Текст книги "С утра и до вечера"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

радиолокаторы (электрические рыбы) и «теп л о локаторы»

(гремучие и ямкоголовые змеи и кое-какие кальмары)1.

Чтобы все бдительные чувства животных подробно

описать, одной книги, пожалуй, будет мало. Не хватит ее даже

для простого списка всех научных работ об органах чувств.

Описание устройства глаза позвоночных животных

«уместилось» лишь на восьмистах страницах одной монографии.

Поэтому и, не пытаясь объять необъятное, займемся

делом более скромным и для нас сейчас более важным:

посмотрим, какую верную службу служат животным их три

чувственные заставы – глаза, уши и нос2.

Глаза несут дозорную вахту на разных местах головы у

животных мирных и хищных, у преследуемых и

преследователей. У первых устроились они по бокам головы: так лучше

видят и вбок и назад – ведь преследуют обычно сзади. У

вторых направлены вперед. Но и у хищников есть свои

неприятели, поэтому правило это не без исключений.

Смотрящие вперед глаза хищников, обезьян и человека

обозревают меньшее, но зато действительно

пространственное пространство: у них, как говорят, бинокулярное

стереоскопическое зрение, которое дает более полное

представление о всем замеченном и точнее определяет расстояние.

Глаза боковые видят все вокруг – за исключением

небольшого сектора впереди – плоским, но поле зрения у них

1 Подробнее я рассказал об этом в книге «Куда и как?». Изд.

«Мысль», 1965.

2 О том, как устроены и работают органы чувств животных, я

рассказал в книге «Занимательная биология». Изд. «Молодая гвардия»»

1967. На русском языке вышла недавно также книга Милнов «Чувства

животных и человека». Изд. «Мир», 1966.

обширное. У человека же и обезьян оно не больше 140

градусов (хотя и бинокулярное). У собаки еще меньше —

33—40 градусов. Но у кошки 287 градусов (из них 130

градусов бинокулярных). Кошачьи глаза выпуклы и поэтому

собирают много боковых лучей.

Глаза степных животных размещены так, что могут

наблюдать весь горизонт. Лошадь, например, каждым глазом

обозревает сектор в 215 градусов, а обоими вместе – в

360 градусов. (Но угол бинокулярного зрения у нее только

130 градусов.)

У большинства птиц оба глаза видят сразу почти всю

панораму вокруг – их поле зрения 360 градусов. Но

опять-таки бинокулярный сектор очень мал: у попугаев—6—10

градусов, у хищников и сов – 70—80 градусов, у других —

10—25 градусов. У каждого совиного глаза угол зрения по

160 градусов. Но когда и этого ей мало, сова может

повернуть голову, не свернув шеи, не только назад, но еще и

дальше: на 210 градусов (и всё вокруг своей оси!). И при всем

при том, видит сова, пожалуй, лучше всех на земле как

ночью, так и днем. «Зрительные способности совы,—

говорит Зденек Веселовский,– днем не только практически

такой же силы, как у человека, но иногда и превышают ее» *.

Ну а ночью? Ночью сова способна увидеть неподвижную

мышь при освещении всего в 0,000 002 люкса. Трудно даже

представить себе, как мала эта величина. Все другие птицы

не увидели бы мышь, если бы стало даже в 46 000 раз

светлее!

В ясный полдень в Москве солнце освещает землю с

силой в 100 000 люксов. А когда света меньше, чем на 30

люксов, человек не может уже читать. Кошка же видит в метре

от себя свет силой всего в 8,4 • 10 "13 люксов! Сила зрения

кошек так велика, что они даже ночью видят краски почти так

же хорошо, как мы днем. А ночи у кошек волшебные —

сине-зеленые; по законам физики именно эти цвета

преобладают в сумеречной игре красок.

Градусы, в которых измеряют поле зрения, говорят лишь

о ширине обзора, доступного животному без поворота глаз и

головы. Но зона четкого видения не одинакова по всей глуби-

1 У совы на каждом квадратном миллиметре сетчатки 680 000

зрительных клеток, у человека и кошки – 400 000, у кальмара – 150 000,

у каракатицы – 105 000, у жабы – 95 000, у черепахи – 76 000, у

карпа – 50 000, у паука – 16 000, а у саламандры лишь 2500.

