Текст книги "Ёсико"

Автор книги: Иэн Бурума

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

10

Наша поездка в Токионачалась без происшествий. Ри, ваш покорный слуга и Мэнь Хуа, вторая по величине кинозвезда Маньчжоу-го, садились в поезд на вокзале Синьцзина. Сотрудники студии устроили нам роскошные проводы. Попрощаться пришли все актеры и актрисы, а также весь технический персонал в униформе; все размахивали флажками Японии и Маньчжоу-го, кричали приветствия, а духовой оркестр играл мелодии прощальных песен. В здании вокзала Амакасу поднялся на деревянную трибуну, украшенную цветочными гирляндами всех пяти цветов государственного флага Маньчжоу-го, и произнес своим хриплым голосом речь, которую едва можно было расслышать за оглушающим шипением паровозного пара и песнями, которые горланили провожающие. Дескать, он лично гордится тем, что отправляет на нашу имперскую родину как «посланников дружбы» прекраснейшие цветы Маньчжоу-го… и все в таком духе. Ри была так взволнована возможностью впервые увидеть страну своих предков, что на всем пути до Пусана [15]15
  Пусан – крупнейший порт и второй после Сеула город в Южной Корее. Расположен на юго-восточной оконечности Корейского полуострова на берегу Корейского пролива.


[Закрыть]не могла сидеть спокойно. Поезд, конечно, был не столь комфортабельным, как отделанный серебром «Азиатский экспресс», да и шел не так быстро, но зато не останавливался из-за снежных заносов или бандитских налетов и всегда прибывал по расписанию. Когда мы проехали Андо, пересекли замерзшую реку Ялу и въехали на Корейский полуостров, я попытался немного вздремнуть. За окном вагона было темно. Проезжая Андо, мы смогли разобрать только нескольких огоньков, мерцавших вдали. Паровозный гудок звучал в ночи одиноко, точно стон бродячего привидения. А Ри не спала, и ее глаза блестели от предчувствий. Она не переставая болтала о театре «Нитигэки», где ей предстояло вести гала-концерт в честь японо-маньчжурской дружбы, о достопримечательностях Токио и всевозможных развлечениях, которые ей устроят известные представители мира кино и литературы, с которыми она встречалась во время их поездок по Маньчжоу-го. Расспрашивала меня о модных ресторанах и кафе, где можно встретить самую стильную публику. В ее словаре появилось новое слово: «узнаваемый». О каком бы знаменитом человеке я ни говорил, ее первым вопросом был: «Он узнаваем?» Хотя сама Ри уже была звездой и перезнакомилась со многими японскими знаменитостями, она все равно вела себя как перевозбужденный ребенок накануне дня рождения. Я не был в Токио несколько лет и, конечно, не знал, кто теперь там «узнаваемый». Я старался отвечать на ее вопросы, как мог, но на самом деле она меня не слушала. Еще до прибытия в Пусан ее мысли витали в конечном пункте нашего путешествия.

Капитану Амакасу, несмотря на его вдохновенную речь на вокзале Синьцзина, не очень нравилась идея с этой поездкой. Поскольку к актрисам он относился по-отечески, их личная жизнь была вечным поводом для его беспокойства. Артистический мир метрополии он считал чересчур легкомысленным и слишком опасным для нашего морального самочувствия. Ситуацию осложняло и то, что гала-концерт был организован не Маньчжурской киноассоциацией, а продюсерской компанией «За мир в Азии». Компанию эту поддерживало Министерство иностранных дел Японии, которое Амакасу презирал за льстивость и мягкотелость. Но в этом случае даже Квантунская армия была бессильна. Амакасу предупредил меня, что, если с актрисами случится что-либо, наносящее ущерб репутации Маньчжурской киноассоциации, нести за это ответственность буду я.

Уснуть не получилось и на вторую ночь нашего путешествия – на пароме от Пусана до Симоносэки. [16]16
  Симонос э ки – крупный порт на юго-западе японского о-ва Хонсю. 17 апреля 1895 г. в нем был подписан Симоносэкский договор, завершивший Японо-китайскую войну 1894–1895 гг.


