355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игнасио Идальго де Сиснерос » Меняю курс » Текст книги (страница 13)
Меняю курс
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:24

Текст книги "Меняю курс"


Автор книги: Игнасио Идальго де Сиснерос



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

В пути я убедился: мои товарищи тоже лишь понаслышке знали о подготовке восстания. Правда, им были известны имена некоторых его вдохновителей – Алькала Саморы, Прието, Марселино Доминго, Мигеля Маура{83} и нескольких [168] других, менее значительных. Из военных, принимавших участие в заговоре, они знали лишь лейтенантов и капитанов. Но особенно нас обрадовало сообщение о том, что одним из руководителей подготавливаемого восстания является Рамон Франко.

Престиж Рамона Франко в те дни поднялся до небес в связи с его последним приключением: бегством из военной тюрьмы. Вся пресса посвящала личности Рамона пространные статьи. Реакционеры с негодованием требовали применить к нему самые строгие меры. Левые же горячо симпатизировали Рамону. Появились даже фантастические рассказы о его побеге из тюрьмы. Вся Испания говорила о Рамоне Франко. Слава первого авиатора, совершившего перелет через Атлантический океан, ясность политических позиций, враждебных диктатуре и королю, мужество, с которым он открыто заявил о своих убеждениях, опубликование в газете письма, в котором он резко выступал против собственного брата, называя Франсиско Франко фашистом и реакционером, арест и прочие более или менее достоверные эпизоды создали вокруг его личности романтический ореол. Он стал всеобщим любимцем. Реакция считала его своим смертельным врагом. Рамон Франко сыграл немалую роль в установлении республики в Испании.

Приехав в Мадрид, я расстался со своими товарищами, условившись о порядке связи с ними.

Так началась моя деятельность революционера.

Первой проблемой для меня стал вопрос о квартире. Я мог бы поселиться в своей комнате у сестры Росарио, но при теперешних обстоятельствах мне казалось неудобным находиться в одном доме с адъютантом короля и фанатичным монархистом, каким был мой шурин. Я снял комнату в отеле для холостяков на площади Бильбао, довольно комфортабельном и спокойном, где раньше иногда останавливался.

Впервые после разговора с Камачо я смог тщательно обдумать положение, в котором оказался. Оно было не из легких. Я знал лишь, что приехал в Мадрид принять участие в восстании против короля, но не имел никакого представления, каким образом оно будет осуществлено, кто его участники, что нужно делать.

Я хотел повидать Легорбуру или Нуньеса де Прадо, но они словно сквозь землю провалились. После нескольких бесплодных попыток мне удалось наконец установить по телефону связь с Сандино. Он находился в здании военного министерства, [169] в крыле, занимаемом авиационным ведомством. Мне показалось, ему не доставило большого удовольствия мое желание поговорить с ним. Он дал мне понять, что находится под арестом и не может покинуть помещение министерства. В результате моей настойчивости договорились попытаться встретиться во второй половине дня. Обычно после двух часов в учреждениях уже никого не бывает.

В пять часов вечера я появился в министерстве и без малейших затруднений проник в комнату, где находился Сандино. Я застал его весьма унылым и озабоченным. Подполковник сказал, что причину ареста ему не объявили, и он опасается, не сообщил ли кто-либо о его связях с республиканцами. Поведав о цели приезда, я попросил ввести меня в курс дела и дать инструкции мне и другим прибывшим со мной летчикам.

В общих чертах Сандино рассказал следующее. Движение возглавляет хунта под руководством Алькала Самора, в которую среди прочих входят Асанья{84}, Прието, Касарес Кирога{85}, Маура… В случае успеха хунта станет правительством. Восстание поддерживают социалистическая партия и Всеобщий союз рабочих (УСТ), которые объявят всеобщую забастовку по всей Испании.

