Текст книги "Пророки и поэты"

Автор книги: Игорь Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Почти все переводы Шекспира, сделанные в России в начале XIX века, выполнены в прозе с французских и немецких версий. Даже Кюхельбекер переводил "Сон среди летней ночи" с немецкой версии Августа Шлегеля. В 1827 году М. П. Погодин писал: "Не стыд ли литературе русской, что у нас до сих пор нет ни одной его трагедии, переведенной с подлинника?" Доходило до казусов: в 1830-м А. Г. Ротчев озаглавил перевод шиллеровской переделки "Макбета" следующим образом: "Макбет. Трагедия Шакспира. Из сочинений Шиллера".

На этом фоне выделялось восторженное отношение к Шекспиру однокашника Пушкина Вильгельма Кюхельбекера:

Мой Willy, мой бесподобный Willy! Мой тезка – величайший комик,

точно, как и величайший трагик из всех живших, живущих и (я почти

готов сказать) долженствующих жить!

Кюхельбекер перевел несколько пьес Шекспира, но ни один перевод не увидел свет. Анонимно была издана лишь комедия самого Кюхельбекера "Нашла коса на камень", написанная по мотивам "Укрощения строптивой". Декабрист Кюхельбекер во многом шел по стопам елизаветинца Шекспира. У его Пугачева множество параллелей с Кедом. Ему близки шекспировское отношение к "легкомыслию простого народа": "народ оказался готовым следовать за любым крамольником", пророческие слова о том, что народ, поддержавший узурпатора, обрекает себя на небесную кару.

Все ранние русские переводы Шекспира, включая сделанные Кюхельбекером и Вронченко, откровенно слабы. Кюхельбекер: "Где у Вронченки гармония стихов Мильтона? сила и свобода Шекспировы? все у него связано, все приневолено, везде виден труд, везде русский язык изнасилован".

Об отношении россиян к Шекспиру в начале XIX века красноречиво свидетельствует реакция издателя "Русского вестника" С. Н. Глинки на слова анонимного критика "Вестника Европы" о том, что сочинения Шекспира "суть драгоценное приобретение для русского театра". Вот они, эти слова, свидетельствующие о вечной патриотической озабоченности нации, не сегодня и не вчера подменившей жизнь каждого отчизной всех:

...полезнее будет для молодых любителей русской словесности

учиться у Сумарокова, Княжнина, Николаева и прочих их

последователей... перенимать и красоты их слога, без которого всякое

произведение слабо и мертво. Ни Шакеспир, ни Расин не наставят русских

в русском слове...

А чего можно ожидать от критики, извечно озабоченной фобиями и маниями – от критики, оценившей "Отелло" как "беспутнейшую из пьес"... В оценках Шекспира начала XIX века – в полном соответствии с французской традицией вековой давности – "недостатки Шекспира доминируют над достоинствами". Вековой разрыв тоже показатель скорости, с которой веяния "проклятого запада" доходили до "правоверной страны"...

В начале XIX века русские переводчики (Вельяминов, Висковатов, Гнедич и др.), следуя дурной традиции Дюсиса, давали Шекспира в собственных переработках, лишая его шекспировского размаха, многоплановости и глубины, грубо говоря, кастрируя шекспировский дух. Некоторые переводы трудно оценить иначе, чем бездарные. Таков, в частности, висковатовский "Гамлет". Большинство переводов носило столь вольный характер, что порой было трудно понять, шла ли речь о переводах Шекспира или французских версий. Таковы, например, переводы "Бури" и "Фальстафа" Л. А. Шаховского или "Ромео и Юлии" А. Г. Ротчева.

Первые русские подражания Шекспиру, если не считать екатериновских, датируются первой четвертью XIX века. Упомяну комедию-балет Шаховского "Батюшкина дочка, или Нашла коса на камень", сюжетно связанная с Укрощением строптивой. Тогда же начались и первые шекспировские постановки, в которых были заняты выдающиеся русские актеры Л. С. Яковлев (Отелло, 1806), Я.Е. Шушерина (Леар, 1807), П.С. Мочалов (Отелло, 1830), В.А.Каратыгин (Гамлет, Лир, 1837-1853). В первой четверти XIX века на театральных подмостках России шло не менее шести пьес Шекспира – все в переделке Дюсиса. Дюсисовские пьесы начали вытесняться "подлинным Шекспиром" лишь в сороковые годы.

