Текст книги "Алексей Михайлович"

Автор книги: Игорь Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

Скоро стала сколачиваться оппозиция Выговскому. Одним из первых подало голоса против унии духовенство. Правда, и здесь не было единодушия. Киевский митрополит Дионисий поспешил в Чигирин, под защиту гетмана, тем самым объявив о своей поддержке. Зато с осуждением выступил епископ Черниговский Лазарь Баранович. Более же всех протестовал нежинский протопоп Максим Филимонович. Его протест отражал позицию приходского духовенства, тесно связанного со своими прихожанами.

Открыто выступила против разрыва с Москвой и большая часть казачества. Возможно, противники Выговского смогли бы объединиться и парализовать его действия много успешнее, поддержи их сразу и решительно Москва. Но Алексей Михайлович был точно в ослеплении. Кровь уже пролилась, известие о соглашении с королем достигло Москвы, а он и его приближенные надеялись, что все уладится само собой.

Конечно, разобраться в противоречивой информации было необычайно трудно. Однако в контексте неудачного решения о перемирии с Польшей и войны со Швецией эпизод с Выговским уже не выглядит случайным просчетом. Перед нами одна из длинной череды ошибок. Ошибок, выстроенных с неумолимой и пагубной закономерностью. Выше уже отмечалось, что быстрые и относительно легкие успехи 1654–1656 годов привели к переоценке сил и возможностей Московского государства. Склонный к отвлеченным рассуждениям, Алексей Михайлович все более пребывал в мире, каким он желал его видеть, а не в том, каким он был на самом деле. Этому немало помогало окружение, которое ориентировалось на настроение и характер Алексея Михайловича и соответствующим образом окрашивало все происходящее: ошибки копились, неудачи множились.

Переместившись в новую систему «координат», царь принялся совершать шаги ошибочные, но тем не менее логически вытекающие из искаженного представления о сложившемся положении. Польша слаба, жаждет видеть Алексея Михайловича на своем престоле, ненавидит Швецию, а значит, в конце концов поступится всем потерянным. И потому надо, пользуясь моментом, унять Швецию. Казацкая старшина издавна между собой живет недружно – то дело обычное, унаследованное от «ляхов», но Выговский верность свою доказал при Богдане и если иной раз «шатается», то по необходимости, унимая противников. Человек же он разумный и черту не переступит, царю не изменит, да и сами новые подданные должны быть послушны и безмолвны. В рамках подобного самообмана одно действие вытекало из другого и было им обусловлено. Поскольку же главным виновником такой политики был сам Алексей Михайлович, лицо неподсудное, то для обретения благоразумия, возвращения к реальности, необходимо было сильное потрясение, отрезвляющие неудачи.

Они пришли достаточно скоро, хотя начало военных действий, как и в 1654 году, было обнадеживающим.

В 1658 году на Виленских переговорах, призванных превратить перемирие в «вечное докончание», польско-литовские представители переменили тон. В их голосах почувствовалась твердость, от которой царские послы успели отвыкнуть. В избрании на польский престол Алексею Михайловичу было отказано. Литовская сторона стала уклоняться от разговоров о титуле Великого князя Литовского. С заключением Гадячского договора, который напрямую нарушал условия перемирия, отпала необходимось даже в дипломатической игре. Послы потребовали возвращения к границам Поляновского договора. Иными словами – вели дело к войне. Чтобы не оставалось никаких сомнений относительно такого поворота событий, оба литовских гетмана – Сапега и Гонсевский – еще до официального разрыва в конце сентября двинулись к Вильно.