ке обозреваемого пространства от горизонта и до

собственного носа. Она зависит от других причин (не от положения

и формы глаза). Здесь все дело в хорошей фокусировке. Ведь

глаз устроен, как фотоаппарат. Материалы только разные,

а физический принцип тот же.

Так вот, чтобы глаз (и фотоаппарат!) хорошо видел то

дальние, то ближние предметы, его нужно фокусировать,

или, что то же самое, аккомодировать. Добиваясь резкого,

то есть четкого, изображения на пленке и пластинке,

объектив в фотоаппарате передвигают вперед или назад. Так же

перемещается, ближе или дальше от сетчатки, и «объектив»,

то есть хрусталик, в глазах осьминогов, кальмаров, рыб,

жаб, лягушек и тритонов. Но у змей, черепах, крокодилов,

птиц и зверей (и у нас с вами) механика аккомодации иная:

хрусталик, «загибая» лучи, то есть фиксируя их, меняет

лишь свою форму, а сам остается на месте: особые мышцы

то растягивают его, превращая в чечевицу, то отпускают, и

тогда он сжимается в шарик. Растянувшись, собирает в

четкий фокус на сетчатке более дальние лучи, и глаз лучше

видит удаленные предметы.

Но вот глаза сфокусированы так, чтобы дальше видеть.

Кто из животных побьет здесь все рекорды?

Хищные птицы, без сомнения!

Сокол замечает сидящего голубя за километр, а

летящего– за 1600 метров. Орел видит на земле мышь,

поднявшись на километр выше ее! Это значит, что и сокол и орел

обозревают окрестности как бы в шести– и восьмикратный

бинокль.

Человек за четыреста метров от себя едва увидит

дыню, но яблока не разглядит. Собака и лошадь, пожалуй,

тоже. Шагающих людей пес замечает не раньше, чем

подойдут они к нему метров на 500—700, а хозяина среди них —•

за 110, когда тот стоит, и за 150 метров, когда он идет.

Кошка тоже.

И все-таки обижаться человеку не следовало бы, зрение

у него по сравнению со многими животными превосходное:

мы видим круг диаметром 1,65 сантиметра, удаляясь от

него на два телеграфных столба, то есть на сто метров. Чтобы

«за два столба» круг разглядела шимпанзе, его надо

увеличить на полсантиметра, чтобы черный дрозд – на два

сантиметра, для кошки – сантиметров на шесть, для оленя—•

почти на пятнадцать, а для крысы даже на 3А метра!

Но орел зорче нас: на таких же испытаниях он за сто

метров видел самую маленькую, какую только можно найти,

пуговицу – 47 миллиметров в поперечнике!

Многим животным важнее не столько дальше видеть,

как быстрее замечать все, что движется. Ведь убегающая

добыча и нападающий хищник не стоят на месте, а

перемещаются.

Человек различает в секунду не более двадцати быстро

сменяющих друг друга картин. Поэтому мелькание кадров

на экране сливается для наших глаз в одно непрерывное

движение, и мы с удивлением узнаем из курса физики, что

в электролампочке свет гаснет и загорается пятьдесят раз

за один краткий миг, равный секунде. Птицы же, особенно

хищные, четко различают за то же малое время 150 кадров.

Если бы мы смотрели фильм глазами сокола, то видели

бы на экране ряд сменяющих друг друга неподвижных

картинок. А если пойдете в кино в компании с кошкой или

собакой, то знайте, что большого удовольствия от фильма они

не получат, так как весь динамизм его действия не будет ими

замечен, они просмотрят кино, словно быстро листая

альбом с фотографиями. Потому что глаза кошки и собаки

тоже способны различать 40—50 мельканий в секунду – вдвое

больше, чем требуется, чтобы фигуры на экране задвигались.

Причины столь дивного умения скрыты на дне глаза.

Там, на сетчатке, есть место, у птиц их даже два-три, где

скучено больше всего чувствующих свет зрительных клеток.

Его называют желтым пятном. У человека, кошки и

ящерицы центр желтого пятна углублен крошечной полусферой.