[Закрыть]Мэнь Хуа – типичная красотка с севера, высокая, с кожей кремового оттенка и восхитительной родинкой на левой коленке, – делила каюту с Ри. Я был не прочь немного с нею позабавиться, но работа есть работа. Нельзя допустить, чтобы в этой поездке что-нибудь случилось. Как и Ёсико, Мэнь Хуа никогда раньше не бывала в Японии, но перспектива вскоре оказаться там вселяла в нее скорее мрачные предчувствия, нежели восторг, и в каюту она отправилась одна, а Ёсико все болтала и болтала на жуткой смеси китайского и японского, полная решимости не спать, пока не увидит первый из Японских островов. На рассвете нас окутало плотным туманом. Судовой гудок застонал, как раненый зверь. Ри прижалась носом к окну, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь густую серую мглу. Ничего. Тем не менее ровно в 7:30 утра женский голос в громкоговорителе объявил, что мы «прибываем на нашу любимую имперскую родину».

– По правому борту, – продолжал голос, – вы можете увидеть порт Симоносэки, до тысяча девятьсот четвертого года называвшийся Акамагасаки. Эти места славятся божественной красотой природы и напоминают о нашей великой национальной истории, о знаменитом сражении Гэндзи Минамото с родом Тайра в тысяча сто восемьдесят пятом году…

Голос все вещал в том же духе, и все мы повернули головы к правому борту, но в густом тумане, увы, не разглядели ни зги. В громкоговорителе заиграл национальный гимн, и все, включая китайцев и корейцев, вытянулись по стойке «смирно».

Лишь за несколько секунд до того, как судно бросило якорь, мы смогли разглядеть очертания города – хаотичную мешанину из пакгаузов, портовых кранов, складов. Не самый эффектный пейзаж для встречи, которой так ждала Ёсико. На борт судна с убийственно важным видом поднялась морская полиция. Поперек главного салона, рядом с трапом, протянули толстую черную веревку и поставили стол, за который уселся маленький толстяк с усиками а-ля Чарли Чаплин; за его спиной встал помощник, в чьи обязанности входило дышать на печати перед тем, как передавать их усатому, который затем прикладывал их к документам после долгого и внимательного изучения. Как я ненавижу этот официозный пафос, присущий моим соотечественникам! Гражданам Японии приказали выстроиться в очередь перед черной веревкой, иностранцы должны были стоять за ней. Ри бросилась в очередь первой. И я заметил, в каком замешательстве поглядела ей вслед Мэнь Хуа. Словно впервые осознала, что Ри была чистокровной японкой, а вовсе не полукровкой, как подозревали во многих маньчжурских киностудиях. Паспорт Ри надлежащим образом проштамповали. Она повернулась к Мэнь Хуа и по-китайски сказала, что будет ждать ее в зале таможни. Чиновник, вдруг заподозрив что-то, приказал ей вернуться. Внимательно и с отвращением оглядев ее, он пролаял:

– Так вы японка или нет?!

Ри утвердительно кивнула и уставилась глазами в пол.

– Тогда что вы здесь делаете в этих нелепых китайсках тряпках? Вам стыдно должно быть, а вы еще и бубните что-то на этом чертовом языке! Или вы не понимаете, что мы – люди первого сорта?!

Я попытался вмешаться и объяснить чиновнику как можно тактичнее, что она знаменитая кинозвезда и едет в Токио на празднование Дней Маньчжоу-го-японской дружбы. Это его никак не впечатлило, и он приказал мне не лезть не в свое дело. Поскольку благоразумие в его случае не работало, мне пришлось сообщить ему о моих связях с Квантунской армией и упомянуть капитана Амакасу. Бедняга вытянулся в струнку, и его мясистые губы сложились в лицемерную улыбку.

– Прошу вас! – затараторил он. – Кто бы мог подумать? Добро пожаловать домой, на родину!