Ответ русских воевод оказался неожиданно быстрым. 11 октября, воспользовавшись тем, что плохо ладившие между собой литовские гетманы встали порознь, Ю. А. Долгорукий ударил по Гонсевскому. Сражение при селе Верки сразу приняло ожесточенный характер. Особенно хорошо показали себя солдатские полки, сдержавшие гусарские хоругви – лучшую часть конницы противника. Исход дела решили два отборных полка, которые предусмотрительно приберег Ю. А. Долгорукий. Удар свежих войск заставил неприятеля отступить. «А ратных людей его, гетмана Гонсевского, полку побили наголову. И твои ратные люди его, гетмана Гонсевского, ратных людей секли на 15 верстах», – доносил в Москву победитель. Среди пленных оказался сам литовский гетман. П. Сапеге ничего не оставалось, как поспешно отступить по Новогрудской дороге к Неману.

Неудача постигла и И. Нечая. Его попытки изгоном взять Могилев не имели успеха. В октябре против казацкого полковника двинулись воеводы Г. Козловский и С. Змеев. Нечай выступил навстречу и близ села Петровичи прижал царских воевод к реке, оба берега которой представляли великую топь. Казалось, поражение неминуемо. В отчаянии малочисленная русская рать выстроилась в боевой порядок и ударила по противнику. И произошло неожиданное. Казаки и белорусская шляхта были сбиты с позиций и поспешно отступили.

Но в целом, несмотря на успехи в Литве и Белоруссии, положение осенью и зимой 1658/59 года оставалось опасным. Шляхта изменяла. Ее отряды шныряли по Белоруссии, «перенимали» дороги. Старый Быхов, Чаусы, а затем Мстиславль, Рославль и ряд других городов передались на сторону короля.

Весной 1659 года пришлось направить воевод для возвращения потерянных городов. Был вновь взят Мстиславль, сильно потрепан под Рославлем И. Нечай. В конце июня воевода И. Лобанов-Ростовский осадил Старый Быхов, чрезвычайно важный стратегический пункт на юго-востоке Белоруссии. Гарнизон города активно сопротивлялся, и крепость пала лишь в самом конце 1659 года. Это был важный успех. Но его значение несколько поблекло из-за неудач в районе Ковно – Гродно.

Возобновившиеся с конца 1658 года военные действия заставили Ордина-Нащокина поторопиться с переговорами в Валиесари, завершившимися подписанием трехгодичного перемирия. Одновременно встал вопрос о движении царских войск на Украину, чтобы парализовать враждебные действия изменившего гетмана.

Весной 1659 года основные силы располагались в Севске под командованием боярина князя А. Н. Трубецкого. Их было достаточно, чтобы изменить общее положение в пользу Алексея Михайловича. К тому же к заслуженному воеводе примкнули выступившие против Гадячского договора казаки под началом временного гетмана Ивана Беспалова. Однако на этот раз Трубецкой оказался не на высоте положения.

Быстро менявшаяся ситуация требовала не только опыта и осмотрительности, но прежде всего инициативы, которой всегда не хватало русским воеводам. Боярину было наказано «уговаривать черкас, чтобы они в винах своих государю добили челом» и только в противном случае, если они «государю не добьют челом… идти на них войною». Трудность заключалась в том, чтобы отличить затянувшуюся игру казаков от искреннего желания вернуться «под высокую руку государя». Трубецкой находился в постоянном сомнении. Он все время опаздывал и вместо того, чтобы диктовать ход событий, вынужден был следовать за ними. Подобная линия не могла принести успех.

Выговский, положение которого значительно ухудшилось бы, начни Трубецкой активные действия, выскользнул из-под удара и с нетерпением стал ожидать помощи – подхода чуть ли не стотысячной татарской орды и десятитысячного польского войска, обещанного королем по договору. Стремление Выговского выиграть время разгадал киевский воевода В. Б. Шереметев, предлагавший Трубецкому не мешкая идти всеми войсками на гетмана. Но Трубецкой игнорировал эти призывы, предпочитая с апреля «томить» полки в вялой осаде Конотопа, где засели сторонники гетмана под началом полковника Гуляницкого.

