Текст книги "Ёсико"

Автор книги: Иэн Бурума

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

15

Через какое-то времяя наконец привык к этой «жизни дома». Несмотря на то что Уиллоуби официально меня уволил, я все-таки смог получить государственную стипендию и записался на курс японского языка в Колумбийский университет города Нью-Йорк, к профессору Беннету Д. Уилсону, в прошлом миссионеру, который специализировался на грамматике айнов. [44]44
  Айны (самоназвание– а йну) – почти вымерший ныне народ, аборигены Японских островов, Курил и Сахалина. Сегодня остались только на о. Хоккайдо. Предположительное происхождение – индейско-полинезийское, религия – шаманизм. Язык сохранился частично и, по мнению современных японских ученых, полностью уже не восстановим.


[Закрыть]Профессор Уилсон был одним из последних людей на Земле, которые помнили язык айну. В 1920-х он перевел на него Новый Завет – проект весьма донкихотский, если вы хотите узнать мое мнение, поскольку в мире осталось всего несколько айнов, которые могут говорить на своем родном языке, и перевод Библии, выполненный профессором Уилсоном, насколько мне известно, является единственным письменным документом, существующим на языке айнов. Его разговорный японский был очень медленным и старомодным. Я слышал, что Уилсон однажды встретился с императором и поразил его тем, что разговаривал с ним в придворной манере периода Хэйан [45]45
  Период Хэй а н ( яп.хэй а н-дзид а й) – период в истории Японии с 794 по 1185 г. Слово «Хэйан» в переводе означает «мир», «спокойствие».


[Закрыть]Впечатление это, конечно, производило, но если честно – пользы нам как студентам не принесло.

Студентами же, кроме меня, были: пара взрослых мужиков, которые работали на правительство и держались особняком; какой-то прыщавый одиночка, питавший единственный интерес в жизни – к японским гравюрам; нудный зубрила, изучавший конфуцианство XVIII века; скромненькая девчушка с хвостиком на голове и брекетами на зубах, изучавшая японский потому, что подсела на «Повести о Гэндзи» в переводе Артура Уэйли. Лучше всего я ладил со скромной девчушкой.

По Токио я скучал до боли: мои друзья, театр, фильмы, треск цикад в летний зной, крики продавцов сладкого жареного картофеля, общественные бани, запах храмовых благовоний и сосен в Камакура – и мальчики, мальчики… Конечно, Нью-Йорк – это не Боулинг-Грин, но мне он показался городом холодным и безрадостным, наполненным людьми с каменными лицами, спешащими на работу и с работы. А что до любовных приключений, так одна мысль о них приводила меня в ужас. Когда я учился на первом курсе, одного парня зарезали ножом насмерть за то, что попытался приставать к другому студенту, убийца получил минимальный срок. И большинству людей этот его «акт самообороны» казался вполне естественным. Да и в любом случае, даже если бы я набрался храбрости приблизиться к ним, американские мужчины были такими непривлекательными, с грубой кожей и громкими хриплыми голосами. А геи, если уж на то пошло, были еще хуже. Я однажды посетил один из этих тоскливых баров на Четвертой западной улице, где собирались гомосексуалисты с подведенными бровями и в обтягивающих брюках и что-то визжали на своем особом арго. Я не смог выдержать больше пяти минут и ушел, одинокий, в темную ночь.

И тогда я затворился в своей одинокой раковине – ел в студенческой столовой завтрак из коробки палочками, пытался читать японские книги, возможно, слишком нарочито. Но когда кто-нибудь, заглянув мне через плечо, бывал достаточно глуп, чтобы спросить меня о чем-то, я быстро посылал его куда подальше и заползал обратно в свой панцирь. Этакий жалкий и, без сомнения, мерзкий молодой человек, обидчивый позер, который везде не к месту и очень этим кичится. Короче, в своей стране я себе не нравился.