Об участии военных он сообщил, что оно весьма широко – на стороне восставших выступит целый ряд гарнизонов. При этом Сандино назвал имена генералов, готовивших мятеж: Нуньес Прадо, Кейпо де Льяно… Движение поддерживают и многие офицеры из авиации. Главный удар предполагается нанести по аэродрому «Куатро виентос». Его радиостанция должна передать приказ к началу действий на других аэродромах и в гарнизоны. Нарисованная Сандино картина произвела на меня впечатление хорошо подготовленного заговора, руководимого влиятельными лицами и поддерживаемого рабочими и большей частью народа.

Когда Сандино закончил, я попросил сказать, что конкретно должны делать Мельядо, Валье и я, с кем установить связь, когда и куда явиться, кто будет руководить взятием аэродрома «Куатро виентос» и т. д. и т. п. Короче говоря, я хотел узнать, какую роль отводят нам. Но энтузиазм, с которым он сообщал общие сведения, объяснял обстановку, [170] превратился в пустую болтовню, когда речь зашла о конкретных вещах. Он заявил, что, находясь под арестом, потерял контакт с товарищами и не осведомлен о последних распоряжениях, и порекомендовал повидаться с Мигелем Маура, членом хунты, занимавшимся подготовкой участия военных в восстании. Иными словами, мне предстояло восстановить связь с Маура, Рамоном Франко и капитаном Фуэнтесом, в доме которого на следующий день было назначено собрание Доенных.

Сандино сообщил приметы дома, где скрывался Рамон Франко, дал явочное письмо к Маура, с которым я не был знаком, и рассказал, что нужно сделать, чтобы присутствовать на предстоящем совещании.

Я вышел из министерства так же свободно, как и вошел туда.

Свидание с Сандино вызвало во мне противоречивые чувства. После его информации об общем положении дел я несколько успокоился и воспрянул духом, хотя меня тревожил ряд моментов, показавшихся мне неясными, тем более что Сандино, ответственный за подготовку восстания в авиации, многого не смог объяснить мне. Я не понимал, почему отсутствует связь между заговорщиками именно в эти решающие дни. Ведь я проник в министерство без всяких затруднений, что могли сделать и другие. Я так и не узнал от Сандино ни имен других летчиков – участников операции на аэродроме «Куатро виентос», ни ее плана. Я стал подозревать, что плана нет и в «Куатро виентос» ничего не подготовлено. С другой стороны, меня несколько удивил приказ посетить самого члена революционной хунты, ибо это означало, что Сандино возложил на меня почти накануне восстания задачу установления соглашения с ним, а также поручение присутствовать на следующий день на собрании военных. Мне казалось, поскольку я не принимал участия в организации выступления и приехал в Мадрид всего лишь за три дня до него, то мне просто укажут место, которое, по моим представлениям, должно было быть уже определено для меня руководителями.

Я отправился в небольшой особняк, в котором жил Маура, и через слугу передал ему записку Сандино. Меня ввели в нарядный кабинет с великолепным диваном и креслами, обтянутыми красной кожей. На одном из кресел лежала гитара. Я запомнил эту деталь, ибо мне казалось совершенно немыслимым, чтобы в такое время в кабинете одного из руководителей восстания кто-либо мог думать о развлечениях. [171]

Я не знал Маура и не предполагал, что он так молод. Первое впечатление о нем было положительным. Маура показался мне человеком энергичным, решительным, простым, с приятной внешностью. Он был хорошо одет и совершенно не похож на революционера в моем представлении.

– Итак, вы приехали из Мелильи, чтобы принять участие в захвате «Куатро виентос»? – обратился он ко мне.

И сразу же с огромным воодушевлением заговорил о восстании. По его словам, все прекрасно подготовлено, успех гарантирован. Слушая его, я успокоился. Его оптимизм придал мне бодрости. Затем он спросил:

– Теперь расскажите мне о военных, все ли подготовлено и уверены ли участники в себе?

