Текст книги "С утра и до вечера"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

только покинут они свою центральную резиденцию на

холме, туда уже без страха приходят подчиненные им самцы и

уводят самок чином пониже. Процессию замыкает

молодежь, которая обычно задерживается, чтобы порезвиться у

«трона» вождей.

Когда все обезьяны уйдут, откуда-то появляются самцы-

отшельники, которые весь день созерцали мир в

одиночестве, вдали от стада, и подбирают оставленные на горе

объедки.

Утром обезьяний караван возвращается на гору и

располагается, так сказать, концентрически, распределяя места

строго по сферам влияния.

В этой обезьяньей иерархии интересно не то, что есть

вожаки и им подчиненные, а то, что подчинение

соблюдено последовательно и без исключения сверху донизу.

Буквально каждому животному точно определено его место

в стае, которое, если внимательно к нему присмотреться,

можно обозначить порядковым номером или буквами

алфавита от первой до последней, что часто и делают

наблюдатели. Открытие это, которое вначале многие оспаривали,

сделано было недавно. И когда попытались исследовать его

детальнее, неожиданно выяснилось, что иерархия и ранги,

иначе и назвать нельзя, существуют почти у всех

животных, каких брали под наблюдение (довольно

беспорядочно, переходя от обезьян к курам, от кур к волкам,

от волков к сверчкам, от сверчков к оленям, от оленей

к мышам, от мышей к коровам и шмелям, а от тех к треске

и дальше в этом роде). В каждой стае, и не только в стае,

есть животное № 1, № 2, № 3 и так дальше. Причем

соподчинение устанавливают между собой и самцы и самки.

А иногда даже и детеныши (например, у кур).

Среди цыплят есть свой цыпленок-«генерал», который

всех клюет, а его никто. (Это установили, точно подсчитав

все раздаваемые направо и налево удары клювом на птичьем

дворе.)

Есть и «полковник», и «подполковник» и так дальше, до

рядового, которому живется хуже всех, так как все

отовсюду его гонят и клюют, а он все терпит, как стоик, у

которого, кроме сомнительной философии, ничего нет. Молодые

петушки выясняют свои отношения – кто кого главнее —

примерно к седьмой неделе после появления на свет из

яйца, а курочки чуть позже – к девятой.

Когда цыплята подрастут, рангами могут поменяться:

ведь силы и опыт набирают они неравномерно: кто

больше, а кто меньше. Но ранги у них остаются.

Курица № 1 ходит по двору как царица. Голову держит

высоко. Ноги ставит прямо, с достоинством. А другие куры

изъявляют ей свою покорность. Когда она пожелает их

клюнуть, без сопротивления приседают, крылья опускают.

Сразу видно: подчиняются. А переведите курицу № 1 в другой

двор, она там может оказаться и номером два, и номером

пять, и еще похуже. И сразу ее гордая осанка обратится в

подобострастную.

Одна курица, побывав в пяти разных куриных

компаниях, занимала там такие места: 1, 5, 1, 5 и 6. А другая,

которая у себя на дворе была № 2, на других четырех дворах,

куда ее переводили, стала № 6, опять № 2, потом № 4 и № 7.

Достаточно курице в каждой группе бывать ежедневно

по часу, и ее тут не забудут и без ссор и драк сохранят за

ней то место, которое у нее было вначале (в каждой группе

свое!) «Как объяснить все это?» – спрашивает Реми Шовэн,

который лучше многих других изучил иерархию у

животных. И говорит: «На этот вопрос пока нет ответа».

Когда по разным дырам и щелям под полом бежит

самая главная мышь, все другие мыши ей уступают дорогу.

Крупу и всякую провизию, до которой мыши доберутся,

она первая хватает. Всех мышей кусает направо и налево,

и те терпят. Даже встают на задние лапки и покорно ей

живот подставляют – самое больное место.

А стоит главной мыши кому-нибудь хоть раз уступить,

сейчас же «генералом» будет другая, самая сильная мышь.

(Правда, первое время она на всякий случай держится

подальше от норки разжалованного «генерала».)