Крепкий панцирь, который я соорудил для себя, впрочем, слегка приоткрылся для моего нового знакомца. Его звали Брэдли Мартин, он был известным художественным критиком и японофилом. Друг профессора Уилсона, он периодически наведывался в университет – отчасти, полагаю, и для того, чтобы бросить взгляд на новую студенческую поросль. Он любил «всю эту молодежь». Случайно ли, но взгляд свой он остановил на мне, одобрил то, что увидел, и пригласил меня на ланч.

На людях Мартин был человеком крайне утонченным и респектабельным; его крупное, мясистое тело парня из Кентукки всегда безупречно затянуто в строгие, сшитые на заказ костюмы с галстуком-бабочкой в мелкий горошек. В частной жизни он, однако, представлял собой нечто совсем иное. Костюмы уступали место кимоно кричащих расцветок – вроде тех в которых щеголяют горничные на самых скверных курортах с горячими источниками, – или полной европейской экипировке, состоящей из вечернего дамского платья и драгоценностей. В образе великосветской дамы Мартин выглядел весьма убедительно, даже несмотря на свои напомаженные усы, которые, хотя и были весьма нелепы, все равно выглядели очень стильно, даже на лице, покрытом пудрой, и с помадой на губах. Конечно же он не сразу пригласил меня на свои эксклюзивные soirées, [46]46
  Вечеринки (фр.).


[Закрыть]которые он организовывал для нескольких своих самых близких друзей – в основном таких же, как он, эстетов, которые разделяли его интерес ко всему японскому.

Сначала во время наших встреч в тихом французском ресторанчике «Биарриц» или в его квартире на углу 67-й и Парк-авеню мы обсуждали японское искусство. Особенно Мартин увлекался школой Кано. [47]47
  Основана художником Масан о бу Кан о (1434–1530), чье творчество впитало в себя элементы китайской живописи. Формировалась из художников, принадлежавших к роду Кано. Достигла своего расцвета к концу XVI в. Ее художники создавали пейзажи, изображали птиц и животных, бытовые сценки; исполняли монохромную роспись по шелку и декоративным ширмам. Наибольшее распространение получили такие образы, как изображаемые в китайском стиле небо, облака, море, туман и т. д.


[Закрыть]Я очень многое почерпнул у него, и не в последнюю очередь потому, что внимательнейшим образом рассматривал его сокровища, разбросанные по всей квартире, и выслушивал комментарии к каждой вещице. У него были великолепные первые оттиски ксилографий Эйсэна [48]48
  Кэйс а й Эйс э н (1790–1848) – японский художник и гравер, специализировавшийся на бидз и н-га(гравюрах красавиц, исполненных на дереве). Лучшие работы относят к 1818–1830 гг.


[Закрыть]и три выдающиеся картины Хойцу [49]49
  Сак а и Х о йцу (1761–1828) – японский художник и гравировщик школы Р и мпа, пейзажист.


[Закрыть]с пионами и журавлями. Его квартира была чем-то вроде святилища для поклонения красе Востока: ширма периода Эдо, чудесный темно-коричневый корейский шкафчик для хранения риса; стены комнат, обитые китайским шелком с цветочным рисунком; вырезанный из камня изящный пенис (Тибет, XVIII век)…

Наше знакомство переросло из добросердечных отношений мастера и старательного ученика до чего-то более интимного однажды воскресным вечером. Мы обсуждали ежемесячный журнал «Коносьер», [50]50
  Connoisseur (фр.) – знаток и собиратель искусства.


[Закрыть]который мне очень нравился, но подписаться на него я не мог – слишком дорого для меня. Приготовив зеленый чай, Мартин подошел ко мне сзади, положил руки на плечи и медленно провел пальцем вверх и вниз по позвоночнику.

– Мне будет очень приятно сделать тебе такой подарок, – нежно произнес он, подвергая мою спину дальнейшему исследованию.