У хищных птиц эта ямка похожа на крутой кратер или даже

щель. Лучи света, упав в нее, быстро преломляются, как в

стекле на месте дефекта. Но -от «дефекта» получается

эффект, и очень значительный: <5удто, перемещаясь по

сетчатке, образ летящей добычи сразу рванулся вперед. Этот

скачок скорости тут же регистрируется мозгом хищника, и

поэтому он сразу замечает любую «точку», если даже она

движется не быстро: ведь «дефект» ее образ на сетчатке

здорово подстегнул и тот резво проскочил по желтому пятну.

У животных более или менее открытых пространств,

которым по возможности надо смотреть сразу в четыре

стороны (у лошадей, антилоп, оленей, чаек, уток), желтые пятна

лежат на дне глаза полосами. Как бы лошадь, олень, коза

или антилопа ни поворачивали голову, зрачки в их глазах—*

горизонтальные щели—всегда горизонтальны, и поэтому

линия обозреваемого горизонта, преломляясь в хрусталике,

широкой панорамой проецируется ка весьма чувствительные

к свету полосы сетчатки. Значит, для этих животных

зримый мир – нечто вроде широкоэкранного кино. У нас оно

узкоэкранное. Это значит также, что их глаза несут

круговую вахту, даже когда олени, козы и лошади едят траву,

опустив голову вниз.

Много и других оптических хитростей есть в глазах, у

каждого свои – сообразно образу жизни и роду

деятельности. У птиц, например, есть устройство, помогающее лучше

разглядеть светлую точку на светлом небосводе, у

ныряющих зверей и птиц и у жуков-вертячек – водяные «очки», у

мух, пчел – индикаторы путевой скорости, о которых

десятилетиями мечтали авиаконструкторы и только сейчас

изготовили их, скопировав у мухи. А у хамелеонов —

дальномеры. Глаза хамелеона могут вращаться независимо друг от

друга в разные стороны. Поэтому хамелеон видит муху, в

которую прицелился, под разными углами. Когда

изображения каждого глаза наложатся одно на другое и сольются,

как в дальномере фотоаппарата, хамелеон точно определяет

расстояние до цели и метко стреляет своим языком.

Есть и зеркала в глазах. Многократно отражая свет, они

снова и снова посылают его на сетчатку. Поэтому

зеркальные глаза «светятся» по ночам. Лучи, отражаясь от зеркала,

пробиваются через зрачок снова наружу с такой оптической

силой, что кажется, будто глаза горят: у медведя —

оранжевым, у енота – желтым, у кошки, лисы, волка и некоторых

тропических лягушек – зеленым, а у аллигаторов – руби*

новым огнем.

Наши глаза – очень жаль! – огнем не горят. Но менять

их, пожалуй, не стоит. Глаз человеческий лучше всякого

другого. Уступает он, кроме совы, разве только глазам

гориллы. Ведь мы отлично видим и днем и ночью (а орел и

сокол ночью полуслепы) дальние и близкие предметы, мир для

нас – стереоскопическое кино: мы обозреваем объемно и до

мельчайших деталей. «Кино» это еще и цветное! А для

многих наших братьев по крови – млекопитающих зверей – вся

природа лишь театр теней, сплошь черно-серо-белая.

Бесполезно дразнить быка красной тряпкой: для него что

красное, что серое, что черное – все равно. Смелые

матадоры прославились бы, наверное, еще больше, если бы высту-

пали не с красной, а с белой мулетой: бык ее лучше видит

и, наверное, быстрее «дразнится». Такой совет дают им

некоторые биологи. Но я в этом сомневаюсь: белая мулета для

быка ярче красной крови, вид которой его раздражает.

Поэтому, хотя красок он, может быть, и не видит, оттенки,

пусть и серые, красной мулеты больше напоминают быку

кровь.

Свиньи, овцы, лошади, собаки, как показали некоторые

опыты, о красках понятия тоже, по-видимому, не имеют.

Они для них – лишь разные оттенки серого. Лошадь

красный цвет путает с черным, но розовый отличает от серого.

Из млекопитающих только человек и обезьяны – но не

полуобезьяны, для которых все вокруг серо! —

наслаждаются созерцанием разноцветной планеты.