Хуже всех, как и у цыплят, живется мышке номер

последний. Ее все кусают, и иногда до смерти. Да если и не

забьют, все равно ей не сладко. От голода погибнет: ведь

есть ей приходится украдкой. Когда все другие наедятся.

И у коров, которых пастух утром на луг выгоняет, есть

«главные» и «подчиненные». Если коровы лижут друг другу

плечи, значит, они близки по рангам (разница между ними

обычно в три ранга). Коровы, далекие «по чину», как бы не

существуют друг для друга.

И у оленей есть ранги. Наверное, у всех животных,

которые живут стадами. Да и не только стадами...

Недавно открыли ранги у сверчков. Не у тех, что по

ночам за печкой трещат. А у полевых.

Если встретятся где-нибудь два сверчка, сразу затеют

драку: сцепятся усиками и давай толкаться. Если один

сверчок ниже рангом, он особенно и не сопротивляется:

скорее удирает поближе к своему дому. Там он хозяин.

А встретятся сверчки близких рангов, сверчок номер

один, например, и сверчок номер два,– тут уж не на шутку

драка начнется.

Чем сильнее и больше сверчок, тем он главнее. Ученые,

которые изучали сверчков, разные делали с ними опыты.

Замазывали, например, самому главному сверчку глаза

лаком, чтоб он ничего не видел. Обрезали усики, чтобы ему

нечем было драться. Вешали ему на грудь маленькую

картонку, чтобы его труднее было узнать.

Все равно все сверчки его боялись и уступали дорогу.

Но однажды случайно у сверчка-«генерала» обрубки

усиков обломились до самого основания. Стал он совсем

безусый. А видно, «генералы» у сверчков без усов не бывают.

И сразу все сверчки перестали безусого бояться. Другой

сверчок в этой округе стал самым главным.

Это иерархия, так сказать, простая, но бывает и

запутанная. Например, животное № 5 номера третьего не боится и

третирует его как может, но от номеров 1, 2 и 4 держится

подальше. Номера шестые, седьмые и так дальше (и четвертый,

как ни странно!) номеру третьему подчиняются, как и всем

другим, выше его стоящим. По-видимому, № 3 всех, кроме

двух первых, победил, но с № 5 почему-то не совладал, хотя

№ 4 с ним справился. Вот почему № 5 номера третьего не

боится.

И еще более сложную замечали в стадах и стаях иерар-

хию, о которой я здесь говорить не буду. Например,

коллективную, когда несколько самцов дерутся всегда вместе

против одного более сильного. Или когда самка и ее детеныш

сразу из номера последнего или предпоследнего переходит в

первый разряд, лишь только ее полюбит вожак и сделает

своей первой, или второй, или третьей любимой женой. Или

когда детеныши перворазрядных самок усваивают их

надменные манеры и копируют воинственные позы вожаков, с

которыми живут бок о бок, ближе всех сверстников в стаде,

и как бы по наследству, «без драки попадают в большие

забияки», то есть в высокий ранг, ими не заслуженный.

Бывает иерархия внутривидовая и межвидовая —

например, в смешанных стаях синиц все большие синицы рангом

выше лазоревок, а лазоревки – черноголовых гаичек,—

относительная и абсолютная, временная и постоянная,

линейная и прерывистая, деспотическая и «демократическая»

и т. д. Это уже детали, и часто спорные. Важен сам факт,

который теперь твердо установлен: у животных есть ранги.

А зачем они им? В них большой смысл. В природе все

время идет борьба за существование. Больные гибнут,

здоровые выживают. Так совершенствует мир эволюция.

Так вот, чтобы лишних драк не было, чтобы не было

лишнего кровопролития и грызни, у животных ранги и

образовались. Один раз передрались – и все знают, кто кого

сильнее. Без драки знают и уступают сильному первое место.

Соблюдают дисциплину, и мир царит, насколько это

возможно, в курином и мышином царстве.

Ну, а если сильный вожак заболел, плох стал или

слишком стар, тогда его место занимает второй по рангу зверь.

А первый идет на второе место. Там тоже командует, там его

опыт тоже может пригодиться. А первое место зря не

занимает. Разве не разумно?