Я не совсем понимал, что он собирается мне предложить.

– Журнал? – спросил я на всякий случай.

– Ум-м-м-м… – сказал он, ловко расстегивая мою рубашку.

Мартин был не совсем в моем вкусе, но должен признаться: возможность стать на время объектом желания вместо того, чтобы обожать самому, вызвала у меня нарциссический трепет. Давно это было… А две недели спустя я получил по почте первый экземпляр «Коносьера».

Во всяком случае, именно в квартире Мартина я в первый раз встретился с Ног у ти Ис а му, японо-американским скульптором. На Мартине не было женских шмоток, это был не тот случай. Присутствовали также Паркер Тайлер, кинокритик; Джимми Меррил, очень напряженный молодой поэт в совиных очках; а также некая леди по имени Брук Харрисон, владевшая знаменитой коллекцией нэцке периода Эдо. [51]51
  Пер и од Э до ( э до-дзид а й) – период истории Японии c 1603 по 1868 г.


[Закрыть]Вдобавок ко всем своим талантам, Мартин прекрасно готовил, особенно Цейлонский карри из рыбных голов. В тот вечер мы поедали его китайскую стряпню старинными лакированными черными палочками позднего Эдо.

Ногути, несомненно, был самым визуально прекрасным мужчиной из всех, кого я когда-либо встречал: изящный, но без изнеженности, пронзительные восточные глаза, длинные чуткие пальцы, чистый лоб цвета слоновой кости. Он только что вернулся из Токио и очень хотел показать нам японские художественные журналы со статьями, посвященными его последним работам. Очевидно, Исаму не так давно с большим шумом плюхнулся в пруд эксклюзивного японского искусства. И теперь, когда японские художники повернулись спиной к классическим традициям (зараженным, по их мнению, феодализмом), Исаму изваял целый ряд скульптур поразительно нового стиля, в котором можно заметить влияние не только классических каменных садов в стиле дзен, но и древних погребальных фигурок-ханива. [52]52
  Ханив а (яп.) – японская керамическая скульптура древнейшей истории Японии (периода Кофун, 250–538 гг.) в виде цилиндрических труб, хижин, посуды, животных и людей, которые устанавливались на вершинах курганов-могил древнеяпонских монархов и аристократов.


[Закрыть]Японская публика, рассказывал он нам, была и шокирована, и очарована одновременно. Обычно в эту дремучую область японцы забираться не осмеливались, даже если очень хотелось.

Исаму говорил быстро, с приступами лихорадочного энтузиазма, словно боялся, что ему не хватит времени все для нас объяснить.

– Там столько всего! – горячился он. – А японцы только и делают, что копируют собственный модернизм, который здесь, в Штатах, давно уже вышел из моды. Они не хотят видеть, что их собственные традиции куда более современны, чем то, что делается на Западе! Дзен – это авангард!

– А… дзен, – вставил Джимми Меррил. – Хлопок одной ладони… [53]53
  Ко а н (яп.) – в дзен-буддизме – короткое повествование, вопрос, диалог, обычно не имеющие логической подоплеки, содержащие алогизмы и парадоксы, доступные скорее интуитивному пониманию. Часто переводится как «забери вопрос назад». Цель коана – придать психологический импульс ученику для достижения просветления или понимания сути учения. Одним из самых известных коанов является притча о дзенском учителе, задавшем вопрос: «Все знают, что такое хлопок двумя ладонями. А что такое хлопок одной ладонью?»


[Закрыть]

– А эти Будды Камакура – разве не самое прелестное из всего, что вы видели? – излила свои чувства миссис Харрисон. – Я абсолютно уверена, что Ункэй – гений. Кажется, я правильно произношу его имя. Вы знаете его работы, господин Ногути?

– Разумеется! – ответил Исаму (резковато, как мне показалось).