За что природа, раздавая глаза, так обидела зверей,

пощадив обезьян и человека, не ясно. Недоумение не чисто

эмоциональное, есть у него непонятная и научная сторона:

дело в том, что цветовое зрение развито у рыб, птиц, гадов,

червей, раков, насекомых и даже у инфузорий, а у

высокоорганизованных млекопитающих цветового зрения нет.

Исключая, как я уже говорил, обезьяну и человека.

Этот факт противоречит одному из законов развития

животного мира. Этот закон, правило Долло, утверждает, что

эволюция не идет вспять, и если какой-нибудь орган был

утерян предками, то у потомков он снова не может появиться:

у эволюционных потомков, а обезьяны как раз и есть такие

потомки низших млекопитающих, у которых цветового

зрения исследователи не нашли.

Может быть, решили некоторые биологи, методы,

которыми исследовалось зрение зверей, не достаточно были точны?

Стали снова в последние годы разными способами выяснять,

видят ли звери цвета.

И нашли: кошки видят красное, оранжевое, желтое,

зеленое, голубое и фиолетовое. Такие же краски видят

крысы и горбатые коровы зебу.

Лошади видят желтый, зеленый, синий, розовый цвета,

отличают двадцать семь оттенков серого.

Но собаки... собаки по-прежнему упорно не хотели

замечать и запоминать никакие цвета. Может быть, именно в

запоминании все дело? Может быть, собака цвета различает,

если показывать их одновременно, но не запоминает каждый

в отдельности, так как у нее, возможно, нет абсолютного зре-

ния, как у нас? Вот слух у собаки абсолютный. Это значит,

что она способна запомнить высоту тона без сравнения с

другими тонами. Не многие из людей это могут сделать:

только 0,1 процента всего человечества.

У кого где уши

У кузнечика и сверчка – в передних ножках; у саранчи

уши в брюшке, в том месте, откуда растут задние

ноги-ходули ; у бабочек и мух – в основании крыльев; у мотыльков —

в конце груди, начале брюшка; у муравьев, по-видимому,—

в усиках; у некоторых жуков – тоже; у других и у

личинок комаров – в брюшке, как у саранчи.

А слышат ли осьминоги?

Наверное, немного слышат, если крикнуть им в самое

ухо. Впрочем, сделать это не просто: снаружи осьминожье

«ухо» найти нелегко. Никаких внешних признаков, которые

указывали бы на его существование, нет. Но если разрежем

хрящевой череп осьминога, внутри найдем два пузырька с

заключенными в них кристалликами извести. Это статоци-

сты – органы слуха и равновесия. Удары звуковых волн —

но только, пожалуй, лишь сильные удары – колеблют

известковые камешки, они касаются чувствительных стенок

пузырька, и животное воспринимает звук, очевидно, как

неясный гул.

Кристаллики извести сообщают осьминогу также о

положении его тела в пространстве. Осьминоги с вырезанными

статоцистами теряют ориентировку: плавают спиной вниз,

чего в нормальном состоянии они никогда не делают,

вертятся волчком, путают верх и низ бассейна.

У человека и его братьев позвоночных – рыб, лягушек,

змей, птиц и зверей – уши в голове.

Из всех позвоночных, пожалуй, только змеи глухие. Но

герпетологи1 говорят: все тело змеи – ее ухо. (В таком

случае, ухо у нее самое длинное!) Это странное утверждение

означает, что змея «слышит» шаги и колебания почвы всем

своим телом, касающимся земли. У многих черепах уши, как

Зоологи, изучающие змей.

у змей, недоразвиты. Но некоторые из них – из рода тесту-

до—слышат звуки, колеблющиеся с частотой около 110 герц

(110 колебаний в секунду)1. Крокодилы же и ящерицы—до

3—5 тысяч герц.

Птицам доступен диапазон звуков примерно такой же?

как и человеку. Только вот нижняя его граница у них лежит

выше: 40—100 герц. Это значит, что низкие голоса многие

из них не слышат. Бесполезно, например, звать утку басом:

он для нее совсем не звучит. (У домашних уток вообще слух

очень ограниченный: от 300 и немногим больше 8000 герц.)

Поэтому птичницы, даже басовитые, зовут уток и кур

высокими голосами: «Утя-утя!», «Цып-цып-цып!»