Известности Шекспира в России в немалой степени способствовал перевод "Гамлета", сделанный Н.А. Полевым (1836). При всех своих огрехах (мелодраматизм, романтизация, сглаживание сложных образов, свободное обращение с текстом, упрощение Гамлета до человека с больной совестью, озлобленного на людей) этот вольный перевод, написанный живым языком и освобожденный от тяжеловесности и архаизмов Вронченко и Якимова, позволил приобщить к Шекспиру художественную интеллигенцию России. "Мы плачем вместе с Гамлетом и плачем о самих себе", – писал переводчик.

Нельзя сказать, что поколение Белинского и Тургенева зачитывалось Шекспиром, но после Полевого его известность в России заметно увеличилась. Появляется множество произведений на шекспировские мотивы: исторические драмы Н. А. Полевого, драматическая трилогия Алексея Толстого, позже – произведения А.В.Дружинина, И. И. Панаева, П. В. Анненкова, Ю. Жадовского, А. Ф. Писемского. Публикуются новые переводы пьес – А.П.Славина, Я. Г. Брянского, В.А.Каратыгина, И.М. Сатина, М.Н. Каткова, А. В. Дружинина, А. А. Григорьева, П.И. Вейнберга. В первой трети века имя Шекспира часто встречается на страницах литературных журналов. Творить, подобно ему, призывают Н. А. Полевой, А. А. Бестужев-Марлинский, "любомудры" С.П.Шевырев, П.А.Плетнев, П.А.Катенин (некоторые из них позже станут сдержаннее или вообще изменят отношение к Барду). Только П. А. Плетнев сохранит верность Шекспиру на всю жизнь:

Когда я в первый раз читал Шекспира, у меня даже родилась мысль:

не затвориться ли с одним им на целую жизнь. Ведь он разрешил все

вопросы и философии, и красноречия, и поэзии: зачем же искать у

других, когда он обо всем сказал и полнее и глубже?

Русская критика первой половины XIX века не добавила ничего нового к "немецкому Шекспиру". Даже у таких его знатоков, как Шевырев, Плетнев и Боткин, мало оригинального. Первая статья в "Отечественных записках", написанная А. И. Кронебергом в 1840 году, так и называлась: "Шекспир. Обзор главнейших мнений о Шекспире, высказанных европейскими писателями в XVIII и XIX столетиях".

"Русский гамлетизм" пришел к нам из Германии. Подобно фрейлигратовскому "Гамлет – это Германия", Белинский писал: "Гамлет!.. это жизнь человеческая, это человек, это вы, это я, это каждый из нас..." Впрочем, Белинский изменил свое мнение, объявив позже нерешительность принца датского позорной...

Молодой Герцен предпочел Шекспиру Шиллера. Лишь в годы ссылки, подробнее познакомившись с творчеством Великого Вила, он переменил свое мнение. В годы ссылки ему пришелся по душе трагизм Шекспира – "глубокое воспроизведение всякого рода жизненных катастроф". Герцен не оставил работ о Шекспире, но трагические образы великого поэта постоянно вплетаются в повествование "Былого и дум" и в письмах Искандера, признающегося, что у него страсть перечитывать великих maestri.

В целом же Россия приняла Шекспира настороженно: даже если исключить гневные филиппики Льва Толстого, то Чернышевский, Добролюбов, Ал. Толстой относились к нему с явным неприятием. Почему? Очень точно охарактеризовал такое отношение пропагандист Шекспира А. В. Дружинин: "Моя способность понимать поэзию не ладит с поэзией Шекспира". Для России Шекспир оказался "ненатуральным", нереалистичным, нерациональным, "негодным для эстетического наслаждения" (Чернышевский). Стоит ли удивляться, что его объявили представителем чистого искусства?..