Я оцепенел от изумления. Я пришел, чтобы он ввел меня в курс дела, а получалось наоборот – я обязан информировать его. Пришлось напомнить ему, что я приехал только сегодня утром и ни о чем не осведомлен. Сандино приказал мне установить связь с ним и Рамоном Франко именно для того, чтобы получить приказ о дальнейших действиях. После моих слов он почувствовал себя несколько неудобно, но затем все так же бодро заявил:

– Хорошо, очень хорошо. Отправляйтесь повидать Франко и договоритесь с ним.

Все же свидание с Маура произвело на меня отрадное впечатление. Он показался мне человеком, внушающим доверие. Я вышел от него воодушевленным и спокойным, хотя настораживало то, что представитель хунты, на обязанности которого лежала связь с военными, спрашивал меня о ходе дел и не имел ни малейшего представления о подготовке восстания на аэродроме «Куатро виентос».

Я отправился разыскивать дом, где скрывался Рамон Франко, сгорая от нетерпения поговорить с ним.

Мне и в голову не приходило принимать какие-либо меры предосторожности. Я вел себя так, как если бы находился в официальном отпуске. Я побывал в здании министерства, посетил Маура, совершенно не думая, что могу быть задержан полицией. Мое поведение в тех условиях было абсурдным, но в то же время старший офицер, действовавший столь неосмотрительно, вряд ли мог вызвать подозрение.

Внешний вид Рамона Франко поразил меня. Он был страшно бледен, так как много дней не выходил на улицу. Эту бледность подчеркивала большая вьющаяся, очень черная борода, которую он отрастил за время вынужденного заточения. [172]

На нем были дешевый, довольно потрепанный штатский костюм и фланелевая клетчатая рубашка, расстегнутый ворот которой обнажал заросшую волосами грудь. Рамон был похож на бандита с Сьерра-Морены. Появись он в таком виде на улице, его бы немедленно арестовали.

С Франко меня связывала большая дружба, долгое время алы вместе служили и, полагаю, обоюдно ценили друг друга. Я знал его хорошие и плохие качества. Он был умен, легко и быстро ориентировался в обстановке и в то же время обладал рядом привычек и странностей, которые никому не удавалось искоренить в нем. Одной из них была привычка небрежно одеваться. Он всегда носил потрепанную и грязную гражданскую одежду или военную форму. Порой он совершал довольно странные поступки, нисколько не беспокоясь об их последствиях. Это был настоящий дикарь, и ему очень подходило полученное в авиации прозвище «Шакал». На мой вопрос, почему он в таком маскараде, Рамон серьезно ответил: чтобы не узнали. Я убедил его побриться, постричься и надеть форму, ибо появиться в таком виде на аэродроме «Куатро виентос», куда он думал направиться, было бы совершенной нелепостью… Хотя Рамон несколько месяцев провел в тюрьме, а затем долго скрывался, у меня создалось впечатление, что он обо всем хорошо осведомлен. Его рассуждения казались логичными, а проекты вполне реальными.

В общих чертах он изложил мне план восстания. Оно начнется в Мадриде и некоторых провинциях на рассвете дня «х». Генералы и старшие офицеры, которым предстояло командовать силами восставших, уже на своих местах. Гражданские в день «х» объявят всеобщую забастовку по всей Испании. Мобилизованы все левые партии, каждый политический руководитель знает свое место. По словам Франко, восстание хорошо подготовлено и победа почти предрешена.

Аэродрому «Куатро виентос» революционная хунта отвела одну из наиболее важных задач: начать восстание. Аэродром необходимо было захватить в первые часы дня «х», подготовить самолеты, нагрузить их прокламациями и воззваниями, вооружить бомбами и пулеметами. По радиостанции «Куатро виентос» на всю страну будет провозглашена республика и передан призыв к народу оказать поддержку новому режиму.

Одновременно сильный гарнизон из Кампаменто{86} направится в столицу, чтобы с помощью рабочих завладеть королевским [173] дворцом и главными общественными зданиями. Кроме этого республиканцев поддержит большая группа студентов.