Это позволило Выговскому собраться с силами и самому перейти в наступление. 27 июля казаки и татары атаковали часть царских полков, осаждавших Конотоп. Они прибегли к старому, испытанному приему, который казаки переняли у татар и успешно применяли при Богдане против поляков – бешено кинуться в атаку, а затем искусно оборотиться в бегство и заманить неприятеля в заранее подготовленную засаду. Об этом приеме знали все противники казаков. Тем не менее каждый раз попадались.

Не оказался исключением и опытный Трубецкой. Он посчитал, что перед ним все полки Выговского и, когда тот начал отступление, бросился в погоню. Сотнями дворянского ополчения командовали два князя, С. Р. Пожарский и С. П. Львов. Пожарский был человеком деятельным и чрезмерно азартным: вознамерившись пленить самого хана, он забыл о всякой осторожности. Дворянское ополчение переправилось через речку Сосновку и… угодило под удар казаков Выговского и татар. Очень скоро упорное сражение превратилось в избиение цвета русского дворянства. Ожесточение было такое, что крымские татары, высоко ценившие «ясырь», какое-то время в плен никого не брали – резали и вырезали до пяти тысяч человек. Оба князя были захвачены в плен израненными, с оружием в руках. Пожарского приволокли к хану. Гордый князь отказался склонить голову и «по московскому обычаю» выбранил хана, плюнув ему в глаза. Выходка стоила князю жизни. Мухаммед-Гирей был взбешен и приказал тут же снести Семену Романовичу голову.

Затем победители кинулись добивать оставшуюся часть войск Трубецкого. Однако разорвать цепь повозок и рогаток, которыми огородились русские, им не удалось. Преследование прекратилось, когда Трубецкой перевалил реку Семь. Торжествующий Выговский и хан повернули назад, царские воеводы отступили к Путивлю.

Конотопское поражение оставило глубокую зарубку в памяти российского дворянства. Пройдут десять, двадцать лет, и дворяне, исчисляя в челобитных заслуги своего рода, очень часто будут упоминать Конотоп, где погибли, получили раны, сгинули их сородичи.

Конотоп сильно повредил и репутации Алексея Никитича Трубецкого, до того считавшегося «в воинстве счастливым и недругам страшным». С этого времени его станут теснить другие воеводы, более молодые, счастливые и удачливые.

Известие о Конотопе заставило Алексея Михайловича облачиться в траурные одежды. Печаль была великая и непритворная – ведь щедрая жатва на этот раз не обошла и московское дворянство. Многие погибшие были поименно известны Тишайшему. В окружении опечаленных придворных царю оставалось лишь горестно вздыхать и заказывать ежедневные панихиды. Впрочем, печаль печалью, но надо было срочно думать о последствиях неудачи. Как водится, после жестокого поражения возможности и силы неприятеля стали казаться во сто крат больше, чем они были на самом деле. В ожидании прихода татар принялись даже латать обветшавшие московские укрепления. Испуг, однако, скоро прошел. Стало ясно, что разговоры про московский приход у хана с гетманом – не более чем бравада.

Как ни странно, Конотоп породил неожиданные трудности для победителей. В первую очередь для Выговского. Мухаммед-Гирей оказался опасным союзником, и его строптивость стояла в прямой зависимости от военных успехов. К тому же новый гетман был не чета старому, умевшему приструнивать крымцев. Воюя против «московитов», татары не упускали случая поживиться за счет населения Украины. Особенно активно они стали заниматься этим после отступления Трубецкого. От орд не отставали наемники, нанятые на гетманские деньги. Настроение на Украине менялось. Низы, казачество отворачивались от Выговского.

Первый тревожный сигнал Выговский получил из Гадяча, где был заключен договор о возвращении в королевское подданство. Миргородский полковник Павел Апостол, выступивший против разрыва с Москвою, дал отпор гетману. Следующее тревожное известие пришло из непокорного Запорожья: кошевой атаман Иван Серго погромил улусы, оставленные ханом без защиты. Крымцы, чрезвычайно болезненно относившиеся к подобным диверсиям, переполошились. Хан с подозрением стал следить за Выговским – не с его ли тайного одобрения устроены эти вылазки? Тут как раз пришли вести о появлении донских стругов у берегов Крыма. Хан, оставив с гетманом 15-тысячную орду, поспешно двинулся назад в Крым. Гетман же снял осаду с Гадяча и повернул к Чигирину.