Так что у И. С. Тургенева не было достаточных оснований на 300-летнем юбилее Шекспира заявлять, что Шекспир "сделался нашим достоянием" и "вошел в нашу плоть и кровь". Факты? Пожалуйста, сколько угодно:

Жуковский считал Гамлета чудовищем;

от Шекспира отказался бывший его апологет Н.А. Полевой;

критическими замечаниями пестрят дневниковые записи крупнейшего российского знатока Шекспира С. П. Шевырева;

"отъявленный классик" Ф. Ф. Кокошкин честью и совестью заверял, что "Шекспир ничего хорошего не написал и сущая дрянь";

Россия всегда кишела литературными староверами вроде В. Ф. Товарницкого, защищающими классику от Кальдерона и Шекспира – "сих двух гениев, обремененных цепями невежества, безвкусия, которые хотя иногда, сделав последнее усилие, и возлетали высоко, но скоро гремучие на них оковы утомляли их и возвращали уничиженному рабству".

Если европейские Вольтеры выступали против Шекспира с позиций рассудка, наши микромегасы – с позиций безрассудной оголтелости.

Революционные демократы Чернышевский и Добролюбов, если не отрицали Шекспира прямо, то практически игнорировали его. Впрочем, то же относится и к верхам русского общества. При подготовке к празднованию трехсотлетнего юбилея величайшего англичанина Александр II счел неуместным "учреждать юбилейное торжество в память рождения иноземца, хотя и великого поэта, при непосредственном участии и как бы по вызову правительства". Царь отказал предоставить для этой цели императорский театр, и чествование вылилось в скромный литературно-музыкальный вечер. "Публики собралось немного, и зал купеческого общества был наполовину пуст..."

Такой вот менталитет...

Я только что написал, что Чернышевский игнорировал Шекспира, но это не вполне соответствует действительности. Своим тонким чутьем пракоммуниста он чуял в нем "чужака". Требуя от русских литераторов сначала "любви к благу родины", а уж потом искусства, Чернышевский приводил в пример... Шекспира:

Что хотел он сделать специально для современной ему Англии? В

каком отношении был он к вопросам ее тогдашней исторической жизни? Он

как поэт не думал об этом: он служил искусству, а не родине, не

патриотические стремления, а только художественно-психологические

вопросы были двинуты вперед Макбетом и Лиром, Ромео и Отелло.

Такой вот менталитет...

Все попытки наших доказать любовь революционных демократов к Шекспиру разбиваются о полемические статьи Ф. М. Достоевского, в которых он прямо говорил о неприязни к английскому гению "передовой интеллигенции". В "Дядюшкином сне" Достоевский едко высмеял невежественных русских "передовых", с ненавистью относящихся к английскому поэту, знаемому лишь понаслышке.

Вот ведь как: "реакционер" и "англоман" А. В. Дружинин видел в Шекспире "вдохновеннейшего поэта вселенной", а русская "передовизна" упрекала в недостатке "английского патриотизма"... Неудивительно, что именно Дружинин противопоставил Барда "положительным людям" российской словесности. Именно "реакционер" Дружинин – впервые в России – дал христианскую и экзистенциальную трактовки шекспировскому наследию:

...всякий человек, способный слушаться голоса поэтической

мудрости, преисполняется возвышенным пониманием святости человеческого

страдания, законности самых тяжких житейских испытаний.

Есть какая-то глубинная закономерность в том, что "реакционеры", "шеллингианцы" и "монархисты" А. В. Дружинин, А. А. Григорьев, А. Чудинов, И. С. Тургенев, Н. Соловьев, Д. В. Аверкиев преклонялись перед Шекспиром, знали его чуть ли не наизусть, горячо отстаивали искусство Шекспира, а "передовые слои" третировали и их, и его.

Любопытно, что все подъемы общественного движения в России неизбежно сопровождались резким падением интереса к Данте и Шекспиру – закон, действующий с точностью часового механизма...