Беседа с Рамоном Франко дала мне достаточно ясное представление обо всех приготовлениях и вызвала новое чувство: впервые я осознал свое отношение к восстанию. Неприятная, навязчивая мысль, что я дал вовлечь себя в непонятное для меня дело, стала частично исчезать.

Мы условились встретиться на следующий день для уточнения последних деталей.

Из разговора с Рамоном я вынес и другое впечатление, несколько встревожившее меня. Оказывается, моя миссия будет не такой простой, как я полагал. В предварительных планах, разработанных Франко, мне отводилась весьма ответственная роль. Это никак не прельщало меня, и, честно говоря, казалось неразумным поручать важные дела столь неопытному в вопросах революции человеку, каким был я.

Мы расстались с Рамоном Франко в восемь часов вечера. Чтобы разобраться в своих впечатлениях, я решил пройтись пешком до центра города. Результаты размышлений не обрадовали меня. Непроизвольно я вновь видел отрицательные стороны и недостаточно ясные обстоятельства предстоящего выступления, и мой оптимизм быстро исчезал. Я стал нервничать и наконец решил ни о чем не думать, предоставив событиям идти своим чередом. А чтобы не оставаться наедине с тревожными мыслями, пошел в аэроклуб, надеясь встретить друзей, которые развлекли бы меня. Одновременно я рассчитывал разузнать у них, не предпринимаются ли какие-нибудь контрмеры со стороны правительства.

Мое появление в клубе не вызвало удивления, никто не спрашивал, почему я оказался в Мадриде. Все восприняли это как должное, будто видели меня здесь еще накануне и, казалось, не подозревали о готовящемся восстании.

Из аэроклуба я отправился в бар Кук. Меня интересовало, какая атмосфера царит там. В те времена бар Кук считался очень модным. Его посещал весьма узкий круг избранных лиц (аристократы, дипломаты, некоторые иностранцы). Бар был скорее маленьким клубом. Почти все его посетители знали друг друга. Женское общество тоже было весьма ограниченным. В него имело допуск лишь небольшое число аристократок без особых предрассудков. Содержал бар Эмилио Сарачо, богатый промышленник из Бильбао, фанфарон по натуре, который, подобно своим состоятельным землякам, [174] подолгу жил в Англии. Бар был обставлен комфортабельно и со вкусом. Он славился шотландскими виски высшего качества, которые привозили в бочках и поглощались здесь в большом количестве.

Эмилио Сарачо, с которым я поддерживал весьма дружеские отношения, был забавным типом. Я думаю, бар он содержал отнюдь не ради бизнеса, а скорее из-за желания иметь удобное место для встреч с друзьями, чтобы угощать их таким виски, какого не найдешь ни в одном другом казино Мадрида. Речь Сарачо была необычайно груба. Если бы не своеобразная баскская искренность и манеры английского джентльмена, он был бы невыносим. Сарачо был фанатичным монархистом и больше всего гордился дружбой с королем. Я помню, в какой великолепной рамке держал он поздравительную телеграмму, присланную ему монархом в день именин.

Мне хотелось поговорить с Сарачо, так как он обязательно поделился бы со мной своими подозрениями или опасениями. Два часа, проведенные с ним, убедили меня, что ни Сарачо, ни кто другой из его компании не имели никакого представления о готовящемся перевороте.

На следующий день я отправился на собрание военных, о котором говорил Сандино. Оно состоялось в доме пехотного капитана Фуэнтеса, о котором я слышал не слишком лестные отзывы. Первым, кого я увидел там, оказался Хосе Мартинес де Арагон. Внезапная встреча вызвала обоюдное изумление и огромную радость. Мне было необычайно приятно в такой сложной ситуации иметь рядом лучшего друга, к которому я питал безграничное доверие, как к самому честному из всех, кто когда-либо встречался мне. Хосе был очень удивлен, ибо не предполагал, что я могу интересоваться политикой. С этого момента мы не расставались.