И зяблик о басе понятия не имеет. Но попугай и филин

его слышат.

Совы слышат раз в пятьдесят лучше уток и даже лучше

человека. Из птиц только у совы есть ушные раковины —

куски отогнутой кожи вокруг уха, на которых растут особые

твердые перья. Кроме того, звуки «загоняют» в уши и перья,

распушенные веером вокруг глаз совы.

О том, какой тонкий инструмент совиный слух,

рассказывает один биолог, который наблюдал за слепым сычом.

Сыч слышал даже шум тихо сгибаемых пальцев, сокращение

мышц!

У птиц абсолютный слух, который у людей ценится как

редкий музыкальный дар. Разницу лишь в 0,003—0,007

тона попугаи и певчие птицы уже замечают.

Птицы и оглохнув отлично поют! Певец-человек в такой

беде навсегда должен забыть о сцене. (Бетховен, впрочем,

сочинял музыку и глухой.)

Слон – певец неважный, но и он отлично различает

двенадцать чистых тонов. И даже через год после тренировки

на эти тона он узнавал девять из них.

Собака «музыкальна» не меньше слона: опознать на слух

Vie тона для нее не проблема. Диапазон звуков, ласкающих

собачьи уши, минимум впятеро шире, чем у человека (до

100 килогерц). А чувствительность этих ушей в восемь раз

выше: пес слышит за 24 метра слабый шум, к которому

человек и за три-четыре метра безнадежно глух.

1 Человек слышит звуки с частотой от 16 до 20 тысяч герц. Более

частые колебания называют ультразвуком. Многие живые организмы—

кузнечики, мотыльки, рыбы, летучие мыши, дельфины – слышат и

ультразвуки.

У собаки не только слух абсолютный, но, похоже, и

«абсолютная» слуховая память: прослушав серию ударов

метронома—100 в минуту,– она даже через сутки не спутает с

ней серию совершенно таких же звуков, в которой, однако,

не 100, а 96 ударов!

Нюх—третий чувственный страж

У насекомых очень хорошее обоняние. Некоторые ночные

бабочки находят самок по запаху, даже если те сидят на

расстоянии около мили.

У бабочек-шелкопрядов в небольшом карманчике на

брюшке есть душистая желёзка. Мы ее запах не чувствуем,

а самцы-шелкопряды распознают его издалека. Стоит самке

лишь приоткрыть свой карман, как они слетаются к ней со

всей округи. Она не зовет их ни криком, ни блеском наряда,

только запахом. Недаром ведь говорят на Востоке: «У кого

в кармане мускус, тому не нужно кричать об этом».

Самцов-шелкопрядов совсем не интересует внешность

дамы. Только запах влечет их. Экспериментаторы вырезали у

бабочки пахучую железу и клали рядом с ней. Самцы,

слетаясь на запах, не обращали никакого внимания на бабочку,

но окружали толпой железу.

После многолетних трудов химикам удалось получить из

железы бабочки тутового шелкопряда вещество,

распространяющее этот столь привлекательный для кавалеров из ее

рода запах. Железа выделяет очень немного пахучей

жидкости: чтобы получить 12 миллиграммов ее чистого экстракта,

пришлось анатомировать 500 тысяч бабочек!

Вещество оказалось всего-навсего ненасыщенным

алкоголем.

Недавно американские биологи Уилсон и Боссарт

определили форму и размеры пахучего «пятна» самки шелкопряда.

Оно имеет форму эллипсоида, длина которого при

умеренном ветре несколько километров! А его поперечная ось,

параллельная земле, превышает двести метров.

Жан Фабр, известный французский натуралист, был

поражен, как издалека самцы бабочек прилетают на зов своих

подруг. Он никак не хотел поверить, что зовут они их толь-

ко запахом, поскольку, писал Фабр, «в равной мере можно

было бы надеяться окрасить озеро каплей кармина».

«Теперь мы знаем,– говорит Уилсон,– что вывод Фабра

был ошибочен, но аналогия, которую он приводил, точна»..

Чувство обоняния у самца-шелкопряда настолько тонкое, что

он чует «каплю» запаха в «озере» атмосферы.

Пчелы и муравьи, жуки-могильщики и «осы» наездники

чуют запахи не хуже собаки.