Если для русских "реакционеров" – поборников искусства для искусства Шекспир высший кумир, то девиз "прогрессивного лагеря" говорит сам за себя. Вот он, этот девиз: "Сапоги выше Шекспира..."

Борьба двух лагерей шла не "за Шекспира", а за и против Шекспира. Н. Соловьев, Д. Аверкиев, С. Надсон, выступая против "тулупно-зипунного реализма" революционно-демократической эстетики и защищая тезис "искусство есть враг революции", приветствовали в Шекспире художника-символиста и врага бунта в одном лице. По богатству фантазии, писал Н. Соловьев, Шекспир превосходит не только всех новых, но и древних поэтов. Д. Аверкиев отстаивал Шекспира как гениального наследника Средних веков.

"Передовая" интеллигенция России, зараженная "новыми веяниями" народничества и социал-демократии, действительно отворачивалась от Шекспира. Это говорю не я, это говорит "передовая интеллигенция". Интеллигента, писал Ю. Николаев (Говоруха-Отрок) в "Московских ведомостях" (9.11.1891), "вовсе не интересуют Шекспиры и Гете, Канты и Лейбницы, он ждет и подхватывает на лету "новые слова"". В той же газете от 30.4.1885 года читаем: "Народу чужд Гамлет".

Не все народники отрицали Шекспира, но те, что признавали, видели в нем нечто вроде Кеда. П.Л. Лавров в статье "Шекспир и наше время", звучавшей как призыв революционной партии, писал: "Надо действовать и бороться; вот все поучение, которое мы извлекаем из драм Шекспира; надо вооружаться для действия и борьбы..."

Когда из искусства Шекспира только и извлекают такого рода призывы, страна в опасности...

Между тем русский шекспиризм пытался измерять русскую действительность шекспировским масштабом.

В первую очередь в этой связи вспоминается Тургенев с его статьей

– речью "Гамлет и Дон Кихот" (1860), многочисленными образами русских

Гамлетов – от "Гамлета Щигровского уезда" (1849) до Нежданова в "Нови"

(1876) – и повестью "Степной король Лир" (1870). Но Тургенев был не

одинок. Можно указать на шекспировские аллюзии в "Былом и думах" и в

публицистике Герцена, на "Леди Макбет Мценского уезда" (1865) Лескова,

"Деревенского короля Лира" (1880) Златовратского или повесть того же

автора "Скиталец" (1884) с гамлетизирующим героем Русановым и т. д.

Среди шекспироведов XIX века мировым именем обладал только Николай Ильич Стороженко, вице-президент Нового Шекспировского общества в Лондоне. Стороженко был первым украинским исследователем, изучившим елизаветинскую эпоху и творчество Шекспира по подлинным документам, хранящимся в Британском музее и других книгохранилищах Англии, часто бывал на родине Шекспира, написал диссертацию и книги о предшественниках Шекспира, рецензировал русские переводы работ Брандеса, Даудена, Коха, Жене.

На взглядах Стороженко сказались негативные последствия догматизма Чернышевского, Хотя он интерпретировал жизненную правдивость Шекспира с натуралистических позиций, в его работах чувствуется европейский стиль мышления и глубина немецкого подхода. Он выступал против "бессильных попыток заковать кипучую, бесконечно разнообразную жизнь произведений Шекспира в формулы гегелевской философии или, говоря словами Гете, нанизать ее на тонкие шнурки различных идей". В духе европейской традиции Стороженко отдавал предпочтение эстетической, а не этической ценности Шекспира: "Искусство не есть нравственное, но эстетическое целое".

Главная черта шекспировского гения, считал Стороженко, – лепка характеров, соединяющих в себе общее с индивидуальным, обилие великих, далеко озаряющих идей и тонкий психологический анализ человеческих страстей.

Главное качество Шекспира как поэта – это глубокая правдивость

изображения, которой он превосходил предшественников и современников.

Никто из них не знал так человеческого сердца, не умел подмечать тех

тонких процессов человеческого духа и правдиво изобразить их, как

Шекспир.