Как животные старшим „по званию"

честь отдают

Чтобы там, где силы уже измерены и ранги установлены,

не случались лишние недоразумения и драки, животные,

выясняя отношения, улаживают конфликты мирными де-

монстрациями. Стоит вожаку принять угрожающую позу,

как его подчиненные сейчас же успокаивают его,

демонстрируя свои «позы

подчинения». Позы эти разные у

разных видов. Колюшка,

например, угрожая, встает в воде

вниз головой, а подчиняясь —

вверх! Карп, капитулируя,

прижимает плавники. Волки,

которые драться не хотят,

приседают, поджав хвост, перед

сильнейшим волком и

подставляют ему свое горло. И если

это сделано, он в него никогда

не вцепится. Таков закон

природы, нарушить который даже волк не смеет.

Мыши, мы уже знаем, сдаются, встав на задние лапки и

открыв для укусов, которых обычно тоже не бывает,

незащищенный живот – самое уязвимое свое место. Галки и

вороны поворачивают к сородичу высокого ранга, признавая

его силу без боя, затылок. Чайки приседают и трепещут

крыльями, копируя молодых чаек. Иногда и раскрывают

клюв, словно просят их покормить (тоже как птенцы).

Первое предупреждение вожак павианов посылает

взглядом: смотрит пристально на провинившихся. Взгляд его

обладает какой-то телепатической силой: даже дерущиеся

обезьяны, в свалке и гвалте, сразу чувствуют его и

смиренно прекращают возню. Чтобы этот телеуправляющий взгляд

был лучше заметен, природа подчеркнула его издалека

видными знаками. У самцов некоторых павианов веки словно

белилами подведенные: яркие белые пятна украшают их.

А гелады, когда гневаются, еще и выворачивают свои веки

наизнанку: это и страшно и сразу понятно. Уж так понятно,

что провинившиеся подчиненные сейчас же спешат заявить

о своей лояльности и поворачивают к разгневанному

вожаку свой голый зад

Поза, на наш взгляд, нахальная. Поэтому люди в

зоопарках часто расценивают ее как непристойный жест, и в

молодого павиана, который проявил к высшим существам

1 Есть у павианов и другие позы покорности.

свое лучшее расположение и любезность, летят нередко

арбузные корки и камни. «Разозленные посетители,—

возмущается директор Пражского зоопарка 3. Веселовский,—

обвиняют потом нас в злоумышленности, аморальности и

других грехах, которым мы якобы учим обезьян. И все это

только потому, что у нас «хорошо воспитанные» павианы».

Такая же история и с собаками: человек думает, что пес

хочет его лизнуть именно в лицо от великой любви. На

самом деле он просто «отдает честь старшему по званию»

существу по заведенному у собак обычаю. Ведь когда

встречаются две собаки, старшая приветствует младшую высоко

поднятой головой, а та заявляет о своей покорности,

приседая и подсовывая снизу свой нос к морде «командира».

Своего хозяина всякий пес считает «собакой» высшего

ранга (так же ошибаются часто и люди, очеловечивая

животных). А так как «особаченное» собакой существо

высокое и в самом деле, то псу, отдавая честь, приходится

прыгать, чтобы достать до человеческой головы.

Гориллы угрожают пристальным взглядом, сурово

сдвинув брови и сжав губы. Если вы его выдержали и глаз не

отвели, значит, приняли вызов. И тогда – о ужас! —

горилла бросается на вас. Черная, взъерошенная, страшная, как

дьявол, быстрая, как ветер, и сильная, как лев! Бежит, ломая

сучья, и вдруг... не добежав трех метров, останавливается,

колотя в бешенстве кулаками себя в грудь. Она гудит, как

большой барабан. Либо пыхтя и сопя горилла проносится

мимо. Ведь это только угроза, а не нападение (которого

обычно и не бывает). Храбрые охотники на горилл, цепенея от

страха, не выдерживали демонстрации силы лохматого

гиганта и метко стреляли в «нападающую» гориллу. А потом

в выражениях, леденящих кровь, расписывали пережитые

«опасности».

