Текст книги "С утра и до вечера"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

яиц погибает.

Иногда комары (особенно хирономиды, личинки которых

называют мотылем) вьются такими большими стаями, что

издали их можно принять за клубы дыма. Случалось, что

сторожа, увидев с пожарной каланчи такое облако,

поднимали ложную тревогу.

Если тронете легонько струну, она начнет колебаться, и

ее колебания породят звук. Чем быстрее вибрирует струна,

тем выше тон звука. А чем больше размах ее колебаний, тем

он громче.

Точно так же и крылья насекомых: вибрируя в полете,

жужжат на разные голоса. Если бы мы умели махать

руками не менее быстро, чем они крыльями, то «жужжали» бы

при ходьбе. Но даже самые подвижные наши мускулы едва

ли могут сокращаться более чем десять – двенадцать раз в

секунду. Мышцы же насекомых за то же время сотни раз

поднимут и опустят крылья.

У каждого вида насекомых свой тон жужжания: это

значит, что крыльями они машут с разной быстротой. Решили

это проверить с помощью новейших электронных приборов

и установили: у комаров крылья колеблются 300—600 раз

в секунду, у осы за то же время делают они 250 взмахов, у

пчелы – 200—250, а то и 400, у мухи – 190, у шмеля —

130—170, у слепня – 100, у божьей коровки – 75, у

майского жука – 45, у стрекозы – 38, у саранчи – 20, у

бабочки – 10—12, и ее жужжания мы не слышим, потому что

это уже инфразвук, к которому наше ухо глухо.

Ученые, рассматривая эту таблицу, подумали: а ведь

неспроста у каждого насекомого свой код жужжания.

Наверное, крылья, помимо главного назначения, несут и

другую службу, ту, которую выполняет у нас язык,—

информационную. Природа ведь очень экономна и не упускает

случая, когда это возможно, одному органу придать несколько

функций, утилизируя с выгодой и побочные «продукты» его

основной деятельности.

И это действительно так. Крылья насекомых – аппарат

не только летательный, но и телеграфный. И сходство здесь

не в одном лишь жужжании.

У комаров гудение крыльев – сигнал сбора: они тучами

слетаются туда, откуда этот сигнал доносится. Комариных

самцов особенно привлекают звуки с частотой 500—550

колебаний в секунду: в таком темпе трепещут крылышки их

подруг. Даже когда вокруг очень шумно, комары слышат

эти сигналы: ведь у них есть акустические селекторы и

усилители на усиках. Здесь растут длинные волосики, вибри-

рующие в унисон лишь с колебаниями определенной

частоты, той, с которой комариные самки машут крыльями.

Раскачиваясь в такт с ними, усики-камертоны передают

обслуживающим их слуховым нервам информацию только о тех

звуках, которые больше всего интересуют влюбленных

комаров.

Электротехники жалуются, что высоковольтные

трансформаторы часто бывают забиты мошкарой. В гибели

насекомых виновато их романтическое влечение к прекрасному

полу: многие трансформаторы гудят, оказывается, в унисон

с комариными самками – это и губит введенных в

заблуждение кавалеров.

Но когда комар, спасаясь от занесенной над ним

карающей десницы взбешенного царя природы, набирает третью

скорость, его мотор жужжит совсем в другом тоне, чем на

комариных гулянках. И этот новый тревожный звук служит

предупреждением другим комарам. Говорят, что

инженерами уже придуман прибор, который, имитируя сигнал

комариной тревоги, отпугивает комаров лучше всяких кремов и

химикалий.

Бабочки, жуки и шмели в роли кавалеров

В июне у нас начинают летать бабочки семелы, бурые

и с двумя глазками на каждом переднем крыле. Они

порхают вокруг цветов и сосут нектар.

Но вот самец, насытившись, решает, как видно,

развлечься. Он садится на землю, на какой-нибудь бугорок, и

терпеливо ждет. Ждет самку, чтобы поухаживать за ней. Ждет

долго. Его терпение иссякает, и тогда он в слепом азарте

бросается в погоню за пролетающими мимо жуками,

мухами, маленькими птичками и даже падающими листьями.

Гоняется иногда и за собственной тенью!