На собрании присутствовало десять или двенадцать офицеров. Первое впечатление обескуражило меня. Мы встретили там трех или четырех знакомых офицеров, не пользовавшихся никаким авторитетом. Один из них изгонялся из армии за какие-то грязные денежные махинации. Эти люди, которым я никогда бы не доверился, очевидно, участвовали и играли в движении какую-то роль.

Встреча с Хосе помогла мне преодолеть неприятное впечатление, возникшее в связи с присутствием этих типов. Арагон сказал, что революцию делают не только с «сестрами милосердия», в подобных движениях всегда участвовали люди с [175] запятнанной репутацией или те, кто хотел бы, чтобы другие забыли о некоторых событиях в их жизни. Необходимо более широко смотреть на вещи.

Тон собрания показался мне деловым. Из разговоров я понял, что участие войск из Кампаменто обеспечивал Кейпо. Захват мадридских казарм, всеобщая забастовка и выступления в различных провинциях прекрасно подготовлены.

Поднявшиеся с аэродрома «Куатро виентос» самолеты выбросят над столицей сигнал к началу всеобщей забастовки и к атаке казарм и королевского дворца. Если дворец не удастся взять сразу, самолеты должны будут подвергнуть здание бомбардировке.

Детали организационных мероприятий на аэродроме «Куатро виентос» нам следовало уточнить с Франко и Сандино, а затем согласовать с командующим авиацией Луисом Рианье, поддерживающим контакт с Алькала Самора. Он и сообщит нам точную дату восстания.

На следующий день положение опасно усложнилось. Капитаны Галан и Гарсия Эрнандес, по каким-то соображениям, мне не известным, начали восстание раньше намеченной даты.

Галану, руководившему восстанием, удалось привлечь на свою сторону большую часть гарнизона Хака. Тех, кто не хотел участвовать в нем, вежливо заперли, чтобы избавить от ответственности в случае неудачи. Одним из них был командир батальона подполковник Берлеги.

Верные правительству войска подавили эту вспышку. Галана судил военно-полевой суд и вместе с капитаном Гарсия Эрнандесом приговорил к расстрелу.

События в Хака отразились на общих планах подготовки восстания. Арагон и я, обеспокоенные случившимся, отправились повидать Рианье, связанного с главными руководителями. От него мы узнали последний приказ хунты: начать восстание на следующее утро, дабы помешать правительству принять контрмеры. По его словам, приказ передан всем группам участников и пока не поступало никаких сведений о его отмене. После разговора с нами Рианье отбыл в Бургос, чтобы вместе с генералом Нуньесом дель Прадо попытаться выполнить возложенную на них миссию – захватить город и аэродром.

Арагон и я отправились к Рамону Франко. Последний был возмущен переносом даты выступления на более ранний срок, опасаясь, что не хватит времени провести окончательные приготовления к захвату «Куатро виентос». Внезапно явился [176] взволнованный механик Рада с неприятным известием: в Мадриде арестовано несколько членов революционной хунты, среди них Алькала Самора и Маура. Правительство приняло срочные меры предосторожности и отдало приказ об аресте большого числа подозреваемых лиц. Одним словом, в результате ошибок руководства, вызвавших путаницу и послуживших поводом к отказу членов организации от участия в восстании, она оказалась разбитой.

Обсудив ситуацию, сложившуюся после событий в Хака, мы все-таки решили выполнить возложенную на нас задачу, то есть отправиться в «Куатро виентос» и поднять восстание. Такое решение мы приняли под влиянием Арагона. Если летчики, сказал он, не выполнят своего обязательства – дать сигнал к началу восстания, ответственность за его неудачу ляжет на них. «Военные, – говорил Арагон, – не могут еще раз предать рабочих, которые завтра выйдут на улицу сражаться за республику, ведь мы им обещали свое участие». Эти слова произвели на меня огромное впечатление. И хотя после всего случившегося казалось безумием отправляться в «Куатро виентос», я не только не возражал, но решительно поддержал Арагона.