Вскоре под Киев пришел брат гетмана Данила Выговский с 20 тысячами казаков и татар. У киевского воеводы боярина В. Б. Шереметева войска было около пяти тысяч. Однако попытка взять Киев окончилась полной неудачей: полки Шереметева не только отбили слабые приступы, но захватили знамена, орудия и часть обоза. Сам Данила едва ушел – переправился через Днепр на одной из немногих уцелевших лодок. Все пленные казаки были отпущены: отчасти из стремления подобным милосердием поколебать остальных, отчасти из-за явного нежелания казаков следовать за гетманом.

Сражение под Киевом приостановило военные действия. Началась ожесточенная борьба гетманских универсалов и царских грамот. Но если в начале выступления Выговскому удалось заручиться поддержкой казаков, то теперь он все чаще сталкивался с осуждением. От него отреклась даже часть старшины, некогда горячо приветствовавшая Гадячский договор. Переяславльский полковник Тимофей Цецура повел переговоры с Шереметевым о возвращении Войска в московское подданство.

Не чувствуя себя в безопасности даже в собственной столице, Выговский поспешил к Белой Церкви, где с отрядом поляков стоял Андрей Потоцкий и брат гетмана Данила. Вскоре рядом, в Германовке, появился Юрий Хмельницкий. Одно его имя завораживало казаков, воспринималось как символ прежних удач и могущества. К Хмельницкому потянулись казацкие полки. От Выговского потребовали выдачу гетманских клейнот. Бунчук и булаву на круг привез Данила Выговский. С условием, что Запорожское войско останется верным королю. Гетманские знаки передали сыну Богдана.

Но Юрий Хмельницкий был совсем не той фигурой, которая могла объединить и повести за собой казачество. Наверх его вынесла слава и авторитет «грозного батьки». Это придавало ему вес, но не заменяло ни ума, ни воли, без чего нельзя было обойтись в дальнейшем. Он взял ношу не по себе. И быстро превратился в марионетку в руках старшины, а затем султана.

Важные перемены, происходившие на Украине, не сразу становились известны в Москве и в приграничных городах, где стояли воеводы. В конце августа Трубецкой намеревался двинуться к Севску, старому допереяславльскому рубежу. Это показательно: в Москве, по крайней мере на тот момент, считали, что большинство малороссийских городов потеряны и отражать Выговского и татар следует на старых, привычных рубежах. Трубецкой уже выступил из Путивля, когда прискакали гонцы от нежинского протопопа Максима и полковника Василия Золоторенко с известием о падении Выговского и настоятельной просьбой скорее двинуться на Украину, подкрепить сторонников московского государя. Просьба была уважена. Полки повернули к границе.

В октябре 1659-го в Переяславль, где остановился Трубецкой, прибыл прилуцкий полковник Петр Дорошенко с 14-ю статьями о правах и вольностях, по которым Войско изъявляло согласие вернуться в царское подданство. Эти статьи заметно отличались от прежних, заключенных Богданом Хмельницким. Договор предусматривал, что царские воеводы должны стоять только в Киеве; что гетман сносится со всеми государствами, отсылая в Москву лишь копии заключенных договоров; что Киевская митрополия остается по-прежнему зависимой от Константинопольского, а не Московского патриарха; что в Москве, наконец, не должны принимать ни одной грамоты с Украины без подписи гетмана.

Смысл задуманного старшиной был понятен: расширение власти гетмана и старшины, рамок автономии. Легко угадывалось и средство достижения этих целей – угроза переметнуться на противоположную сторону, маневрирование между тремя могущественными силами – Москвой, Польско-Литовским государством и Крымским ханством, за спиной которого зримо вырисовывался грозный облик воинственной Турции.