Но вот наконец удача: летит семела женского пола.

Самец преследует ее. Она обычно тут же садится на землю.

Это своего рода сигнад, которого он давно ждет. Если

преследуемый им по ошибке живой или неживой «летающий

объект» не садится на землю, самец семела не гонится за

ним: самки его вида ведь так не поступают – сразу

приземляются.

Самец опускается рядом с ней. Сложив крылья, подходит поближе.

Если самка еще не созрела, чтобы стать матерью, она дает ему знать

об этом хлопаньем крыльев, и он пускается на новые

поиски. Если же она сидит без движения, он начинает свои

элегантные ухаживания.

Сначала, встав перед ней, подрагивает крыльями.

Потом слегка приподнимает их и показывает красивые белые, отороченные черным

пятна на крыльях. Он ритмично складывает и расправляет крылья и

подрагивает усиками. Это продолжается несколько секунд,

иногда минуту.

Затем – самая галантная поза! – он поднимает и широко раскидывает в стороны

два передних крыла, сам склоняется перед самкой как бы в

низком поклоне. Дальше, все еще в поклоне, складывает

крылья вместе, нежно зажимая между ними усики самки.

Поцелуй бабочек! Это не пустая поза: на крыльях самца, как раз

там, где зажимает он усики самки, расположены пахучие

желёзки – удостоверение его мужской зрелости.

Отдергивает свои крылья, поворачивается и начинает

быстрый танец – ходит вокруг самки с видом ухажера,

весьма преуспевшего.

Танцуют семелы в конце июля.

Сказочно преображается лес, когда в сумерках светлячки зажгут свои фонарики.

Под кустами и в траве, тут и там, во мраке светятся

зеленые огоньки, мерцают, затухая, и ярко вспыхивают.

Иные из них, те, что менее ярки, поднимаются в воздух,

перелетают от дерева к дереву и вдруг стремительно падают

«низ, словно миниатюрные ракеты лесного фейерверка.

Это самцы светлячков, маленькие бурые жучки, найдя

свою самочку, спускаются к ней в траву.

Яркие малоподвижные огоньки на земле – самки свет-

лячков, Ивановы червяки, как у нас их называют. Они не

умеют летать и в самом деле похожи на червяков: тело

длинное, членистое, без крыльев, но с шестью ножками, как

у всех насекомых.

Самки светятся гораздо лучше самцов. Когда самцы

поблизости, их фонарики горят особенно ярко. Посадите в

стеклянные пробирки, хотя бы от таблеток, отдельно самца

и самку. Положите пробирки с пленными жучками

рядышком на траву так, чтобы они могли видеть друг друга.

Потом положите на некотором расстоянии. Вы заметите, что

самка в первом случае светится гораздо ярче. Она даже

поднимает кончик брюшка кверху, чтобы огонек был лучше

виден.

Ночь за ночью сидит она на «условленном» месте и

светится. Иногда самцы слетаются к ней сотнями.

Свет испускает конец брюшка. Здесь путем

биохимических процессов особое вещество люцифераза заставляет

соединяться с кислородом другое зещество – люциферин.

Происходит окисление, то есть медленное горение, и в

маленькой лаборатории светлячка рождается свет.

Живут светлячки в траве, под опавшей листвой в кустах.

Питаются они гниющими остатками растений и мелкими

животными.

Через несколько недель из отложенных светлячками яиц

появляются на свет крупные личинки, черные с желтыми

пятнами. Они еще больше похожи на червяков; чем даже

самки. Днем личинки прячутся под камнями, под корой

гнилых деревьев, разыскивая там маленьких улиток,

которыми питаются. (А один ученый видел, как, наоборот,

большая улитка проглотила светлячка и светилась изнутри

зеленоватым сиянием.) Здесь перезимовывают, а на

следующую весну из личинок развиваются взрослые светлячки.

Личинки светлячков тоже светятся в темноте. Не так

хорошо, как самки, но все-таки светятся. Светятся даже

яйца светлячков – такая уж это «светлая» семейка!

В тропиках у нашего светлячка много родственников.