Тем не менее ускорить процедуру для Мэнь Хуа я ничем не мог, и лишь несколько часов спустя мы смогли сесть в тесное купе поезда, идущего на восток. Туман рассеялся, но небо все еще затягивали темные тучи, похожие на мокрые грязные тряпки, на всем нашем пути домой создавая неприятную, мрачную атмосферу. Воняло мокрой одеждой и маринованной редькой. В нашем купе почти никто не говорил ни слова. Мэнь Хуа была еще слишком не в себе от нескольких часов допроса, которые ей пришлось выдержать, и слишком поражена новым статусом Ри. Но, как девушка благоразумная, вопросов не задавала. Поэтому все мы в хмуром молчании разглядывали проплывавшие в окне провинциальные городки, плотно застроенные убогими деревянными домишками, которые будто жались друг к другу в страхе перед угрозами внешнего мира. Эта гнетущая атмосфера немедленно пробудила во мне желание вернуться на континент. Я уже тосковал по бескрайним просторам любимых Китая и Маньчжурии. Для человека, который познал свободу, иной страны для жизни быть не могло.

11

Мое любимое местодля прогулок в Токио – район, в котором я часто появлялся, еще когда только приехал в столицу и стал студентом. Район простой, без современного блеска. Да и ничем особенно замечательным он себя не зарекомендовал. Большинство японцев этим местом гнушались из-за его нездоровой славы. Поговаривали, там живут привидения. Мои ночные прогулки обычно начинались от старого места казни в Сэндзю, [17]17
  Район вокзала Минами-Сэндзю в современном Токио. Во времена правления сёгунов Токугава здесь располагались место казни, на котором за период 1650–1873 гг. лишили жизни около 200 тыс. человек, а также кладбище для казненных.


[Закрыть]охраняемого статуей Дзидзо – святого покровителя всех страждущих в аду грешников. Эта статуя известна как Дзидзо без башки – по истории места, на котором тысячи людей потеряли свои головы на самом деле. В этом старом, всеми забытом уголке города все еще можно отыскать чьи-то старые кости. Здесь похоронен легендарный воришка Кодзо Нидзуми. А также Сёин Ёсида, самурай, ученый и революционер, который верил, что мы можем спасти Японию от порабощения западными варварами, лишь если будем их изучать. Посаженный в клетку людьми сёгуна за попытку сесть на американский корабль в 1854 году, учитель Сёин написал бессмертные строки: «Если герой не добился поставленной цели, весь его дальнейший путь – это жизнь злодея и вора». Его обезглавили в 1859-м за то, что был предан императору, а не сёгуну. Из наших исторических личностей он нравится мне больше всего. Поприветствовав учителя Сёина и других убиенных, я шагал вдоль канала Санья в сторону Есивары, веселого района красных фонарей в старом Эдо. [18]18
  Эдо – прежнее (до 1868 г.) название Токио.


[Закрыть]Теперь это – печальное, заброшенное место, с уродливыми зданиями в западном стиле, которые выглядят хрупкими времянками, как декорации на киностудии. Нет уже тех утонченных искателей удовольствий, населявших Эдо, которые знали, как ухаживать за куртизанками, поражая их изяществом и остроумием. Сгинула пускай более плебейская, но и более живая толпа разночинцев 1920-х.

Зимой 1940 года многие танцзалы Асакусы были закрыты, так же как и дома удовольствий в Ёсиваре. Осталось лишь несколько – таких жалких на вид, что лучше бы их тоже закрыли. И все же, себе на удивление, я нашел-таки одно заведеньице, куда заглядывал еще студентом: бордель, главной достопримечательностью которого была девушка, загримированная под Клару Бау (хозяин, человек с мордой гончего пса, – большой любитель кино), остался на месте. Поскольку голливудские фильмы теперь официально осуждались как декадентские, заведение изменило дизайн на нечто восточное, с оштукатуренным фасадом а-ля китайский особняк. Один из сутенеров, худой парень с прыщавым лицом, схватил меня за руку и зашептал в ухо: «Господин, вам здесь понравится! У нас есть девочка – вылитая Ри Коран!» Моим первым желанием было дать ему в морду. Но я передумал и с чувством крайнего отвращения вышел вон.