А рыбы? Рыбы, пишет известный биолог Карл Фриш,

«если лишить их зрения, могут находить пищу и

распознавать особей своего вида исключительно с помощью

обоняния». Угорь самый, пожалуй, тонкий дегустатор запахов з

подводном мире. «По своему обонянию он стоит наравне с

собакой». И акула тоже: на запах крови она приплывает

издалека, хотя некоторые биологи считают, что акула плывет

не на запах, а на ультракрики раненых рыб.

Карл Фриш, исследуя однажды органы слуха пескарей,

приучил стайку этих рыбешек собираться в определенном

месте у берега. Кормил их тут. Затем он решил пометить

одного пескаря: поймал его и легонько поцарапал иглой

мышцу, после разрушения которой у рыбки темнеет хвост.

Он выпустил пескаря в воду, и, как только тот подплыл

к стае, «произошло нечто неожиданное». Пескари в панике

бросились врассыпную и попрятались на дне, зарывшись в

песок. Потом снова сбились в стайку и уплыли подальше от

этого места. Долго они здесь не появлялись, как их ни

подманивали. Не сразу снова привыкли и стали собираться на

кормежки.

Этот случай заставил ученых задуматься: «Мог ли

раненый пескарь рассказать собратьям о своем неприятном

переживании? Очевидно, не мог». Тогда что же их испугало?

Может быть, раненый кричал от боли? Теперь ведь уже ни

для кого не секрет, что рыбы умеют кричать.

Поймали еще одного пескаря. Разрезали его на куски и

бросили в воду. Пескари опять в панике разбежались.

Может быть, напугал их вид мертвого тела? Ведь все в

природе бывает...

Еще одного пескаря разрезали на куски, растерли их в

ступке, профильтровали сок и вылили его по каплям в воду.

Паника была, как во время пожара в театре. Все пескари

попрятались.

Так было установлено, что кожа (именно кожа, позднее

это удалось выяснить) пескарей и многих родственных им

речных рыб, если поранить ее, выделяет какие-то вещества,

почуяв которые другие рыбы обращаются в паническое

бегство. У морских рыб такие вещества пока не обнаружены.

Биологический смысл этого удивительного приспособления

вполне ясен. Если щука поймает рыбешку, она обязательно

поцарапает зубами ее кожу. И кожа пошлет «прощальный

предупредительный сигнал» собратьям. Получив его, они

вовремя успеют попрятаться.

Заметили также, что химический сигнал тревоги,

поданный, скажем, пескарем, пугает и других родственных ему

рыб. Голавлей, например, или подустов. Чем дальше родство

между рыбами, тем хуже они «понимают» друг друга.

Продолжая исследования, установили, что пескари

отлично различают запахи пятнадцати видов рыб. «Нюхом»

они узнают даже разных рыбешек своей стаи. Понятно,

что запах щуки пескари изучили лучше всякого

другого.

Если затянуть пипеткой немного воды из бака, в котором

сидит щука, и капнуть в аквариум с пескарями, то эти

несколько капель влаги произведут эффект разорвавшейся

бомбы. Пескари, сраженные ужасом, попадают на дно и

замрут здесь словно неживые. Их странная реакция вполне

объяснима : ведь щука бросается в погоню за всем, что движет*

ся и блестит, но мало обращает внимания на предметы

неподвижные.

Осьминоги тоже врагов распознают нюхом. Мак-Гинити,

американский океанолог, выпустил из пипетки около спрута

капельку воды: он засосал ее в другом аквариуме

поблизости от зубастой мурены – злейшего врага осьминогов.

Спрут поступил соответственно имитированной

ситуации: испугался, побагровел и пустился наутек...

И змеи нюхают

Вы это не раз видели: змеи (и ящерицы) все время

«мигают» своим языком. Он то выскакивает у них изо рта, то

снова прячется в рот. Так они обнюхивают все вокруг. На нёбе

у змей – небольшая слизистая ямка. Это обонятельный, так

называемый якобсонов орган. Высунув язык изо рта, змея

тут же втягивает в рот и прижимает его кончик к

обонятельной ямке на нёбе. Можно сказать, что языком она берет

пробы воздуха и подносит их к своему нёбному дегустатору,

чтобы определить, чем они пахнут. Дегустатор этот не такой

тонкий, как, скажем, у собаки, но все же неплохой. Ужалив

мышь, змея ползет за ней по следу: значит, чует след.