Но гориллы, которых гнев их вожака совсем не

развлекает, не подвергают свои нервы таким испытаниям. Они,

рассказывает Георг Шаллер под пристальным взглядом во-

1 Американец Георг Шаллер провел два года в безлюдных джунглях

Африки на склонах вулкана Вирунга в заповеднике Альберта, изучая

жизнь горилл на воле. Шаллер шел всюду буквально по пятам за

гориллами. Он никогда не смотрел им прямо в глаза, и они его не трогали. Он

стал совсем «своим» в их стаде (спал даже рядом с самцами!) и доказал,

что гориллы свирепы только с виду, на самом деле это очень

добродушные и гостеприимные создания. Позднее Шаллер жил бок о бок с

тиграми в джунглях Индии, изучая их повадки, и со львами в Африке.

жака, покорно отводят в сторону глаза. И даже голову

поворачивают вбок, чтобы уже никаких сомнений не было, что

ему в глаза они не смотрят, драться не хотят и подчиняются.

Если этого мало, кивают головой. Кивок – вообще

дружелюбное приветствие у горилл (и у людей ведь тоже!).

Есть у горилл повадки совсем уж «человеческие»: когда

горилла низкого ранга хочет выразить

«высокопоставленной» горилле полную свою подчиненность, она падает перед

ней на живот и лежит на земле, положив одну руку на

затылок, а другую (и ногу тоже) скрючивает под собой. Такая

сверхпокорность ярость вожака сразу ликвидирует, и он

великодушно прощает провинившемуся его слабости.

Греческие историки уверяют, что персидский царь Кир

был первым, перед кем люди ползали на брюхе. С тех пор эта

милая традиция будто бы и повелась. Но

«верноподданнические» нравы горилл бесспорно доказывают, что такой

метод выражения покорности практиковался и до Кира.

Другие человеческие приветствия – рукопожатие и

объятия– тоже, по-видимому, древнее самых древних людей.

Одновременно с Шаллером англичанка Д. Джейн Гудолл

«гостила» в Африке у шимпанзе, изучая их жизнь.

Она рассказывает удивительные вещи! «Шимпанзе, как

и люди, обычно приветствуют друг друга после разлуки.

Некоторые их приветствия до изумления сходны с нашими.

Когда приближается великий Майк, все спешат ему

навстречу, чтобы отдать дань уважения, кланяясь или протягивая к

нему руки. Майк или небрежно прикасается к ним, или

просто сидит и таращит глаза.

Приветственный «поцелуй» мы впервые увидели, когда

Фиган еще подростком возвратился к матери после дневной

отлучки. Он подошел к Фло с обычной для него

самоуверенностью и прикоснулся губами к ее лицу. Как это походило

на тот небрежный поцелуй в щеку, которым часто

одаривают матерей повзрослевшие сыновья!

Пожалуй, самое эффектное из приветствий – это

объятия двух шимпанзе. Гуго и я наблюдали однажды

классическую встречу, продемонстрированную Давидом и Голиафом.

Голиаф сидел, когда появился Давид. Он устало брел по

тропе. Увидев друг друга, приятели побежали навстречу

один другому. Они постояли лицом к лицу, слегка

переминаясь с ноги на ногу, а затем обнялись, тихонько

вскрикивая от удовольствия. Это было восхитительное зрелище!»

Рукопожатие стало первым дружелюбным приветствием

и у людей. И очень давно. Когда в диких лесах встречались

два диких наших предка, то, если драться они не хотели,

шли навстречу друг другу с протянутыми руками, чтобы

видно было: в них нет оружия. А сойдясь, еще и

ощупывали руки: не спрятал ли кто камень в ладонях. Так, говорят,

родилось рукопожатие. Но обезьяньи приветствия,

увиденные Джейн Гудолл, не доказывают ли, что этот жест

выражал добрые намерения наших предков еще задолго до того,

как обезьяны научились драться камнями?

Другие наши приветствия более позднего

происхождения : им не больше тысячи лет.