12

Не могу похвастаться,что был хорошим компаньоном для наших посланниц дружбы. Мэнь Хуа, вернувшись с официального мероприятия в гостинице «Империал», держалась как-то испуганно. А Ри разъезжала по Токио в компании сына министра иностранных дел, что позволило мне немного расслабиться – до тех пор, пока я не понял, что его ухаживания заходят дальше, чем допускают строгие правила гостеприимства. Ри, казалось, против этого не возражала. Похоже, она была еще слишком наивной, чтобы понять его истинные намерения. Ей явно льстил тот прием, который оказывала ей наша имперская столица, знакомя ее то со знаменитым писателем, то с прославленным актером – все они были теперь для нее «узнаваемы». Ее даже представили самому министру иностранных дел, человеку с отвратительной репутацией, которого она, используя новоприобретенный столичный жаргон, назвала «абсолютным душкой». Чем поставила меня в неудобное положение, поскольку я ненавидел читать ей морали. Да и милое дитя, наряженное светской дамой, все равно не стало бы меня слушать.

В интервью же для японской прессы свою роль Ри играла безукоризненно. Облаченная в великолепное китайское шелковое платье, она отвечала на нескончаемые и пустые вопросы на безупречном японском (а как же еще?), что вызывало массу благосклонных комментариев. Что она думает о Японии? Кто ее любимый японский киноактер? Она уже пробовала японскую сырую рыбу? Как вам нравятся японские баня, постель и палочки для еды? Не трудно ли ими пользоваться, если вы привыкли к длинным китайским палочкам? Она отвечала на все вопросы, говоря репортерам то, что от нее хотели услышать, включая тот факт, что японские палочки для еды, конечно, короче, но по форме гораздо удобнее.

Лишь одна газета – к счастью, с очень небольшим тиражом – осмелилась предположить, что Ри, возможно, совсем не маньчжурка. К моему облегчению, основные газеты не обратили внимания на эту статью; распространись этот слух и дальше – Амакасу сошел бы с ума от ярости. Но репутацию Ри подстерегали угрозы и посерьезней. Однажды утром в отеле ко мне подошел подхалимского вида молодой человек из продюсерской компании «За мир в Азии». После многочисленных поклонов и промоканий лба белоснежным платочком молодой человек перешел к делу «весьма деликатного свойства». Президент его компании, господин Нагаи, известный своим ненасытным аппетитом к молоденьким женщинам, был заинтересован в знакомстве с Ри Коран чуть более интимным образом. Объяснив это, молодой человек вручил мне карточку с названием известной токийской гостиницы и номером комнаты, нацарапанным на обороте.

Даже меня – с моей хорошо известной слабостью к женскому полу – грубость этого предложения просто шокировала. Мои отношения с женщинами всегда строились на условии взаимного удовольствия. И насколько я сам мог судить, удовлетворять этих дам у меня получалось неплохо. Мои партнерши всегда были свободны отвергнуть мое предложение. Я и в самом деле очень высоко ценю женскую свободу. И конечно, я по-своему феминист. А этот Нагаи отнесся к Ри как к обычной проститутке – к Ри, которая, несмотря на прорывавшуюся иногда инфантильность, была воплощением добра и чистоты. Поэтому я отправил молодого лакея, попросив передать его боссу благодарность за чудесное предложение, а также сообщить, что Ри Коран, увы, нездорова. А поскольку догадывался, что дело так просто не кончится, также попросил о личной встрече.

Офис Нагаи в Маруноути был большим и удобным – стены обиты деревом, кожаные диваны, камин и огромный пустой письменный стол. В воздухе витал застоявшийся запах сигарного дыма. Сам Нагаи оказался невысоким мужчиной в наглухо застегнутом двубортном костюме. Его черные крашеные волосы ярко блестели под светом громадной люстры, на отполированных медных рожках которой резвились херувимы и дули в трубы ангелы. Он сел за письменный стол, уместив свой громадный зад на мягкое кожаное сиденье, зажег сигару и фамильярным тоном, который обычно приберегают для разговора с детьми или стоящими на низших ступенях социальной лестницы, осведомился, с какой целью я посетил его.

– Я по поводу Ри Коран.

– Да?

– Вы знаете, что она родом из уважаемой японской семьи?

– Что вы говорите!

– Мы не можем позволить даже намека на скандал.

– Я не очень понимаю, на что вы намекаете, но что бы это ни было, мне оно не нравится. Без меня она так и останется еще одной обычной старлеткой. Я же хочу сделать ее мировой знаменитостью.