– Все недозаполненно – и все беременно смыслом, – сказал Паркер Тайлер, ощутивший себя брошенным. – Это прослеживается в японских фильмах – у Мидзогути и ему подобных.

– А также у Нарусэ, – вступил в беседу и я, желая щегольнуть своими познаниями. – Особенно в «Траченной молью весне».

– Да ладно! – раздраженно поморщился Тайлер. – Скорей уж в «Прическе замужней дамы».

Я был посрамлен. Об этом фильме я даже не слышал. А потому просто кивнул, якобы соглашаясь, и постарался не замечать его самодовольной ухмылки.

Сам Исаму, впрочем, не был «коносьером» – он был просто молодым художником, который очень спешил. И, по его же признанию, просто не мог дождаться, когда снова вернется в Японию. Там так много нужно сделать, сказал он. Душа его требовала повторного открытия японской традиции, потому что, как он заявлял, «это его кровь». Он учился в Нью-Йорке, Париже, Риме, но инстинкты его оставались японскими. Именно в Японии он провел детство с матерью-американкой в 1930-е годы. Его отец-японец был поэтом, чью знаменитую оду в честь воинского духа Ямато запретили после войны. Позднее я узнал, что этот папаша будто бы вышвырнул Исаму с матерью из дома и им пришлось вернуться в Соединенные Штаты чуть ли не в лохмотьях. Во время войны Исаму сам настоял, чтобы его интернировали с другими японцами в лагеря Аризоны – хотя для тех, у кого мать была белой, это было не обязательно. [54]54
  Речь идет об интернировании в специальные лагеря около 120 тыс. японцев (из которых 62 % имели американское гражданство) с западного побережья США во время Второй мировой войны. Около 10 тыс. смогли переехать в другие районы страны, остальные 110 тыс. были заключены в лагеря, которые официально именовались военными центрами перемещения, хотя во многих публикациях их называют концентрационными.


[Закрыть]Вскоре он оттуда вышел, явно соблазнив половину женщин в лагере. Исаму мало рассказывал об этом периоде его жизни. Он вообще редко говорил о том, что не касалось его творчества. Зато о творчестве говорил очень много. «Дух народа вы найдете в его земле и камнях, если поймете, как его оттуда выкопать. Это и есть моя миссия: вновь открыть этот дух до того, как японцы забудут, кто они такие».

Энтузиазм Исаму поражал меня (правда, слегка отталкивала его манера общаться) – и, должен признаться, я немного завидовал ему. Как, должно быть, чудесно, думал я, быть и японцем, и человеком Запада одновременно, сочетать в себе острый аналитический ум со врожденной чувственностью Востока. В нем синтезировалось лучшее из этих двух миров. Он появился на свет сразу с тем, что мне приходилось завоевывать путем мучительной учебы, через разочарования и битвы с самим собой каждый день. У японцев есть выражение «учиться телом» – о тех, кто овладевает каким-либо мастерством так искусно, что это становится их второй натурой. Скажем, дзенский стрелок из лука способен поразить цель даже с повязкой на глазах. Он выучился телом. Как бы и мне хотелось выучить японцев своим телом…

16

От Ёсикоя ничего не слышал с тех пор, как уехал из Токио. Вполне в ее стиле. С глаз долой – из сердца вон. Ее шансы приехать в Америку я оценивал невысоко. После войны это смогла сделать только одна японская актриса, Кинуё Танака. Но она была птицей высокого полета – по слухам, не обошлось без протекции самого генерала Макартура.

Поэтому я был изумлен, если не сказать больше, когда однажды утром развернул «Нью-Йорк таймс» и прочел, что не кто иная, как моя обожаемая Ёсико, прибыла в Лос-Анджелес. «Мадам Баттерфляй прилетела в наш город», – гласил заголовок. Мадам Баттерфляй немного изменила свое имя: теперь она была «мисс Ширли Ямагути». Репортерам она сказала, что всегда была горячей поклонницей Ширли Темпл. Еще она сказала репортерам, что приехала в Америку для того, чтобы «научиться целоваться». Тогда фотограф из «Сан-Диего юньон» подставил ей щеку и заорал: «Давай сразу здесь и начнем, детка!» Фотографию Ширли, на которой она награждает поцелуем ухмыляющегося недоноска, перепечатали все газеты Америки, включая даже августовский выпуск «Нью-Йорк таймс».

