Текст книги "Алексей Михайлович"

Автор книги: Игорь Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 51 страниц)

Охотников искать «вольную дорогу» не нашлось. По крайней мере их голоса не были слышны на раде. Круг кричал: «Волим под царя восточного, православного!»

Полковник Тетеря, соблюдая порядок, стал опрашивать все стороны: «Вси ли так соизволяете?» «Вси!» – неслось в ответ. На гетманское «буди тако» последовало единодушное: «Боже утверди, Боже укрепи, чтоб есми вовеки едино были!» Затем Богдан получил от Бутурлина государеву грамоту, вычитанную писарем.

После рады гетман со старшиной и послами отправились к соборному Успенскому храму для присяги. Тут вышла заминка. Хмельницкий потребовал, чтобы московские посланцы от имени царя учинили не просто обещание, а присягу «вольностей наших не нарушать», маетностей не трогать и королю их не выдавать. Послы воспротивились: такого «николи не бывало и впредь не будет», чтобы за государя веру учинить. Сомневаться же казакам в царском слове не пристало, государь его не нарушит – присягайте смело!

Спор затягивался. Полковники с гетманом, оставив Бутурлина с товарищами в церкви, отправились совещаться в дом полковника Тетери.

Старшина предприняла еще одну попытку преодолеть упорство послов, найдя прецедент: польские короли присягали своим подданным. Бутурлин был искренне возмущен подобным сравнением: оно для нас не в образец, говорил он: польские короли – не «самодержавцы». Послы не удержались и от напоминания: известно, что королевская присяга крепостью не отличается, тогда как «у нас государское слово пременено (переменено. – И.А.) не бывает».

Тогда старшина изменила тактику. Было объявлено, что они царскому слову верят и во всем на него полагаются, но казаки не поймут и без государевой присяги войсковым вольностям присягать не станут. Но эта хитрость тоже не прошла. Бутурлин упрекнул гетмана с полковниками, что царь принял их в подданство по их же, войсковому неоднократному челобитью; они же, гетман и полковники, должны свою службу показать и «незнающих людей», которые потребуют от имени царя приносить клятву, «унимать». После такого ничего не оставалось делать, как присягать или расходиться. Гетман и старшина объявили, что они «во всем полагаются на государеву милость и веру», и вернулись в церковь.

В свете последующих событий происшествие вовсе не выглядит случайной заминкой в выверенном сценарии. Это не недоразумение, а столкновение двух политических сознаний и менталитетов, разность которых вскрывает причины будущих конфликтов. Послы привнесли с собой московский взгляд, где все – «государевы холопишки». Старшина же исходила из шляхетских представлений, которые они, не получив статуса шляхты, вполне усвоили. Эта представления предусматривали некое «договорное начало», взаимные, присягой скрепленные права и обязанности. Бутурлин недаром возмущался поведением полковников. Для него, аристократа «московской закваски», подобное требование воспринималось как покушение на «государеву честь».

На этот раз царские послы настояли на своем. Но это совсем не значит, что московский взгляд был одобрен, усвоен и принят. На самом деле стороны еще долго будут говорить на разных языках. Это приведет к недоразумениям, затем перерастет в обиды и конфликты, разрешить которые в тех исторических рамках в конечном итоге можно будет лишь подчинением одного политического ви́дения другому.

По окончании церемонии присяги Хмельницкому были вручены символы его власти. В Москве этому обряду придали большое значение: гетман выборный – к чему трудно было привыкать, – и потому власть его должна быть утверждена и признана властью высшей, царской. Кроме традиционных символов, таких, как булава, Хмельницкий получил боярскую шапку: то был чин высший, думный, но все-таки чин государева служилого человека. Церемония вручения шапки была сопровождена пожеланием: «Главе твоей, от Бога высоким умом вразумленной и промыслом благоугодном о православии защищении смышляющей, сию шапку пресветлое царское величество дарует, да Бог здраву главу твою соблюдая, всяцем разумом ко благу воинства преславного строению вразумляет».

После утверждения Хмельницкого в его гетманском достоинстве настал черед генеральной старшины и полковников. Раздача государева жалованья проходила на московский образец, пышно и несколько тяжеловесно. Преподавая первый урок, послы одновременно приучали и к щедрым «царским кормам». С этим, впрочем, полковники не спорили и соболей принимали, выказывая большую преданность.