Я понимал, что на самом деле все не совсем так, но не стал возражать. Как можно любезнее я сказал, что у меня имеются строгие указания от самого капитана Амакасу относительно того, чтобы деятельность Ри Коран в Японии была исключительно профессиональной.

Лицо Нагаи вспыхнуло. Я почувствовал запах его дорогого одеколона. Мне доставило большое удовольствие наблюдать, как на лбу его выступали капли пота.

– Хорошо, тогда я займусь другой девчонкой – маньчжуркой.

И снова я был поражен откровенной вульгарностью этого человека и уже собрался с извинениями защищать Мэнь Хуа. Но он вновь овладел собой и послюнявил кончик сигары.

– Или вы хотите, чтобы я сообщил прессе – после концерта, конечно же, – что нас всех одурачили и что волей ее личного импресарио Дайскэ Сато знаменитая мисс Ри Коран – совсем не та, за кого себя выдает?

Мне было трудно поверить в то, что Нагаи пойдет на такой риск ради удовлетворения своих сексуальных желаний. Скорее всего, он блефовал. Но позволить себе ошибиться я не мог. Первым делом я должен был убедиться в том, что Ри не пострадает от этого хищника. И если продюсерская компания «За мир в Азии» сильна, то и у Маньчжурской ассоциации свои ресурсы найдутся. Наш человек в Токио, старый друг Амакасу еще со времен его занятий политикой, имел хорошие связи в гангстерском мире. Он был слегка неотесан, зато весьма предприимчив. И когда я объяснил ему, в чем проблема, он тут же пригрозил «стереть Нагаи в порошок». А поскольку это было все-таки не очень выполнимо, пообещал, что приставит охрану к Ри, но маньчжурской красотке Мэнь придется заботиться о себе самой.

Сначала Мэнь ничего не поняла. Почему она должна идти развлекать хозяина компании? Я объяснил, что этот человек – весьма влиятельная фигура в Токио. Что его расположение к нам очень важно для успеха всей нашей поездки. Возможно, ей даже удастся получить главную роль в одном из японских фильмов. Я слишком торопился, когда говорил, и чувствовал себя мерзавцем. Она достаточно долго общалась с важными людьми в Маньчжоу-го, чтобы не понять, что от нее требуется. «Но я говорю по-японски с ошибками!» – возражала она. А когда поняла, что и это не будет большим препятствием, набросилась на меня, долго била кулачками в мою грудь, что-то кричала на своем северном диалекте, а потом разразилась рыданиями. Я пытался успокоить ее, гладил по спине, говорил, что на кону стоят вопросы поважнее, чем кино; что нужно чем-то пожертвовать ради успеха; что какие-то вещи в нашей жизни не поддаются нашему контролю; что если она согласится один раз встретиться с господином Нагаи, то, вернувшись в Синьцзин, будет вознаграждена; что я никогда не забуду ее храбрость и преданность нашему делу. Это был один из самых сложных моментов в моей карьере. Ни она, ни я об этом неприятном случае больше никогда не вспоминали.

13

Гала-концерт в театре«Нитигэки» завершился полным триумфом. День для концерта выбрали благоприятный – 11 февраля исполнялось 2600 лет со дня основания нашей нации императором Дзимму. [19]19
  Император Дзимму – легендарный основатель и первый император Японии. Согласно эпосу «Кодзики», родился в 711 г. до н. э. и умер в 585 г. до н. э. Считается праправнуком богини Солнца Аматэрасу Омиками, главной богини синтоистского пантеона.


[Закрыть]Специально по этому случаю в Токио прибыл сам Пу И. Несмотря на холодную погоду, тысячи людей выстроились перед императорским дворцом, чтобы в поклоне приветствовать императора, а возможно, даже увидеть его краешком глаза, ведь о нем так много писали в газетах. Но как мало знали они по сравнению с тем, что знал я – о том, что властитель Маньчжоу-го большую часть жизни проводил, куря опиум и развлекаясь фильмами с Чарли Чаплином. Одно из преимуществ, которые дарил мне информационный бизнес. Я знал такие вещи, которых обычные люди даже вообразить не могли.