И тем не менее я не виделся с Ёсико (никак не заставлю себя называть ее «Ширли») еще несколько месяцев. Она была занята – разъезжала с концертами по Калифорнии и Гавайям, пела перед японскими поклонниками. А потом от нее пришло короткое письмецо на английском:

Дорогой Сидни-сан!

Как давно мы не виделись. В Калифорнии такая солнечная погода. Прибываю в Нью-Йорк 5 июня. Приходи 6-го на ланч в «Дельмонико».

Спасибо. Привет.

Ширли Я.

И опять вышло так, что она приглашает меня. В любом случае, «Дельмонико» был мне явно не по карману.

Я пришел первым. Когда я сказал метрдотелю, что столик заказан на имя Ямагути, он посмотрел на меня как на самозванца. Японские имена тогда еще не были на слуху в Нью-Йорке – то ли дело теперь. Слава богу, вскоре впорхнула и она, примадонна в китайском платье из ярко-красного шелка с хризантемами и высоким стоячим воротничком.

– Ёсико! – радостно воскликнул я.

Сколько же мы не виделись?

– Сид-сан! Я теперь Ширли, и мы с тобой в Штатах, не правда ли?

Она все болтала и болтала, вне себя от восторга. Ей так много нужно было сказать. О, с какими людьми она встретилась. Чарли, Юл, Кинг! Я совершенно не понимал, о ком она говорит, и попросил рассказать поподробней, стараясь не называть ее по имени. Так что когда нам принесли телячий стейк на косточке, я был уже полностью в курсе. Она встречалась с Чарли Чаплином, с Юлом Бриннером и с Кингом Видором, режиссером, который оказался старым знакомым Кавамуры. Чарли, видимо, обожал японскую культуру и проявил огромный интерес к ее взглядам на мир во всем мире.

– А Юл такой милый, Сид-сан! Знаешь, мы, наверное, будем вместе играть главные роли в мюзикле «Король и я» на Бродвее. О, Бродвей! Я буду сиамской принцессой, а Юл – королем Сиама. Юлу нравится, как я пою. Ты можешь себе представить – Ширли Ямагути в мюзикле на Бродвее! А после Бродвея я хочу сняться в кино в Голливуде.

Ей нравились Штаты – их открытость, деловой подход ко всему.

– Ах, Сид! – восклицала она. – Мне кажется, что в этой стране я как дома. Ты знаешь, это напоминает Китай…

Конечно, я был очень рад за нее, но мне хотелось узнать, как она вообще смогла приехать в Америку, несмотря на все ограничения. К тому же Япония все еще была оккупированной страной.

– Ты помнишь майора Ганна?

Конечно же я помнил его, причем с большим отвращением.

– Ну вот, он-то все для меня и устроил. Он хороший человек, правда! Позаботится, чтобы у моей семьи было достаточно продуктов из «Пи-Экса».

Я не стал уточнять, чем она с ним за все это расплачивалась. Да и ей, понятно, делиться такими подробностями не очень-то хотелось.

Она все разглагольствовала о Чарли и Юле. Чарли любил Японию. Они встретились в гостях у архитектора Рихарда Нойтры, [55]55
  Рихард Йозеф Нойтра (нем.Richard Joseph Neutra, 1892–1970) – австрийский и американский архитектор, один из родоначальников модернизма XX века.