Шекспир обладал способностью переноситься во всякое изображаемое

им положение до такой степени, что, объективируя его, он мог забывать

совершенно свое личное Я... О Шекспире можно сказать, что он не

нашептывает героям своих убеждений, а внимательно следит за

образованием их характеров и наклонностей.

Опираясь на свою необыкновенную способность создавать типы, он

для развития страсти создавал почву и изображал характер героя в

окружающей его обстановке. Оттого его герои не представляются нам

олицетворением страстей, а живыми лицами, причем мы легко понимаем,

почему та или другая страсть действует известным образом на их

нравственную организацию.

Хотя Стороженко не успел осуществить свой замысел – написать монументальную монографию о Шекспире, его наследие представляет собой крупный вклад в мировую шекспириану. Из других шекспироведов России выделялись отец и сын Кронеберги, С. А. Юрьев, А. Григорьев, А. Дружинин, И. Тихонравов, П. Канишин, Д. Коровяков, В. Чуйко, С. Тимофеев, М. Кулишер.

В середине и второй половине XIX века число популяризаторов и переводчиков Шекспира резко возросло:

В. Зотов, Н. Кетчер, И. Сатин, М. Катков, П. Вейнберг, А. Фет, Д. Михайловский, К. Случевский, Д. Аверкиев. Им принадлежат переводы, некоторые из которых не утратили своего значения и сегодня. Однако большинство переводов Шекспира, сделанных в прошлом веке, далеки от образцовых. Академик А. Веселовский в 1886 году отмечал общий низкий уровень переводческого искусства в России. Характерно и то, что даже после появления блестящего аверкиевского "Гамлета", во многом предваряющего образцовый перевод М. Лозинского, театры предпочитали ему упрощенный перевод Гнедича как лучше адаптированный к вкусам публики.

Если до 1840 года были переведены только 10 пьес Шекспира, то к 1855 остались непереведенными только шесть из 37 канонических. Переводить Шекспира стало литературной модой, к этому занятию прибегали, дабы обрести известность, что, естественно, не способствовало улучшению качества. Наиболее значительным переводческим предприятием были эквилинеарные прозаические переводы Н. Кетчера. В 1858 году Е. Ф. Корш писал в "Атенее":

Н.Х. Кетчер не без справедливой гордости может ободрять себя

мыслью, что не одна сотня людей на обширном пространстве Русской Земли

впервые познакомилась по его переводу с величайшим из драматургов, с

гениальнейшим из поэтов нового времени, – и честь этого дела останется

за ним навсегда.

Во второй половине XIX века множатся "русские Шекспиры" "из Сивцева Вражка": подражаниями занимаются многие второстепенные драматурги и прозаики. Златовратский, Т. Ардов, Д. Мордовцев и другие. Толстовец Леонтий Мусатов русифицировал "Короля Лира" в "Строптивого старика Никиту", а "Гамлета" в "Гаврилу, нутряного человека". В последнем "произведении" принц "опрощается, доходит до истинного понимания жизни и из принца делается простым печником".

Первые пять сонетов Шекспира были переведены И. Мамуной в 1859-1876 годах, затем последовали переводы Н. Гербеля (1880) и П. Кускова (1880). В начале XX века сонеты переводил Модест Чайковский, брат композитора. Все эти переводы откровенно слабые и не передают поэтического мастерства Шекспира.

Как коренной харьковчанин не могу не отметить заметный вклад в шекспириану моих земляков, прежде всего отца и сына Кронебергов. В бытность Ивана Яковлевича Кронеберга ректором Харьковского университета была создана небольшая школа шекспироведов и переводчиков, в которую входили В. Якимов, поставивший цель перевести все 37 "созданий Шекспировых" с буквальной точностью, сын И. Я. Кронеберга – А. И. Кронеберг, В. М. Лазаревский, И. В. Росковшенко. И. Я. Кронеберг, которого А. Д. Галахов называл основоположником изучения Шекспира в России, опубликовал ряд восторженноапологетических шекспировских сборников "Амалтея", "Брошюрки", "Минерва", в которых, следуя традициям немецкой критики, писал: Шекспир истинный волшебник в романтическом мире духов. Он есть загадка, как и сама природа! он непостижим, как и она! он величествен, как она! неисчерпаем, как она! многообразен, как она!