17 октября 1659 года близ Переяславля состоялась рада, на которой Юрий Хмельницкий был объявлен гетманом обеих сторон Днепра. Затем читали статьи договора, но не новые, привезенные Дорошенко, а старые, с несколькими новоприсоединенными, которые обязывали гетмана участвовать в царских походах, не раздавать полковничьи булавы без рады, держать русских ратных людей в шести городах. Таким образом, Алексей Михайлович сумел не поступиться своей властью, чего нельзя было сказать о власти гетманской. Маятник переменчивых казацких настроений сильно качнулся в сторону Москвы, и старшина не осмелилась настаивать на отринутых Москвой условиях.

После клятвоцелования по обычаю старшина и начальные русские люди собрались на пиру у Трубецкого. Праздновалось окончание «великой шатости», одоление Руины. Но пройдет немного времени, и тех, кто соединял заздравные чаши за боярским столом, вновь разделит вражда. То было не окончание, а лишь начало долгого хождения по мукам.

Распределив часть сил по гарнизонам, Трубецкой двинулся домой. В обозе он вез Данилу Выговского, выданного казаками. Самого изменившего гетмана пленить не удалось. После Конотопа фортуна вновь улыбнулась старому воеводе, и он возвращался домой как победитель. Довольный Алексей Михайлович щедро наградил ближнего боярина. Причем щедрость эта была из ряда вон выходящая, «не в пример другим». Князю была пожалована бывшая «родовая столица» Трубчевск с уездом и с повелением именоваться «державцем Трубчевским».

Ход дел на Украине во многом зависел от того, как пойдет возобновившаяся война с Речью Посполитой. Первые столкновения не дали ни одной из сторон решительного преимущества. Но что будет дальше? Успех складывался из многих факторов, связанных или совсем не связанных с волей и действиями московских правителей. В стране постепенно росли социальная напряженность, усталость; исчерпывались людские и материальные ресурсы. В 1661 году заканчивалось Валиесарское перемирие: нетрудно было предугадать, что преимущество на переговорах получит та сторона, которая раньше освободится от войны с Речью Посполитой, упрочит свой тыл. Перспективы для Москвы здесь были самые мрачные: судя по всему, Польша лишь начинала новый тур войны и не думала о ее окончании.

Алексей. Михайлович пытался упредить события, поручив в конце 1659 года Ордину-Нащокину превратить перемирие со Швецией в вечный мир на условиях Тявзинского мира 1595 года. Но шведы не собирались поступаться Ингерманландией и остались тверды в своем намерении вернуться к условиям Столбовского мира. К тому же Ордин-Нащокин при всех своих талантах был не той фигурой, которая могла бы успешно вести переговоры. Решительный противник Швеции, он противился неизбежным уступкам настолько, что царь принужден был одергивать своего дипломата.

Между тем Ян Казимир при посредничестве Франции договорился о прекращении войны со Швецией. В апреле 1660 года стороны подписали в местечке Оливе близ Гданьска тяжелый для Польши мир. Ян Казимир окончательно отказался от своих прав на шведскую корону, Речь Посполитая потеряла значительную часть своих прибалтийских владений. Но зато высвободила силы для борьбы с казаками и Москвою.

Известие о замирении Польши и Швеции произвело гнетущее впечатление в Москве. Даже последние зимние успехи в Белоруссии, где И. Хованский нанес поражение польскому полковнику Обуховичу и взял наконец Брест, померкли перед мрачными перспективами, связанными с Оливским миром. Первыми их узрели царские воеводы, когда им пришлось столкнуться с воодушевившимися литовскими войсками и освободившимися коронными частями, чьи боевые возможности были много выше поветовых шляхетских ополчений.