[Закрыть]где Чарли развлекал гостей своей версией танца японских крестьян. А она пела японские народные песни. И была очень рада, что никто больше не просил ее петь «Китайские ночи». Она отказалась исполнять ее даже для японских поклонников в Лос-Анджелесе и Гонолулу, хотя ее много раз просили об этом. Вот почему будет так здорово сыграть вместе в фильме «Король и я». Все начнется снова, это будет возрождение, это будет начало карьеры Ширли Ямагути на мировой сцене…

– Юл наполовину азиат, ты же знаешь, – сказала она, когда чересчур расторопный официант убрал ее тарелку с наполовину съеденным стейком. – Когда мы встретились, нам обоим показалось, будто мы знаем друг друга целую вечность! Как и я, он гражданин мира, западный человек с азиатской душой. Представь себе, его настоящее имя – Хан, и он вырос в Харбине. Его отец был монголом, а мать – румынской цыганкой. Он пригласил меня на ужин в «Чарочку», русский ресторан. Сразу всплыло столько воспоминаний о доме, Маше, которая спасла мне жизнь, о фильме-призраке, который мы снимали в Харбине, о Дмитрии, о Харбинской оперной труппе…

Она замолчала и смахнула слезу мизинцем. Но не прошло и секунды, как слова ее вновь полились рекой:

– Потом Юл повез меня к себе домой в Санта-Монику, играл на гитаре и пел для меня русские песни. Он понимает мои чувства так, как никто до сих пор…

– И что же было потом?

Она хихикнула и шлепнула меня по руке:

– Сид-сан, ты такой несносный!

– О, дорогая, – только и сказал я.

– Однако, – пробормотала она, – боюсь, вам не стоит встречаться. Ты не поверишь, какой он ревнивый.

– Но… – начал я.

Она не дала мне закончить.

– Я знаю, – сказала она, – что ты мужчина другого типа. И что ты не интересуешься мной как женщиной, просто…

Вообще-то, я хотел сказать не об этом. Но решил все оставить как есть.

17

С тех пормы несколько раз общались по телефону, но в следующий раз я увидел Ёсико только по телевизору. Ее взяли в «Шоу Эда Салливана». Причем в самый нужный момент, поскольку пробы к фильму «Король и я» успехом не увенчались. Возможно, Юл устал от нее, но желанная партия сиамской принцессы ей не досталась. Она решила поработать над своим английским и наняла преподавателя, чтобы выправить произношение – все эти «л» и «р», ну и так далее. А между тем именно с «Шоу Эда Салливана» и началась вся ее карьера в Америке. Она была просто в восторге. «Только представь, – говорила она, – меня увидит вся Америка!»

Я смотрел это шоу в Верхнем Ист-Сайде, в гостях у супругов Овада, друзей Брэда Мартина. Судя по его коллекции картин (включавшей редкий свиток Хокусая и несколько каменных статуэток Кэна Ибуки), Овада-сан был очень состоятельным человеком. Он писал литературные и политические эссе для престижного японского журнала и очень гордился своей, как он сам говорил, «прогрессивностью». Ёсико познакомилась с Овадой через Кавамуру, который, похоже, знал в Америке всех, кого стоило знать.

Исаму также появился на вечеринке – и, как всегда, выглядел очень напряженным. Заглянул и Брэд, явно охладевший ко мне с тех пор, как я отказался продолжить с ним тесные отношения. Я это понял, когда вдруг прервалась моя подписка на «Коносьер». Выглядел он кисловато – и, как только шоу началось, стал отвешивать язвительные комментарии. Первым гостем передачи был человек с музыкальной пилой. Потом на экране появился Джо Ди Маджо [56]56
  Дж о зеф Пол «Джо» Ди М а джо (Joseph Paul «Joe» DiMaggio, 1914–1999) – американский бейсболист, один из самых выдающихся игроков за всю историю бейсбола. Отличался очень длинным носом.