На следующий день по церквям приводили к присяге сотников, есаулов, простых казаков и мещан. Готовились присягать и в других городах, куда должны были отправиться члены посольства и люди из их свиты.

Присяга вовсе не означала завершение переговоров. Напротив, они продолжились в следующие дни. Однако поведение Бутурлина изменилось. Малороссия превратилась в отчину великого государя. Отныне общение с казаками могло происходить не как с равной стороной, а как с государевыми подданными-челобитчиками.

Гетман просил оставить всех в тех же чинах, в каких были казаки до присяги. Просьбу уважили без споров: никто и не желал социальных потрясений и перемен. Особая забота старшины – имения-маетности, захваченные ими после изгнания поляков. Вопрос был острый: украинское крестьянство, помогая казакам избить панов, вовсе не жаждало впрягаться в новую «панщину». Но помещичья Москва мыслила своими категориями. Обещано было сохранить маетности за старшиной, причем Хмельницкий настаивал на том, чтобы после смерти владельца имения оставались в семье, а не отдавались сторонним казакам. Москва и здесь пошла навстречу, даровав по сути вотчинное право и отказавшись от одного из важных рычагов давления на служилого человека, какой имела при праве поместном.

Старшины-челобитчики просили о реестре Войска в 60 тысяч и больше, поскольку жалованья они «у царского величества на тех казаков не просят». При этом старшина хотела сохранить за собой право сбора и распределения налогов на Украине. И это им было обещано. Также просили с Войска не взимать мостовщину и мыто. Ответили, исходя из статуса служилых людей: «У царского величества с ратных людей того не емлют».

В течение всего января-февраля в 17 малороссийских полках и во всех городах проходили церемонии присяги. Не везде все сходило гладко. Однако отдельные инциденты не могли испортить общую картину. Линия Богдана на разрыв с Речью Посполитой и на подданство московскому государю получила всеобщую поддержку. В Посольский приказ непрестанно стекались сведения о реакции населения Украины. Проезжие «гречане царегородцы» извещали: «А которыми де черкаскими городы они ехали, и они де во всех городех и местех слышали, что везде православные християне благодарят Бога о том, что пожаловал государь, изволил их принять под свою государскую высокую руку. И радуютца де все от мала и до велика великою радостию, что Господь Бог над ними умилосердился и дал им его, государя християнского благоверного царя».

Радовались и в Москве, хотя радость эта была приправлена немалой толикой страха: чем-то ответят Речь Посполитая и Крым? По зиме военные действия откладывались, но уже было известно о твердом намерении Алексея Михайловича самому идти в поход «на неприятеля своего, на польского короля».

Возвратившееся в феврале посольство Бутурлина встречали необычайно милостиво. В особую заслугу им поставили то, что они не обесчестили царя и уклонились от присяги государевым именем. В разгар празднеств пришло известие о рождении царевича Алексея. Алексей Михайлович, лишившийся в октябре 1649 года царевича-наследника Дмитрия, испытывал необычайное воодушевление. В подобном совпадении обычно виделась благая предрасположенность и особое покровительство. При благоверном царе Алексее, вобрав исконные отчины – наследие киевских князей, расширилось Православное царство, которое не останется в сиротстве, ибо есть кому передать его по смерти православного государя. По всем церквам Великой и Малой России прошли благодарственные молебны с возглашением многолетия царю, царице, новорожденному царевичу и царевнам.

Между тем одной Переяславской радой дело не было закончено. Следовало закрепить официально статус казаков и других слоев населения Малороссии. С этой целью в Москву было снаряжено войсковое посольство. Первоначально его должен был возглавить Хмельницкий, но он, сославшись на сложность обстановки, от поездки уклонился. Известная парадоксальность ситуации заключалась в том, что Богдан, побывавший во многих странах, в Москве так никогда и не появился. Ни до 1654 года, ни в 1654 году, ни после. В Москву были посланы войсковой судья Самойло Богданов и переяславский полковник Павел Тетеря.

Появление посольства поставило власти в затруднительное положение. Как принимать его? Сам Алексей Михайлович занялся этим вопросом. Была выбрана золотая середина: торжественный и милостивый прием, но прием подданных. 13 марта Богданова и Тетерю принял Алексей Михайлович. Царь выслушал приветственную речь, затем сам спросил послов о здоровье гетмана и велел посадить их на скамью. Было обещано рассмотреть войсковую челобитную и учинить по ней государев указ.