Саламандры, тритоны и черепахи быстро узнают запах

раздавленного дождевого червя (и в воде, и на суше).

Часто говорят и пишут, например в учебниках, что

у птиц нет обоняния. Однако экспериментаторы в

последние годы доказали, что если это и верно, то не для всех

птиц.

Я уже говорил, что бескрылый киви чует запахи

отлично. У него даже ноздри, чтобы лучше обонять червей в

земле, с основания клюва переместились на его конец.

Азиатские грифы, по-видимому, ничего не чуют. Они не

могут найти падаль, прикрытую бумагой или простыней. Но

грифы американские задачу эту решают без труда. Дело в

том, что первые высматривают «пахучую» добычу с высоты,

целиком полагаясь на свои зоркие глаза. Вторые же глазам

не доверяют, так как живут в джунглях, а там с воздуха

сквозь густые кроны деревьев никакой падали все равно не

увидишь.

Хорошее обоняние у синиц и уток. Утки находят мясо

под снегом, чуют и охотника, если он подходит по ветру.

А синица лазаревка некоторые запахи узнает не хуже

человека.

Но, конечно, самое тонкое чутье у зверей. Мы даже и

представить себе не можем, сколь полную и совершенную

информацию об окружающем мире получают животные с

его помощью.

У собаки, например, на некоторые запахи обоняние в

миллион раз чувствительнее, чем у человека. Собаки чуют

даже, как пахнет поваренная соль или хинин. Если

растворить щепотку соли в ведре с водой, и тогда они почуют ее

запах. Человека же чуют за 60 метров, а куропатку – за 50.

И собака здесь совсем не чемпион, многие дикие

животные не уступают ей. Лоси и кабаны чуют охотника шагов

за пятьсот, правда по ветру. Косуля – метров за пятьдесят.

Дай бог ноги!

Органы чувств обеспечивают животным, так сказать,

превентивную, то есть предупредительную, оборону. Это их

разведчики. Но когда враг замечен (учуян или услышан),

животные, подпустив его на известное расстояние, обычно

удирают. Эту критическую дистанцию, ближе которой

неприятеля не подпускают, зоологи называют «расстоянием

бегства». У разных животных и в разных условиях оно не

одинаково. У малых – меньше, у крупных – больше. Но

имеет значение также, какой враг, откуда, где и как он

приближается. Заяц, например, от лисицы, волка, куницы

убегает заранее. Но когда заметит в небе ястреба, не бежит,

а затаивается. Позтому и человека он близко подпускает, но

вскоре заячьи нервы не выдерживают, он срывается и

выскакивает часто почти из-под самых ног. Для зайца

человек слишком высок, и мозг длинноухого автоматически

реагирует на охотника, как на врага в высоте. Эта

автоматика, которую создала эволюция задолго до изобретения

людьми огнестрельного оружия, сейчас уже сильно

устарела и губит многих зайцев, слишком близко подпускающих

к себе охотников.

Там, где на животных люди не охотятся, дистанция

бегства (перед человеком) у них небольшая. И может совсем

даже ее не быть. Например, у пингвинов в Антарктиде или

даже у медведей, львов и антилоп в заповедниках.

Некоторые животные, обитавшие на безлюдных островах, все до

одного поплатились жизнью за то, что были слишком

доверчивы, не считали людей врагами и не бежали от них.

В Праге, на набережных Влтавы, пишет Зденек Веселов-

ский, дикие утки, обычно очень осторожные, так осмелели,

что берут даже хлеб из рук людей. Потому что здесь никто

их не убивает, и они быстро к такому порядку

приспособились. Но та же «ручная» дикая утка, улетая вечером

кормиться за город, ближе двухсот метров не подпустит к себе

никого. Здесь люди охотятся на уток, значит, нужно

держаться от них подальше.

Доказано, что птицы с рождения знают, кто им друг, а

кто недруг. Вернее, они знают, как враг их выглядит (правда,

весьма приблизительно). Этологи, изготовив множество

всевозможных моделей – круги, квадраты, эллипсы и силуэты

хищных и нехищных птиц,– убедились, что новорожденные

птенцы боятся только макетов с длинным хвостом,

широкими крыльями и короткой головой, как у ястреба и коршуна.