Иные из них светятся так ярко, что путешественники,

случалось, принимали издали их свет за вспышки зарниц, а

вблизи казалось, что дерево, на котором жуки устроили свой

фейерверк, объято пламенем.

Первые европейцы, поселившиеся в Бразилии, когда не

было у них свечей, освещали свои хижины светлячками.

Ими же наполняли лампадки перед иконами. Индейцы,

путешествуя ночью через джунгли, и сейчас привязывают к

пальцам ног больших светящихся жуков, чтобы освещать

дорогу и отпугивать ядовитых змей.

Тропические и североамериканские светлячки в отличие

от наших, которые светятся непрерывно, сигнализируют

кратковременными вспышками. Это для того, так думают,

чтобы хищникам, привлеченным светом, труднее было

поймать жучка.

Когда спускаются сумерки, светлячки выбираются из

дебрей трав, где проспали весь день. Самка взлетает на

какой-нибудь листочек, а самец летает вокруг низко над

землей. Он все время мигает своим фонариком. Но она сидит

«молча» – не светится. Лишь когда он пролетит метрах

в трех-четырех и мигнет на лету огоньком, она, подождав

секунды две, отвечает ему вспышкой:

«Вот она я, сижу неподалеку».

Самец сейчас же разворачивается курсом на нее и мигает

в ответ:

«Лечу к тебе!»

Она мигает: «Лети, я жду».

Он мигает: «Где же ты? Я тебя потерял!»

Она мигает: «Здесь я, ты мимо пролетел»•

Он мигает: «Ага, теперь вижу».

После пяти – десяти минут такой переклички светлячок

наконец находит свою возлюбленную и «присаживается»

прямо к ней на листок.

На вспышки других самцов он обычно не отвечает.

Значит, есть разница в сигналах самки и самца. Зоологи

присмотрелись внимательнее и действительно вот что заметили:

самец в полете зажигает фонарик примерно через каждые

5,8 секунды. Но самка отвечает ему всегда через две

секунды после того, как погаснет последний его сигнал.

Можно привлечь светлячка и неярким искусственным

светом, включив его на мгновение через две секунды после

сигнала самца. Форма светящихся пятен, яркость и

продолжительность самой вспышки вносят дополнительные

отличия в световые коды самца и самки.

И уж конечно, сигнальные системы разных видов

светлячков совсем не одинаковы.

Самое странное, что если к одной самке спешат

несколько светлячков, они нередко вдруг начинают перемигиваться

с ней в одном для всех ритме – синхронно.

А тропические светлячки «поют» своим дамам огненные

гимны только хором, всей стаей в унисон вспыхивая и

затухая. Как тетерева на болоте, жуки собираются на

токовища на каком-нибудь одном, всегда постоянном дереве.

И здесь все разом зажигают и все разом гасят свои

огоньки. Мигают, скажем, 100—120 раз в минуту. Жуки на

соседнем дереве тоже вспыхивают согласованно, но не «в

ногу» с первым деревом. А третье и четвертое деревья

«полыхают» на свой лад.

Зрелище это, говорят, потрясающее. Лесная

иллюминация затмевает своим блеском ночные рекламы больших

городов.

Час за часом, ночь за ночью, неделями и даже месяцами

мигают на дереве жуки все в том же ритме, как и много

дней назад. Ни штиль, ни сильный ветер, ни ясное, ни

облачное небо, ни даже дождь не могут изменить ни

интенсивность, ни частоту вспышек. Только слишком яркое

сияние полной луны как будто бы смущает жуков, и они совсем

перестают светиться.

Можно также нарушить синхронность их вспышек, если

осветить дерево яркой лампой. Но когда лампа погаснет,

жуки опять, словно по команде, начинают мигать «в ногу».

Сначала те, что в центре дерева, приспосабливаются к

одному ритму. (Предполагают даже, что в огненном оркестре

есть дирижер.) Потом соседние жуки подключают к ним

свои нервные «реле», и постепенно волны мигающих в

унисон вспышек распространяются по ветвям дерева во все

стороны.

Можно себе представить, как горда жучиха, тихонько

подмигивающая где-нибудь в кустах, в честь которой

устроен весь этот фейерверк!