Своим друзьям мы сказали, что с одиннадцати до часу дня безвыходно будем сидеть в кафе «Колониаль», чтобы не пропустить каких-либо важных новостей. Оттуда мы отправимся за генералом Кейпо и проводим его до Кампаменто.

Плохие вести приходили одна за другой. Естественно, нам хотелось знать, удалось ли предупредить летчиков – участников заговора об изменении дня восстания и кто из них к нашему приезду будет в «Куатро виентос». Добыть эти сведения мы поручили капитану авиации Артуро Гонсалесу Хилу, одному из наиболее авторитетных летчиков и авиаконструкторов. Он был известен также своими прогрессивными политическими убеждениями. Его имя стало особенно популярно после того, как он завоевал первый приз в конкурсе на создание легкого самолета для нашей авиации. Призыв к восстанию Гонсалес Хил встретил с воодушевлением. Но несмотря на присущий ему оптимизм, в тот день он находился в плохом настроении. Неожиданно в кафе появились капитан Мадрасо и два офицера-артиллериста. Они подошли к нашему столику и от имени офицеров-артиллеристов гарнизона Кампаменто и себя лично заявили, что ввиду дезорганизации и ареста революционной хунты выходят из движения, о чем просят сообщить Кейпо де Льяно. [177]

Это был тяжелый удар, ибо силам Кампаменто отводилась чуть ли не главная роль в осуществлении наших планов. Арагон безуспешно пытался уговорить их изменить свое решение. Неистовый Гонсалес Хил, видя, что доводы Арагона не помогают, в состоянии крайнего возмущения стал оскорблять отступников. И тогда меня словно что-то толкнуло. Я, несомненно, меньше, чем они, желавший ввязываться в эту историю, мечтавший о каком-нибудь происшествии, которое помешало бы отправке в «Куатро виентос», не спавший несколько ночей и пребывавший в очень нервозном состоянии, одним словом, испытывавший классические муки страха и малодушия, реагировал, однако, на реплики Гонсалеса несколько неожиданным для меня самого образом. Я сказал, что, если он продолжит свои оскорбления, дело закончится дракой, нас задержит полиция и тогда мы не сможем выполнить возложенной на нас задачи. Таким образом, своим вмешательством я исключил то, чего больше всего хотел в тот момент.

Арагон и я поехали на такси за Кейпо де Льяно, ожидавшим нас в окрестностях Мадрида. Там совместно с компаньоном он держал небольшую фабрику по выработке синьки. Мы сообщили ему об измене артиллеристов Кампаменто. Эта весть поразила его словно выстрел. На вопрос, как думают поступить летчики, мы ответили, что по-прежнему готовы захватить «Куатро виентос». Условились так: он поедет с нами на аэродром и оттуда, взяв тамошних солдат, отправится в Кампаменто.

Кейпо де Льяно был типичным солдафоном-кавалеристом, каких описывают в романах и изображают в театре. В генеральском мундире, высокий, худой, с большими усами, он казался энергичным и решительным. На меня произвела впечатление быстрота, с какой генерал принял решение – несмотря ни на что, идти с нами. Мы помогли ему облачиться в военную форму. Подавая шелковый генеральский пояс, я вспомнил картину, изображающую тореадора, завязывающего с помощью ассистента свой кушак перед боем быков. Поверх мундира Кейпо надел гражданское пальто, в карман которого сунул пистолет. Мы сели в такси, заехали ко мне в отель, где я тоже переоделся в военную форму, и направились в «Куатро виентос».