Если такой макет тянуть по проволоке хвостом вперед (он

похож тогда на утку), птенцы не прячутся. Но когда

скользит он, как положено,– головой вперед, они замирают или

в панике убегают, если могут бегать.

В общем, дистанции бегства у разных животных

приблизительно таковы: у ужа – 2 метра, у болотной черепахи —

15, у серебристой чайки – 20 (перед человеком) и 30 (перед

собакой), у марабу – 20, у пеликана – 50, у страуса – 150,

у жирафы – тоже 150 (перед человеком) и 25 (перед

автомобилем), у антилопы куду – 200, а у дикого осла —

350 метров.

Дрофа же, если вовремя заметит опасность, удирает и за

пятьсот метров.

Как быстро бегают животные, всем известно. Копытные

звери: антилопы, зебры, дикие ослы – 50—70 км в час.

Но чемпион-спринтер в мире четвероногих – гепард: 100 км

в час!

Мир населен броненосцами

Латы изобрели не рыцари: за миллиард лет до того, как

стали разъезжать по пыльным дорогам Европы закованные

в железо воины, природа одела уже многих своих детей в

прочную броню. Правда, не стальную, а известковую,

кремневую, костяную, роговую и даже «сахарную». Ведь хитин,

из которого построены панцири раков, пауков и

насекомых,– это полисахарид, то есть вещество, состоящее из

множества молекул простейшего сахара, вроде глюкозы (но с

азотом!). Больше 90 процентов всех видов животных одеты

в более или менее прочную броню.

Нет ни одной большой зоологической группы, в которой

не было бы своих броненосцев. Только птицы – им ведь

летать надо – никогда не носили доспехов. Все другие – от

одноклеточных амеб до млекопитающих зверей – имеют

своих рыцарей.

Оружейное искусство достигло высшего мастерства в

XV веке. Тогда все изящно и тонко отделанное железо,

которое рыцарь надевал на себя,– все эти наплечники,

наколенники, локотники, рукавицы, шлемы, кирасы,

забрала – весило... 60, а то и 80 килограммов! Притом все

железки были так тонко пригнаны друг к другу, что

закованный в стальной футляр воин не только в них ходил и

в седле сидел, но и мечом махал. Правда, если он с

лошади падал, то не мог уже без чужой помощи на нее снова

сесть.

Но взгляните на^рака: броня его – копия рыцарской.

Такие же хитроумные и отлично пригнанные друг к другу

щитки. И даже кираса на груди! А как давно все это было

изобретено– почти миллиард лет назад. Правда, сначала у

предков раков-триллобитов панцирь был несколько попроще,

чем у омара или лангуста, но все-таки уже был.

Те раки, у которых панцирь мягкий – как, например, на

брюхе у раков-отшельников,– прячутся в чужой броне:

в раковинах моллюсков. Есть целое семейство крабов с

мягкими панцирями. Это так называемые ракушковые крабы.

Большую часть жизни проводят они в раковинах моллюсков:

не в пустых, как раки-отшельники, а залезают в дом к живо*

му моллюску! И живут с ним под одной крышей. Подрастая,

краб перебирается на жительство в другую ракушку,

которая побольше. Жить без лат вне замка не решается.

Если мы от раков и крабов станем подниматься

вверх по родословному древу животного царства, то на

пути к насекомым встретим странных многоногих

созданий – клубовидок, с которыми связана

нравоучительная легенда. На одном из островов Индонезии —

Суматре – жила-была старушка. Попросила она

однажды свою внучку приготовить завтрак. Внучка

приготовила, да сама и съела. Бабушка спрашивает:

«Готово ли?» – «Белум» («Нет еще»),– отвечает внучка.

Много раз бабушка спрашивала и всегда в ответ слышала: «Белум».

Так по сей день и кричит сбежавшая от стыда в лес

внучка: «Бе-лум! Бе-лум!» Люди, оказавшиеся в лесах

Суматры, которые о легенде ничего не знают, думают, что это

поет какая-то птица. Но поет не птица, а многоножка,