В мае видели, наверное, как тяжелый и мохнатый шмель

летает вокруг деревьев. Сядет на дерево, что-то вроде ищет

в коре. Перелетит немного выше или ниже и опять исследует

дерево. Потом перелетит на соседнее дерево.

Присмотритесь: шмель кусает его. Через несколько

метров опять приземляется на какой-нибудь ветке, куснет

листочек и летит дальше.

Облетев по кругу и «покусав» много деревьев и кустов,

возвращается к месту старта и начинает новый заход.

Так с утра до ночи летает и летает, словно заведенный,

по одному и тому же маршруту, ставя новые и подновляя

старые метки.

Поймайте его и подержите в коробочке. Когда

выпустите, он полетит не к цветам, чтобы напиться сладкого

сиропа, а вернется к своим таинственным кругам, от которых вы

его час назад оторвали.

Иногда голод заставляет шмеля поспешить к цветущим

полям клевера и наскоро утолить его там несколькими

жадными глотками нектара.

А потом снова непреодолимая сила влечет его к

«покусанным» кустам.

Лишь недавно наука разгадала секрет странных

манипуляций шмеля. Оказывается, он оставляет на кустах и

деревьях, на травах и цветах свои «любовные письма»,

приглашения на свидания. В шмелином роду занимаются этим

не самки, а самцы. У основания их челюстей, жвал, есть

пахучая железа. Летая утром по лесу или лугу,

шмель-самец кусает былинки и листочки и оставляет на них свой

мужской запах. Самки чуют его, летят к меткам и ждут

у одной из них «пылкого поклонника».

У разных шмелей и запахи разные. Кроме того, чтобы

избежать недоразумений, «различные виды,– пишет Карл

Фриш,– в своих сентиментальных прогулках

придерживаются различных маршрутов». Одни метят нижние ветви

деревьев и их корни, других тянет к листьям у вершины.

Третьи предпочитают просторы полей и шелест луговых

трав, к которым и приглашают на свидания своих подруг.

Рыбки-интеллектуалы

В большой реке Нил живут маленькие рыбки хаплохро-

мис и тилапия. Когда приходит пора размножения, их

самцы начинают строить гнезда.

Тилапия выбирает укромный уголок на дне реки, за

камнем или между корнями растений. Ложится здесь плашмя,

бьет хвостом по воде и кружится на одном месте, кружится,

и в песке образуется ямка.

Тогда самец уплывает за «кирпичами»: приносит во рту

камешки и укладывает их рядком вокруг ямки. Строит по

ее краям крепостной вал из камня.

Теперь плывет за самкой. Как найдет ее, «танцует». Это

особый такой пригласительный сигнал.

Самец боком-боком медленно плывет перед самкой,

склонив корпус головой вниз под углом 30—60 градусов к

горизонтали. Если она останавливается, он поджидает ее.

А потом опять в той же странной позе – боком к ней и

головой вниз – плывет к своей ямке и ведет за собой

подругу.

А хаплохромис несколько иначе, чем тилапия,

приглашает невесту. Он тоже замирает перед ней в

экстравагантной позе. Задняя половина его тела параллельна речному

дну, а переднюю он так изгибает, что торчит она вверх от

его хвоста под углом градусов тридцать – сорок.

Так объясняется он в любви.

Она покорена красноречивым признанием и плывет за

ним к гнезду. Здесь в ямке рыбки еще немного играют:

самка плавает кругами, а самец за ней, упираясь головой

в ее хвост.

Затем она откладывает на дно ямки сто маленьких ик-

ринок, а если самка большая, то и четыреста. Вот

отложила последнюю и вдруг... Что же она делает?

Проглотила одну икринку, потом другую, третью... И все

съела?

Нет, не съела: икринки у нее во рту остались. Кенгуру

в особой сумке своих детенышей вынашивает. А у хапло-

хромиса и тилапии колыбель во рту.

Набив икринками полный рот, рыбка прячется в

зарослях. Стоит здесь неподвижно. Недели две ничего не ест,

только дышит тяжело да икру во рту время от времени

переворачивает, чтобы лучше развивалась.