18 июня недалеко от Ляховичей, в местечке Полоне, жестокое поражение от гетмана П. Сапеги и Чарнецкого потерпел боярин князь И. А. Хованский. Русская пехота была рассеяна, один из воевод убит, обоз потерян. Хованский с остатками войска бежал к Полоцку. Однако ждать, пока неприятель подступит к Полоцку, князь не пожелал. Он предпочитал осаде сражение в поле. Сесть в осаду, замечал князь Иван Андреевич, значит «неприятелю дать простор… Да и сидеть, государь, в Полоцку незачем: в 3 дня все будут без лошадей, кормить нечим».

Известие о неудаче Хованского вывело Алексея Михайловича из себя. Но удручен он был не столько тем, что враг осилил воеводу, сколько неосмотрительностью и безрассудством князя. В письме Матюшкину царь так объяснил поражение Хованского: то было наказание «за ево беспутную дерзость»: кинулся на неприятеля «з двумя тысячи конными да с тремя приказы московскими противу двадцати тысячь и шел не строем, не успели и отыкатца (то есть поставить рогатки. – И.А.), а конные выдали – побежали, а пеших лучших людей побили з две тысячи человек» [462]462
  Сборник Муханова. № 160. С. 221–222.


[Закрыть].

Ранней осенью польско-литовское войско подошло к Борисову, однако не стало утруждать себя долгой осадой и двинулось к Могилеву, пункту несравненно более важному в стратегическом отношении. По дороге гетман П. Сапега и Стефан Чарнецкий рассылали отряды для промысла. Они-то и заняли Мстиславль и Кричев.

Из Смоленска на помощь гарнизону Могилева выступил Ю. А. Долгорукий. Ему удалось заставить литовского гетмана снять осаду. Но судьба кампании на этот раз решалась не в борьбе за города, не в осадах и обороне, а в поле. П. Сапега, подавшись назад, собрал все силы и крепко стеснил Долгорукого, переправившегося через Днепр. Неожиданно со стороны Полоцка по полякам ударил И. Хованский. Гетман повернул, отбросил боярина, но зато из блокады выскользнул Долгорукий. Второго Конотопа удалось избежать.

Но особо тяжелые неудачи ждали Москву в 1660 году на Украине. Объединенные русско-украинские войска представляли собой внушительную силу: шесть казацких полков в 20 тысяч человек под началом наказного гетмана Тимофея Цецуры, показавшего верность присяге, но обиженного и обойденного царем, и 15 тысяч человек московской рати, в составе которой были неплохо зарекомендовавшие себя полки нового строя. Командовал войсками В. Б. Шереметев, «добронадежный архистратиг», по определению самого Алексея Михайловича. Против Шереметева на этот раз выступили оба коронных гетмана С. Потоцкий и Е. Любомирский с 30-тысячным, не в пример прежним временам хорошо вооруженным и обученным войском, прошедшим тяжелую шведскую школу. К ним на помощь спеищл союзник – 40-тысячное татарское войско.

В. Б. Шереметев был плохо осведомлен о расположении и намерениях противника и даже не попытался воспрепятствовать соединению поляков с крымцами. Беспечность, столь несвойственная этому лучшему царскому воеводе, отчасти объяснима – он полагался на Юрия Хмельницкого, который должен был с оставшимися казацкими полками примкнуть к нему в районе Слободищ. Однако гетман и не думал двигаться навстречу Шереметеву. При этом он не только умалчивал о своих планах, но и усердно побуждал боярина в одиночку напасть на поляков. Против этого решительно выступал Г. А. Козловский. Он предлагал не покидать позиций до выяснения сил противника и намерений казаков, шатания которых вновь стали ощутимы в канун решающих схваток. Но Шереметев не посчитался с мнением второго воеводы и выступил в конце августа из Котельны к Межибожу.