Для переговоров, призванных определить статус Войска, была создана комиссия во главе с боярами князем А. Н. Трубецким и князем В. В. Бутурлиным. Начались переговоры в тревожной обстановке, когда Переяславскому соглашению настало время держать первое испытание на прочность: на Украину двинулись войска под командованием польского коронного гетмана и великого литовского гетмана.

Ловкий Хмельницкий, впрочем, не преминул использовать ситуацию к своей пользе. Польское вторжение открывало возможность сделать московскую сторону податливее. Согласно гетманским инструкциям послы должны были напомнить, с какой «приязнью» к Богдану и Войску относился «цезарь турецкий», который «не токмо наши вольности подтвердил», а и «права, и веры, и вольности позволял, и никакой дани от нас не требовал». Получалось, что если бусурманин готов был сохранить права и вольности старшины и войска, то уж тем более православный государь в канун решающих боев должен сделать такое.

Гетман напрасно беспокоился. Алексей Михайлович не спорил и 27 марта в жалованной грамоте подтвердил все права и вольности Войска. Решительное возражение вызвали лишь два пункта. Московские власти воспротивились намерению гетмана сохранить за собой право на самостоятельную внешнюю политику. Подобное стремление никак не укладывалось в представления о подданстве, и без того, по московским меркам, до предела «раздвинутые». Гетману отказали в праве ссылаться с королем и султаном без государева ведома. Он должен был информировать центральное правительство о дипломатических контактах с другими государями.

Трудности возникли и в вопросе об уплате жалованья Войску. Казацкое посольство поставило вопрос об уплате жалованья всем реестровым казакам. При этом послы поставили в пример Речь Посполитую и стали пугать Алексея Михайловича казацким возмущением, если он не пойдет на уступки. Требование было признано справедливым. За службу надо платить. О том и было объявлено боярской комиссией, с которой Богданов и Тетеря вели переговоры. Однако жалованье должно было идти с украинских доходов, с того самого момента, как размеры выплаты реестровому казачеству будут определены и зафиксированы.

Приехавшая в Москву старшина пеклась не только об интересах Войска, но и о своих собственных. Каждый спешил воспользоваться благосклонностью царя и получить что-то. Хмельницкий соединил с гетманской булавой Чигиринское староство. Кроме того, он исходатайствовал себе в потомственное владение город Гадяч. Не упустили свое Богданов и Тетеря.

Договоренности в Москве дали старшине то, чего они не смогли добиться в Речи Посполитой. Они были приравнены к московским служилым людям по отечеству, причем в отдельных случаях объем полученных прав превышал то, что имело русское дворянство. Другой вопрос, что старшина, привыкшая соизмерять права шляхетства и московского дворянства, очень скоро почувствовала себя обделенной. Тем не менее в социальном отношении она получила почти все просимое.

Совсем иначе в Москве отнеслись к попытке Хмельницкого и его послов говорить от имени всей Украины. Трубецкой и Бутурлин дали понять, что видят в посольстве посланцев только Запорожского войска. Ему и дарованы права и вольности, о которых казаки били челом на раде. Череда пожалований прав и вольностей украинским городам последовала той же весной, но не по обращению войска, а по челобитью жителей самих городов и их магистратов. Правительство и здесь в целом подтвердило существовавшие права, существенно отличавшиеся от того, что имели посадские люди собственно русских городов.

Таким образом, Украина вошла в состав России, во многом сохранив сложившуюся за годы освободительной войны национальную государственность. Почти неизменными остались военно-административное устройство, финансовая и налоговая системы, суд, войско.

В Москве, разумеется, прекрасно понимали, что происшедшее касается не только России и Украины или Польши и Крыма. Перемены были слишком значительными, чтобы пройти мимо внимания европейских столиц. В Восточной Европе рушилось привычное равновесие, менялся баланс сил, что, конечно, должно было обеспокоить всех – и традиционных царских недругов, и союзников, столь же незаинтересованных в чрезмерном усилении Московского государства. Словом, подобная акция требовала дипломатического «прикрытия».

В 1654 году во многие европейские столицы отправились посланники и гонцы, которые должны были разъяснить причины разрыва «вечного докончания» с Речью Посполитой и заручиться если не поддержкой, то по крайней мере нейтралитетом в предстоящей русско-польской войне. Итоги миссий оказались не особенно обнадеживающими. Европейские дворы в своих ответах, как правило, исходили из двух посылок – традиционного международного расклада сил и, естественно, собственных интересов. Первое определило сдержанность реакции: в дипломатической колоде польская карта считалась сильнее московской, так что дразнить варшавский двор демонстративной поддержкой царя охотников не нашлось.