Сначала, приоткрыв рот, дышит часто около минуты,

потом с полминуты будто жует – движет вверх-вниз нижней

челюстью. Рот открыт теперь шире и видно, как в нем

перекатываются икринки. Потом опять дышит минуту и снова

полминуты перекатывает икринки во рту, опять дышит и

переворачивает икру... И так днем и ночью много суток

подряд.

От голода у рыбки живот подтянуло, костлявые бока

впали, а голова раздулась. Икринки ведь развиваются, во

рту им уже тесно.

Ну вот – наконец-то! – на десятый день (у хаплохро-

миса) или на двенадцатый – четырнадцатый (у тилапии)

появляются на свет мальки, каждый не больше блохи.

Первые дни малютки живут во рту у матери. Потом

нерешительно покидают необычный дом.

Незадолго перед тем, как они из него выберутся, рыбка-

мать оставляет убежище и беспокойно плавает вверх-вниз.

Когда проплывает у дна, царапает и скребет о песок

распухшей головой, словно мальки ее раздражают. Но если один

из них выскочит изо рта и убежит, она бросается в погоню

и снова «глотает» его.

Однако наступает момент, когда мальки, как горох из

дырявого мешка, выскакивают изо рта матери и она не

успевает их ловить, суетятся около нее плотной стайкой,

и рыбка успокаивается.

Но в минуту опасности мальки стремглав бросаются к

мамаше и прячутся у нее во рту. Сигнал тревоги «Скорее в

пасть!» она подает им сама. Этот сигнал – особая

«диагональная» поза самки под углом 10—20 градусов к

горизонтали.

Заметив сигнал, мальки сбиваются плотной гроздью у

матери, словно рой пчел на ветке, и забираются к ней в рот:

вот уж действительно маменькины сынки! Она и сама

торопливо «глотает» тех, кто не успел проскочить сам.

«Проглотив» последнего малька, рыбка уплывает подальше от

опасного места.

Если же вставшая в диагональную позу самка примет

опять нормальное положение (не будет пятиться), значит,

тревога оказалась ложной, и живая гроздь, висящая у ее

рта, рассыпается.

Но когда враг приближается слишком быстро и мальки

не успевают спрятаться в зубастом убежище, самка, долго

не раздумывая, бросается на незваного гостя, вертится

вокруг него, наскакивает с разных сторон, бодает и кусает его.

Пытается напугать и разными угрожающими позами, и

сменой красок на своей коже. Тилапия, например, как и

рассердившийся хамелеон, чернеет: пугает хищника.

А мальки тем временем не зевают: падают на дно и там

затаиваются. Если самоотверженная рыбка уцелеет после

весьма рискованных наскоков на «слона», то, попугав его

несколько минут, внезапно уплывает, поспешно набив

мальками рот.

Первое время любой шум в помещении, где стоит

аквариум,– хлопанье двери, появление в комнате человека —

вызывают у бдительной рыбки тревогу, и она сигналом

«Скорее в пасть!» созывает мальков. Но постепенно привы-

кает к тому, что эти шумы ничем не грозят, и поднимает

тревогу лишь при реальной опасности.

Четыре или пять дней молодые хаплохромисы и тила<

пии пользуются мамашиным гостеприимством. Они даже

ночуют в безопасном убежище, за частоколом ее зубов. А

потом, когда подрастут и окрепнут, покинут ее навсегда.

Хаплохромиса и тилапию ихтиологи причисляют к

семейству цихлид – тропических окуньков. Они и в самом

деле некоторыми своими анатомическими признаками

напоминают наших окуней. Обитают цихлиды во всех пресных

водах Индии, Цейлона, Африки и Америки (от Техаса до

Уругвая). Многие из них хищники, а некоторые питаются

растениями.

У всех цихлид очень интересные повадки, а материнский

инстинкт развит так высоко, как, пожалуй, ни у кого

больше в рыбьем царстве. Но не все они вынашивают икру во

рту. Только у немногих видов есть этот странный, хотя и

вполне надежный способ заботы о потомстве.

Многие цихлиды не обременяют свои рты икрой и

мальками, но тем не менее заботятся о них очень

самоотверженно, опекают и водят за собой, словно наседки цыплят.

У карликовых цихлид мальков водит только самка.

Самец игнорирует и ее и своих детей. Но у большинства

тропических окуньков и самец и самка поровну делят между

собой все невзгоды и радости материнства. Это очень

дружные парочки, и их преданность друг другу и родительским

обязанностям вызывают еще большее удивление, чем

супружеские союзы птиц и зверей. Ведь рыбы, бесспорно, более

примитивные по своей организации существа, чем

обитающие на суше позвоночные.

Самец-цихлида, когда приходит пора обзавестись

семейством, проявляет инициативу: выбирает на дне место, на

которое самка могла бы отложить икру.

Выбор этот не сложен: какой-нибудь камень или

водоросль в уединенной заводи. Но всегда предварительно

плавниками и ртом рыбки очищают от мусора и грязи место, на

которое позднее будет отложена икра. Ревниво охраняют и

участок вокруг него от других претендентов. Участок

невелик: сантиметров двадцать в одну сторону и столько

же в другую. Если рыбка крупная, то и владения у нее

больше.

Затем самец с такими же церемониями, как и его собрат

тилапия, приводит к гнезду самку. Она откладывает икру

на вычищенный камень.

Теперь родители по очереди дежурят у икры. Один

машет плавниками над ней, гонит воду, чтобы свежие струи

все время обтекали икринки и они лучше развивались.

А вторая рыбка в это время караулит поодаль. Отводит или

отпугивает врагов. Потом они меняются местами.

Когда мальки выведутся, родители переносят их в

вырытую в песке ямку. Там мальки лежат несколько дней,

пока не окрепнут и не научатся как следует плавать. Тогда

родители уводят их за собой. Как и молодые тилапии,

новорожденные рыбки тесной стайкой следуют всюду за

папашей или мамашей. По дороге ловят пищу. Если найдут

слишком большой съедобный кусочек, родители его

размельчают своими зубами и крошки отдают малькам.

К вечеру счастливое семейство возвращается к своей

ямке и устраивается на ночлег.

Но если поблизости заночевал какой-нибудь хищник,

цихлиды уводят детишек в другую ямку. А если и там

небезопасно, то и в третью: у них много таких «ночлежек».

Обычно родители водят мальков по очереди: один пасет

их, другой отдыхает или охотится. Затем тот, что отдыхал,

сменяет уставшего от забот партнера.

Особая сигнализация помогает рыбкам – и

родителям и детям – лучше понять друг друга. Главное усилие

сигнала направлено на то, чтобы заставить мальков

следовать именно за тем из родителей, который сменяет

поводыря.

Они должны покинуть опекуна, от которого всеми

силами только что старались не отстать, и плыть за новым.

Вы сами понимаете, что для неразумного существа это

довольно сложный поступок.

Но природа решила эту проблему в рамках системы

«сигнал – ответ», не выходя за границы условно и

безусловно рефлекторной сферы.

Обычно, когда цихлиды ведут за собой мальков, они

плывут зигзагообразным курсом. Это и есть сигнал

«Следуйте за мной!».

Рыбка, встающая на дежурство, вплывает в стайку

мальков, виляя то вправо, то влево, а родитель, уходящий

временно в отпуск, быстро вырывается из стайки и

уплывает по прямой, ни на микрон не отклоняясь в стороны.

Мальки автоматически фиксируют внимание и

привязанность на той рыбке, которая остается с ними и плывет

привычным им зигзагом.

Особыми телодвижениями в минуту опасности цихлиды

созывают мальков. Рыбка плотно прижимает к телу

спинные плавники, а грудные бьют по воде. Голова наклонена

в сторону. Затем сильно ударяет хвостом и распускает

спинные плавники. Это сигнал сбора. Мальки сейчас же плывут

к встревоженному родителю, и он уводит их в какое-нибудь

укрытие.

Если же сигналящая рыбка, как и тилапия, начнет

пятиться, напирая задом на стайку, значит, нужно прятаться,

и поскорее. Мальки один за другим падают на дно и

затаиваются. А взрослые рыбки взбаламучивают рядом с ними

ил. Оседая, он покрывает их серой пылью, и под этой

«шапкой-невидимкой» мальков теперь нелегко заметить.