Хочешь ли знать сердце человеческое во всех его изгибах и

взаимные действия людей – обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать всякое

состояние души, от равнодушия до исступления ярости и отчаяния, во

всех степенях, переходах и оттенках – обратись к Шекспиру. Хочешь ли

знать душевные болезни, меланхолию, помешательство, снохождение и пр.

– обратись к Шекспиру. Хочешь ли знать магический мир духов, от

благодетельных гениев до чудовищ – обратись к Шекспиру. Хочешь ли

знать сладость поэзии, очаровательность, силу, высокое глубокомыслие,

всеобъемлющий разум и волшебство творческой фантазии – обратись к

трагическому титану Шекспиру.

А. И. Кронеберг не менее отца способствовал усвоению Шекспира. Его стихотворные переводы "Гамлета", "Макбета" и двух комедий стали нормативными, сохранив свое значение до наших дней. Отрывки из его "Макбета" впервые были напечатаны в харьковском альманахе "Надежда" (1836). Отличительная особенность переводов А. И. Кронеберга – чистый язык живой поэтической речи.

Переводами "Гамлета" и "Макбета" Кронеберг как бы снял с этих

трагедий тяжеловесные вериги архаизмов, неестественных буквализмов,

вычурного затрудненного синтаксиса, которые наложил на них

Вронченко... переводы Кронеберга были большим шагом вперед в создании

"русского Шекспира". Рядом с "Гамлетом" Полевого, на фоне переводов

Вронченко (а это были высшие достижения до Кронеберга) его переводы не

только выглядели, но и действительно являлись и точными, с одной

стороны, и легкими и изящными, доступными широким кругам читателей, с

другой.

Первое полное собрание сочинений Шекспира под редакцией Н. Некрасова и Н. Гербеля увидело свет в России в 1865-1868 годах. Оно состояло из четырех томов. Все переводы были стихотворными. В собрание вошли лучшие переводы А. И. Кронеберга, Н. М. Сатина, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга и др.

В 70-х годах в Москве и Петербурге появились шекспировские кружки. Кроме литераторов в них входили видные юристы, изучавшие Шекспира с целью лучшего понимания психологии преступника. Количество изданий росло, было опубликована лирика Шекспира, вышло второе кетчеровское издание полного собрания сочинений. Большим событием начала XX века стало пятитомное венгеровское издание произведений Шекспира у Брокгауза и Ефрона. В него кроме ранних переводов А. И. Кронеберга, А. В. Дружинина, П. И. Вейнберга, А. Григорьева были помещены новые, специально для этого издания выполненные переводы П. П. Гнедича, Н. М. Минского, И. А. Холодовского, О. П. Чюминой, А. М. Федотова. В написании предисловия и примечаний приняли участие крупнейшие русские ученые, философы и критики, в том числе Н. И. Стороженко, Л. И. Шестов, С. А. Венгеров, Ю. А. Веселовский, Ф. Ф. Зелинский, А. Ф. Кони, Е. В. Аничков, М. И. Розанов и другие.

Чтобы "донести" Шекспира до другого народа, необходимы не только эквилинеарность или эквиритмия – необходимо сохранение того, что находится по ту сторону слова, – духа Шекспира, многообразия Шекспира, ауры Шекспира. Для этого переводчик должен быть, если не ровней Шекспиру, то камертоном: он должен уловить внутри себя ту музыку, которую издавал Шекспир, ту страсть, что питала Шекспира, то поле, из сгустков которого образуются шаровые молнии и алмазы человеческого духа.

Шекспировские сонеты – это кипящая, клокочущая смола, в которой

плавает и плавится душа поэта, его страсть, его совесть. И, вникая,

переводчик рискует получить ожог.

При этом каждый перевод – концепция, особое, оригинальное

решение, со своими потерями и компенсациями, и ни один перевод не

исключает и не перечеркивает другой...