Далее реакция зависела от задач, которые решали в 1654–1655 годах европейские государства. Париж и Вена, хотя и по разным причинам, высказались за мирное урегулирование спора. Имперские дипломаты, стремившиеся освободить руки своего традиционного союзника, даже предложили себя в качестве посредников при переговорах. Несколько благожелательнее оказалась позиция Швеции, извечного соперника Речи Посполитой. Тем не менее в ответной грамоте королевы Христины новоприбылый титул Алесея Михайловича – царь «Малой России» – был опущен [240]240
  История внешней политики России… С. 286–289.


[Закрыть]. В Стокгольме не спешили признать происшедшие перемены не только из-за надежды продолжить переговоры с гетманом Хмельницким о военном союзе, но и из-за того, что за признание подобных перемен в титуле полагалось платить, причем платить весьма дорого.

Часть четвертая
Эпоха противостояния

Первый поход

Присоединение Украины к Московскому государству означало разрыв Поляновского «вечного мира» и начало войны. Стороны по-разному были готовы к ней. Политический кризис, который переживала «шляхетская республика», парализовал королевскую власть. Из-за действия оппозиции в 1652–1654 годах два сейма из пяти оказались сорванными. В результате не были вотированы необходимые средства для содержания войска. Лишь в июне 1654 года чрезвычайный сейм выделил средства на сбор войска. Но время было упущено. Москва уже привела в движение свои войска и опережала Речь Посполитую даже не на один, а на два хода.

Крайне сложным и в целом неблагоприятным оказалось международное положение Речи Посполитой. Правда, после разрыва украинско-крымского союза Польше удалось укрепить свои позиции на юге. Крымский хан Ислам-Гирей был крайне недоволен сближением Хмельницкого с Москвой. Хан собственноручно отхлестал посланника гетмана, который привез известие о Переяславской раде: «Как де ваш гетман и все вы черкасы забыли мою цареву дружбу и совет?» Хмельницкий не спасовал и в ответной грамоте пообещал нагрянуть с войной в Крым, объявив: «Ты не посланца, а меня бил по щекам». Перепуганный хан начал сосредоточивать у Волчьих Вод сорокатысячную орду. Однако военные приготовления оказались сорванными в самом начале. 30 июня Ислам-Гирей скончался.

Неожиданную смерть хана тотчас связали с грозным внушением гетмана. Едва ли в этом слухе есть хоть какая-то доля правды – скорее ближе к истине версия с отравлением грозного царя украинкой-полонянкой [241]241
  История внешней политики России. С. 298, 300.


[Закрыть]. Но разочарование из-за Переяславской рады Ислам-Гирей в последние месяцы жизни испытал несомненно. Неудивительно, что из попыток Москвы привлечь его к участию к войне с королем или, по крайней мере, добиться нейтралитета Крыма, ровным счетом ничего не вышло. Напротив, для восстановления столь милой сердцу крымских Гиреев системы «равновесия» в Бахчисарае решено было поддержать на тот момент «слабейшего» – Польшу [242]242
  См.: Смирнов В. Д.Крымское ханство под верховенством Оттоманской порты до начала XVIII века. СПб., 1887. С. 555–556.


[Закрыть].

Впрочем, путь от обиды и негодования до реальной военной помощи Яну Казимиру оказался неблизким. В 1654 году крымцы были парализованы военной демонстрацией запорожцев, чайки которых до смерти перепугали прибрежное население Крыма и Тамани. Лишь ближе к осени ординцы активизировали свои действия на Правобережной Украине. Не решились татары воевать и южнорусские уезды, поскольку, по признанию татарских царевичей и мурз, укрепления на засечных чертах «никоторыми мерами пройти не уметь». Затем последовала смерть хана. В итоге в первые годы русско-польской войны татары так и не обрушились с «большою войною» на окраины Московского государства. В Кремле могли вздохнуть с облегчением: печальный сценарий Смоленской войны не был повторен.

Но если в отношениях с Крымом Речи Посполитой удалось рассеять грозовые тучи, то на севере, напротив, вот-вот должна была разразиться страшная буря. Со времен Сигизмунда III польско-шведские отношения постоянно балансировали на грани войны и мира. Причем стоило одной из сторон ослабнуть, как противная сторона спешила заговорить языком ультиматума. В неблагоприятной международной обстановке избежать нового столкновения со Швецией можно было лишь ценой уступок. Но это слишком противоречило политической линии, к которой привыкла Речь Посполитая после Штумсдофского перемирия 1635 года, завершившего последний конфликт со Швецией. Да и такое качество, как дальновидность, никогда не числилось среди достоинств Яна Казимира. Итог оказался плачевным. Шведский король Карл X склонился к силовому решению всех спорных вопросов. В результате последовало нашествие шведов на Речь Посполитую, которое вполне можно сравнить с польским вариантом русской Смуты. Забегая вперед, отметим, что Алексей Михайлович не воспользовался чрезвычайно благоприятной ситуацией и не пошел на союз со шведским монархом. На единого противника они навалились порознь, оставив Речи Посполитой шанс отдышаться и нанести ответный удар, что она – по крайней мере в отношении своего восточного соседа – в конце концов и сделала.

Мало что реально переменилось в 1654 году и в политическом курсе Варшавского двора по отношению к Украине. Здесь так и не осознали, какая катастрофа разразилась в 1653 году в Переяславле. Рада была воспринята в одной плоскости: как измена, предательство, отступничество казаков, для которых самый лучший и самый подходящий язык – язык силы, дополненный разными обещаниями, призванными расколоть старшину.

Когда стало известно, что на съезде в Переяславле не присутствовал браславский полковник Богун, его тотчас принялись манить гетманскою булавой. Полковника уверяли, что отныне Богдан ему не товарищ, а пан. Тронули даже религиозные чувства: после соединения Москва принуждает малороссийскую православную церковь податься под руку московского владыки взамен константинопольского, под которым здесь пребывали с времен киевских князей. Но хороши же были новоявленные защитники малороссийского православия из Варшавы, что даже Богун усомнился в искренности их слов! Увещевания закончились не словесной, а пушечной канонадой польского полковника Чарнецкого против Богуна.

Позднее слава Чарнецкого, злого гения шведского короля, разольется по всей Речи Посполитой. Но с Богуном ему справиться не удалось. Тот заперся в Умани и отбился. В отместку Чарнецкий выжег весь край. Это означало, что в действиях Коруны военное разрешение казацкой проблемы по-прежнему оставалось предпочтительнее политического.

Впрочем, была предпринята робкая попытка уговорить старшину одуматься. Взятый в плен киевский полковник Жданович был освобожден и отправлен для этого к казакам. Но затея провалилась. Да и вряд ли можно было ожидать иного результата, учитывая, с одной стороны, характер королевских посулов, а с другой – все те преимущества, которые получила старшина после ликвидации панщины, раздела собственности польских магнатов и первых, достаточно весомых результатов, полученных по заключении союза с Москвой.

14 февраля 1654 года, в разгар торжеств, связанных с рождением царевича Алексея, в Москве было объявлено о походе против польского короля. Как водится, назначили сроки для сбора ратных людей. Государев полк собирался в столице к первым числам мая, само же его выступление было назначено на вторую половину месяца. Еще раньше должны были выступить Передовой, Большой, Сторожевой, Ертаульный полки. Но первым столицу предстояло покинуть наряду – тяжелой осадной артиллерии. Он был отпущен 27 февраля. Тяжелые, малоповоротливые орудия спешили провести по зимнику поближе к литовскому рубежу, пока оттепель не изъела окончательно все дороги.

23 апреля состоялся торжественный отпуск полка князя А. Н. Трубецкого. Вся церемония была обставлена чрезвычайно пышно, подчеркивая смысл происходящего – войска отправлялись защищать православную веру и оскорбленную «государеву честь», возвращать похищенные злым временем и иноверческой силой «дедины и отчины» московских царей. Война, таким образом, в устах ее инициаторов трижды обосновывалась как справедливая – конфессионально, политически и исторически. В свое время именно так поступали византийские императоры, объявлявшие войну «варварам»: ведь и они вели борьбу за восстановление своих попранных прав – границ Византии в рамках старых границ Римской империи! [243]243
  См.: Литаврин Г. Г.Геополитическое положение Византии в VII–XII вв. // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической характеристики. СПб., 1999. С. 17.