Когда опасность минует, цихлиды тоже особым

сигналом вызывают своих отпрысков из укрытия. Плывут к тому

месту, где спрятались запорошенные илом мальки, и

плавают здесь у самого дна, по-особому кивая головой.

Опыты показали, что самки-цихлиды всегда отличают

своих детенышей от чужих мальков.

В аквариум к цихлидам подсадили пять маленьких

мальков-хэмихромисов. Подкидыши быстро освоились с

новой ситуацией и вскоре затерялись в стайке мальков-цих-

лид, от которых внешне почти не отличались. Самец

никак не прореагировал на эту диверсию. Но самка тотчас же

распознала обман: бросилась в стайку, переполошив

детишек, и отделила «овнов от козлищ», проглотив одного за

другим трех чужеродных мальков. Двух других она съела

несколько позже. Своих не тронула ни одного.

Подобные опыты проделывались неоднократно, и

каждый раз цихлиды или сразу глотают подкидышей, или ловят

их тогда, когда они чуть отплывут от стайки. Иногда и

собственные их не в меру резвые детишки отбиваются от

компании. Матери догоняют беглецов, хватают их ртом и

водворяют на место, в стайку.

Это значит, что своих детей рыбки узнают «на вкус»,

так как те по-своему пахнут.

Но не только по запаху, а и «в лицо» помнят цихлиды

своих «детишек».

Молодые самки в первые дни материнской карьеры пло-

хо знают своих мальков. Путают их даже с рачками

дафниями, которых ловят и приносят в стайку или пытаются

созывать их известной уже нам позой, сигнализирующей

сбор по тревоге.

Но постепенно, набравшись опыта, молодые мамаши

узнают своих питомцев не только среди тысяч веслоногих

рачков, но и без труда отличают их иногда даже от мальков

других рыбок своего вида. Они, конечно, запоминают не

каждого малька в отдельности, а только общий,

свойственный им всем внешний вид – габитус.

В том, что цихлиды научаются этому лишь на личном

опыте, убеждает такой эксперимент.

Паре молодых рыбок, которые нерестились первый раз

в жизни, подложили икринки чужого вида, а их

собственные забрали. Когда мальки вывелись, рыбки заботились о

них, как о родных детях. Да так к ним привыкли, что всех

не похожих на них мальков, даже и своего вида, считали

врагами. Позднее эти обманутые искусством

экспериментаторов рыбки еще раз отложили икру, и ее у них не забрали.

Когда из икры вывелись мальки, родители набросились на

них и съели одного за другим. Это значит, что в их мозгу

под влиянием условных рефлексов, полученных при

воспитании чужих мальков, сложился уже совсем другой

стереотип представлений о «своих» детях. А поскольку «трезво»

рассуждать рыбы не умеют, а лишь действуют, подчиняясь

«запрограммированным» в клеточках их мозга рефлексам,

то и не сумели, конечно, раскрыть обмана и стали – увы!—

детоубийцами.

Мальки же родителей распознают только по признакам,

воспринимаемым визуально – глазами. Это удалось

доказать с помощью восковых моделей разной формы и окраски.

Как выяснилось, имеет значение и характер движения

модели – плавный или порывистый, медленный или быстрый,

прямой или зигзагообразный. У каждого вида он

особенный, и у мальков закреплена в мозгу врожденная реакция

на него. Одни собираются у быстро движущейся модели,

другие у плывущей медленно.

Если модель вообще неподвижна, то мальки сначала

окружают ее, а потом ищут нового опекуна.

Цвет модели, соответствующий общему фону окраски

родителей, тоже привлекает мальков. Но размеры модели,

по-видимому, не имеют большого значения. Ученые, кото-

рые пытались расшифровать механику этого странного

приспособления, сделали такое интересное открытие.

Мальки, оказывается, «не знают», каковы абсолютные

размеры их родителей,– ростом ли они с блоху или со

слона. Важен лишь угол, под которым они их видят. Величина

этого угла – одно из инстинктивных знаний малька, такое

же, как и умение, например, ловить и глотать циклопов или

собираться по тревоге, завидев сигнальную позу мамаши

или папаши. Мальки, можно сказать, привыкли

рассматривать своих родителей под определенным углом зрения.