В средневековой Европе был неписаный закон: когда

рыцарь с мирными намерениями входил в чужой замок, он

снимал шлем, чтобы обнажить голову. Если он задумал

недоброе, его без шлема легко будет бить по голове. Шлемов

на головах у нас давно нет, но шляпы, входя в дом и

приветствуя друзей, мы снимаем и до сих пор.

Моду «козырять» тоже ввели рыцари. Одно время они

любили странствовать и, когда где-нибудь в безлюдном лесу

встречали подобную себе фигуру в железном футляре,

всякий раз, как и нашим диким предкам, им приходилось

решать мучительную дилемму: друг или враг, нападет или не

нападет? Подъедешь к нему, а он тебя копьем треснет...

И тогда, как и дикие предки, рыцари осторожно

сближались и, если мир им сейчас был желаннее драки, правой

рукой поднимали забрала у шлемов. Это был знак мирных

настроений.

Позднее забрал у шлемов не стало, но старый жест

поднесения руки к тому месту на голове, где они были, остался.

Военные люди его, так сказать, увековечили в армейских

уставах всех стран.

Разными способами и животные, как мы видели, отдают

друг другу «честь». Смысл этих звериных повадок не совсем

тот, что у людей, но их доисторические корни тесно

переплетены в биологической почве природы.

Это и приветствие, это и знак добрых намерений, и поза

подчинения. Польза получается большая: конфликты,

которые могли привести к войне, решаются мирно. Драк нет.

Если животные дерутся, можете быть уверены, что они

близки по рангам, и либо не установили еще точно, кто кого

сильнее, либо заново пересматривают свои отношения.

Но и тогда дерутся они «гуманно», так, чтобы

лишних увечий не наносить.

Я уже рассказывал об этом.

Здесь упомяну еще раз, потому что у многих людей

неверное мнение, будто животные дерутся как «звери» и

сильные слабых калечат безбожно (да ведь и наука

лишь недавно, внимательнее исследовав «войны» в

природе, отказалась от прежнего ложного

представления).

Жирафа, например, обороняется от льва и леопарда

пинком, сила которого такова, что может разбить череп

зверя, как глиняный горшок. И потому жирафа

жирафу никогда не лягает.

Выясняя отношения, они только бодаются или с размаху

бьют... длинными шеями.

Шея упруга и амортизирует, как резиновая дубинка,

громоздка: пока ее раскачаешь, импульс силы

теряется. В общем, боксирование шеями выглядит эффектно, особенно в кино, но с

медицинской точки зрения не опасно.

Опасно другое: если жирафа примет вас за врага и пнет

когой. Зденек Веселовский говорит: когда жирафа считает

неугодившего ей сторожа в зоопарке своим соплеменником,

она бодает его рогами. Если видит в нем неприятеля, бьет

ногой. Что оба способа не весьма приятны, не нужно

подчеркивать. Но второй много хуже первого.

Антилопы нильгау—«благородные» дуэлянты: они

бодаются на коленях. Тут смертельных увечий совсем не

бывает. Бараны, когда дерутся, разбегаются и... стукаются

рогами. Такое развлечение они без ущерба могут себе позво-

лить, потому что их шеи и лобные кости прочные и хорошо

для этого приспособлены.

Но вот лбы козлов для таранов не годятся, и они лоб в

лоб сильно друг друга не бьют. Горные козлы дерутся,

ударяя рогами по рогам сверху. Поэтому перед ударом встают

на задние ноги. В одной вольере нельзя держать козла с

бараном. Козел заносчив, силы свои плохо рассчитывает, а у

барана бронированный череп. И когда поспорят они о

первенстве и баран, разбежавшись, ударит козла прямо в лоб,

может его убить, сломать ему шею или кости, из которых

растут рога.

«Хабеас корпус» —закон древний

Станут ли англичане меньше гордиться своим

замечательным законом о неприкосновенности жилища и его

обитателей (пока они в нем), если будет доказано, как я

утверждаю, что закон этот старый как мир и не ими придуман.