[Закрыть]

В Успенском соборе патриарх Никон с высшим духовенством, напутствуя войска, отслужил торжественную литургию. Царь передал Никону воеводский наказ для Трубецкого; патриарх положил его в киот иконы Владимирской Божьей Матери, а затем, вынув, вручил первому воеводе. Проводы завершились обрядом целования царской руки. Ратников Трубецкого было так много, что для соблюдения порядка пришлось поставить трех окольничих. Тут же, укрывшись за запоною, стояла сама царица Мария Ильинична. При том строгом, теремном образе жизни, какую по традиции должна была вести царица, ее присутствие лишний раз подчеркивало важность происходящего.

После литургии Алексей Михайлович позвал всех к себе «хлеба есть». Царь трижды жаловал гостей чашами и сам подавал боярам Богородицыну чашу. Столование вновь закончилось обрядом целования царской руки. Трубецкой прикладывался первым: Тишайший приложил голову князя к груди «для его чести и старшинства». В ответ до слез растроганный Трубецкой кланялся в землю раз до тридцати.

Следом за воеводами и начальными людьми подступали «полочане» Трубецкого – дворяне и дети боярские. В иерархии служилых «городов» первыми в Большом полку шли ярославцы, к которым Алексей Михайлович и обратился с наставлением. Он помянул «неправды» польских королей и их гонения на православную веру, заговорил о предстоящем походе, в который и сам пойдет и «с радостью всякие раны примет». Здесь уж этикет предполагал буйное проявление верноподданнических чувств. Ярославские служилые люди обещали – раз сам царь готов кровь свою пролить! – «за вас, государей наших, и за всех православных христиан без всякой пощады головы свои положить». Царь прослезился: «Обещаетесь, предобрые мои воины, на смерть: но Господь Бог за ваше доброе хотение дарует вам живот, а мы готовы будем за вашу службу всякого милостию жаловать».

Не следует думать, что подобные заявления – одна лишь дань этикету. Это были обязательства, торжественно провозглашенные царем и ратными людьми, что само по себе должно было служить гарантией исполнения. Вообще, в идеологическом отношении ситуация 1654 года сравнима с немногими войнами. Участие Алексея Михайловича изначально придавало походу знаковый смысл. Это – царский поход, судьбоносный, первостепенный, подобный походам Ивана IV на Казань. Не случайно вся процедура выступления войска была не просто подробно расписана и записана, но и позднее тщательно просмотрена и отредактирована самим Алексеем Михайловичем.

Эта работа, выдававшая вкус и привязанности царя, чрезвычайно интересна: Алексей Михайлович «выстраивает» идеальную, по его представлению, церемонию, где действуют идеальный православный монарх и его идеальные подданные. Воеводы подступают к царю «един за единым благочинно»; Трубецкой произносит свою речь «тихо, опасно (то есть с почтением. – И.А.), с радостными слезами», при том, что всё «молвит ясно». Царь в воеводской речи не просто «пресветлый, премилостливый и премудрый», а и «отец и учитель». Хотя форма обращения этикетная, в ней ощутима особая склонность Алексея Михайловича именно к последней роли – к роли благочестивого учителя. Выслушав царское напутствие, все насладились от «душевных и полезных учительных слов, какова источника живых вод искали, такова и обрели». «Мы же не токмо телесныя снеди напиталися от твоих царских уст, – выспренне объявлял Трубецкой, – но и душевныя пищи пресладких и премудрых глагол Божиих исходящих ото уст твоих царских обвеселилися душами и сердцами своими».

Далее следует описание обряда целования царской руки. Царь и здесь внес мелкие поправки, подыскивая стилистически точную окраску слов. Когда Трубецкой подошел к государю, тот «своими царскими руками принял к переем своим главу его для его чести и старшинства, зане многими сединами украшен и зело муж благоговеин…». Князь же, видя такую «премногую и прещедрую милость к себе, паки главою на землю ударяется». Алексею Михайловичу слова «ударяется» и «главою» не понравились. Он зачеркивает эту фразу и пишет сверху: «…поклонился со слезами до земли до тридесят крат».