Теодор Савори говорил, что "два перевода одного и того же

произведения дают для его понимания даже не вдвое, а вчетверо больше".

Естественно, не все поэтические переводы сравнимы, как несравнимы поэты, но правда в том, что великие переводы обогащают Шекспира, увеличивая число граней на алмазе по имени Шекспир: "Новые поколения переводчиков... впитывают в себя и вкладывают в свои переводы все новый и новый нравственный, культурный и исторический опыт, которым наделяет их собственная эпоха. Так, переводить Шекспира во второй половине XX в. значит переводить его в контексте этого времени, то есть имея за плечами опыт двух мировых войн и многих социальных катаклизмов столетия, впитав в себя романы Федора Достоевского и т. д.".

Лучшие переводы сонетов Шекспира принадлежат О. Румеру, Б. Пастернаку, С. Маршаку, А. Финкелю. Гамлета переводили десятки поэтов, но лучшими переводами являются переводы М. Лозинского и Б. Пастернака. М. Л. Лозинский был не только блестящим переводчиком Данте и Шекспира, но и крупнейшим теоретиком перевода. Это ему принадлежат слова: "язык перевода должен быть чем-то вроде прозрачного окна, которое позволило бы увидеть подлинник незамутненным и неискривленным". Переводы Лозинского высоко ценил его литературный конкурент Б. Пастернак:

В смысле близости в соединении с хорошим языком и строгой формой

идеален перевод Лозинского. Это и театральный текст и книга для

чтения, но больше всего это единственное пособие для изучающего, не

знающего по-английски, потому что полнее других дает понятие о внешнем

виде подлинника и его словесном составе, являясь их послушным

изображением.

Переводы М. Лозинского и Б. Пастернака весьма индивидуальны: для первого важна научная реконструкция, учитывающая комментарии, исторические особенности эпохи, успехи шекспирологии, огромный круг накопленных знании, переводы второго основаны на интуиции и поэтическом воображении.

Наши встретили перевод "Гамлета" Лозинского огнем критики. Их больше всего не устраивала эквилинеарность перевода, стремление переводчика отразить эпоху и возраст языка, терпкий привкус шекспировского времени. Нашим больше импонировала вульгарно-социологическая интерпретация А. Радловой:

Анна Радлова правильно поступила, что не пошла в "обитель"

архаизмов, а перевела Шекспира ясным, живым русским языком. В этом...

заключается одна из черт, отличающих перевод А. Радловой от...

перевода Лозинского.

А вот как оценила перевод Лозинского "не-наша" А. Ахматова:

Теперь совсем не понимающие Лозинского люди могут говорить, что

перевод "Гамлета" темен, тяжел, непонятен. Задачей Лозинского в данном

случае было желание передать возраст шекспировского языка, его

непростоту, на которую жалуются сами англичане.

Пастернак всю жизнь был обуреваем, ошеломлен Шекспиром – его стихией, творческим началом жизни. Шекспировская тема проходит через все его творчество: от стихотворения "Шекспир" (1919) до "Гамлета" (19461952), от "Марбурга" (1915) до незавершенной "Слепой красавицы". Пастернак перевел семь пьес Шекспира, но, главное, всю жизнь пытался разгадать его тайну, тайну предела человеческих возможностей.

В своих шекспировских переводах Пастернак не ставил цель модернизировать Шекспира. Наоборот, в его задачи входило подчеркнуть "глубину познания исторических характеров, полифоничность письма, взрывы образности, геологические срезы реальной жизни, пласты языка".

От перевода слов и метафор я обратился к переводу мыслей и сцен.

Шекспир был близок российскому духу не только трагедией шекспировского размаха, не только мощью человеческого насилия и зла, но и главным гамлетовским вопросом – to be or not to be, который на гигантских пространствах так и не удалось разрешить по сей день...

Пророк земли – венец творенья,

Подобный молньям и громам,

Свои земные откровенья

Грядущим отдавал векам.

Толпы последних поколений,

Быть может, знать обречены,

О чем не ведал старый гений

Суровой Английской страны.