4 сентября в волынском местечке Любара произошло то, что позднее военные стали называть встречным боем. К вечеру выяснилось превосходство коронных гетманов, и царские воеводы стали в спешном порядке, под дождем, в темноте огораживаться обозом, рыть окопы и валы. Наутро поляки безуспешно пытались сбить русских с оборонительных рубежей. Убедившись в неудаче, гетманы принялись в свою очередь возводить укрепления. Шереметев оказался в блокаде.

Положение осложнилось. Не хватало провианта, фуража. Особенно досаждали татарские отряды, перехватывавшие гонцов и фуражиров. Боярин надеялся, что конные полки Хмельницкого отгонят татар, но запорожский гетман так и не появился. Слова об измене уже не сходили с уст русских, тем более что казаки Цецуры перебегали к полякам толпами.

16 сентября на рассвете Шереметев двинулся в прорыв в направлении на Чудново. Семнадцать рядов телег, между которыми шли полки и сотни, с даточными людьми впереди, вырубавшими просеки и мостившими дорогу, – все это напоминало настоящую крепость на колесах, извергающую огонь и обращавшую в бегство конные массы противника. Польские хоругви совершили обходное движение и атаковали русских во фронт, но неудачно. Однако в пяти верстах от Чуднова колонна наткнулась на заболоченную местность. Движение резко замедлилось, и это позволило полякам подтянуть артиллерию и пехоту. Положение сразу стало катастрофическим. Громоздкий «табор» был еще неплох против конницы, особенно татарской, но малополезен против пушек и ружейного огня. Все было скучено, лишено всякого маневра. Треть сил оказалась отрезана, рассеяна, пленена. Тем не менее Шереметев продолжил движение, пока смертельно уставшая, павшая духом рать не встала лагерем на берегу речки Тетерев близ Чуднова. Место было из рук вон плохое – болотистое и гнилое. К тому же воевода замешкался и не занял выгоревший Чудновский замок. Он господствовал над местностью и давал возможность беспрепятственно обстреливать русский лагерь.

27 сентября верстах в пятнадцати от лагеря, в Слободищах, объявился долгожданный Юрий Хмельницкий. Шереметеву было дано знать, что неприятель мешает соединению. На самом деле соединяться в ставке гетмана не спешили – вели переговоры с коронными гетманами. Ждать, что предпримет Юрий Хмельницкий, стало совершенно невозможно. От бескормицы падали лошади, над лагерем распространялось страшное зловоние. Русские и украинцы терпели большую нужду. Тогда Шереметев решился на новый прорыв в Слободищи, к своему союзнику. Он все еще таил призрачную надежду найти помощь там, где ее уже, по сути, быть не могло.

Выступление 4 октября не было тайной для противника. Атаковать пришлось заранее подготовленные и выстроенные польские войска. Тотчас же на русских обрушились ответные удары притаившихся хоругвей. Остатки полков были сбиты с дороги, прижаты к лесу. Татары прорвали центр, ворвались в оставленный лагерь и принялись грабить. Не утративший крепости духа Шереметев решил воспользоваться этим моментом и предпринять очередную попытку прорыва. Поредевшие части были выстроены в боевые порядки. Из-за почти полного отсутствия пороха атаковали одним холодным оружием. В отчаянной рукопашной схватке противник был отброшен.

Наступившая ночь развела врагов. Русские наскоро укреплялись, возводили в очередной раз «стены» из уцелевших, плотно составленных телег. В этом импровизированном лагере Шереметева застало известие об очередном «перелете» казаков и старшины. 8 октября Юрий Хмельницкий подписал договор о возвращении Войска в подданство короля. Цецура, получив это известие, с восемью тысячами казаков покинул Шереметева. Но далеко не все последовали его примеру: в лагере остались трое полковников с частью казаков.

Упрямый Шереметев предпринял еще одну отчаянную попытку вырваться из блокады. Однако ему не удалось далеко уйти. Положение складывалось трагическое. К прежним несчастьям прибавились ночные заморозки. 15 октября воевода вступил в переговоры с коронными гетманами. 23 октября обе стороны заключили договор, согласно которому царские полки не только складывали оружие, но и признавали, что из «черкаских городов» должны уйти русские гарнизоны. Начальные люди и воеводы оставались заложниками до исполнения условий.