Не прошло царское перо мимо строк, описывающих прием у Постельного крыльца ярославских дворян. Тишайший собственноручно жаловал их «ковшом с белым медом», призывал вступаться за веру, отечество и «за всякую обиду к Московскому государству». Здесь царь нашел еще один повод для вмешательства: «…И за насилу православных у них же». Далее наказывалось: «Итить по нашему государеву указу с нашими… воеводы с радостию («с радостию» вписано рукою царя сверху. – И.А.) и Богу работать от всея души и сердца своего… А нам, великому государю, служити со усердием («со усердием» опять же вписано Тишайшим. – И.А.) и у бояр… во всяком послушании [быть] готовым» [244]244
  РГАДА. Ф. 27. № 86. Ч. 1. Л. 264–266, 267.


[Закрыть].

Три дня спустя полк Трубецкого выступил из Москвы. Следом, в мае, двинулись и остальные – Передовой полк Н. И. Одоевского, Большой полк Я. К. Черкасского, Сторожевой М. М. Темкина-Ростовского. Не обойден был царским вниманием и Б. И. Морозов, получивший почетное звание большого дворового воеводы – начальника «государева полка».

Войну начинали с традиционным делением армии на полки. Это деление восходило ко временам, когда все силы участвовали в одном решающем сражении. Но эпоха сильно изменила и саму войну, и организацию армии. Рядом с дворянскими сотнями выступали обученные на европейский лад полки «нового строя». Сама армия разрослась так, что почти каждый из полков решал самостоятельные стратегические задачи, превращаясь в отдельную армию. Борьба уже не сводилась к одному сражению или к занятию главного города, пускай и такого важного, как, например, Смоленск. Это вскоре станет окончательно ясно, и с этой ясностью из разрядов постепенно исчезнут старые полковые росписи с делением воевод и служилых людей.

18 мая 1654 года в первый свой военный поход выступил Алексей Михайлович. Царь, по-видимому, пребывал в эти дни в восторженно-приподнятом настроении. В письме Трубецкому царь описывает свое выступление из столицы. Войск было так много, что следом за ним все выйти не успели и «остались для ночи 67 сотен на поле на Девичье»; когда же утром 19 мая выступили оставшиеся, то выходили все равно очень долго – последняя сотня покинула город «в полчаса ночи», то есть около девяти часов вечера [245]245
  Записки. С. 713–715.


[Закрыть].

В поход с государем выступили едва ли не все высшие думные и придворные чины. В этом аристократическом многолюдстве был, по-видимому, свой подтекст. Взятые в поход противники столкновения с Польшей лишались возможности мутить воду в Москве.

Война началась слишком удачно, что, как выяснилось скоро, имело и неблагоприятные последствия для Алексея Михайловича. Уже за Вязьмой к нему со всех сторон стали приходить известия о занятых городах. Быстрый успех вскоре стал восприниматься как должное. Потому, когда придет пора неудач, у молодого государя опустятся руки. Алексей не сильно походил на сына Петра, для которого неудача была лишь поводом удесятерить усилия: ведь первый, проигранный Азов породил Азов второй, победоносный; первая Нарва – Нарву вторую, за которой последовали Полтава и Гангут. Алексей Михайлович так удары судьбы не держал. Победы 1654–1655 годов окрылили его; с неудачами же явилась неуверенность, и мы уже не увидим того воодушевления, которое отличало второго Романова в начале войны. Царь сделается сдержаннее, опасливее и вообще перестанет ходить в военные походы.

Но пока до этого было еще очень далеко. Пока Алексей Михайлович спешит и надеется на новые победы. 26 мая он прибыл в Можайск, где, впрочем, задержался всего на день. 4 июня в дороге его настигло известие о взятии Дорогобужа. Царь тут же поспешил порадовать семью, собственноручно приписав к посланию: «Вашими светов моих молитвами подаровал Бог сии богоспасаемый град Дорогобуж. Помолитеся, и больши тово Бог подаст милость свою» [246]246
  Письма царя Алексея Михайловича, б/м. б/д. № 3; Собрание писем царя Алексея Михайловича. М., 1856. С.12.


[Закрыть].

По его приказу «за рубеж» отправлялись разведывательные партии. Возвращались они с пленными, расспросы которых радовали Тишайшего. Он с удовлетворением писал домой, что противник не готов к решительному сопротивлению. Не обошлось и без огорчений. К полякам попытался перебежать смоленский сын боярский Василий Неелов. Перебежчик был пойман, пытан и четвертован. Царь сообщил об этом неприятном инциденте в письме родным с примечательной припиской: «Да не покручинтеся, государины светы, что не своею рукою писал – голова тот день болела, а после есть лехче».