Вся природа, все звери, и птицы, и рыбы, и даже лягушки

живут, подчиняясь ему. Животное низкого ранга и слабое

ведет себя смело, когда оно у себя дома, на своей, как

говорят зоологи, территории, в своих охотничьих угодьях. Такая

территория есть у каждого животного, коротающего дни в

одиночестве, у каждой птичьей и звериной семьи и у

каждой почти стаи (но у горилл ее, кажется, нет).

Впрочем, везде бывают исключения, даже в английском

«Хабеас корпусе», когда властям это особенно нужно.

Так и сильный зверь, расширяя свою территорию или

переселяясь на новое место, бывает, без стеснения нарушает

правило «Мой дом – моя крепость» и выгоняет, как тот ни

сопротивляется, слабого конкурента.

«Сила силу силой гонит!» —этот классический принцип

власти в природе всегда доминирует над всеми другими

прерогативами. Только люди, которые нравственность и

равные для всех права ставят выше всего, побеждают силу

физическую силой моральной. Животным такие представления

недоступны, потому что создаются они не формальной

механикой инстинктов, а творчеством мыслящего интеллекта,

который развил в себе только человек.

Но как бы там ни было, сильному животному всегда

легче выгнать слабого из его дома, чем самому защитить себя от

сильного в собственном убежище. Это, можно сказать, доказано

экспериментально.

Мышь, попав на новое место, первым делом нерешительно все вокруг

исследует. Сначала окрестности:

стенки и закоулки. Потом смелеет и

рискует выйти на середину. Когда найдет

подходящее убежище для жилья,

обретает уверенность. Если в одном

помещении встретятся две

мыши-новоселы, они сразу расходятся. Но

позднее, когда пути их вновь сойдутся,

одна из них уже смело наскакивает на

другую. Агрессивнее та мышь,

которая уже успела обследовать территорию. Потому что,

говорит Реми Шовэн, «все животные, независимо от их

положения в неписаных табелях о рангах, в своем собственном

убежище – безраздельные хозяева. Здесь их не потревожит

никто, даже доминирующее животное: его отгонят криками и

притворной атакой, разыгранной перед входом. Противник

будет упорствовать только в том случае, когда животное

обосновалось на чужой территории».

И сверчок-переселенец тоже, как только найдет

незанятую дырочку в земле, сейчас же внимательно все вокруг

осмотрит, проверит, не чужие ли угодья он захватил. Если

нет, сразу чувствует себя здесь хозяином, а вступив в права

владения, зорко несет дозор, обходя окрестности всякий раз,

когда у него есть время, когда он ничем не занят или

попутно, отправляясь за пищей и на другие прогулки.

Осматриваясь, он вытягивается на ножках, строго шевелит

бдительными усами (в усах у него и обоняние, и осязание, и,

возможно, другие чувственные стражи). В своих владениях он

нападает даже и на сверчков высшего ранга, которые на

нейтральной территории тиранят его безбожно. У себя дома он поет

«громче и дольше».

Рыбы, которые строят гнезда или охраняют свою икру,

незадолго перед тем как приходит пора ее отложить,

покидают стаи, и беззаботные гуляки превращаются в

беспокойных собственников. У колюшек, цихлид и макроподов «не-

движимость» приобретают самцы: первые – на дне,

последние – у поверхности.

Кто раньше на незанятое место пришел, тот больше и

захватил. Нередко целый аквариум. Но приходят и другие и

после упорных боев закрепляют за собой хотя бы сантиметр

дна, «а потом по мере возможности исподтишка расширяют

свои владения».

Колюшки и цихлиды защищают небольшой участок на

дне, вода над ним их мало интересует. Но макроподы,

которые для икры строят «воздушные замки» из пены,

конфликтуют за каждый миллиметр у поверхности воды.

И лягушки знают формулу «мое – твое». Не все из них

квакают, чтобы пленить самок: некоторые, как и птицы

пением, предупреждают захватчиков, что у этой кочки есть

законный хозяин.