Конечно, по московским понятиям, Шереметев с товарищами, затронув вопрос о малороссийских городах, превысил свои полномочия. В Киеве воеводы наотрез отказались выполнять требование оставить город. Такое было просто немыслимо и при самодержавном характере Русского государства могло быть определено одним словом – измена. «Много в Москве Шереметевых!» – презрительно отвечал князь Барятинский на предложение выполнить условия самоуправного договора.

Между тем одной капитуляцией русских войск под Чудновым дело не кончилось. Капитуляция оказалась лишь прологом к подлинной трагедии. Едва русские ратные люди сложили оружие, как в лагерь ворвались татары и стали вязать их арканами. Обезоруженные ратники отбивались как могли. В ответ крымцы принялись рубить пленных. Как полагают, погибло до двух тысяч человек, остальные восемь тысяч были схвачены и разделены для продажи. В истории дворянства Чудново стало вторым Конотопом, с той разницей, что на этот раз под молох войны угодил преимущественно провинциальный люд.

Польская сторона не препятствовала побоищу и пленению. Позднее было объявлено, что Шереметев первым нарушил условия – города не были очищены. Да и чем-то надо было расплачиваться с алчными союзниками… Для того нурадыну выдали В. Б. Шереметева – в обеспечение 150 тысяч ефимков, обещанных за помощь королем. Вернулся Шереметев на родину из крымского плена лишь в 1681 году ^{2} .

Ян Казимир достиг большого успеха на Украине. И тут же поспешил воспользоваться ситуацией, повторив ту же ошибку, что и Алексей Михайлович: от украинской самостоятельности в очередной раз отрезался большой кус. Старшина принуждена была подписать усеченный вариант Гадячского договора, где не было самого главного – упоминания о Великом княжестве Русском.

Несмотря на все успехи, королю не хватило сил подчинить всю Малороссию. Военное могущество Московского государства не было сломлено. Далеко не вся старшина, не говоря уже о казачестве и мещанстве, послушно следовала за Юрием Хмельницким. Власть польского короля восстановилась на большей части Правобережья. Но Левобережье и Киев оставались в московском подданстве.

Зима, прервав широкомасштабные военные действия на Украине, в Белоруссии и Литве, не прервала войну агитационную. По всей Литве и Белоруссии ходили королевские универсалы. Православная шляхта, мещанство заколебались, стали переходить на сторону Яна Казимира. Подавались назад не просто так – старались заслугами обрести полное прощение. В феврале 1661 года в Могилеве вспыхнул мятеж. Почти все русские ратные люди были перебиты, воеводы Горчаков и Полуектов отосланы в кандалах в Варшаву.

В 1661 году польско-литовские войска заняли Себеж и разбили И. А. Хованского при деревне Кушликовы Горы. После этого Хованскому пришлось, опасаясь за московские рубежи, отойти к Великим Лукам. Конец года ознаменовался потерей Вильно, добывать который явился сам Ян Казимир. Совсем недавно завершился Варшавский сейм, в очередной раз продемонстрировавший паралич власти и социальный эгоизм верхов. Сейм окончился безрезультатно, слабые попытки усилить королевскую власть были отвергнуты. Именно тогда вдоволь хлебнувший «панского лиха» Ян Казимир произнес пророческие слова о трагическом будущем страны: скорых ее разделах между абсолютистскими монархиями, причинами которых станут своеволие шляхты и эгоизм магнатов. Тогда, впрочем, это мрачное пророчество никем не было принято всерьез. Считалось, что в короле говорит обида и разочарование – те самые чувства, которые позднее заставят несчастливого монарха отречься от престола и удалиться во Францию, чтобы окончить свои дни аббатом…