В машине, не желая разговаривать в присутствии шофера, мы сидели молча. Я думал о сложном положении, в котором оказался, ибо не сомневался, что начатое нами дело обречено на провал. Но путь к отступлению был уже отрезан. [178]

Я испытывал противоречивые чувства. Наиболее сильные из них – страх, любопытство и фатализм. Страх вызывал ощущение легкой боли в желудке, возникающей обычно при плохом настроении или в моменты паники. Проклятая боль становилась все сильнее по мере приближения к аэродрому. Несмотря на это, мне хотелось знать, чем же кончатся события ближайшей ночи. Фатализм – «кому что предопределено», как говорят арабы, – свойствен многим испанцам. В ту ночь я поставил на карту все, абсолютно все! На карту, которая не могла выиграть!

Мы подъехали к воротам аэродрома, и мои неприятные размышления были прерваны. Жребий брошен, оставалось только действовать, раздумья уже бесполезны.

Стало легче, когда я оказался лицом к лицу с конкретной обстановкой. Перестав думать о последствиях, я почувствовал себя значительно спокойнее и преисполнился решимости преодолеть любые препятствия.

Я вспомнил, в Алькала-де-Энарес, перед тем как убить первого в моей жизни быка, я испытывал то же самое. Только выйдя на арену и увидев быка, я понял: надо действовать, другого выхода нет, и, преодолев охвативший меня животный страх, обрел спокойствие и решимость.

Мы отпустили такси и направились к воротам аэродрома. Часовой приказал мне остановиться и вызвал разводящего. Тот отдал честь и, полагая, что мы офицеры, ночующие на аэродроме, пропустил нас.

По правилам ключи от аэродромных ворот должны находиться у дежурных офицеров. Но те, чтобы не доставлять себе лишних хлопот и иметь возможность спокойно спать, передоверяли их разводящим.

Я направился в зал знамен. Арагон и Кейпо остались возле дверей, готовые прийти мне на помощь. Дежурство по караулу нес молоденький лейтенант, прозванный «Пилюлькой» за увлечение фармакологией и очень маленький рост. Я его знал, так как он учился у меня.

Дежурный спокойно спал. Для удобства он снял свою кожаную портупею с пистолетом и повесил на стул. Проснувшись и увидав меня, «Пилюлька» испуганно вскочил, полагая, что я устрою ему разнос. Не без труда ему удалось попасть ногами в сапоги и застегнуть пуговицы на мундире. Когда он привел себя в порядок, я отдал ему портупею, но без пистолета, который, к его явному неудовольствию, держал в руке. [179]

Приказав ему сесть, я как можно спокойнее объяснил, что этой ночью начинается восстание с целью провозглашения в Испании республики. Группа летчиков-республиканцев должна захватить «Куатро виентос», и я сожалею, что на его долю выпало дежурство как раз в эту ночь. Он может или присоединиться к восставшим, или дать себя арестовать и, таким образом, если нас постигнет неудача, оправдаться, сказав, что его захватили силой.

Напуганный и ошеломленный «Пилюлька», полагая, что у меня приступ помешательства, на все отвечал согласием. Он дал запереть себя в одной из комнат, не оказав никакого сопротивления…

Как сообщил дежурный, на аэродроме ночевали 25 офицеров. Первое, что нам предстояло сделать, – нейтрализовать их, то есть почти всех арестовать, так как относительно большинства из них мы не питали никаких иллюзий. Тем временем на другом автомобиле прибыли Гонсалес Хил, Мельядо и еще два офицера. Оставив одного из них в карауле взамен «Пилюльки», мы направились в «Палас» {87}, где жили расквартированные на аэродроме офицеры.

Спальни находились на первом этаже. Оставив товарищей в коридоре, я вошел в первую комнату. Включив свет, я увидел на кровати крепко спящего капитана Виргилио Сбарби, моего хорошего друга, очень веселого, симпатичного человека, вечного забулдыгу, для которого ничего, кроме развлечений, не представляло интереса. С трудом мне удалось разбудить его. Сердитым тоном Сбарби попросил оставить его в покое, ибо поздно лег, вечером основательно выпил и должен рано лететь. Затем повернулся на другой бок, намереваясь продолжать спать. Однако я не отставал от него, повторяя, что речь идет о важном деле, не терпящем отлагательства. Весьма недовольным голосом капитан спросил, нельзя ли подождать до утра, чтобы «завести пластинку». Я ответил, что нет. Уступая моей настойчивости, он сел и мрачно приготовился слушать.