Однако все происходившее вокруг дворца даже сравнить нельзя было с тем, что творилось в «Нитигэки». Люди стояли вокруг театра всю ночь, кутаясь в теплые пальто и одеяла в ожидании, когда откроются билетные кассы. К девяти утра очередь обернулась вокруг здания трижды. К десяти пошла на пятый виток. А ближе к одиннадцати – началу концерта – уже семь рядов из плотно прижатых друг к другу и коченеющих на морозе людей окружали театр. Люди не могли двинуться. Концерт находился под угрозой срыва, потому что Ри со своими телохранителями не могла пробиться через эту очередь, похожую на крепкую стену из человеческих тел. В итоге пришлось звать полицию, чтобы она с помощью дубинок помогла телохранителям расчистить дорогу и протолкнуть бедную Ри, закрывавшую лицо воротником шубы, внутрь, к проходу на сцену.

Шоу вышло великолепным. Я не зря полагался на Мэнь Хуа – крепкую маньчжурку с ангельским голосом. Аплодисменты она сорвала бешеные, слышались даже выкрики «Банзай Маньчжоу-го!» Но как бы замечательно ни пела Мэнь, звездой все равно оставалась Ри. Именно на нее все пришли посмотреть. Половина занавеса была раскрашена в цвета знамени Маньчжоу-го, на другой половине возносились красные лучи нашего восходящего солнца. А поверху бежали золотые иероглифы: «Гармония пяти рас» и «Мир Востоку». Когда занавес поднялся, на сцене было совершенно темно, и только Ри стояла в пятне света от прожектора, одетая в китайское тряпье, точь-в-точь как в известном уличном эпизоде, с которого начинались «Китайские ночи». Она выругалась по-китайски – раз, другой, третий, и чем дальше, тем больше это нравилось публике. Свет в зрительном зале погас, и театр погрузился во мглу. Никто не знал, что дальше. Медленно и мягко темноту начала заполнять мелодия из фильма. Кто-то из публики захлопал в нетерпении. Музыка заиграла громче. Прожектор высветил одинокую фигурку, на этот раз в блестящем золотом китайском платье, лицо спрятано за большим веером цветов флага Маньчжоу-го. Веер опустился, и с улыбкой, которая могла бы растопить айсберг, Ри запела свой знаменитый хит.

Публика взревела. Ничего подобного она отродясь не слыхала. Люди гикали, вопили, топали и даже танцевали в своих креслах. Буйство было такое, что охрана театра запаниковала и вбежала в зрительный зал, призывая людей успокоиться. Кого-то били по лицу, кого-то пинали. Девушки от волнения падали в обморок, а буйных студентов выволакивали из зала. А музыка продолжала играть «Ручей в Сучжоу», «Ах, моя Маньчжурия!». Одна на сцене в свете прожекторов, в грохоте оркестра, заглушавшем все остальные звуки, Ри даже представить себе не могла, какую кашу заварила у себя под ногами. Я никогда не забуду кислый запах мочи и пота, стоявший в опустевшем зрительном зале, когда все закончилось.

Тогда мы еще не знали, что настоящее буйство происходило вокруг театра, на улице. Только два из семи с половиной витков исполинской очереди, опоясывавшей театр, смогло войти внутрь. А те, кто не смог пройти, отстрадав несколько часов на морозе, восприняли это совсем не по-доброму. Японцы – народ покорный и не склонный устраивать беспорядки, особенно когда военные держат все под строгим контролем, но разочарование от невозможности увидеть Ри Коран, да еще в самый разгар Китайского Бума, было слишком невыносимо. То, что произошло, стало единственным бунтом, случившимся в Японии в период между 1940 годом и нашим поражением. Пресса получила строгие указания не писать об этом, но слухи все равно поползли: толпа раскачивала громадные черные лимузины, стоявшие перед зданием газеты «Асахи», и била окна. Конная полиция давила людей лошадьми. Молодая женщина с прической под Ри Коран погибла под копытами. Толпа линчевала полицейского, и, когда его вынули из петли, он едва дышал. Облегчение пришло в виде дополнительных сил полиции, которые яростно атаковали бунтующих юнцов – поклонников Ри Коран. К моменту, когда мы выходили из зала в ночную тьму, люди в темно-синих комбинезонах уже вполне буднично наводили на улицах порядок, поливая струями холодной черной воды нашу обувь, пока мы забирались в автомобили, ожидавшие нас у театра.