[Закрыть]в кричащем клетчатом костюме. «Боже, – воскликнул Брэд, – вы только взгляните на этот нос!» Пока шло интервью с Ди Маджо, он все время что-то бубнил, но нас это не трогало, поскольку бейсболом не интересовался никто, кроме господина Овады, но тот был слишком учтив, чтобы жаловаться.

Когда же оркестр в студии грянул увертюру из «Мадам Баттерфляй», я понял: настал звездный час Ёсико. Салливан объявил: «Проделав нелегкое путешествие из Японии, страны горы Фудзи и очаровательных гейш, леди и джентльмены, нас посетила прапраправнучка Чио-Чио-сан и моя добрая подруга… ослепительная, талантливая и таинственная Ширли Ямагути!» И вот появляется она – моядобрая подруга! – в восхитительном лимонно-желтом кимоно с темно-оранжевым поясом-оби, улыбается в телекамеры и кланяется Салливану; тот изящнейшим поклоном отвечает, а Ёсико кланяется еще, все ниже и ниже, пока Салливан, вторя ей, не падает на колени под громкий хохот аудитории в студии.

– Боже мой! – сказал Брэд. – Вы только посмотрите на это кимоно! Ничего подобного я не видел с тех пор, как был в Атами. Она выглядит как девочка для утех на горячих источниках!

– В Японии пьют много чая, – обратился к Ёсико Салливан.

Она рассмеялась и сказала, что это действительно так.

– Но пьют чай совсем не так, как мы, не правда ли? – уточнил он.

– Нет, не так, Эд-сан.

–  Японсы осень везривые рюди, – ляпнул Салливан. Ёсико хихикнула. Брэд застонал. Супруги Овада будто окаменели. – И сегодня мисс Ямагути-сан покажет нам, как на ее родине пьют чай – со всеми надлежащими церемониями! Не так ли?

– С удовольствием, Эд-сан, – ответила Ёсико, и в студию внесли аксессуары для традиционной чайной церемонии.

Опустившись на колени, она принялась взбивать бамбуковым венчиком пенистую светлую-зеленую жидкость, попутно объясняя Салливану и ухмыляющемуся Ди Маджо, что она делает. Когда чай был готов, она предложила напиток бейсболисту. Ди Маджо, продолжая ухмыляться, с подозрением взял чашку, понюхал ее – и передал Салливану. Тот взял, покрутил в руках, поклонился Ёсико, отхлебнул, прокашлялся так, словно проглотил яд, и, снова еще поклонившись девушке, поблагодарил за прекрасное угощение.

– Господи Иисусе! – вырвалось у Брэда.

– А чего еще ожидать? – сказала мадам Овада.

И только Исаму никак не отреагировал на происходящее. Он все вглядывался в телевизионный экран – с сосредоточенностью художника, созерцающего чистый холст или нетронутый кусок камня.

Оркестр заиграл новую мелодию – в джазовом ритме, но с необычной китайской мелодикой. Послышался удар гонга. Ширли встала за микрофон, и Салливан объявил, что она споет для нас песню под названием «Ча-ча-ча Чио-Чио-сан». Мягко покачиваясь под музыку и улыбаясь – не прекращая улыбаться, – Ширли запела:

 
Я Чио-Чио-сан, Чио-Чио-сан,
Бабочка из Японии,
Буду петь и танцевать, только для тебя —
Ча-ча-ча! —
И исполню все твои фантазии…
 

Когда все закончилось, никто не знал, что сказать. Брэд закатил глаза. Семейство Овада от комментариев воздержалось. Я молча проклинал Эда Салливана за его тупость. И вдруг неловкое молчание прервал не кто иной, как Исаму.

– Она удивительная, – сказал он. – Она просто замечательная. Я должен встретиться с нею. Это совершенно необходимо…

– Несомненно! – воскликнула мадам Овада и нажала на кнопку маленького звонка, чтобы служанка принесла японских закусок: глядя в телевизор, все мы здорово проголодались.