Я «завел пластинку», похожую на ту, что сыграл «Пилюльке»: сообщил о решении провозгласить республику и о захвате аэродрома летчиками-республиканцами; разбудил я его, чтобы узнать, примет ли он участие в восстании; если нет, мы запрем его в одной из комнат. По мере того как я говорил, выражение удивления на физиономии Сбарби сменилось [180] возмущением. «Уж если кого следует запереть, так это тебя, – ответил он, придя в ярость. – Если ты пьян или тебе захотелось пошутить, отправляйся к какому-нибудь дяде, а меня оставь в покое!» И, снова повернувшись спиной и проворчав по моему адресу проклятия, попытался лечь.

Я не знал, что делать. Он вынуждал меня терять драгоценное время. Сбарби был совершенно убежден, что такой завзятый гуляка, каким он считал меня, может говорить о республике так же, как о какой-либо Челите, и поэтому, даже угрожая пистолетом, я не мог убедить его в серьезности моих слов.

В отчаянии я придумал, чтобы закончить эту трагикомическую сцену, следующий ход: заставив его вновь сесть, я сказал, что совершенно трезв и немедленно докажу это. Затем вышел в коридор и позвал Кейпо де Льяно. Когда Сбарби увидел в дверях генерала с огромными усами и пистолетом в руке, он понял, что с ним не шутят.

Из 25 офицеров, ночевавших на аэродроме, лишь двое примкнули к нам: майор Роа и, к моему великому удивлению, мой двоюродный брат Пепе Кастехон. Остальных закрыли в большом зале «Паласа», но это было сделано только для видимости, так как зал находился в цокольном этаже и не имел на окнах решеток.

Уже после этого прибыли Рамон Франко, Рада и еще три или четыре офицера-республиканца. Мы направились в солдатские спальни. Там события развертывались совсем по-иному. Наши расчеты строились на том, что, достаточно солдатам увидеть Рамона Франко, они тотчас примкнут к восстанию. Мы разделились на группы. В сопровождении двух офицеров я вошел в одну из спален. Появился дневальный и отдал мне рапорт. Я приказал разбудить солдат и как можно быстрее построить их. Приказ мгновенно был выполнен. Обратившись к строю, я сказал, что группа офицеров, руководимых Рамоном Франко, восстала против монархии, чтобы провозгласить Испанию республикой. Кто хочет, пусть присоединяется к восставшим, кто против – должен остаться в спальне. Никакие наказания им не грозят. Один из солдат выкрикнул здравицу в честь республики. Это вызвало настоящий взрыв энтузиазма. Все солдаты предоставили себя в наше распоряжение, провозгласив «Вива!» {88} республике и Рамону Франко. [181]

Я был глубоко потрясен тем, с каким доверием отнеслись солдаты к нам и республике, с какой радостью, решимостью и спокойствием разобрали они винтовки и подчинились нашим приказам. Так начались мои первые серьезные шаги в революцию.

Поскольку на самом «Куатро виентос» ничего не было подготовлено к восстанию, нам пришлось импровизировать.

Майор Роа с несколькими рабочими аэродромной типографии отправился печатать манифест и прокламации, которые предстояло разбросать над Мадридом.

Для захвата бомбового погреба, расположенного в двух километрах от аэродрома и охраняемого пехотинцами, снарядили небольшой отряд.

По рации мы сразу же начали передавать тут же сочиненный манифест о провозглашении Испании республикой.

С помощью нескольких офицеров Кейпо де Льяно приступил к формированию колонны для наступления на Кампаменто.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю