что же, весь народ решил «измыслить нелепицу»?

– Сведок, ответь сам, – обратился князь к тихо сидевшему незнакомцу. – Хоть и негласный суд чиним, пусть уж все будет по закону и прозвучит как надобно.

Названный Сведоком встал и заговорил. Голос у него был негромкий, маловыразительный, однако не бесцветный, скорее просто усталый.

– Я – Сведок, княжеский ближник. По воле Брячислава провел я скрытое дознание. Может быть, слишком поспешно, о чем уже и князю говорил, но что видел и слышал, сказать могу. Так называемых навайев видели только ты, Яромир, и названные тобой ближники. То же самое касается мертвецов из кургана и… скажем так, повелительницы упырей и двух обращенных ею людей, лиха Дайнура и славира Волочи. Во дворе дома старосты в Перекрестье действительно произошел короткий бой, но оба тела сильно обгорели, по ним трудно что-то установить. Впрочем, нельзя не сказать: следов крови мы там не нашли, тогда как подле тела Ворны они были. Но, повторяю, огонь мог уничтожить любые следы. Народ в смятении, многие предпочли уехать в Сурочь, иные разбрелись по селениям, опасаясь возвращаться в Новоселец. Еще, как удалось установить, некоторые лихские роды откочевали на юг равнины. Коротко говоря, косвенные доказательства имеются и в обвинении, и в словах Яромира, но прямых свидетельств его вины или невиновности я не обнаружил.

– Постой-ка, почтенный Сведок, – удивился Нехлад. – Ты бывал в Крепи? Сколько же времени ведется дознание?

– Ровно месяц – с того самого дня, как приехал оттуда Сохирь.

– Так, значит, ты своими глазами видел, что никаких построек мы там не жгли… Если только кто-то не спалил их позже.

– Сгорело только селение, называемое Перекрестьем, – подтвердил Сведок. – Утро пожара, по многочисленным свидетельствам, было необычайно сумрачным, пожар был виден далеко, и это обмануло людей – многие и впрямь убеждены, что огненная смерть прошлась по Крепи. Но это не так.

Нехлад заметил, как вздрогнул Сохирь. Ага, поторопился, стервец, поклеп возводить! Однако иная мысль вытеснила все из головы.

– Что же там, в Новосельце? – сорвавшимся голосом спросил он.

– Этого никто не знает. Владимир Булат и двое бывших с ним погибли, но кто погубил их, как проникли злодеи в терем – неизвестно.

– А разве город не был подготовлен к сожжению? – подал голос Сохирь.

– Это правда, – бесстрастно кивнул Сведок. – Оставшиеся люди не стали уничтожать этих приготовлений и прямо объяснили нам, что ждут нашествия Тьмы, хотя прошло уже немало времени и никаких более тревог на долю Новосельца не выпало.

– Однако город готовили к сожжению! – воскликнул Сохирь, – Догадки догадками, а никаких навайев не найдено, зато город собирались спалить! Что нам проку ломать здравый ум, силясь вообразить, как мыслил преступник? Пусть уж он сам расскажет, что да как случилось, почему сорвалась задумка с пожаром, куда подевались деньги? Доказательств хватает!

– Не хватает, – отрезал Брячислав. – Никакой Тьмы Сведок со своими людьми не встретил, но и ты растрату доказать не смог. Сам же говорил, в бытность вестником, что и город построен, и селенья растут, и люди живут да трудятся. И все, кто в Крепи бывал, так говорили. А сколько добра люди в бегстве на телегах увезли – поди сосчитай теперь! Опять же, это их добро, боярский род его себе не присвоил. Что еще ты можешь сказать?

– Только одно, – помедлив, ответил Сохирь. – Я верно служу тебе, князь, и вся забота моя – о блате Нарога. Может быть, мои предположения ошибочны, но, поверь, сердце мое облилось кровью, когда я увидел, как сурочцы собираются погубить то, что создано столь великими трудами. Как они собираются погубить твои, князь, надежды… Ведь что мы имеем в конечном счете? Огромные суммы из твоей казны растрачены, а местность почти обезлюдела, и жуткие слухи навсегда отобьют у людей охоту идти туда. Я ли буду тебе говорить, какие надежды возлагали мы на Безымянные Земли? И где теперь они? Развеялись по ветру дымом…

Несколько мгновений висела в горнице напряженная тишина. Все с недоумением смотрели на Сохиря. Наконец Брячислав проговорил:

– Выразись точнее. Ты обвиняешь Яромира Нехлада или нет?

– Я предполагаю, – был ответ. Князь вскочил в негодовании.

– Так какого же беса ты мне голову морочишь? Ты нанес парню, пережившему страшную потерю, смертельное оскорбление – и теперь просто отказываешься от своих слов? Я суд готов вершить, а ты, выходит, и не обвиняешь? Скомороха из меня делаешь?!

Сохирь согнулся, как ветка под грозовым порывом, однако голос его не дрогнул, когда он произнес:

– Князь, гнев затмил твою память! Ты несправедлив ко мне.

– Да отсохнет твой поганый язык, я же еще и несправедлив! Может быть, это я придумал обвинение?

Сохирь не ответил, однако и Брячислав вдруг замолчал. Медленно повернулся к Велимиру, и тот, виновато опустив плечи, сказал:

– Можешь казнить меня, можешь миловать, но Сохирь не лжет. Он ни разу не произнес слова «обвинение». Он только рассказал, что видел, прибавляя: «как будто так задумано», «словно так должно случиться». Выводы делали мы с тобой, а Сохирь только кивал.

– «Мы с тобой»… – хрипло сказал Брячислав. – Да нет, ты-то как раз призывал поостеречься. Это я вспылил. Уж после, слушая мудрые советы, остыл, дал добро на дознание. Стал выжидать. Однако впервые слова обвинения сорвались с моих уст! – Он посмотрел в глаза ошеломленному Нехладу. – Так-то, молодой боярин… Выходит, это я обвинитель. – Он окинул взглядом собравшихся и спросил: – Кто еще может добавить что-то к сказанному, кто может свидетельствовать, обвиняя или защищая Яромира Нехлада, сына сурочского боярина Владимира Булата?

Никто даже не шевельнулся. Тогда князь объявил:

– Слушайте мою волю. Все обвинения, предъявленные Яромиру Нехладу из Сурочи, я снимаю. О том, что нынче здесь происходило, запрещаю рассказывать кому бы то ни было под страхом смерти. Все ли слышали?

– Да, – раздался нестройный ответ.

– На свою совесть беру ложь, которую повелеваю вам произносить, буде потребуется: Яромир прибыл на совет, но, будучи тяжко болен, слег на неделю. Нехлад, со своих ближников слово возьмешь, что так и станут говорить. О событиях в Крепи ничего не выдумывать, ссылаться на Яромира… Далее, – подумав, объявил он. – Поскольку гибель Владимира остается загадкой, решаю так: Яромир Нехлад будет обязан возместить убытки казне, если его рассказ не подтвердится… в течение пяти лет. Ежели подтвердится за это время – долг будет снят. А теперь главное. Какого возмещения ты потребуешь за бездоказательное обвинение?

Возмещение – у князя?!

– Я прощаю и не держу зла и обиды, ибо ведаю, что не черный умысел, а недоразумение легло между нами. Пусть же оно будет забыто, – сказал Нехлад.

Только сейчас он по-настоящему понял, в какую жестокую западню угодил. Если бы кто-то из ближников князя, вернее всего Велимир, не уговорил его рассмотреть дело тайно, если бы шутовское судилище происходило на боярском совете, выхода бы не осталось. И сам Нехлад не смог бы отказаться от возмещения, а Брячислав – тем более. Причем при любом исходе князь остался бы в глазах боярства лжецом и глупцом – как править после этого?

И ведь Нехлад мог потребовать что угодно! У славиров принято сурово обходиться с лжесвидетелями, а уж такой чудовищный навет, с предположением, что сын убил родного отца… Если бы гнев ослепил Яромира, что перед лицом собрания было отнюдь не исключено, он мог потребовать и суда богов.

Даже испытание, не подразумевающее смерти состязающихся, могло убить князя. Скажем, несли бы они «свадебный дар»[31]31
  У славиров – испытание, заключающееся в том, что спорщики несут полные пригоршни раскаленных угольев от идола Громовержца до идола Весны; если требуется – и обратно, пока лжец не уступит. По преданию, когда силы Тьмы пленили и спрятали Весну, невесту Громовержца, они подкупом и угрозами заставили двух смертных ближников бога грозы солгать ему, будто нигде не нашли юную богиню. Однако один из братьев сказал правду и доказал ее, пройдя испытание, что и помогло впоследствии освободить Весну. Считается, что с тех пор Весна благословляет говорящих правду.


[Закрыть]… Весна милосердна, но не к лжецам! И до разрыва сердца может довести – бывали случаи…

О поединке и говорить нечего. Громовник – правдолюб не меньше своей предвечной невесты, благословленный им меч всегда выдает обманщика.