Техасские лягушки спррофусы ближе двух-трех метров

друг к другу обычно не приближаются, поэтому на участке

шириной и длиной двадцать метров живет не больше 8—9

лягушек. Американский исследователь Джеймс пометил

всех лягушек, которых смог поймать за пределами восьми

таких участков. А потом стал ловить тех, что жили на них

самих. За месяц он выселил с площади 32 000 квадратных

метров 87 лягушек. По мере того как место освобождалось,

его заселяли лягушки с периферии, и вскоре новоселов на

исследованной им земле было уже около половины

(старожилов осталось только 54 процента).

Некоторые прискакали сюда за сто метров, обычно они

так далеко не путешествуют.

Когда же Джеймс выпустил 25 лягушек, пометив их, в

густо заселенный район, ни одна из них не смогла там, что

называется, закрепиться. Всех, и слабых и сильных,

прогнали законные владельцы. Изгнанных лягушек он позднее

находил метров за 150 от того места, где выпустил.

В этом опыте интересно вот что: как только место

освобождалось, его тотчас занимали переселенцы с периферии.

Но они ведь не были бездомными, каждый владел своей

территорией, ничуть не худшей (и не меньшей!), чем новая, им

занятая. «Так зачем же они уходили, бросив свое и захватив

чужое?»—спрашивает Р. Шовэн. И отвечает: «Загадка!»

У этой загадки есть отгадка, правда, может быть, не

совсем ясная. Я уже говорил, что, по-видимому, всему

живому на земле от природы дано неудержимое стремление к

расселению, к расширению, как говорят биологи, своего

ареала. Не жадность гнала лягушек на пустующие земли

соседей, а древний, не осознанный ими инстинкт, который когда-

то заставил жизнь заселить все уголки на земле и который

поныне природой не отменен.

Так что такое ареал и какая разница между ним и

территорией?

Ареал, биохор, биотоп и территория

Ареал – это все страны на Земле, в которых обитают

животные какого-либо вида. Например, наши белки живут

в Европе и Северной Азии – это их ареал.

Но не всюду в пределах своего ареала найдете вы белок:

нет их, например, в степи. Нет и в тундре, и в пустынях,

хотя те встречаются – и не в малом числе – в очерченном

нами на карте беличьем ареале. Живут белки только в лесах,

а суслики, наоборот,– в степях, бегемоты и выдры – у рек

и озер, а леса, где нет воды, избегают. Места и ландшафты, в

которых поселяются животные и к которым приспособились,

называют биохором.

Но и в лесу не все лесные животные скачут где попало.

Белки предпочитают деревья, зайцы и лисы бегают по земле.

Глухарей и белых куропаток напрасно бы вы стали искать в

дубовых рощах: им нужны глухие таежные леса. А серые

куропатки, напротив, тайгу не любят, а обитают в

перелесках, на краю степей и полей. Это их, как говорят, биотоп.

Всю зиму куропатки держатся вместе, кочуют стаями, но

весной разделяются на пары, и каждая пара от большого

и прежде общего для всех куропаток биотопа «отрезает» в

единоличное владение небольшой «кусочек» – это их

территория, которую они храбро защищают от других куропаток.

Разделение всего обитаемого пространства на территории

обеспечивает каждому виду животных более равномерное

использование биотопа, всех земель и мест, пригодных для

жизни. Бессознательная борьба животных за свой кусок

земли, воды или дерева ведет к цели весьма разумной: не

бывает так, что где-то поселяется их слишком много – так,

ято и есть им нечего,– а где-то слишком мало.

За миллионы лет эволюции весь земной шар бесчислен-

ное число раз делился (делится и поныне) на миллионы

миллионов индивидуальных территорий.

Территории бывают большие, маленькие и совсем

крошечные. Все зависит от вида животных, их размеров и от

того, как добывают они себе пропитание. Главное, чтоб

территория могла прокормить звериное, птичье или рыбье

семейство или стаю. Для травоядных, например, важно, чтобы

на занятой ими территории росло столько травы, чтобы

съесть ее они могли не меньше, скажем, чем за месяц. И

чтобы там, где они ее всю съели, она успела вновь вырасти,

когда стадо, кочуя по территории, вновь придет сюда. Если

места, где они живут, очень плодородны, то и территория

может здесь быть меньше, чем в районах, где корма мало.