Поэтому, если имитирующая рыбку-наседку модель была

очень большой, мальки собирались в стайку и плыли за ней

на большем расстоянии: тогда поводырь не казался им

слишком большим. Если модель была маленькой, мальки

следовали за ней почти вплотную, сохраняя таким образом

тот же угол зрения. С возрастом, по мере того как

увеличиваются размеры малька, возрастает и величина этого

руководящего его поведением угла.

У каждого вида он свой: у тилапии, например, и хапло-

хромиса заметно меньше, чем у хэмихромиса и цихлиды,

за которыми мальки следуют на более короткой дистанции,

чем за двумя первыми рыбками.

Но самое интересное, что не только у цихлид, но и у

других животных, у гусей например, среди наследственных

привычек, полученных от рождения, есть и эта

специфическая «точка зрения» на своих родителей.

Известный зоопсихолог профессор Лоренц рассказывает,

что инкубаторные гусята ходили за ним всюду, как за родной

матерью, но на расстоянии значительно большем, чем то, на

котором обычно следуют гусята за гусыней. Они всегда

сохраняли такую дистанцию, с которой человек им был

виден под тем же углом, что и гусь, ведущий гусят по

берегу. А так как человек больше гуся, то и эта дистанция,

естественно, удлинялась.

Когда Лоренц купался в реке и из воды видна была лишь

его голова, гусята, сохраняя тот же угол зрения, плыли за

ним почти совсем рядом.

А когда он еще ниже опускал в воду голову, они

приближались к нему вплотную и готовы были, если из воды

торчала лишь макушка, забраться к нему на голову.

Так и маленькие цихлиды: когда модель была уж

очень мала, осаждали ее, чуть ли не взбирались к ней на

спину, потому что стремились плыть за «мамкой» так, чтобы

она всегда была им видна под определенным углом,

соблюдать который обязывало их врожденное чувство.

Рыбки-наседки ревниво пасут своих мальков шесть —

восемь недель, до полного их «совершеннолетия», а потом

покидают свой выводок и обзаводятся новой семьей.

Трехиглая колюшка „вьет" гнездо

Колюшка – рыбка малоприметная, но весной она

преображается, как Золушка в сказке.

Самцы переодеваются: брюшко у них краснеет, как

помидор, бурая спинка зеленеет, а голубые глаза блестят,

как аквамарины.

Нарядные получаются кавалеры. И какие боевые! Один

за другим уплывают они из стаи, каждый ищет на дне

участок для гнезда и гонит прочь всех других рыб, с

которыми, конечно, может справиться. Так петухом и

наскакивает на незваного гостя. Но до драки дело редко доходит.

Обычно самец-хозяин предупреждает самца-пришельца о

том, что место здесь уже занято, замысловатым танцем.

Пляшет, можно сказать, на голове: становится вертикально,

хвостом вверх, и сердито дергается всем телом, словно

собирается дно головой пробить. Пришелец, раскрыв рот,

минуту смотрит на странное представление, а затем, сообра-

зив, видно, что это не простая клоунада, а грозный

ультиматум, удаляется восвояси.

Часто, если соперник не отступает после исполнения

первых «па», самец – хозяин территории принимает более

энергичные меры: танцуя вниз головой, он начинает

бешено кусать ртом песок, словно желая показать: «Если не

уйдешь, я и тебя могу так отделать!»

А если и это не устрашило агрессора, тогда танцор

поворачивается к нему широкой стороной тела и

оттопыривает две большие брюшные иглы. Это угроза высшей степени,

и она граничит с отчаянием. К ней прибегает колюшка и

в тех критических случаях, когда щука или окунь загонят

ее в угол.

Когда колюшке не мешают, она занята строительством

гнезда. Сначала роет «котлован» для дома. Набирает в рот

песок, относит его сантиметров на пятнадцать в сторону и

высыпает. Затем возвращается за новым грузом.

Мало-помалу образуется на дне ямка. Тогда самец

приносит во рту разные травинки и обрывки водорослей,

складывает их в ямку. Приносит еще, сваливает тоже в кучу.