Но мы, – их предки и потомки,

Сиянья их ничтожный след,

Земли ненужные обломки

На тайной грани лучших лет.

Русские символисты и модернисты всегда видели в Шекспире родственную душу, художника-символиста, пишущего средневековые мистерии. Леонид Андреев был драматургом-модернистом шекспировского размаха. Возможно, ему не хватало шекспировской широты, но их глубины соизмеримы. В. Брюсов одним из первых отметил условность шекспировского театра, сближающего его с Л. Андреевым.

Древние эллины, обладающие тонким художественным чутьем,

заставляли актеров играть на фоне подлинного здания. Во времена

Шекспира актеры играли на фоне ковров и занавесок, которые и не

выдавались ни за что иное. Ни зрителям античного театра, ни зрителям

театра шекспировского не составляло труда силою воображения

представить и Скифию, край земли, где приковывают к скале Прометея, и

облака, куда перенес место действия Аристофан в "Птицах", и все те

дворцы, хижины, прибрежье, леса и горы, которые с синематографической

быстротой сменяются в трагедиях Шекспира. Попытки, сделанные

некоторыми немецкими и русскими театрами, играть Шекспира и античные

драмы на двойных сценах, а также опыты французских открытых театров

с неподвижными декорациями показали, что и для современного зрителя

такое усилие воображения нетрудно. После явной неудачи всех

"реалистических" и quasi-"условных" постановок пора решительно

обратиться к приемам театра античного и шекспировского. Только тогда

мы вернем искусство сцены тому, кому оно принадлежит по праву,

художественному творчеству артистов.

А. Белый считал шекспировскую драматургию игрищем человеческой фантазии, вымыслом, проверяющим жизнь.

Образы вымысла, как вампиры, пьют кровь жизни – и вот они рядом с

вами – Лир, Офелия, Гамлет!.. Попробуйте вычеркнуть из вашей жизни

Гамлета, Лира, Офелию, и станет беднее ваша жизнь. А между тем и Лир,

и Офелия только призраки. Творческая идея становится для вас жизнью

более ценной, нежели данная вам жизнь. Почему это так? Не потому ли,

что вы спали глубоким сном, а вымысел разбудил вас к жизни.

Д. Мережковский считал Шекспира слишком свободным для России и потому неспособным воздействовать на закабаленный русский народ. В поэме Мережковского "Вера" в ответ на слова героя, что за ним – весь Запад, вся наука, Шекспир и Байрон, имярек яро возражает:

Старый хлам!

Есть многое важней литературы:

Возьми народ, – какая свежесть там,

Какая сила! Будущность культуры

Принадлежит рабочим, мужикам...

Эстетика – черт с нею!.. Надоела...

Нам надо пользы, и добра, и дела.

Да, это так: хотя все, о чем писал Шекспир, ни к кому не относится в такой мере, как к нам, пока мы не искореним собственное хлыстовство, Шекспир не сможет нас ничему научить, как не может научить история, культура и весь наш горький опыт. Время российского Шекспира все еще впереди...

Не могу не сказать несколько слов о "передовом шекспироведении". Не хотелось бы быть всеотрицателем, но идеология оставила свои грязные пятна даже на творчестве лучших... Вот почему А. Бартошевич мне ближе эрудита А. Аникста, а Киасашвили – Морозова и Смирнова. Фриче был прямолинейней и честней... Но это – уже другой разговор.

ШЕКСПИР И ПУШКИН

Но что за человек этот Шекспир? Не могу прийти в себя! Как

мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!

Пушкин

Знакомство Пушкина с Шекспиром произошло весной 1824 года во время пребывания в Одессе – именно тогда в его переписке впервые появилось это имя. Шекспир вошел в творческую жизнь Пушкина вместе с Данте и Кальдероном, и с этого момента Пушкин узнал, что европейская культура не исчерпывается французской. Исследователи пишут о внутреннем переломе, пережитом поэтом после знакомства с этой мощью. С жизнью Шекспира Пушкин знакомился по знаменитой книге Гизо, воспринятой им как "манифест нового направления в искусстве".