Следовательно, чем обильнее кормом земли, тем меньше (по

площади) на них территории, тем гуще население животного

царства.

На своей территории звери и птицы больше «уверены»,

что их самки останутся им верны. Некоторые так даже и не

позволяют им заходить или залетать в чужие владения.

И, как только такое заметят, гонят их сейчас же домой.

И «имущество» свое, конечно, легче уберечь от воров,

когда у тебя охраняемые границы. Ведь воровство – порок

не только человеческий. Воруют, я говорил уже, и птицы-бе-

седочницы: всякие безделушки у соседей. А пингвины —

камни из чужих гнезд, да так усердно, «что неохраняемое

гнездо буквально тает на глазах». Пеликаны, пишет Реми

Шовэн, «выглядят такими испуганными, совершая кражу,

что даже издали видно, чем они занимаются».

У насекомых, пауков, рыб, лягушек, ящериц территории

обычно маленькие – несколько квадратных метров или

даже сантиметров, например, у рыбок в аквариумах. Зоологи

решили измерить некоторые территории и нашли, что у

тропических ящериц они не больше 30—40 квадратных метров,

у техасских лягушек 400 квадратных метров, у лебедя —

один квадратный километр, у косули примерно в пять, а у

оленя раз в десять больше (тысяча и 2,5 тысячи акров).

У льва и тигра охотничьи угодья около двадцати

квадратных километров и даже больше.

Не всегда территория бывает там, где гнездо или логово:

утки иногда улетают кормиться за километр и дальше от

гнезд. В таких случаях у них два владения: маленькое около

гнезда и большое, где они кормятся.

Стадо бабуинов, в котором примерно 80 обезьян, владеет

территорией около 15 квадратных километров. Но все эти

километры павианы обживают не одинаково: есть такие

уголки, где они почти не бывают. По другим же бродят

постоянно. Тут у них есть и деревья для сна – на них всегда ночуют.

И «столовые» – там они обычно кормятся. И площадки для

игр, и места для водопоя. Если воды в округе мало, то там,

где она есть, иногда собираются на водопой сразу несколько

обезьяньих стад, и все пьют вместе. Без ссор и драк.

Неважно, на чьей территории вода – хозяева не гонят пришельцев.

Видно, водоемы у них в общем пользовании. Напившись,

стада расходятся, и редко кто из обезьян от своих уходит в

чужое стадо.

Не только у павианов, а, по-видимому, у всех животных

территории делятся на небольшие участки, где их

владельцы занимаются разными своими делами: в одном месте

спят, в другом чистятся, пьют, едят, в третьем – у них нора

или другое убежище (и часто не одно). Не где попало

отмечают и границы. А у многих есть даже и «уборные»: либо

одна, либо множество, но все в определенных местах, как у

бегемотов.

Все эти квартиры или, вернее, санузлы, туалеты,

столовые, спальни, детские и прочие части квартир связывают

хорошо вытоптанные дорожки, тропки или менее заметные

переходы, но маршрут их, как правило, постоянен. Они

петляют во всех направлениях по собственной территории, но

у границ чужой обычно обрываются.

Как же не путают, где своя, а где чужая? Ведь никаких

указателей на деревьях не развешено...

Впрочем, не совсем так. Печатными словами нигде не

сказано, в чьи владения вы вступаете. Но пограничные

столбы у территорий есть. «Материал», из которого они

изготовлены, разный. Он часто вокальный: ведь птицы поют не для

того, чтобы услаждать слух влюбленных, хотя, возможно,

им это и приятно. А главным образом для того, чтобы

все соседи знали, где владения певца. Здесь действует

неписаное правило: «Где слышен мой голос, там и моя

территория!»

Впрочем, многое зависит тут от площади, пригодной для

устройства гнезд. Если она мала, а птиц много, то их

самцы, потеснив друг друга, часто поют не только слыша, но

и видя один другого. Но тогда и территории у них меньше

предусмотренных природой.

Орангутанги и обезьяны ревуны, эволюционируя,

обзавелись даже мощными «динамиками», которые усиливают их